Толя

– По-моему, они клинические идиоты. – Моя секретарша поцокала языком.

– Кто? – спросил я, подписывая очередную бумагу.

– Как кто? – Она перевела удивленный взгляд с экрана телевизора, висящего напротив моего стола, на меня и выразительно пожала плечами. – Все эти люди. – Она указала на экран. – Я не понимаю… – Она замотала головой. – Всем им дадут просторные квартиры в новых домах, без крыс, тараканов, на их головы не будут падать куски штукатурки, полы не будут проваливаться, а они… – Рита опустила руки, – нет, я ничего не понимаю.

Я подписал еще два документа, закрыл папку «На подпись» и отодвинул к противоположному краю стола.

– Человеческий фактор, Риточка.

– Человеческий фактор? – Она скривила губы в усмешке. – Сдается мне, что тут карьерно-денежный фактор, а то с каких дел эту норковую шубу второй день во всех новостях показывают? – Она взяла со стола папку и прижала к пышной груди. – Попомните мое слово, – Рита подняла к потолку указательный палец, – эта норка скоро в депутатах будет. – Вздернув носик-кнопочку и покачивая необъятными бедрами, она покинула кабинет.

Это нормально, когда жители старых домов, да еще в центре города, протестуют против сноса. И дело не только в престижности района, наверное, я бы тоже протестовал, если б кто-то решил снести дом, в котором мама пела мне колыбельную, папа, смеясь, подбрасывал меня к потолку, а на третьей ступеньке второго лестничного пролета я вдруг сказал «рыба!» вместо «лыба». А тут четыре дома, четыре очень старых дома. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза – в жизни иногда случаются очень странные вещи… Вот Харьков – мегаполис, в нем столько зданий, требующих экспертизы, но почти тридцати фирмам, подобным моей, нужно драться за заказы. За эти дома я не дрался, я стараюсь не лезть в центр города, потому как центр и коррупция – понятия неразделимые, а я не хочу закончить жизнь на нарах.

Эти дома сами нашли меня, и я взялся за работу, надеясь, что результаты экспертизы не подведут и эти дома исчезнут с лица планеты. И среди них тот самый, первый от угла.

Я получил этот «подарок» полгода назад, в день рождения, – преподнося мне пакет, перевязанный зеленым бантом, Юра, мой сокурсник, ныне владелец строительной компании, а также второй муж моей бывшей жены Оксаны, шепнул мне на ухо:

– Тебя ждет крупный заказ. Потом обсудим. – Он подмигнул и повел Оксану к столу, а Лешка остался возле меня.

– С днюхой, па! – Мой уже взрослый сын обнял меня по-мужски, крепко.

– Спасибо, сынок.

Краснея, Лешка извлек из кармана пиджака плоскую коробочку:

– Это тебе, я сам на это заработал, я программулину написал, а ее купили… – Он расплылся в улыбке и протянул мне коробочку: – Открой…

В его глазах плескалось нетерпеливое и немного боязливое ожидание.

– Лешка, – выдохнул я и опустил голову, чтобы сынок не увидел мои слезы.

В коробке был зажим для галстука. Очень изящный, с черным опалом посредине. Пару месяцев назад, прогуливаясь с Лешей по торговому центру, я увидел этот зажим и сказал, что он мне очень нравится.

– Так купи! – сказал Леша.

– Сейчас не могу, нет настроения, как-нибудь потом.

Я смотрел на зажим, и слова застревали в моем горле.

– Сынок… спасибо… это… – лепетал я, стараясь придать голосу уверенность, а рукам твердость, – это классный подарок, самый лучший в моей жизни. – Я снова обнял своего малыша ростом метр семьдесят девять – в пятнадцать лет я добрался только до метра семидесяти трех сантиметров… Лешка часто заморгал и потер нос пальцами:

– В субботу, как договорились?

– Конечно. – Я похлопал его по плечу. – Слушай, а давай в пятницу вечером!

– Давай! – Глаза сына загорелись.

– Тогда я заеду за тобой после работы часов в семь, годится?

– Па, ты классный! – Мы снова обнялись, и Леша направился к Оксане и отчиму.

Я смотрел вслед Лешке и таял от предвкушения провести с ним на даче два дня вдвоем – и больше никого. Ну, еще мой косоглазый кот Яшка, я его на улице подобрал, когда внезапно стал одиноким.

…Я боялся, что будет совсем не так. Я боялся, что сын возненавидит меня, и ядовитые пары страха разъедали мое сердце, отравляли мечты, желания и всю мою жизнь после развода с Оксаной. Потом она вышла за Юру, на свадьбу не пригласила. Юрка звонил, извинялся. Ладно, забыли… На Оксану в ту пору никто не мог влиять, даже моя бывшая теща, но постепенно, год за годом наши отношения не то чтобы потеплели, а, скажем так, выровнялись, и меня стали приглашать не только на дни рождения Леши, но также Юры и Оксаны. А бывшая теща как-то после ста граммов коньяка благостно улыбнулась и призналась, что не только я виноват в разводе, а ее дочка тоже внесла довольно увесистый вклад. Благостность улыбки давала мне понять, что вот теперь моя бывшая теща вполне счастлива. Почему? Да потому, что и Оксану, и ее мамочку не устраивало мое положение, то бишь мой заработок.

– Юра жене «кайен» купил, – вопила Оксана, когда я просил ее перенести визит к косметологу на неделю из-за отсутствия денег, – а я клянчу копейки на косметолога!

Во-первых, она не клянчила, во-вторых, то были совсем не копейки, а в-третьих, я знал, откуда ноги растут: Оксана встречалась с Юрой и бросила его, когда я, еще пятикурсник, создал фирму и оказался более перспективным в сравнении с Юрой. Я, конечно, нос задрал, ноги оторвал от земли и воспарил в небо в непоколебимой уверенности, что Оксана влюбилась в меня по уши, – в меня, а не в мои деньги, мою небольшую, но уютную квартирку, новенький автомобиль и прочие, ей тогда недоступные возможности. Мы поженились, уже Лешка родился, а тут Юрка пошел в гору. Да так, что моя фирма рядом с его акционерным обществом оказалась чем-то вроде Моськи у ног слона, и Оксана забилась в вялотекущей истерике, попрекая меня всем, даже носками, купленными на Барабашке, а не в бутике в центре города. Проклятый «кайен» окончательно выбил почву из-под ее стройных ног, и я в двадцать восемь лет узнал, где находится мышечный орган под названием «сердце» и что он может довольно ощутимо болеть.

Борясь за выживание фирмы, я работал на износ и не замечал все возрастающее раздражение Оксаны. Вернее, замечал, но оправдывал тем, что ей тоже нелегко, – все дни она с Лешкой, возит его по всяческим развивающим группам, на ней дом, а я из командировок не вылажу, а тут еще нанялся на полставки вести курс «строительные конструкции» в институте, в нашей альма-матер. Нанялся из прагматичных соображений – а вдруг фирму придется закрыть? Тогда перейду на ставку и как-то протянем до лучших времен. В общем, я думал только о семье и по молодости да наивности был уверен, что семья – штука нерушимая, железобетонная, а наша любовь и Лешка – ее цемент. Причем самой высокой марки.

Оглядываясь назад, я теперь могу с точностью до месяца указать, когда в жизнь Оксаны вернулся Юра: случилось это за семь месяцев до того дня, когда я первый раз вошел в аудиторию, уставший, не выспавшийся и злой после очередной ссоры с Оксаной.

Вошел, и мое сердце болезненно екнуло – я увидел щуплую, бледную и большеглазую шатенку за передней партой. Лекция тут же вылетела из головы, и я дольше, чем обычно, болтал какую-то чепуху, не имеющую отношения к строительным конструкциям, а она не сводила с меня глаз. Вечером я долго сидел в машине и думал о том, что это, конечно, кризис пятого года брака. Что кризис пройдет, надо только держаться друг друга – и любовь вернется, окрепнет и снова солнечные зайчики запрыгают по нашей спальне, снова Лешка будет смотреть на нас с радостью, а не со страхом. Это невыносимо – видеть его испуганные глаза, в которых написано: «Я все понимаю». Я вошел в дом, и снова были ссора, слезы, упреки. Если спросить меня, из-за чего, – я не отвечу. Какое-то незначительное слово или я что-то не туда поставил, положил, повесил… Не помню. Помню только, что в ссоре не было логики, а были лишь крик и слезы. Лешка расплакался, я попытался обнять Оксану, успокоить, а она так на меня посмотрела… А эта студентка, Наташа, краснеет, когда меня видит, и улыбается. Я тоже ей улыбаюсь и все время думаю о том, что кризис пятого года обязательно закончится, но это не мешает мне огорчаться, когда Наташи нет на лекциях, и… и скучать по ней. И вдруг, сам не понимая как, я предложил ей работу в фирме и тему дипломного проекта. Мы ничего не говорили друг другу, но оба знали, что происходит. Странные у нас были отношения – мы ходили друг вокруг друга, каждый по своей орбите, иногда наши орбиты пересекались, но мы тут же отскакивали, ускоряясь и снова уходя все дальше. Но после знакомства с Оксаной и Димкой Наташа уволилась.

А тут новость: Юра тоже узнал, где находится сердце, – всемирный кризис добрался до Харькова и дела Юры пошатнулись. Его супруга, учуяв кукольным носиком, слепленным эстетическим хирургом, неминуемое приближение бедности, бросила трехлетнего сына на няню и, прихватив «кайен», драгоценности и наличность из домашнего сейфа, убыла в направлении пятидесятитрехлетнего фармацевта, владельца сети аптек, а Юра попал в больницу в предынфарктном состоянии. Она правильно рассчитала: люди даже в войну за лекарство отдают последнее, но вот квартиры и офисы в тяжелое время не покупают. «Кайен» вернулся к Юре – он был записан на него, а фармацевт не хотел неприятностей да и вообще был нормальным мужиком. Ссоры с Оксаной вспыхнули с новой силой, и, сами того не заметив, мы произнесли слово «развод».

Я уехал в Киев на выставку-конференцию и там встретил Наташу. Это было возвращение к жизни, к ее ярким краскам. Я стал смотреть в небо, я радовался любой погоде, особенно дождям – они смывали мрачность последних лет и потихоньку обнажали меня, настоящего, и я с удивлением обнаружил, что… люблю. Я не мог дня прожить без Наташи. Я не мог без нее дышать. Я перестал отвечать на выпады Оксаны – попросту берег нервы. Я понял, что у нее тоже кто-то есть, и еще понял, что очень скоро слово «развод» материализуется в «свидетельство о разводе». Все выходные я проводил с Лешкой – сейчас я вспоминаю об этом с угрызениями совести: я знал, что очень скоро наша семья развалится, а вел себя так, будто мы всегда будем вместе.

…В тот зимний вечер, покинув гостиничный номер, я не повез Наташу домой.

– Давай посидим в кафе, – предложил я, и она с радостью согласилась. – Есть тут одно, неподалеку от твоей работы.

– А вдруг встретим кого? – спросила она.

– Ну и встретим, – ответил я, и мне было плевать: для себя я уже все решил. – Знаешь, о чем я мечтаю?

Она распахнула глаза и мотнула головой.

– Я мечтаю встретить в этом кафе Новый год. С тобой.

С того дня после гостиницы мы бежали в «Полюс» и сидели, прижавшись друг к другу и никого не видя, час, два… Мы не могли наговориться, и это тоже было удивительно, ведь мы уже столько сказали друг другу. Потом пришла весна, мы поехали в лесопарк за подснежниками, оставили машину на обочине дороги, но в голом холодном лесу нам было не до цветов. И, почти обнаженным, нам было не холодно…

А потом я попросил Наташу приехать в Полтаву. Перед отъездом Оксана устроила мне истерику, мол, я знаю, что у тебя есть любовница.

– Оксана, я устал от наших отношений, – ответил я и взял портфель. – Поговорим об этом, когда я вернусь.

Она шла за мной в шлепанцах и халате до машины, плакала, хватала за рукава, просила поговорить прямо сейчас, но я уехал. Ее звонки я заблокировал и звонил Алешке.

С Наташей мне было хорошо, и это все решило – когда мы пересекли границу Харькова, я предложил заскочить в наше кафе, и она… Она поцеловала мою руку. Никто никогда так не делал, и я понял, что буду с этой женщиной до последнего вдоха.

Сумерки. В кафе людно. Официант бросается к нам.

– Ты кушать будешь? – спрашиваю я.

Она кивает. Я безгранично счастлив – еще час вместе. Или дольше… Мы съедаем салаты с отбивной.

– Кофе? – спрашиваю я.

Она снова кивает.

– Твое любимое пирожное?

Она улыбается. В ожидании десерта она молчит, и я чувствую приближение самого важного. Кофе приносят. Пирожное мы делим пополам. Я запускаю в него свою ложку.

– Наташа, я не могу без тебя…

Я вижу, как дрожат ее руки, плечи, глаза увлажняются…

– Ты выйдешь за меня?

Она кивает, зажмуривается… Я сажусь ближе:

– Наташка, я самый счастливый на свете…

Не обращая внимания на посетителей, я осыпаю поцелуями ее соленое личико. Я отвожу ее домой и обещаю завтра снять квартиру.

Дома меня ждет заплаканный сын. Под глазами Оксаны темные круги.

– Что произошло? – Хватаю сына на руки, и он заливается слезами. – Оксана, что случилось?

– Ты бросаешь меня! – кричит Леша и так горько плачет, что ради успокоения сына я готов положить к его ногам весь мир. – Пусти меня!

Я опускаю его на пол.

– Лешенька, сынок, что за глупости ты говоришь? – спрашиваю я дрожащим голосом. – Оксана, что произошло?

– Вот что произошло, – Оксана протягивает мне телефон. На экране эсэмэс: «Толя и Наташа Думанская в Полтаве жили в одном номере».

Я тру пальцами лоб, висок, подбородок.

– Ты бросаешь нас? – спрашивает Оксана.

Что я должен был ответить? Что у нее тоже кто-то есть и надо расставаться, потому что мы уже не семья, а черт знает что? Я стоял и смотрел на безутешное личико сына, на вопрос, застывший в его внезапно повзрослевшем, растерянном взгляде, на обескураживающую потерянность во всей крошечной фигурке. Я опустился на стул, закрыл лицо руками. О чем я думал? Я страшно жалел о том, что эта фигурка не появилась перед моими глазами тогда, в кафе. И о том, что я обманул Наташу.

Через два месяца Оксана ушла к Юре и забрала Лешку. Я на Юру не злился – в некоторой степени я жалел его: а вдруг Оксана найдет себе более крутого дядю? Что тогда? Себя я тоже жалел – угораздило же жениться на… Ладно, не буду, Оксана все-таки мать моего сына. И Юрку угораздило, даже второй раз. Но я не злорадствую.

Неделя не прошла, и я помчался к Наташе. А она беременна… Разговора не получилось, но из ее коротких фраз и интонации я понял – она не одна. Ну, дай бог ей счастья…

Познакомился с Ларой. Разбежались через год.

Так я остался с Яшкой, и только две вещи давали успокоение моему сердцу: сын никогда не обвинит меня в том, что я оставил его, и… кафе «Полюс». Это смешно, но я верил, что в его стенах живут наши с Наташкой слова, желания, несбывшиеся мечты… И еще в них живет волшебство, живое, многообещающее, вернее, обещающее вернуть меня в то счастливое время. Может, в этой жизни, а может, в следующей. Я приходил в кафе, и по неоговоренному, неписаному закону хозяин тут же просил посетителей, занявших «мой» столик, пересесть. Что он им шептал – не знаю, но эти люди смотрели на меня с грустью и смущением и тут же пересаживались. Был я там недолго – поглядывая на входную дверь, я выпивал одну чашечку кофе и, уверяя себя в том, что уж в следующий раз все будет иначе, уходил, протискиваясь между близко стоящими стульями. Но продолжаться вечно так не могло, и я перестал ходить в кафе, перестал проезжать мимо и мечтал, чтобы оно исчезло. Навсегда. Вообще-то, у меня нет привычки привязываться к неодушевленным предметам, кроме как к папиным часам, которые я помню на его руке с рождения, но «Полюс» меня зацепил. Так зацепил, что я готов был поджечь его, взорвать, взять кувалду и разнести на мелкие кусочки. Ни дом, в котором жила Наташа, ни гостиница в Полтаве, в которой я частенько останавливаюсь, ни наши совместные фотографии – ничто так неутихающе больно не напоминало о том времени, как этот проклятый полуподвал.

И вдруг такой подарок! В день рождения!

– Я решил – лучше тебе, – Юра подмигнул, – деньги не должны уплывать из семьи. Мы же семья?

В каком-то смысле – да. И во мне тут же вспыхнуло странное мстительное злорадство, направленное на несчастный, первый от угла, старый трехэтажный домик с поржавевшими сливными трубами и следами от пуль на боковой стене: я тебя разрушу, даже если мне придется солгать. Лгать не пришлось – состояние всех построек было ужасающим: в фундаментах и стенах трещины, кровли просели, перекрытия сгнили. И я вынес приговор: восстанавливать экономически нецелесообразно. Поставил подпись и… Думал, что вздохну с облегчением, но вместо этого уже в который раз узнал, где живет мое сердце.

Мигнула кнопка селекторной связи с Ритой, и я снял трубку.

– Анатолий Михайлович, вы еще долго? – Она запнулась.

– Что долго? – не понял я.

– Ну, уже начало пятого, – с обидой в голосе напомнила секретарша. – Мне еще надо переодеться к корпоративу, – игриво закончила она.

Я с удивлением посмотрел на часы:

– Да, конечно, идите.

Корпоративная вечеринка закончилась как обычно – далеко за полночь, и я попросил шофера проехать мимо двух белых медведей, прижимающихся друг к другу. Зачем? На этот вопрос могла ответить только моя душа, изрядно накачанная коньяком и виски, потому что утром я уже злился на себя за такое непростительное малодушие.

* * *

Только в поезде Наташа вспомнила, что едет в никуда: почти сутки прошли в лихорадочной суете, ожидании непонятно чего, и собраться толком она не смогла, все валилось из рук. В итоге уехала в Харьков, будто на работу пошла, – даже зубную щетку не прихватила. Уже в поезде она вспомнила, что надо же где-то остановиться. Сваливаться как снег на голову давним знакомым желания не было, и она по телефону забронировала крошечный номер в новом крошечном отеле недалеко от «Полюса». На это ушло минут десять, а все оставшееся время Наташа пребывала в нервно-издерганном состоянии и, выйдя на перрон, поняла, что действительно приехала в никуда и что здесь ее никто не ждет, кроме, конечно, портье. Да и ему на нее плевать – сутки она оплатила, так что может преспокойно идти куда душе угодно. Наташа не пошла, куда душе было угодно – в «Полюс», а приехала в отель, искупалась, привела себя в порядок и только после этого, чувствуя дрожь во всем теле, побежала в кафе, будто оно ждало ее. И будто это было не кафе, а что-то живое, родное, близкое. Но… Увидев медведей, слегка залепленных снегом, она замедлила шаг, и чем ближе подходила, тем страшнее становилось, тем все большая пустота заполняла ее сердце и тем отчетливее она понимала фразу «нельзя войти дважды в одну и ту же реку». Но она вошла. В кафе. Осмотрелась – их столик занят. «Айсберг» все там же. Сердце сжимает невидимая рука…

– Добрый день. – Перед нею возник совсем юный улыбающийся официант.

– Добрый… Мне бы… это… – Ее взгляд скользит по стенам – да, здесь все как тогда. – Я заказывала столик, – она кивает в угол, – под «Айсбергом».

Лицо официанта вытягивается в недоумении. Она заставляет себя улыбнуться:

– На девять вечера.

– О… – официант вздыхает с облегчением, – да, конечно. Давайте проверим. – Он идет к стойке, берет блокнот, листает. – Двадцать один… Думанская Наталья? – Он поднимает глаза.

– Да, – Наташа кивает.

– Вот видите, все в порядке.

– Вас будет двое?

– Да.

– А сейчас что желаете? – Его тоненькая фигурка принимает форму вопросительного знака.

– Сейчас? – Она усмехается. – Овощной салат с гренками.

– Отличный заказ. – И официант увлекает ее вправо от входа. – Этот столик свободен.

Догрызая в меру обжаренные гренки, Наташа поняла, что не придет сюда в двадцать один ноль-ноль – от навалившихся воспоминаний ей уже хочется лечь на землю и все забыть, а уж среди веселящихся чужих людей…

Нет, она не придет. Это была глупая затея. Очень глупая. Она уедет домой. Немедленно.

Она подзывает официанта:

– Простите… Я хочу отменить заказ на вечер.

Брови юноши подпрыгивают вверх:

– Вам не понравилось наше кафе?

– Нет, что вы… – Она опускает лицо, чтобы он не видел, как слезы заполняют ее глаза. – Здесь… – она шмыгает носом, – здесь… – Наташа не может сдержаться, и слезы крупными каплями стекают по ее щекам. Она поднимает голову. – Здесь до боли хорошо… Счет, пожалуйста.

Официант смотрит на нее с сочувствием и интересом:

– Секундочку…

Он возвращается через минуту.

– Вы ничего не должны платить, – он кладет на стол купюры, – это остаток от вашей предоплаты за вечеринку. – Он смотрит на нее с грустью: – Может, передумаете? В новогоднюю ночь у нас хорошие люди собираются.

Наташа усмехается:

– Я знаю, здесь всегда собирались хорошие люди. – Она поднимается на ноги. – Сдачу оставьте себе…

– Нет, что вы, это очень много…

– Оставьте, мне будет приятно.

Официант краснеет. Он подает ей пуховик. Уходя, она чувствует его взгляд. Оборачивается. Такой юный мальчишка и такой понимающий взгляд… Он машет ей рукой. Наташа окидывает взглядом кафе – больше она сюда не вернется. Никогда. Хватит боли.

Леденело. Наташа сразу пошла в отель, купила онлайн билет на поезд, отправляющийся в двадцать три ноль пять, и ничком легла на постель… Все, с нее хватит.

Толя вышел из метро, поднял воротник и остановился на перекрестке в ожидании переключения светофора. Прямо пойдешь – в подъезд попадешь, в квартиру друга, там он должен быть в десять. Назад пойдешь… Толя оглянулся и по внезапному болезненному толчку сердца понял – он пойдет назад. Ненадолго. Всего на минуту. Просто постоит рядом с медведями – если шагнуть чуть левее, то можно увидеть край медведей. Мечта так и не сбылась, а теперь… Теперь с нею надо попрощаться. Заходить он не будет – волею судьбы он стал для кафе врагом. А вот Юра стал другом: хозяин с ним договорился, что выкупит в Юркином торговом комплексе восемьдесят метров, а до постройки комплекса Юра будет оплачивать аренду кафе в полуподвале на Рымарской.

Светофор уже давно переключился. Толю обтекала веселая толпа, а он все смотрел туда, где сквозь густые хлопья снега светились боковые окна старенького обреченного дома, и вдруг ему стало нестерпимо горько – это в нем умирала мечта. Умирала трудно, отчаянно сопротивляясь, умоляя, крича… И он почти бежал.

Поворот. Слабый свет фонарей. Ох, скользко! Толя взмахивает руками, но уже поздно – он заваливается на бок, чьи-то руки хватают его, но уже на лету, и он, сам того не желая, падает и падением своим сбивает с ног, кажется, женщину, возомнившую, что она сможет его удержать.

– Ой! Простите! – Он пытается встать на ноги, тянет за собою незнакомку, незнакомка карабкается по нему, как по стволу дерева. – Вы что-то сломали? – Он щупает глазами нос, губы, подбородок под низко опущенным капюшоном с густой меховой оторочкой.

Странная, немыслимая догадка забирается в его голову, и он протягивает руку. Он хочет снять капюшон, но незнакомка опережает его, и они как подкошенные снова падают…

– Ты…

Наташа не может ответить, она хватает ртом воздух и пытается протолкнуть подальше в горло что-то, чего наверняка нет, но оно есть и душит ее. Сил хватает только на то, чтобы подать Толе руку.

– Наташа… как… откуда… – Он смотрит на нее во все глаза.

– Я… я вот шла мимо… А… а ты?

– Тоже… – он шумно сглатывает, – шел мимо…

…Хозяин кафе встретил их с улыбкой. Пришел Новый год, все веселились, кричали, и только двое за столиком в левом углу от входа сидели неподвижно и не могли насмотреться друг на друга, не могли наговориться. Их никто не трогал. Все понимали – они не здесь, они в своем мире. Мире неповторимом, в котором они только что спасли свою мечту и себя…