14. Привинтить в коридоре зеркало

Привинтить в коридоре зеркало мне не удавалось несколько лет подряд. Когда мама окончательно потеряла интерес к общению с зазеркальем, я, что совершенно ожидаемо, потеряла крепежи и саморезы. Отчаявшись их найти, я специально купила новые в строительном отделе супермаркета. И тогда я задумалась, как же мне произвести эти монтажные работы без посторонней помощи. Потому что в тот год были в моде панические атаки, и я панически боялась разбить тяжелое зеркало вдребезги. А еще пару лет спустя зеркало в коридоре утратило свою актуальность. По всем канонам в тот период его нужно было бы завесить темной тканью, но, так как зеркало отсутствовало, я избежала лишней суеты.

Я знаю, для чего завешивают зеркала во время траура. Для того чтобы все домочадцы заботились друг о друге: расчесывали волосы, поправляли воротники, вытирали зубную пасту. Чаще прикасались друг к другу, ощущали родное живое тепло. Или для того, чтобы не видеть своих опухших глаз.

Мамы не стало 30 апреля 2014-го. К этому времени я уже четыре месяца сидела дома в обнимку с трудовой книжкой, пол-литровой поилкой и мобильным телефоном.

– Я не понимаю твоего решения, но удерживать тебя не собираюсь! – сказал мне мой бывший начальник, отдавая трудовую книжку.

– А меньше купюры у вас нет? Тогда возьмите пол-литра, чтобы без сдачи, – сказал мне продавец в ларьке, отдавая бутылку воды.

– Сразу позвони участковому врачу! Я договорился. Ни скорую, ни милицию не надо! – сказал мне Андрей, отдавая новенький телефон, оплаченный Иваном.

Не то чтобы я совсем не работала. Я принимала по телефону заказы от постоянных клиентов, покупала онлайн, оформляя доставку на дом. В тот год резко увеличились продажи кремов для бритья, после бритья, небольших упаковок шампуней и гелей для душа и мыла. Как будто количество мужчин выросло втрое.

Иван попросил дождаться его, договориться как-нибудь в морге. Он летел сумасшедшим рейсом с четырьмя пересадками и звонил из каждого аэропорта, словно боялся, что мы его обманем, не послушаемся.

На похоронах самыми взрослыми были я и мама. Иван рыдал, как маленький, просил у мамы прощения. Андрей надел единственный темный костюм (единственный костюм), который у него был, и без конца терял пуговицы. Мама лежала спокойно, молча. А я молча и спокойно стояла рядом, ведь у меня же подруга врач и я знаю, какие успокоительные препараты самые эффективные.

По причине долгих майских выходных большая часть горожан разъехалась. Немногочисленные соседи, которые подходили к гробу, тоже вели себя странно. Кто-то не понимал, кого хоронят, и спрашивал громким шепотом:

– Прохорова?

– А что у нее было-то?

– Такая худая…

Людям так сложно угодить! То им покойник слишком молод, то слишком стар, то слишком худ…

Я могла бы, конечно, просто с места прочитать лекцию о болезни, открытой больше века назад Алоисом Альцгеймером. О ее симптомах, течении, группах риска, профилактике. О том, что, черт ее дери, она летальна. Я и одета была подобающим образом – во все черное. Даже все сережки сняла, чтобы добрать серьезности. Но аудитория была явно не готова слушать.

– А куда повезут? В Жихарь?

Очень хотелось крикнуть:

– В Жуляны! И первым самолетом в Рим! 2823,5 километра!

Мама за всю жизнь такое расстояние не преодолевала. Приехала в шестнадцать из родной деревни в город поступать в медучилище. На трамвайной остановке познакомилась с отцом. Все. Дальше из дома на работу, с работы домой. Три раза в роддом и один раз в психиатрическую больницу. Другое дело – выйти на площадь Треви, съесть дженовезе, любуясь фонтаном…

– Воды! – кто-то рядом почти кричал.

Андрей, очень бледный, присел на ступеньки подъезда. «Вот, мам, только посмотри на него! Ты ему брюки гладила-гладила, а он ими ступеньки вытирает!» – хотела сказать я, но решила не вмешиваться. Кажется, соседка с верхнего этажа принесла Андрею воды. Иван перестал плакать. Как же тяжело со старшими братьями… Будь у меня сестра… Почему-то щеки были мокрые и нос казался огромным.

Весь следующий день я спала. Веки распухли, и наверняка на лице отпечатался край одеяла. Не знаю точно, потому что единственное зеркало в доме было в ванной. Его мы, конечно, не завешивали, ведь мужчинам надо бриться.

Иван заглянул ко мне в комнату:

– Вероничка, мы с Андреем пойдем прогуляемся. Ты как? С нами?

– Не можешь здесь? – спросила я.

Брат в ответ отрицательно мотнул головой и погладил наличник с почти стертыми надписями: «Ваня, Андрей, Вероничка». А черточки стерлись совсем, хоть мама и наводила их когда-то черным карандашом для бровей.

Через пару дней мы втроем отправились к нотариусу. Иван, водрузив на нос очки, читал черновик заявления о том, что он не имеет претензий на движимое и недвижимое имущество Елены Петровны Прохоровой. А я смотрела на него и думала, какой же он счастливый. Брат выплакал всю свою боль на похоронах, он может ехать с легким сердцем и вспоминать еще здоровую маму, живого отца и серый дверной наличник, на который у него отныне не было имущественных претензий.

А еще через неделю Иван улетал обратно. Втроем мы сидели в кафе аэропорта. Каждый над своей кофейной гущей.

– Кофе хуже, чем на вокзале. – Андрей теребил сахарный пакет.

– Я ведь так и не успел вам рассказать… – Иван смущенно улыбался, поворачивая к нам экран своего телефона. – Ее зовут Оксана. Раньше работала медсестрой в Трускавце… Что интересно, она говорит в Тру´скавце. У них там…

– Ты женишься? – спросила я.

Иван улыбнулся и кивнул.

– У нее ребенок? – внимательно рассматривая снимок, спросил Андрей.

– Витя, – подтвердил Иван. – Хороший парень. Мы же как познакомились – он ко мне в бригаду пришел подсобником…

Андрей крутил в пальцах сахарный пакет, как курильщик сигарету, и поглядывал на стойки регистрации.

– …реєстрація на рейс… до Варшави… – мурлыкали динамики.

– Твой! – нетерпеливо подскочил Андрей.

– Сможешь звонить? – спросила тридцатилетняя младшая сестра, уткнувшись в плечо старшего брата.

Иван поцеловал меня в макушку и шепнул:

– Конечно…

Я знаю, что у меня невероятно удачная дата рождения, ведь каждый раз, отправляя в духовку праздничный вишневый пирог и глядя на обрисованный кухонный календарь, Оксана будет спрашивать Ивана:

– Любий, чи ти не забув? Сестрі задзвонь…

– Который у них там? – спросит Иван, далеко отводя циферблат часов.

– Вже вечір, – отзовется Витя, выглянув из-за ноутбука.

– Тільки до іншої стіни поверни екран, бо тут два моїх будівельника ніяк не полагодять шафу, – попросит сына Оксана, причесываясь перед зеркалом. Витя прыснет, перебирая пальцами по клавиатуре, а брат обнимет ее и скажет:

– Ну так, известно, сапожник всегда…

– …босий, – закончит за него Оксана. – Що там, Вітю, Вероніка «в мережі»?

А за окнами будет белым-бело до горизонта, до широких, как Днепр, черных асфальтовых полос, с которых взлетают, набирают высоту, уносятся в синеву и становятся неразличимой точкой самолеты с карминово-красными кленовыми листками на борту…

Елка раскачивается на тонком шнурке под зеркалом заднего вида. Пластиковая оранжевая елка подпрыгивает вместе с «сенсом» на ухабах дороги и портит воздух в салоне.

– Поворот подскажите, – просит водитель такси. – А то в этом районе «джи-пи-эс» всегда тупит.

– Возле хлебного киоска, – отзываюсь я.

– Что это вы из центра в глушь под Новый год переезжаете? – спрашивает таксист, выгружая из багажника мои пожитки.

– Любовница выгнала, – надменно сообщаю я и наслаждаюсь его реакцией.

Я поднимаюсь по ступенькам крыльца и с удовольствием представляю, как сейчас выволоку зеркало к мусорным бакам.