7. Учить английский

Учить английский я начала в одиннадцать лет. Обожаю времена глаголов! Мне очень импонирует будущее время, образованное с помощью формы настоящего времени. Звучит примерно так: «Я завтра посылаю все к чертям». Используется англоговорящими в том случае, когда они точно уверены, что запланированное событие состоится. Другими словами, если я окончательно и бесповоротно решила послать все к чертям и на сто процентов уверена, что так и сделаю.

Я не люблю предложения со словом «буду». Когда Андрею звонил научный руководитель с замечаниями по его диссертационной работе, я часто слышала из его комнаты:

– Я понял, Борис Васильевич, да… Буду думать…

Андреево «буду думать» звучало для меня удаленным громовым раскатом. Его брови сходились к переносице, слова сокращались до минимума. Он молча страдал из-за очередной неудачи. Он тяжело вздыхал, запираясь по утрам в ванной с электробритвой.

– Буду думать… – грохотало в комнате брата.

– Аня-аня-аня-аня… – выходила из своей комнаты мама и шла в кухню.

Короткие предложения ушли из ее обихода, остались только слоги. Почти как герой Брэда Пита, она возвращалась в младенчество. Конечно, она не превратилась в розовощекого карапуза – только сильно похудела и сгорбилась. «Аня-аня» означало… Черт знает, что это означало… Мама не тыкала пальцем в предметы, не хныкала, не карабкалась на табуретки. С упорством заведенной игрушки она проходила маршрут «комната-кухня», говоря при этом «Аня-аня-аня…». Если она останавливалась в кухне, я открывала ей баночку пюре, и какое-то время мама ела, глядя куда-то сквозь предметы. Наблюдая, как она глотает еду, я физически ощущала энергию космоса. Две черные дыры ее зрачков отправляли сообщения в другие галактики. Может, там справятся, но мне не дано было их расшифровать. Поэтому я включала радио.

– «Тебе це може вбити…» – заходился вокалист.

– Я не могу работать! – Брат выскакивал в коридор. – Ника, сделай же что-нибудь!

Я закрывала дверь в кухню и выводила маму на орбиту стола. Сама же втыкала наушники и устраивалась на подоконнике. Площадь кухни не вмещала много космических объектов. Поэтому лишние табуретки стояли на холодильнике.

Мама кружилась, потом уставала, садилась отдохнуть или пыталась открыть дверь в коридор. Я подпирала дверь шваброй. Обычно это работало. Но однажды мама довольно резко рванула дверную ручку и ударила себя шваброй по носу. Кто хоть раз получал в нос, знает, что синяк в этом случае почему-то растекается зеленоватой оправой очков под глазами. И лед, и мокрое полотенце к переносице уже ничего не могли изменить. И мои жалкие оправдания, что я не услышала, как мама высаживает дверь, потому что смотрела в окно и была в наушниках, ничего не изменили тоже. «Тоже-боже-что-же-позже…» С тех пор мы перестали с Андреем говорить о музыке.

Я терпеть не могу конструкцию «собираюсь что-то сделать». I am going to… Она напоминает мне уходящий поезд. Вот сейчас, в эту секунду, ты стоишь на перроне и, сжимая в руке билет, говоришь: «I am going to…» И вдруг буква «о» превращается в аккуратные белые завитки пара. Ты стоишь на перроне, а поезд: «Туту-у…» Мама все собиралась из открыток склеить шкатулку для украшений. Собиралась и собирала. Открытки. Когда скопления нейрофибриллярных клубков начисто перекрыли маме возможность ходить и разговаривать, я откопала этот пакет с открытками из-под горы фантиков, хлебных корок и ватных палочек в ее шкафу и отнесла на детскую площадку. Хорошо помню, как спускалась вниз по лестнице с этим пыльным пакетом и проговаривала, даже выкрикивала:

– Я не собираюсь!.. Не собираюсь, как мама… не хочу откладывать…

И очень радовалась, наблюдая, как соседские дети растаскивают открытки, споря из-за какой-нибудь особенно яркой.

Когда говорят о профилактике какого-либо страшного и малоизученного заболевания, я представляю вольер из ударопрочного стекла, докторов в химзащите и субтитры их дискуссии:

– Ну что, кинем Альцгеймеру веганов или легкоатлетов?

– Веганов. Их не жалко.

– А как там полиглоты?

– Ты знаешь, пока держатся…

– Актеров-то вчера схряпал и не подавился…

– Н-да…

И хочется переключить на другую программу, но беда в том, что я участвую в этом реалити-шоу. Я в контрольной группе с пометкой «наследственные заболевания». Наша клеть опускается в вольер медленно. Первые симптомы болезни мало чем отличаются от обычной усталости или возрастной деменции. И ни одного надежного способа профилактики. Я неустанно предпринимаю попытки прокачать свои мозги, распилить решетку и выбраться. Говорят, изучение иностранных языков очень помогает… помогает не думать о белой двери с табличкой «психиатр».

В позапрошлом году пообещала себе улучшить свой уровень английского, но отвлеклась на греческий. Это случайно вышло: познакомилась на автобусной остановке с женщиной, которая переехала в наш город из Макеевки. Она оказалась гречанкой. Немногим больше часа мы спорили об отношении древних философов к текущему состоянию нашей внешнеполитической ситуации. Обменялись телефонами, убирая из глаз синхронно прилетевшие соринки. Пару месяцев мы перезванивались. Она хвасталась, что смогла устроиться работать в школьную библиотеку, а я гордо ответила ей по-гречески, что очень рада за нее. Потом она поехала в Донецк, чтобы забрать старшую дочь с ребенком. Больше ее номер не отвечал. Я пообещала себе думать, что она посвятила всю себя работе и внуку и поэтому не находит времени, чтобы взять трубку…

Не могу сказать определенно, какой язык мне нравится больше других. Я люблю дегустировать иностранные языки. Облизываюсь и сглатываю слюну, выбираю в одном из словарей несколько слов, рассматриваю на свет, произношу их, согласовав с транскрипцией, повторяю, перекатывая во рту каждый звук, выдыхаю и прислушиваюсь к своим ощущениям. Затем открываю другой словарь и пробую слова из него. Больше трех языков сразу пробовать нежелательно: звуки смешиваются, ударения смазываются, нет четкости произношения.

Прихватив с собой купленные продукты и словари, я отправляюсь в кухню готовить ужин. Открываю холодильник и встречаюсь взглядом с двумя луковицами, пакетом молока и бутылкой воды. Совершенно ясно, что последние дней десять Андрей сидит на какой-то изысканной французской диете. Выкладываю купленные в магазинчике яйца в пластиковый лоток, беру одну луковицу и закрываю дверцу. Оставшийся натюрморт выставляю на кухонном столе и жду прихода поварского вдохновения.

Полбатона спустя я принимаю решение готовить картофельную запеканку с рыбой.

Сардина на всех языках, известных мне в объеме «здравствуйте-спасибо», звучит почти одинаково. Я просто вспарываю банку консервным ключом и отставляю в сторону.

– Рotato, – на манер мистера Бина произношу я, взвешивая в руках пластиковый пакет с картофелем.

– Patata, patata! – по-итальянски игриво шепчет картошка, падая из дыры в пакете на пол.

Я собираю ее, чищу, мою, режу ломтиками и ставлю вариться. Плачу, но режу лук. С наслаждением инквизитора решаю, что нужно его обжарить. Натираю сыр на крупной терке. Карабкаюсь на антресоль за специями.

Когда-то отец открыл мне секретный рецепт картофеля «для соседей». Если в сваренный до полуготовности картофель бросить несколько лавровых листков, то с погрешностью плюс минус этаж весь подъезд будет думать, что у вас на плите булькает гуляш или румянится рагу. Очень помогает поддерживать репутацию хорошей хозяйки!

Но сегодня я в ударе. Поэтому лук зажаривается до свиста вытяжки, картошка выкладывается в форму для запекания, сдабривается луком и рыбой с маслом. На секунду представляю себя танцовщицей Мерлезонского балета и щедро осыпаю картошку тертым сыром, как Весна сцену бумажными цветами.

Запеканка отправляется в духовку, и я остаюсь наедине с лимоном.

Слово «lemon» в английском имеет множество значений. Например, если верить словарю, так называют некрасивую девушку. Смотрю на лимон с сочувствием. Поры, нездоровый цвет лица, не нос, а прыщ какой-то.

– Пфэ, – задумчиво выпячивает губы фрукт на столе, словно позирует для селфи.

– «Неприятный человек», – читаю я из словаря еще один вариант перевода. И мне кажется, что лимон раздувает щеки и раздраженно сопит носом.

– А если некрасивая девушка, да еще и человек неприятный? И вообще – лимон! – рассуждаю я вслух.

Во всех хороших и посредственных триллерах эпизоды кулинарного экстаза главных героинь обычно сменяются появлением маньяков, психопатов или просто убийц. Оглядываюсь по сторонам и хватаю за черный подол балахона страшную мысль о своей неполной адекватности. Мысль вырывается и успокаивает меня:

– Это переутомление. Ты не твоя мама.

– Я с лимоном разговариваю! – изо всех сил тяну на себя черный сатин.

– Нормальный человек понимает, что он разговаривает с лимоном и что это ненормально! – устало объясняет мне мой страх.

– Но мне на секунду показалось…

Страх мой разглаживает на коленках складки балахона и говорит:

– Ты же собиралась с лимоном чай пить или коньяк, а не, скажем, книжки ему читать вслух…

Я отодвигаю от себя словарь. Достаю блюдце из навесного шкафчика.

– Конфликт исчерпан, – говорю я, нарезая лимон кружочками.

Звонят в дверь. До двери восемь шагов. «Не религиозные агитаторы, потому что поздно, не реклама, потому что поздно, не почтальон, потому что поздно. И не Андрей, потому что у него есть ключи…» Второй звонок подталкивает меня к двери.

– О, привет, Ника! – На пороге Петя «Длинный» с верхнего этажа.

– Привет.

– А Андрей дома? – Обычно в детстве за этим следовал вопрос, будет ли Андрей в футбол играть. Я отрицательно мотаю головой. Петька удивленно вращает серо-синими льдинками зрачков, втягивает носом воздух, отчего становится еще выше, и говорит невпопад:

– Слушай, вкусно пахнет у вас!.. – И делает шаг через порог. Затем он по-хозяйски прикрывает дверь и шепотом продолжает: – Андрей оставил посылку?

– Нет, я не в курсе… – Я пытаюсь догадаться, о чем идет речь. Петя снова пропускает воздух тонким носом и нервно пощипывает сплошную волнистую линию бровей на переносице.

– Слушай, как Андрей придет, пусть сразу поднимется ко мне. Я стартую в пять, – наконец говорит Петя.

– Выезжаешь? – глупо переспрашиваю я.

– Ну, к своим, Новый год встречать.

– А-а… – Я киваю, сообразив, что Петя едет в Феодосию к теще, видимо, его жена с дочкой уже там. Он тут же подтверждает мою догадку:

– Аленку с Юлей, как каникулы начались, я отправил, а теперь сам вдогонку… Ну ладно, давай!.. – Он неловко машет рукой и боком выходит за двери.

«He is starting tomorrow at five», – автоматически зафиксировалось в голове. Это точно так же, как запихнуть на верхнюю полку заполненного шкафа что-то. Оттуда непременно выпадет какая-нибудь вещь. Тотчас же проносится реплика доктора в химзащите:

– Кроссворды! Или детективы! Это гораздо ценнее, чем сидеть сиднем и жалеть себя!

– Exactly! – восклицаю я и усаживаюсь разгадывать ребус «Андрей, Феодосия, Длинный».