8. Убрать в квартире

Андрей долго топчется под дверью, наверно, сбивает снег с обуви. Наконец, скрипнув петлями и не включая свет, он проходит к себе в комнату. С тех пор как мама стала прятать остатки еды и мелкий мусор в карманах, сумках и обуви, мы завели привычку снимать верхнюю одежду только в комнате. Минут через десять Андрей появляется на пороге кухни в растянутом свитере, из горловины которого торчат края рубашки, по цвету более похожие на обрывки газеты.

– Ты так на работу ходишь? – с тревогой интересуюсь я.

– Ждешь кого-то? – пошатав большим и указательным пальцами наличник, спрашивает брат.

– Это я нам приготовила. Холодильник пустой…

– Я у клиентов поел. Они к моему приходу уже основательно набрались. Пока я картриджи менял, мне секретарша бутербродов натаскала с праздничного стола. – Андрей загнал под ноготь чешуйку краски и теперь пытается достать ее.

– Как это мило с ее стороны… – Я зажигаю конфорку и ставлю кипятиться чайник.

– Сахара нет, – равнодушно предупреждает Андрей, пока я лезу на верхнюю полку шкафа за чашкой.

– Твоя одежда пахнет кошками… – Иногда я думаю вслух.

– Ты же у нас эксперт по чистоте… У меня нет времени крахмалить рубашки, я деньги зарабатываю. – Андрей сворачивается ежом, но не уходит из кухни.

– Хочешь чаю с лимоном и без сахара? – примирительно спрашиваю я.

– Есть кофе, только смолоть нужно. – Андрей уходит к себе, то ли кофе принести, то ли впасть в зимнюю спячку.

Я пять минут хожу по диагонали кухни от табуретки к батарее и обратно, еще пять минут вытираю пальцем пыль с подоконника. В комнате Андрея жужжит кофемолка. Тапочки Андрея шлепают по коридору. Звук такой, как будто он идет в ластах. Однажды я видела, как дайверы выходят из воды на берег – спиной вперед. Так и мой брат выныривает из своего укрытия и, не снимая трехболтовки, несет в кухню смолотый кофе. Вот сейчас откроется дверь и появится Андрей, сверкая мокрым водолазным костюмом и расшвыривая по коридору водоросли.

– Занес кофемолку к себе… совсем зарапортовался… – Ни ласт, ни акваланга, только рассыпающиеся отцовские шлепанцы на босых ногах.

– Рыбу с картошкой будешь? – спрашиваю я.

– Давай, раз приготовила… – Андрей заправляет кофе на две порции и садится за стол напротив меня.

– А почему только синяя полоска? Не желто-голубая? – спрашивает Андрей, кивая на мои забрызганные краской волосы.

– Это случайно вышло… – отвечаю я.

– А я думал, снова какие-то митинги намечаются… – язвит брат.

Мы молча едим ужин. Почти так же выглядели трапезы при дворе датского короля, до того момента, как Гамлет стал прикидываться чокнутым. Музыки только не хватает. Гаснут уличные фонари. Андрей включает программу «эспрессо». Кофейная машина рычит. Брат, видимо, дрессирует ее, чтобы она могла отпугивать нежеланных гостей. Отплевавшись пеной, аппарат затихает и помигивает синими кнопками. Пьем кофе.

Андрей прислонился спиной к стене и довольно поглаживает подбородок. Я кручу в пальцах лимонную корку.

– Ты почти не тратишь денег. На что ты копишь? – спрашиваю я.

– На старость. – Андрей театрально зевает, смотрит на часы и на дверь.

– Ты кого-то ждешь? – Я брызгаю лимонным маслом на стол.

– Ника, я тебе ответил, – выделяет он каждое слово.

– Я никому не скажу. – Я будто предлагаю старшему брату съесть чуть-чуть новогодних конфет, пока родители на работе. – Длинный приходил, сказал, чтоб ты до пяти утра отдал ему посылку.

В старых мультиках герои уносятся с места в точку со звуком порвавшейся резинки от трусов. В реальной жизни герои роняют табуретки и, беззвучно ругаясь, выходят в темный подъезд. Мне же приходится ерзать на табурете, вдыхать эфирные масла кофе и лимона и ждать разгадки. «Не наркотрафик же?» – в который раз прокручиваю я варианты ответа.

– Помнишь Веру Степановну? – спрашивает Андрей, вернувшись через полчаса. Мысли в моей голове прыгают теннисным мячиком.

После первого курса института я поехала на две недели в Феодосию и снимала угол у знакомой брата. У Веры Степановны. Мне казалось забавным, что в Феодосии тоже есть улица Чкалова, где за зеленым забором под старыми яблонями укрылся трехкомнатный дом без удобств, с пятью кошками и флюгером.

– Помню, – говорю я.

– Я подписал договор пожизненного содержания. Я отправляю ей деньги на сиделку, продукты и все такое, а она завещала мне дом, – шепотом говорит Андрей.

– Вера Степановна? – Я чувствую, как мои брови ползут вверх.

– Да.

– И давно? – Мои брови продолжают движение.

– В четырнадцатом, в мае.

Я останавливаю брови ладонью.

– Подожди, это какой-то абсурд… После оккупации?

Брат не дает мне опомниться и забрасывает деталями:

– Эта чехарда, конечно, затянулась, но они там, в Киеве, допрыгаются! Мне это стало понятно после референдума. Я поехал, прозондировал почву, нашел концы, заключил договор, Вера Степановна меня прописала, я поменял паспорт…

– Как поменял? Ты что? – Холод кошачьими когтями впивается мне в спину.

– Тише! Да не волнуйся, здесь я написал заявление, что потерял паспорт. Вопросов с квартирой не будет.

– Ты с ума сошел… Ты… Ты…

Кит, который не давал покоя моей совести сегодня утром, отхлебнув кофе, уплывает в синеву декабрьской ночи.

– Длинный, конечно, не за «спасибо» помогает, – увлеченно продолжает Андрей. – Чувствует себя контрабандистом…

– Господи, Андрей, в каком мире ты живешь? Что ты себе придумал? – Мне хочется кричать.

Андрей качает головой и отмахивается:

– Зря я тебе сказал… Это ты, Ника, ничего не понимаешь! Ты взрослая женщина, а живешь в своих фантазиях. Я не хочу сдыхать в этой мясорубке! Вот Олег твой плакался мне спьяну, что ему стыдно за его хромоту, что не будь он калекой, пошел бы в военкомат. А я не хочу. И мне не стыдно. Мне не стыдно покупать справку у кардиолога, чтобы не загребли.

Я встаю. Я не знаю, что ответить. У героинь сериалов, в отличие от меня, всегда есть памятки на случай драматической ситуации: «Делай грустное лицо и смотри в окно!» Держу прыгающую от холода челюсть и смотрю в окно. Под подъездом цепляется колесами за укатанный снег чей-то автомобиль и подсвечивает фарами черные стены домов. Наверное, такси. Отворачиваюсь от окна – памятки для героинь сериалов не работают.

– Ника. – Андрей тоже встает из-за стола. – Все равно ты уже знаешь, так что я тебе и это скажу… Я буду продавать мою половину квартиры и перебираться в Крым.

«Мне бы сейчас в обморок упасть, а не в автобусе…» – сожалею я, нащупывая рукой подоконник.

– А ты вообще мне собирался это рассказывать? – Я даже улыбаюсь.

– Конечно.

– А когда?

– Знакомая риелтор посоветовала для начала согласовать с родственниками…

– Волшебно… Твоя половина квартиры… А где проходит граница? – Я представляю себе пунктир посередине коридора.

– Ника, не заводись, пожалуйста… Я не собираюсь продавать квартиру завтра! Я жду удобного момента. Сейчас недвижимость просела…

– То есть в один прекрасный день я бы пришла домой, а тут: «Кто-кто в теремочке живет?» – Я дернула рукой штору, и один из крючков, удерживающих ее, оторвался.

– Прекрати истерику, Вероника! Я не продал бы квартиру без твоего ведома! – Андрей старался не переходить на крик. – Формально ты можешь выкупить мою часть и остаться единоличной владелицей жилья. Но, как я понимаю, у тебя с деньгами сейчас не очень?

Я отпихиваю брата, влетаю в свою комнату, нахожу в потемках сумку и возвращаюсь обратно.

– Карточка, тысяча девятьсот гривен, двадцатка мелочью, купон на кофе и один евро с Моцартом! – Я вываливаю на стол содержимое моего кошелька и карманов.

– Ника, хватит… Это все несерьезно. – Андрей качает головой и кривит рот.

– Ладно, назови свою цену!.. – Я понимаю, что выгляжу смешно, но остановиться уже не могу.

– Хорошо. Двадцать, – говорит Андрей. Он давно все решил и просчитал. А я просто открыла папку с чеком.

– Двадцать, – повторяю я.

– Есть вариант: ты получаешь однокомнатную с доплатой. По-моему, нормально.

Андрей искренне удивляется моей реакции. Двести Бенджаминов Франклинов в его глазах надменно улыбаются, пискляво смеются и прихрюкивают, хихикая. А я сжимаю пальцами потертый профиль Моцарта. Мне хочется, чтобы монетка раздалась до размера фрисби, чтобы можно было метнуть ею в раскормленные серо-зеленые рожи.

– А Ивану ты говорил о продаже квартиры? – спрашиваю я. Франклины по-прежнему ржут.

– Иван после смерти мамы отказную написал. Какой смысл его спрашивать? – Андрей не оставляет мне путей отхода.

– Значит, в этом году квартиру не генералю… Уф! Прямо гора с плеч. – Я бросаю кофейную чашку в мойку. Она попадает в стену и разлетается бело-коричневыми кусками. Кран в кофейной гуще.

– Спятила, что ли! – Андрей оглядывается, видимо ожидая, что наши возмущенные соседи сейчас выломают дверь и ворвутся, чтобы узнать, кто шумит.

– Нет настроения мыть посуду, – объясняю я.

– Что ты устраиваешь! Всю жизнь я как сторож в психушке! Постоянно выгребаю за вами… Наконец появился шанс зажить по-человечески… Сыну что-то в наследство оставить… – серьезно говорит брат.

– Вилла с кошками… – шепчу я. Андрей не обращает внимания на мои слова. Сегодня он решил выговориться:

– Никогда ничего своего! Обувь за Иваном донашивал, одежду… Теща бесилась, что ее доченьке муж подвернулся без жилья! Когда Иван уехал, жена мне позвонила и попросила развод официально оформить. Я ей тогда предложил съехаться снова, сказал, что у меня отдельная комната… а она так повторила: «Комната?»

– Она бы не переехала к нам… – Иногда я говорю жестокие вещи.

Андрей проводит пальцем по облупленному наличнику и уходит к себе. Я почти слышу тему из «Звездных войн». Я улыбаюсь, представляя себе Андрея в черном плаще и его слова: «Митька, я твой отец!» И тут же приговариваю:

– Кони-пони-тети-сони…