Прощание

В мае 1991 года Queen выпустили сингл Headlong. Текст песни, казалось, обобщал все то, что мы переживали в Гарден Лодж:

 

Сломя голову ты мчишься по шоссе,

Тебе кажется, что ты сильный,

Но тебя уже не остановить,

Ты ничего не можешь, ничего не можешь,

Ты ничего не можешь с этим поделать.

 

Не было ни единого шанса улучшить состояние Фредди, и мы все это знали. Немного сил ему придавала покупка новой квартиры в Швейцарии. Мы пару раз ездили в Монтрё полюбоваться на нее. Фредди точно знал, как она должна быть отделана, и все выбирал сам. Джо и мне он разрешил выбрать только цвет наших спален – пастельно-зеленый и пастельно-голубой соответственно. Приехав в первый раз, Фредди решил создать на балконе вечноцветущий сад и отправил меня потратиться на растения. «Хочу много цветов и много зелени», – настаивал он. Три часа спустя балконы преобразились и гармонично сочетались с захватывающим видом на озеро.

Фредди нанял лучших дизайнеров интерьера в Монтрё и потребовал завершить всю работу к Рождеству, которое он собирался провести там в спокойной обстановке.

Последним приобретением Фредди на аукционе «Кристис» стала бесподобная картина Тиссо – портрет любовницы художника, Кэтлин Ньютон, в дамской шляпке, с изящно поднятой левой рукой, едва касающейся подбородка. Фредди заплатил за картину 160 тысяч фунтов. Но она таила в себе печаль. По иронии судьбы Кэтлин Ньютон была изображена пышущей здоровьем, но на самом деле страдала неизлечимой болезнью. И умерла молодой вскоре после того, как была написана картина.

Тем летом Фредди позировал перед камерой в последний раз – для меня. Это случилось так. Я фотографировал в саду распустившиеся цветы, и Фредди подошел ко мне. Я настроил на него объектив, и он попросил повременить – хотел немного отойти назад, чтобы я не снимал крупные планы. Затем попозировал для четырех снимков, буквально заставляя себя улыбаться. Изможденный и бледный, он прекрасно понимал, что выглядит не лучшим образом, но для меня это не имело значения; из всех фотографий Фредди, которые у меня есть, эти – самые любимые.

В августе от СПИДа умер Пол Прентер. Было заметно, что Фредди потрясен. Он знал, что Пол болен, но не ожидал, что болезнь отнимет его жизнь так быстро. Эта смерть выбила его из колеи на несколько недель, неизбежно напоминая о собственной судьбе.

В том же месяце я спросил Фредди, что ему подарить на день рождения.

– Красивый набор фужеров для шампанского из ирландского хрусталя для квартиры в Швейцарии, – ответил он.

Поэтому из Ирландии я вернулся не с пустыми руками и, в отличие от прошлого года, смог сохранить подарок в тайне. Следующие несколько недель я пропадал в мастерской – делал для новых фужеров деревянный футляр. Я отполировал его шеллачным лаком, а затем выстлал синим бархатом.

День рождения Фредди, 5 сентября 1991 года, прошел очень скромно. Утром он спустился к чаю в домашнем халате. «Боже мой», – подумал я. Казалось, в тот день силы совсем его покинули.

Мэри и Дэйв Кларк уже сидели на кухне в ожидании именинника. Футляр, который я собирался подарить Фредди, был припрятан в кухонном шкафу, и после того, как Мэри и Дэйв подарили свои подарки, я решил, что настал мой черед.

– Ну что ж, – обратился я к Фредди, извлекая футляр из шкафа, – с днем рождения.

Он посмотрел на футляр и стал водить по нему руками, приговаривая, как он прекрасен. Через несколько минут до меня дошло: Фредди решил, что футляр и есть подарок, и казалось, он вполне этим счастлив.

– Ты не хочешь взглянуть, что внутри? – спросил Дэйв, который знал о фужерах. Фредди открыл футляр, и его лицо выразило неподдельное удивление.

– Ты же говорил, что хочешь красивый набор фужеров для шампанского для квартиры в Монтрё, – напомнил ему я.

К сожалению, в Швейцарию фужеры так и не попали.

Сорок пятый день рождения Фредди стал, пожалуй, самым тихим в его жизни. Он трезво оценивал свое состояние и понимал, что дни его сочтены. И потому не стал устраивать шумную вечеринку для друзей – не хотел, чтобы запомнили его таким. Единственное, чего он желал в последний день рождения, – чтобы никто не лез к нему в душу.

Но пресса по-прежнему ходила за ним по пятам. Однажды мы пошли пообедать в ресторан «Понте-Веккьо», что на Эрлс-Корт. Управляющий сообщил, что снаружи околачиваются репортер и фотограф газеты «Ньюз оф зе уорлд», ожидая появления Фредди. Лиам Бирн, управляющий соседним пабом «Колехерн», позвонил, чтобы предупредить нас. Так что мы выскользнули через черный ход.

В октябре группа выпустила сингл The Show Must Go On («Шоу должно продолжаться») с песней Keep Yourself Alive («Продолжай жить») на обратной стороне. Как и ожидал Фредди, пресса тут же выступила с трактовкой неоднозначного и проникновенного текста «Шоу…». Они спекулировали на возможном скрытом смысле строк «Для чего мы живем?» и «Скоро я сверну за угол», напирая на то, что Меркьюри выглядит совсем изможденным. Для меня же самой верной и точной стала фраза: «Мой грим, возможно, и осыпается, но я все равно улыбаюсь». Именно так оно и было в жизни.

Как бы плохо Фредди себя ни чувствовал, он никогда не жаловался и не просил о сострадании. Это была его битва, и больше ничья, и он мужественно переносил испытания, которых на его долю выпадало все больше и больше.

Последний клип Фредди на песню These Are the Days of Our Lives выпустили вскоре после его смерти на обратной стороне «Богемской рапсодии». Более подходящего прощального гимна трудно себе представить. На съемках Фредди выглядел очень плохо. Толстый слой грима, которым он маскировал пятна, казалось, лишь подчеркивает изможденность лица. Охрана в студии работала в усиленном режиме, туда пускали только самый необходимый технический персонал. Во время съемок мы с Дианой Моузли сидели у края сцены прямо под ногами Фредди. В финальном кадре он лукаво улыбнулся и подмигнул мне. Кровь бросилась мне в лицо, и Диана, заметив это, прошептала: «Ради бога, Джим, возьми себя в руки».

Фредди совсем ослаб, но собрал силы в кулак, чтобы устроить последний особенный вечер в Гарден Лодж – он хотел поблагодарить врачей, которые ухаживали за ним на протяжении болезни. Пришли Гордон Аткинсон, доктор Грэм Мойл и пятеро других специалистов.

Никто за столом не знал о моем состоянии, хотя, возможно, у кого-то закрадывались подозрения. За ужином доктор Мойл завел прямой разговор о том, что мне надо провериться на СПИД.

– Сделай анализы, – твердо сказал он. – Если ты ВИЧ-положителен, по крайней мере, будешь знать. А если результат будет отрицательным, не потеряешь ничего, только приобретешь пару седых волос.

Но я-то уже знал ответ. Повторный анализ, скорее всего, подтвердил бы горькую правду. Тем не менее, чтобы окончательно во всем убедиться, я согласился.

Фредди хотел в последний раз побывать в швейцарской квартире. Мы прилетели на частном самолете вместе с Джо, Терри и давним другом Фредди Тони Кингом, который работал ассистентом у Мика Джаггера.

До отлета я побывал на приеме у доктора Аткинсона, и он взял образец крови для анализа. Расшифровка результатов занимала некоторое время, и он пообещал, что позвонит мне в Монтрё, как только получит ответ из лаборатории.

Это было наше третье путешествие в Монтрё. Стало ясно, что нам с Фредди не суждено встретить там наше тихое Рождество, как мы планировали. Каждый вечер в течение десяти дней мы ужинали в ресторанах, но теперь Фредди передвигался очень медленно и только с поддержкой.

Поездку в Швейцарию он совершил еще и затем, чтобы в спокойной обстановке принять несколько важных решений. Одно из них – отказаться от лекарств, что значило умереть. Никому из нас он ничего не сказал. Он понимал, что проиграл в битве с болезнью, и не хотел больше цепляться за жизнь.

Пока мы жили в той квартире, Фредди почти не выходил из спальни. Большую часть дня он лежал в кровати, одетый в футболку и шорты, и дремал. Мы по очереди ухаживали за ним. Тони Кинг постоянно находился с ним днем, а мы с Джо следили, чтобы Фредди отдыхал, как только почувствует, что слишком слаб для бесед.

За четыре дня до нашего возвращения в Лондон доктор Аткинсон должен был позвонить мне по поводу моего анализа на СПИД. Хотя я не сомневался в результате, все равно был как на иголках: один шанс на миллион, что результат первого теста окажется ошибочным.

Фредди и Джо не знали, что в то утро я ожидал звонка. Джо все время был рядом, я не мог сидеть возле Фредди, лежащего на диване перед телевизором, и расслабиться не получалось. Часами я слонялся по комнате в ожидании звонка и постоянно ломал голову над тем, как Фредди воспримет, если я признаюсь ему в своем состоянии. Когда я почти уже стер ковер, наворачивая круги, Фредди спросил, в чем дело.

– Да достал меня наш гребаный доктор, – ответил я. – Обещал позвонить сегодня с результатами анализа на СПИД.

– А почему ты сам ему не позвонишь?

Я так и сделал. Доктор сразу перешел к сути:

– Мне жаль, дорогой мой, но ты ВИЧ-положителен.

Закончив разговор, я взглянул на Фредди.

– Ну, какой результат? – спросил он.

– У меня ВИЧ, – ответил я.

Он побледнел.

– Ублюдки! – воскликнул он, видимо, обращаясь к заразившему его и тому, кто заразил заразившего, и так далее по бесконечной цепочке.

Позже, пока Фредди отдыхал, мы с Джо обсуждали мое состояние. Он сказал, что они с Фредди оба знали, каким будет результат, еще до звонка доктору; я так побледнел, что все читалось у меня на лице.

Я был очень сильно подавлен. Какая судьба ждет меня самого, неизвестно, но я отчетливо понимал, что Фредди осталось совсем немного. Счет шел на дни.

Почти все время мне хотелось плакать. Пока Фредди спал, я ненадолго выходил пройтись или, сидя в одиночестве, курил сигареты одну за другой. Обычно всю ночь я слонялся по комнатам и не ложился – знал, все равно не усну. Однажды я долго и медленно бродил вдоль озера, и ко мне присоединился Тони. Мы поговорили.

Он рассказал мне о том, что с ним обсуждал Фредди. Имея в виду меня, Тони спрашивал:

– Что будет с парнями?

– Ну, Джим поживет в Гарден Лодж, – ответил Фредди.

Тони удивленно заметил:

– Но Мэри не ладит с Джимом.

И Фредди ответил:

– Значит, им придется договориться.

Я не удивился, услышав, что Мэри недолюбливает меня.

Несколько дней спустя мы с Фредди лежали на диване в гостиной и смотрели старый черно-белый фильм 1930-х годов. Героиня спрашивала своего спутника: «Мы проведем остаток жизни вместе?» Фредди посмотрел на меня и задал такой же вопрос.

– Конечно, – ответил я. – Не глупи!

И ком подступил у меня к горлу.

Фредди покидал Швейцарию в хорошем настроении. Мы договорились с таможней, чтобы он как можно быстрее прошел досмотр. В свои последние несколько недель он вспоминал об этом с гордостью:

– Дорогуши, такое не по зубам даже Лиз Тейлор!

Конечно, Фредди выдали специальное разрешение без очереди пройти таможенный и паспортный контроль по причине тяжелого состояния. Он быстро уставал и выглядел ужасно. Было бы жестоко привлекать к нему внимание толпы. Никому из нас не разрешили сопровождать Фредди, и на какое-то время он впервые за много лет оказался один среди совершенно незнакомых людей. Мы пытались протестовать, но тщетно. Как и всем остальным, нам предстояло пройти паспортный контроль, пока несчастный, измученный Фредди дожидался нас в таможенном зале.

– Вот, прекрасно обошелся и без вас, – рассмеялся он и добавил, что сотрудники таможни хорошо за ним присматривали.

Мы вернулись в Гарден Лодж. Жить Фредди оставалось три недели. Как и в Швейцарии, он все время сохранял хорошее настроение, хотя почти все дни проводил в постели. И ни разу не заговорил о работе. Иногда утром он просыпался, спускался прямо в халате в столовую, пил чай и возвращался в спальню, где проводил остаток дня. Или же я сам приносил ему чай и его любимую Далилу для компании.

Чтобы не сойти с ума, мы занимали себя работой по дому и делали вид, что все нормально. Я наконец сподобился украсить гирляндой одну из магнолий на углу нашего дома. Как я и ожидал, двор стал похож на сказочный грот. Ну и что – главное, что это хоть немного порадовало Фредди.

Я дождался, пока мы с Фредди останемся в спальне одни.

– Ты до сих пор ничего не сказал про дерево, – заметил я.

– Какое дерево?

– Подойди к окну, я покажу тебе, – сказал я.

Он подошел, и его лицо засияло: он увидел дерево, мерцающее в темноте.

– О, ты все-таки это сделал. – И он обнял меня.

Раньше он отреагировал бы по-другому, возможно, заметил бы с сарказмом: «Не прошло и полгода». Но теперь у него просто не было на это сил.

Я копался в саду и находил в этом утешение. Жил ради той радости, которую Фредди испытывал, видя из окна ухоженный сад. Я продолжал работать вплоть до его самого последнего дня. Даже в воскресенье, в день его смерти, я косил газон.

От запланированной поездки в Ирландию я отказался: было ясно, что время Фредди истекает. Джо сказал мне, что именно на второй неделе Фредди отказался от всех препаратов, кроме обезболивающих. Это решение он принял вопреки советам врачей.

Почти постоянно Фредди спал или смотрел телевизор. Джо или Фиби оставались с ним рядом в течение дня, на короткие перерывы их сменяли Мэри или Дэйв Кларк. Дэйв приходил каждый день, и мы были глубоко признательны ему за помощь.

Хотя я был очень занят работой в саду и он постоянно мог видеть меня из окна, Фредди все больше и больше нуждался в словах любви. У меня вошло в привычку быстро взбегать наверх и просовывать голову в дверь:

– Эй, я тебя люблю!

Потом я возвращался в сад и снова брался за работу. Я знал, что от моих слов ему становится легче, по крайней мере, на несколько минут. Иногда, спускаясь вниз, я смотрел на его окно. Он стоял там, ожидая моего выхода в сад, а потом посылал мне воздушный поцелуй.

Все вечера мы проводили вместе. Разговаривали или смотрели телевизор, или же я дремал вместе с ним. Он опускал свою слабую голову в колыбель моих ладоней, и я нежно массировал ее.

По ночам мы с Джо и Фиби дежурили у Фредди по очереди, постоянно были начеку и не смыкали глаз. С помощью системы внутренней связи и пейджеров мы могли мгновенно связываться друг с другом. И мы хотели быть с ним до самого конца.

За десять дней до смерти Фредди пресса буквально разбила лагерь возле Гарден Лодж. Рано утром появлялись один или два репортера, потом их становилось больше. Через час набегало уже человек шестьдесят или семьдесят.

Один из них, седовласый мужчина с большими усами, всучил мне записку для Фредди. Пресса передавала нам письма ежедневно, и послание этого человека было шаблонным. В нем говорилось, что он и его коллеги безумно сожалеют о причиняемых неудобствах, но, если бы Фредди вышел и позволил сделать всего одну фотографию, они бы рассеяли «ужасные слухи».

Спустя несколько дней журналисты и фотографы еще больше обнаглели и оккупировали оба входа в Гарден Лодж. Что они только не вытворяли. Забирались на стены домов, стоящих через дорогу, чтобы сфотографировать наш дом. Навели объективы камер на все окна. Любого, кто приходил в Гарден Лодж или выходил из него, немедленно обступали с расспросами, а если человек пытался уйти, устраивали погоню. Обычно я старался не высовываться и ничего не говорил либо рявкал на них:

– Полагаю, вас интересует цвет туалетной бумаги, которой я пользуюсь?

Как-то меня спросили, как дела у Фредди, и я ответил, что его нет не только в Гарден Лодж, но даже в стране.

Однажды мне удалось взять реванш. У газетчиков было излюбленное место, где они сидели в ожидании новостей, – небольшой закуток за забором, который мы прозвали «Автобусная остановка № 27». Я выкатил из гаража мощный водяной насос и включил его, направив струю за ограду. Послышались испуганные крики. Да уж, я устроил им хороший душ.

Терри вообще не давали проходу. Репортеры знали, что он один из самых доверенных работников Фредди, но и ему удалось в конце концов отыграться.

В тот самый день, когда тело коррумпированного владельца газеты «Дейли миррор» Роберта Максвелла было найдено выброшенным на берег Канарских островов, нас остановили у дверей Гарден Лодж.

– Как дела у Фредди сегодня? – спросил репортер «Дейли миррор».

– Лучше, чем у Максвелла! – отрезал Терри.

Однажды поздним вечером Роджер Тейлор выезжал из Мьюз и вдруг резко повернул налево к Логан-Плейс: это фотографы ослепили его вспышками камер. Он даже врезался в полицейский автомобиль.

Осада Гарден Лодж создавала огромные проблемы для знаменитостей, которые приходили, чтобы отдать Фредди при жизни последние почести. Мы незаметно вели их через тайную лазейку в гараже, примыкающем к Мьюз. Элтон Джон предупреждал нас по автомобильному телефону, что подъезжает, и проскальзывал мимо прессы в неприметном стареньком «Мини-Купере».

Фредди, очевидно, догадывался, что снаружи дежурят репортеры, ведь до его спальни часто доносился их галдеж. Но он представить себе не мог, сколько их там. Ему казалось, всего пара-тройка человек, и никто из нас не переубеждал его. В этом теперь не было смысла.

Вопреки некоторым сообщениям газет спальня Фредди никогда не превращалась в «мини-госпиталь». Справа от него стояла капельница на случай, если понадобится переливание крови, но все остальное в комнате оставалось таким, как всегда. В свои последние дни Фредди перестал есть твердую пищу, он ел только фрукты и пил фруктовые соки.

В конце второй недели доставили несколько картин, которые Фредди приобрел на аукционе и затем отправил на реставрацию. Среди них был и портрет юноши, купленный в День святого Валентина. Мы знали, где Фредди хочет повесить картины, осталось только сделать для них подсветку.

Для портрета юноши подготовили место в гостиной. Фредди собирался повесить картину рядом с окном, и я вмонтировал туда скрытый источник света.

Иногда Мэри говорила обидные и бестактные вещи, но, возможно, не отдавала себе в этом отчета. Однажды она посоветовала мне попросить Фредди снять обручальное кольцо, потому что, когда умерла ее мать, ее пальцы сильно распухли. «Кольцо останется, Мэри», – возразил я.

Позже, наедине с Фредди, я заикнулся о том, чтобы снять кольцо на случай, если его палец распухнет, но больше ничего не сказал.

«Нет, – покачал он головой. – Я его оставлю».

Кольцо так и оставалось на его пальце; Фредди даже кремировали с ним.

В воскресенье, 17 ноября Фредди попросил меня привести в порядок его бороду. Всякий раз, как он просил меня подстричь бороду, он представлял, будто я все еще парикмахер, и «записывался на определенное время».

– Хорошо, – кивнул. – Давай во вторник в 10:30.

Во вторник я зашел к нему в комнату в назначенное время, но с ним был Дэйв Кларк. Фредди сказал:

– О, извини, дорогой мой, сегодня не получится. Можно перенести на другой день?

– Да, конечно, – сказал я. – Тогда завтра, в то же время.

На следующее утро я снова пришел к нему, и опять у него был Дэйв. Но на этот раз Фредди хотел довести дело со стрижкой бороды до конца.

Когда я закончил, он сказал:

– Ты знаешь, я не принимал ванну уже несколько дней.

– Не расстраивайся, – ответил я. – Мы это быстро исправим.

В таком состоянии полноценно принять ванну он уже не мог, это стало бы пыткой. Я спустился вниз и нашел Питера:

– Думаю, пора его как следует обмыть.

Фиби поднялся со мной в комнату Фредди, чтобы подготовить постель.

Кожа у Фредди была суховата, поэтому в воду мы добавили масло. В середине процесса вошла Мэри. Завидев, чем мы занимаемся, она сразу решила ретироваться. Уходя, обернулась к Фредди:

– Знаешь что? У тебя сейчас такое озорное выражение! Жалеешь, наверное, что не заставил их это сделать раньше, правда?

Фредди от души наслаждался водными процедурами – казалось, это немного взбодрило его. Надо было видеть его лицо: наивное и шаловливое, как у мальчишки. В таком приподнятом настроении мы и оставили его дальше общаться с Дэйвом. К этому времени Фредди стал больше слушать и меньше говорить.

Одна газета утверждала, что он просил Дэйва сделать все возможное, чтобы его музыку не забыли. Это не так. У него не было нужды просить об этом. Фредди знал, что его песни выдержат испытание временем. В последние недели он слушал много музыки, но собственную – ни разу. Чаще всего крутил альбом Натали Коул – старые песни о любви. Они нравились Фредди, потому что были знакомы ему с детства; я тоже их хорошо знал. Однажды он в очередной раз поставил этот альбом, и, когда зазвучала «Мона Лиза», я начал подпевать. «Ты знаешь эту песню?» – спросил он. «Конечно. Я знаю все старые песни». Он послушал, как я пою, и высказал забавную мысль: «Нам надо было записать песню вместе!»

Утро четверга, 21 ноября было для меня очень печальным. Фредди появился у окна своей спальни и крикнул мне «Ау!» в последний раз. Я чувствовал, что конец совсем близок.

В ту ночь я особенно пристально следил за ним. Он был в полудреме, и я прилег рядом. Если он чего-то хотел, легонько касался меня локтем, и я просыпался.

На рассвете сна у меня уже не было ни в одном глазу, и я тихо включил телевизор. Фредди прижался ко мне и не выпускал мою ладонь. Время от времени он мягко сжимал ее.

– Ты меня любишь? – спросил он, проснувшись. Больше, чем когда-либо, он хотел услышать, как я им дорожу.

– Да, я люблю тебя, – прошептал я и поцеловал его в лоб.

Около 6:30 утра Фредди захотел в туалет, и я, придерживая, сопроводил его. Он сел справить малую нужду, и я наклонился, чтобы дать ему опереться на меня плечами.

– Ты мешаешь! – проворчал он и больно пихнул меня локтем.

– Если я уйду, ты упадешь, – настаивал я.

Я проводил его обратно в постель, и какое-то время он сидел там молча. Потом посмотрел на меня и сказал:

– Знаешь, я бы хотел кое-что увидеть.

– Что?

– Хочу спуститься и посмотреть на свои картины.

К этому времени его мышцы настолько ослабли, что он даже не мог обхватить шею того, кто нес его на руках.

– Я отнесу тебя, – сказал я.

Фредди посидел на кровати еще пять минут, собираясь с силами, затем моргнул своими карими глазами и сказал:

– Ну все, пойдем.

Он был в мультяшной пижаме и босиком. Хотя я сказал, что понесу его, он настаивал, что будет идти сам, пока хватит сил. Спускался он, держась за перила, и внезапно споткнулся. Будучи на шаг впереди, я сразу подставил руку. Но он продолжал меня отталкивать – такие акты неповиновения всегда были ему свойственны.

Спустившись с лестницы, Фредди оглядел прихожую и обнаружил, что Питер перевесил туда несколько репродукций. Несколько минут он любовался ими, а затем тихо вздохнул:

– Эх… они потрясающие.

Потом я проводил Фредди в гостиную и усадил на стул. Он и не подозревал, что в темноте прямо перед ним висит отреставрированный портрет юноши.

Одну за другой я медленно, слева направо, включал подсветку каждой картины. Наконец, очередь дошла до портрета юноши. Свет переливался, скользя по его лицу и одежде.

– Они все прекрасны, – сказал Фредди.

Но дольше всего, как загипнотизированный, он смотрел на портрет, то и дело восторженно вздыхая. Через десять минут он объявил:

– Ладно, пойдем.

Я отнес его наверх, и это было немного труднее. Возле двери он сказал:

– Я и не знал, что ты такой сильный.

– Да все ты знал, – ответил я. Он понял это в первые же дни нашей тусовочной жизни, когда я крутил и вертел его по переполненному танцполу. Думаю, этими словами он просто хотел выразить благодарность за заботу о нем.

Я спустился вниз, чтобы выключить свет, и медленно оглядел картины, как бы впитывая их в себя. Сейчас я могу с уверенностью сказать: в то пятничное утро Фредди был счастлив в последний раз. С нами снова был тот самый Фредди Меркьюри, который излучал особенную, присущую только ему ауру.

Остаток утра он еще был в сознании и прекрасно понимал, что происходит. На приватную встречу с ним прибыл Джим Бич, и сразу началась судорожная подготовка заявления Фредди для прессы о том, что он страдает от СПИДа. Я всегда сомневался, что Фредди сделал это заявление по собственной воле. Он так долго хранил молчание, и казалось странным, что теперь вдруг он решил исповедоваться, как будто чего-то стыдился. Я уверен, он не желал, чтобы его судьба стала предметом общественного обсуждения; его жизнь касалась только его самого и ближайших друзей. И я точно знаю, он не хотел, чтобы обо мне и Джо пошла молва.

Я даже не предполагал, что Фредди собирается выступить с заявлением.

Фредди заставили это сделать – таково мое мнение. Но сразу после того, как решение было принято, Фредди поручил Джиму Бичу распространить заявление в международных СМИ. Он лишил британскую бульварную прессу большого куша – первоочередного права на информацию. Фредди будто крикнул тем, кто нетерпеливо ждал его смерти: «Хрен вам всем!»

В ту пятницу я выскользнул из дома, чтобы немного расслабиться за выпивкой в «Гейт Клубе» в Ноттинг-Хилл. Вернувшись домой, направился прямиком в комнату Фредди. Он спал, а рядом с ним на покрывале примостился задремавший Питер.

Фредди проспал почти весь следующий день, вечером я снова пришел к нему. Мы лежали вместе на кровати. Он спросил, который час.

– Восемь, – ответил я.

– Скоро весь мир узнает, – вздохнул он, глядя на меня грустными карими глазами.

И я сразу почувствовал неладное.

Фредди снова задремал, я спустился вниз и передал Джо и Питеру его слова. Они подтвердили мои опасения: заявление о его болезни уже подготовлено и будет обнародовано уже в полночь.

До субботнего вечера я не собирался дежурить у Фредди – была очередь Джо. Но тот сначала пошел в спортзал, потом собирался где-то выпить, да так и не появился. Я сидел с Фредди в спальне, и вдруг он ужасно разволновался. Постоянно спрашивал, куда пропал Джо.

– Зачем он тебе? – спросил я.

– Мне нужно принять лекарство.

– Не проблема. Я дам тебе нужные таблетки. Какие?

Он точно знал, какие три или четыре таблетки ему требуются, – обезболивающие. Раньше он принимал АЗТ, но бросил вместе с остальными препаратами.

Мы с Фредди проговорили всю ночь. Не помню подробностей, в памяти осталось только, что мы весело болтали о какой-то чепухе. И больше не смотрели телевизор. Мы просто лежали на кровати и обнимались, пока он не проваливался в сон. Тогда я тоже мог прикорнуть.

Иногда он наносил мне резкий удар по ребрам, чтобы я не храпел, или удар посильнее, если хотел чего-то. Потом он попросил приготовить ему фрукты. Я пошел на кухню, нарезал немного манго и добавил сорбет, который помогает при его хроническом обезвоживании.

Мы снова уснули. Фредди разбудил меня около трех. Почему-то он не мог нормально говорить. Ему не удавалось произнести ни слова, он все время морщился и показывал на свой рот. Происходило что-то ужасное. Я отчаянно пытался понять, чего он хочет.

Примерно через полчаса Джо вернулся домой. Заметив его, Фредди опять стал указывать на рот.

– Что такое, Фредди? – спросил Джо. – Что ты хочешь?

Я объяснил, что он так делает уже полчаса, а до того, как уснуть, поел приготовленные мною фрукты.

Джо склонился над Фредди и открыл ему рот. Оказалось, к задней стенке глотки прилип кусочек манго, который он не мог ни проглотить, ни выплюнуть. Джо раскрыл челюсти Фредди пошире и пальцем вынул досаждающий фрукт. Фредди ничего не сказал. Мы с Джо знали, будь Фредди здоровым, он бы взбесился из-за за моей недогадливости. Но он лишь отпил немного сока и опять провалился в сон.

Я спустился вниз выпить кофе, и Джо последовал за мной. Он начал извиняться за то, что не явился на ночное дежурство, но я остановил его:

– Не беспокойся.

Кажется, я знал, где пропадал Джо. Очень тяжело выносить такое напряжение; в тот день он выбился из сил, и ему требовалось на время покинуть Гарден Лодж, чтобы отвлечься от мыслей о Фредди.

Потом Джо отправился в спальню Фредди и лег рядом с ним на кровать. Через несколько минут я поднялся туда, отправил Джо немного поспать и прилег рядом с крепко спящим Фредди.

В шесть утра Фредди снова проснулся и произнес два звука, которые стали для него последними: «Пи-пи!» – просил, чтобы ему помогли сходить в туалет. Он совершенно обессилел, и мне пришлось его нести. Когда я опускал его обратно на кровать, раздался оглушительный хруст. Звук был такой, будто у Фредди треснула одна из костей, словно сухая ветка дерева. Он закричал от боли и забился в конвульсиях.

Я стал громко звать Джо. Хотел, чтобы он помог прижать Фредди к кровати, иначе тот рисковал покалечиться. На протяжении многих лет Джо был свидетелем панических атак Фредди и знал, как их подавлять: его нужно было крепко обхватить и удерживать до тех пор, пока приступ не проходил. Джо повторял:

– Фредди, успокойся. Фредди, успокойся.

Но Фредди каким-то образом высвободил руку и схватил Джо за горло. Он походил на утопающего, хватающего ртом воздух.

В конце концов Джо успокоил его. Обессилев от перенапряжения, Фредди тут же уснул. Мы позвонили его врачу, доктору Гордону Аткинсону. Тот приехал и сделал Фредди инъекцию морфина, чтобы помочь пережить этот день. Потом Джо сказал мне, что Фредди плохо переносит морфин. Но в нынешнем состоянии это уже не имело значения, так что из двух зол выбрали меньшее.

Ближе к полудню пришла Мэри, и мы все собрались на кухне в ожидании приговора доктора Аткинсона. Он сказал:

– Возможно, Фредди проживет до четверга.

Джо и я посмотрели друг на друга. Мы оба знали, что Фредди так долго не продержится.

Мэри почти сразу ушла. Остаток дня Фредди то засыпал, то просыпался. Элтон Джон приехал на своем зеленом «Бентли», чтобы в последний раз навестить друга. Припарковался прямо у ворот, полностью перекрыв Логан-роуд. Всем своим видом он словно говорил прессе: «Отвяжитесь! Я хочу видеть своего друга, и мне плевать на всех вас». У Фредди он пробыл не очень долго.

Внезапно я ощутил острую необходимость уехать из Гарден Лодж куда глаза глядят, сел в свою «Вольво» и направился в Парк Холланд, где слонялся около часа.

К тому времени, как я вернулся, Фредди был плох как никогда. Он вроде бы понимал, что происходит вокруг, но не реагировал; вроде бы все слышал, но не мог мигать в подтверждение. Он просто смотрел прямо перед собой стеклянным взглядом.

Доктор Аткинсон пробыл в доме с полудня до 18:30. Я поблагодарил его за то, что он остался так надолго, и, проводив его, сразу вернулся к Фредди.

Далила весь день была в спальне, но ни разу не запрыгнула на кровать – она свернулась клубочком внизу. Дэйв Кларк сидел рядом с Фредди, массируя его руку. Я поднял Далилу и положил ее рядом с Фредди. Затем Дэйв взял руку Фредди и начал гладить ею шерстку Далилы.

– Это Далила, – сказал он.

Казалось, Фредди все слышит и все понимает.

Потом Фредди подал сигнал, что хочет в туалет. После ужасных конвульсий, пережитых после посещения уборной, я не осмелился снова поднимать его в одиночку, побежал вниз и разыскал Фиби.

Но к нашему приходу Фредди уже намочил кровать. Дэйв Кларк, похоже, не заметил этого.

Питер посмотрел на меня и спросил:

– Поменяем белье?

– Да, лучше поменять, – кивнул я. – Иначе, когда проснется, он нам головы открутит.

Не знаю, почему я так сказал, – возможно, мое подсознание пыталось преуменьшить масштаб нашей беды.

Питер начал менять белье, а я занялся Фредди. Собираясь переодеть его в чистую футболку и шорты, я попросил Дэйва ненадолго выйти из комнаты. Надевая Фредди шорты, я почувствовал, что он пытается приподнять левую ногу, чтобы немного мне помочь. Это было последнее, что он сделал. Я посмотрел на него и понял, что он мертв.

– Фиби! – вскрикнул я. – Он умер.

Я просунул руку под шею Фредди, поцеловал его и обнял. Его глаза все еще были открыты. Очень хорошо помню выражение его лица, и, даже сейчас, когда я ложусь спать, каждую ночь оно встает у меня перед глазами. Он весь светился. В один миг из хрупкого создания с измученным лицом он превратился в олицетворение блаженства и красоты. Черты Фредди полностью преобразились – стали такими, как раньше. Он выглядел так, будто наконец обрел долгожданный и полный покой. И я почувствовал себя счастливым в своем горе. Я знал: его мучения окончились.

Дэйв Кларк не успел еще выйти из дома и вернулся, чтобы побыть со мной, а Фиби побежал за Джо.

Я остановил крошечный маховик дорожных часов с заводным механизмом, которые стояли рядом с кроватью. Когда-то я подарил их Фредди, потому что он обмолвился, что всегда о таких мечтал. Они показывали без двенадцати минут семь. Больше я их никогда не заводил.