4. Посетить стоматологию

Частная стоматологическая клиника в двух шагах от Медицинского университета – это моя персональная клиентская грядка. Я ее поливаю пробниками парфюмов, удобряю маленькими косметическими сувенирчиками, регулярно снабжаю свежими каталогами, поэтому имею честный стабильный урожай, которого мне хватает, чтобы оплачивать половину аренды квартиры на улице Пушкинской. В эту самую клинику мне нужно успеть сегодня до шести, чтобы раздать заказы, осчастливить медсестер и врачей новыми каталогами, поздравить с наступающим праздником, а главное – поговорить с Викой, администратором. Ее заказ – это не косметика. Я делаю для нее коробочки-органайзеры. Полгода назад я, как обычно, принесла стоматологам картонный ящик с большими флаконами шампуня. Подождав, пока медсестры и администратор отпляшут ритуальные танцы вокруг добычи и рассчитаются со мной, я попросила отдать мне картонку.

– Тебе нужно ее на склад вернуть? – спросила Вика.

– Нет, я обтягиваю такие коробки тканью и делаю органайзеры для платяного шкафа, – детально объяснила я, хотя только по дороге к заказчикам мне пришла в голову эта идея.

– Обязательно пришли мне фотографию! – восторженно захлопала в ладоши Вика. – Я хочу себе что-то такое. Если мне понравится твоя коробочка, сможешь сделать и для меня?

– Конечно, – ответила я.

Вика заказала у меня четыре коробочки, и мы договорились, что она их получит до конца декабря. У меня остается еще ночь, чтобы закончить работу, и день, чтобы отдать ее заказчице.

Я поднимаюсь по ступеням к стеклянным дверям клиники. Останавливаюсь. Из-за стекла двери на меня смотрит заплаканная женщина с растрепанными волосами, которая явно собирается просить милостыню.

Я застегиваю пальто, носовым платком оттираю тушь со щеки, подбираю невидимками выбившиеся пряди. Теперь можно заходить.

Комната ожидания блестит гирляндами и мишурой. На рецепции никого нет. Я еще раз могу взглянуть себе в глаза в большом зеркале, припудрить лицо, навести губы.

По кафелю коридора цокают каблуки. Вика с пластиковой звездой в волосах плюхается в кресло.

– Ника! Мы тебя ждем-ждем!.. – Она качнулась в кресле. Словно просы`пались бусины, по коридору заспешили другие клиентки.

– Пришла наша Снегурочка! А мы тебя уже звать собирались!

– Ой, сейчас я получу свою прелесть!

– Ника, ты ж мне два набора со снежинками привезла?

Я улыбаюсь, извлекаю из своей сумки кремы и парфюмы, глянцевые пакетики и экологические правильные губки в хрустящем целлофане. Мои клиентки сразу же принимаются мазать руки кремами, брызгать друг на друга из разноцветных флаконов и хвастать оттенками лаков и теней. На секунду я представила себя внутри стеклянного сувенирного шара с пластмассовым снегом.

– Ника, угощайся! – Ко мне пододвигается коробка шоколадных конфет.

– Вы же стоматологи? И угощаете шоколадом? – улыбаюсь я, протягивая руку за конфетой в красной фольге.

– Если люди перестанут есть шоколад, то мы останемся без работы, – грудным голосом произносит молодая докторша в розовом форменном костюме.

– Все сладкоежки – наши клиенты! – смеется медсестра в бирюзовом халате и красит губы перед зеркалом.

– Обожаю этих пупсиков! – Худенькая медсестра с черной косой тычет перламутровым ноготком в картинку на коробке конфет.

Я превращаюсь в болванчика: сижу на диване, жую конфету и согласно киваю.

– Ника, смотри, как мягко намазывается! Чудо!

– Да-да… – киваю я.

– Мне так нравятся картины этой художницы!

– Да-да… – киваю я.

– Ника, а у тебя есть дети?

«Просыпайся, Ника! Просыпайся! Не отключайся! Доктор все сделал. Послезавтра поедешь домой. Я тебе рецепт написала. Через две недели покажешься». – И цоканье каблуков по кафелю палаты интенсивной терапии.

– Пока я занята карьерой, – улыбаюсь я.

– Ой, я тоже думала в медицинский идти, а потом забеременела, и муж решил, что хватит с меня и среднего образования. – Пухлая медсестра присаживается на подлокотник дивана и раскачивается, как воздушный шарик.

– Уйдет Ника в декрет – и что? Мы ж помрем некрасивыми и вонючими! – хохочет медсестра в бирюзовом халате.

– Вика, как мне завтра доставить тебе коробочки? – Скрипнув диванной обивкой, я переключаю пластинку беседы.

– И-и-и, точно! Мои коробочки! – спохватывается Вика.

– Ты завтра не работаешь?

– Слушай, завтра мы с мужем будем ехать к родителям… Правда, это будет ближе к вечеру. Мы можем сами забрать коробочки. Где ты живешь? – Вика отрывает стикер и берет карандаш, чтобы записывать адрес.

Коробочки лежат в моей комнате, в родительской квартире, накрытые простыней и газетами, чтобы не запылились. Я диктую адрес.

– А какой-нибудь ориентир? – уточняет Вика. Она впервые слышит такое название улицы.

– Между заводом и Аэрокосмическим университетом, – говорю я, и моя левая рука символизирует трубу завода, а правая – ограду вуза.

– Заводом? – переспрашивает Вика.

– Еще рядом заправка есть, – уточняю я.

– О! Скажу мужу – он точно разберется, как доехать, – кивает Вика. – Как будем завтра подъезжать, я тебя наберу. Примерно часиков в восемь.

– Перед моим домом большая детская площадка с синей горкой, – добавляю я.

– Найдем как-нибудь! – улыбается Вика.

Стрелки на часах над стойкой рецепции устало опустили руки. Точно как я.

Спешу на остановку троллейбуса, который проезжает мимо конной статуи и уносится из центра дальше и дальше в лес. Свернув с Сумской направо, троллейбус превращается в рождественского оленя и выпускает меня у бюста Жуковского. Только сегодня я замечаю его сходство с заполярным волшебником. Вспоминаю, что нужно позвонить Ане.

– Бубенчики звенят, бубенчики звенят!.. – Лучше бы Аня не заменяла мелодией нудные телефонные гудки. – Алло! Вероника, ты в офис сегодня вообще не приедешь?

– Ань, у меня резко возникла необходимость съездить домой, – начинаю оправдываться я, но Аня благодушно обрывает меня на полуслове:

– Ладно-ладно. Так ты до завтра пропадешь, да?

– Да, Аня. Приводи мужиков, только помой посуду!

Аня захихикала и сбросила меня.

За спиной Жуковского начинается музей моей жизни. Посмотрите налево: этот университет закончил мой старший брат, он мечтал строить самолеты, но полетел через океан собирать каркасные дома. Посмотрите направо: в этой школе учились оба моих брата и я. А вот за теми деревьями садик, в который тоже мы ходили все вместе. Там дальше поликлиника, где мама работала медсестрой. А за теми домами – завод, на котором всю жизнь проработал отец. Я могу, зажмурившись, дойти до продуктового магазина, где за прилавком неизменная тетя Лиля читает газету. Ее лицо похоже на ватрушку: пухлое, с бронзовым румянцем, и три изюминки – глаза и рот.

– Добрый вечер! – говорю я, подойдя к прилавку и вставая на цыпочки.

– Вероничка! Как давно я тебя не видела! – Дальше можно засечь десять минут, стоять рядом и улыбаться.

– Я ж тебя с вот такого помню! – Тетя Лиля обнимает батон.

– Угу, – улыбаюсь я.

– Папа ваш такой веселый человек был! Царство небесное! – вздыхает тетя Лиля.

– Угу, – улыбаюсь я.

– Мама ваша, конечно, ой-йо-йой… Да… Эх…

Я точно знаю, что каждое междометие в этой фразе скрывает целый абзац текста. Например, «ой-йо-йой» значит, что лично тетя Лиля не имеет опыта общения с психиатрическими (нет?), с нервными больными, но, судя по свидетельствам соседей, это очень-очень неприятно, и трудно, и тяжело.

– А Ваня все там же?

– Угу, – киваю я.

– Молодец он у вас! – восторгается тетя Лиля.

– Угу, – улыбаюсь я.

– Андрея что-то редко вижу. Работает, наверно, до позднего?

– Угу, – подтверждаю я ее версию.

– А Людка-то из четвертого дома, ну, они ж с Андреем в одном классе учились? Двойню родила! Представляешь? В таком-то возрасте… Да…

Я смутно догадываюсь, о какой «Людке» идет речь, и, в свою очередь, готова завернуть что-нибудь вроде: «Э-э…» – что означало бы, что я, конечно, не имею личного опыта рождения детей, но мне кажется, что сорок два – это еще не глубокая старость.

– А ты еще замуж не выскочила? – хитро улыбаются глаза-изюминки.

– Хм! – смеюсь я, представляя себе спортивный снаряд «конь», на который я в шестом классе, по словам физрука, «вскочила, да не соскочила».

– Теперь-то все по-другому… Ой, жизнь-то… Да… – философски рассуждает тетя Лиля, подперев сдобные щеки кулаками.

– Хм, – сочувственно кашляю я.

– Что ж тебе, рыбонька моя? – наконец спохватывается тетя Лиля.

– Кило картошки, десяток яиц, один лимон, сардины, сыр и хлеб, – с облегчением говорю я.

В этом уголке большого города хорошо родиться и провести детство, но взрослеть и стариться лучше не здесь. Но, может, дело во мне? Меня раздражает, когда очередь в магазине, на почте или в детской поликлинике не змеится, а сбивается воробьиной стайкой и, раздирая хлебную корку, трещит о соседях, коллегах, событиях местного масштаба. Почти все бабушки и дедушки работали на заводе, их дети ходили в один заводской садик, потом в единственную школу, и часто, получив специальное или высшее образование за пределами этого микрокосмоса, они все равно возвращались работать ближе к дому. Вчера я обсыпала песком рыжего карапуза, который отобрал мою куклу, а сегодня он, бородатый и обрюзгший, счищает снег с лобового стекла своей машины. Уважаемый соседями инженер жилищной конторы. Повезет сейчас жену и дочь в гипермаркет за предпраздничными покупками. Его жена училась на три класса младше, а сейчас она работает медсестрой в нашей поликлинике. Над перекрестком дорог, которые ограничивают нашу заводскую слободку, нужно повесить лозунг: «Где родился – там и сгодился».

Темный-темный лес и улица Чкалова – границы нашего заповедника спокойствия. Открытие нового магазинчика или асфальтирование придомовой территории соизмеримы у нас с выборами президента. И только военные вертолеты, пролетающие над крышами туда и обратно, заставляют прохожих менять мимику, сдвигать брови и поднимать воротники. Вертолеты приземляются на аэродроме самолетостроительного завода, за лесом. Это слишком близко, чтобы говорить, что все в порядке. Это настолько близко, что жители верхних этажей могут кивком здороваться с пилотами вертолетов.