3. Постирать шторы

Мне нравится находить слово «washable» в инструкциях. Оно для меня – волшебное заклинание.

– Волшебно! – говорю я, когда испытываю тихую радость.

– Волшебно! – говорю я, включая свет во всех отделах головного мозга и пытаясь разгадать, как произошла очередная неприятность.

– Washable! – говорю я, кладу в стиральную машинку очередную неприятность и испытываю тихую радость.

Возможность автоматической стирки кажется такой ерундой до тех пор, пока эта возможность не захрипит, качнув барабаном, и стадия «Выход» не сверкнет закатным солнцем. В тот миг я увидела в зеркале ванной комнаты фрактальное изображение домохозяек прошлых веков с пеной на лбу, засученными рукавами и судорогой в пояснице. Я – уникальное звено эволюционной цепочки женщин. Знакома с ручной стиркой, со стиркой в полуавтоматическом режиме и с автоматической стиркой, мне осталось полшага до прямоходячести. «Волшебно…» – вздыхаю я. Как же так? Снова откатиться к эпохе таза с табуреткой? Вот почему древние люди одушевляли предметы своего быта: удобства расслабляют и порабощают.

– А давай пока не будем говорить квартирной хозяйке про машинку, – предложила Аня, намыливая в раковине кружевные трусики.

– А давай, – легко согласилась я.

– Только надо что-то придумать со шторами в кухне. Их в ванне не постираешь. – Аня сосредоточилась на полоскании.

Когда Аня говорит «надо придумать» или «надо сделать», это почти всегда означает, что придумывать и делать будет кто-то другой. Какой-нибудь супергерой в облегающем костюме просочится в форточку и решит проблему. «Ладно, Бэтмен, отдохни», – подумала я и сказала:

– Могу спросить на работе, можно ли постирать у них.

– Слушай, как здорово ты придумала! Спросишь? – счастливо улыбнулась моя соседка.

Если отталкиваться от тезиса, что все люди – актеры, то шторы – это занавес. Я открываю их по утрам и играю роль: делаю вид, что мне еще только будет тридцать, что у меня прекрасное чувство юмора и легкая судьба. Мои представления всегда имеют успех, так как я долго репетировала.

Пункт о стирке штор можно вычеркнуть, потому что я постирала и погладила их на работе еще неделю назад, но сегодня снова забыла их забрать. Это я поняла, спустившись в метро и обшарив все закоулки сумки в поисках мелких денег на проезд. Ладно. Значит, завтра нужно не забыть! Я прикусываю губу, представив, как сейчас Аня спросит меня о шторах. Ей последнюю неделю кажется, что кто-то подсматривает за ней в бинокль, когда она в одном белье готовит себе завтрак. Предложить ей надевать халат? Она посчитает это трамвайным хамством…

Застиранные закатные простыни загоняют людей в муравейник метро. Люди тащат туда сумки с мандаринами, коробки, обвязанные лентами, сосновые трупы в полиэтилене, карнавальные костюмы, детей, перемазанных шоколадом.

До улицы Культуры от института можно пройти и пешком. Рвануть перпендикулярно Пушкинской, мимо Юридической академии и многочисленных кафе к Сумской, затем юркнуть в улицу Данилевского, перепутать дворы и в конце концов добраться куда нужно. Но сегодня я достаточно гуляла пешком и предпочла подземку.

Я люблю муравьиный мир метро. Можно сочинить книгу, стоя на платформе станции «Университет», возле перехода на Алексеевскую линию, хотя пассажиропоток здесь порой имеет такую плотность, что даже вопреки своему желанию ты поспешишь вниз по лестнице и, подталкиваемая вечной бабулькой с сумкой на колесиках, наступишь на ногу своему прошлому.

– Извините, – говорю я.

Бабушка, сбившая меня с ног, относит это на свой счет, фыркает и катит вперед свое добро. А прошлое не обращает внимания. Он и раньше часто задумывался о чем-то, молчал, выкуривал одну за другой сигареты, поэтому я и наши друзья прозвали его Дым – это производное от Димы.

Все содержимое моей грудной клетки свивается тугим тросом, абордажный крюк впивается в позвоночник, мешая дышать, и я, не чувствуя ног, иду за Дымом к платформе. «Пусть ему в другую сторону! Пусть ему в другую сторону!» – шепчу я, изо всех сил стараясь не потерять его из виду. Он выбирает правую сторону платформы. Я останавливаюсь в нескольких метрах от него и смотрю на свои ноги. Снег на носках ботинок плавится от моего взгляда. Подъезжает электричка. Дым входит в вагон, и его серая спина растворяется в разноцветной мешанине курток, пальто, бушлатов и шуб. Я вхожу и останавливаюсь вблизи дверей, нарушая главное правило метрополитена – не прислоняться. И тут же расплачиваюсь за свою оплошность. Дым выпрямляет руку с невидимым дуэльным пистолетом и делает шаг в мою сторону:

– Ронька! – Выстрел в упор.

– Привет, Дым! – глубоко внутри меня открываются и закрываются автоматические двери, и тысячи меня падают спиной вперед в пустоту.

– Это ж сколько мы не виделись? Лет десять, да? – Он хватается за поручень над моей головой и говорит мне в ухо.

– Наверное. – Я завожу за ухо прядь, поправляю серьгу, улыбаюсь.

– Ты расскажешь, где пропадала все это время? – Перекрывая грохот электрички, его голос вкатывается в мой мозг.

«Меня увезли на „скорой“ через три недели после того, как ты ушел домой за паспортом», – молчу я и широко улыбаюсь.

– Слушай, это ж у тебя послезавтра день рождения? Видишь, я помню! – Дым с довольной улыбкой оглядывается на других пассажиров. «Представьте себе, – говорит его улыбка. – Я бросил ее беременную на последнем курсе института и забыл позвонить, а день ее рождения помню!»

– Станція «Наукова», – сообщает динамик.

– Мне выходить, – говорю я Дыму. Он выходит вместе со мной на платформу.

– Ты торопишься? – спрашивает Дым, посмотрев на свои часы. – Может, пообедаем вместе?

– Время новогодних корпоративов… – пожимаю плечами я.

– Я придумал! Ты все еще пьешь кофе с солью? – Дым улыбается, а я пытаюсь понять, почему еще не бью его наотмашь своей здоровенной сумкой, почему не бегу по платформе в сторону уходящего поезда. – Здесь недалеко. У тебя есть полчаса?

Настала моя очередь смотреть на станционные часы и принимать решения:

– Полчаса? Пожалуй… – И он уже берет мою сумку и дергает трос на себя. Я безвольно следую за ним, а в моей голове еще доигрывает пластинка с вариантами ответа: «Пожалуйста, уйди из моей жизни! Пожалуйста, иди своей дорогой! Пожалуйста, сделай так, чтобы я забыла, почему тебя ненавижу!»

– Это рядом. У моих друзей здесь фотостудия. – Ноги Дыма отмеряют длину пути от светофора до следующего перекрестка. Ноги Дыма, одетые в строгие черные брюки и безликие тупоносые ботинки, меряют метры так же быстро, как в рваных синих джинсах и потертых «мартинсах». Короткое серое пальто он не застегивает так же, как прежде косуху. Только волосы, которые я, смеясь, сплетала в одну косу со своими, лежа рядом с ним под одеялом, теперь аккуратно подстрижены.

Мы проходим мимо магазина одежды, бистро, модной аптеки, салона красоты, обувной лавки, свадебного салона, банка, кафе, зоомагазина, багетной мастерской, закусочной, магазина канцтоваров и еще одного бутика.

Нужный дом и в самом деле оказывается рядом. Это отдельно стоящий четырехэтажный серый шкаф. Большой шкаф для старых секретов, для пыльных скелетов, как я и Дым.

Дым оглядывается, останавливается перед входом и звонит в домофон.

– Куда? – кряхтят бронированные двери.

– В фотостудию, – задорно отзывается Дым. В дверях что-то щелкает, гудит, и одна створка приоткрывается на ширину ладони, пропуская в темные недра.

– Направо, – мягко устанавливает курс мой призрак.

– Туда? – спрашиваю я, чтобы убедиться, что могу говорить, что мой язык не приклеился к челюсти так же, как я к воспоминаниям.

Мой голос звучит так жалобно, что я сама погладила бы себя по голове и попыталась чем-то утешить. Варианты сказок пролетают перед глазами, как в калейдоскопе. В первой Дым проглатывает меня целиком и я барабаню кулаками внутри его желудка. Во второй я роняю пальто на мокрый кафель цокольного этажа и отдаюсь Дыму, не ограничивая себя узкими канонами голливудской эротики. Третью сказку я не успеваю представить, потому что дорогу мне преграждает железная дверь с фотографией кролика.

– Вот и пришли. – Дым тянет дверную ручку вниз и подхватывает меня за талию. Мы вваливаемся внутрь. Стены офиса фотостудии не уступили бы пестротой граням кубика Рубика: снимки, постеры, дипломы, пустые рамки и просто яркие прямоугольники из картона. Девушка в розовом пуховике застегивает кофр с аппаратурой и прищуривается, увидев нас:

– Дима? Привет…

– Привет, Ната! А Тимур здесь?

– На почту умчался. А ты с ним договаривался?

– Нет, мы вообще-то в его кофейный уголок, а не на съемку. – Дым наводит на меня невидимый объектив.

– А-а… – равнодушно кивает девушка.

– Тихо у вас сегодня! – говорит Дым.

– В большой фотозоне Катя.

– А-а, – улыбается Дым. На столе с монитором оживает телефонная трубка.

– Да! – резко отвечает Наташа кому-то в трубке. – Ты будешь?… Да… Кому?… Что?!

Трубка, зажатая между ухом и плечом фотографа, булькает что-то в ответ. Наташа слушает и продолжает складывать оборудование.

– В смысле?… А-а… Давай… – Девушка заканчивает беседу и подытоживает: – Дурдом…

И, уже подкатывая кофр к двери, она обращается к Дыму:

– Чашки, скорее всего, по подоконникам стоят – сегодня с утра было много съемок, а банка возле кофеварки. Давай!

– Спасибо! – кричит ей вслед Дым, сложив ладони рупором. Затем он отодвигает в сторону легкую фанерную дверь и приглашает меня в лабиринт из фальшивых стен и тяжелых черных и белых занавесок. Дым идет позади меня.

– Слева будет кирпичная стена. Выключатель на полу, – комментирует Дым.

Я не вижу источник голоса, и кажется, что он звучит в моей голове. Тут завывает сирена моего самосохранения: «Зачем ты вообще за ним пошла? Дура-а-а-а!»

Я обнаруживаю наконец, в нескольких шагах перед собой, кирпичную стену. Мой корабль-призрак подходит близко – я слышу, как скрипят палубные доски.

– Где-то здесь должен быть выключатель… О! – По углам фотозоны загораются неяркие лампочки, осветив два черных кресла и низкий столик.

– Сейчас раздобудем кофе! – Дым ловко расстегивает пуговицы моего пальто, отправляет его на выступающую из темноты вешалку и ныряет в просвет между черными флагами и парусами занавесок.

Где-то гудит кофемашина. Дым вносит две стеклянные чашки и протягивает мне то левую, то правую:

– Выпьем кофе на брудершафт, и я узнаю, о чем ты думаешь. А вот! – Пристроив чашки на столик, он вынимает из кармана солонку.

Теперь мой ход. Нужно не дрогнуть пальцами, отвинчивая крышку солонки, зачерпнуть ногтем указательного пальца соль и опустить ее в горячий кофе. Конек-горбунок бы не справился! Дым следит за мной и широко улыбается:

– Мне всегда нравилось, как ты это делаешь!

По закону мелодрамы я должна бы сейчас ответить что-то вроде: «А мне всегда нравилось, как ты…» И дальше гаснет свет и влетают птицы!

– Никогда не считала эту привычку чем-то особенным, – равнодушно говорю я и сбрасываю в пропасть огромные полотна, на которых запечатлены я и Дым, и кофе, и соль, и мало света, и много страсти. И экспрессии? Как сказал бы экскурсовод в музее.

– Чем занимаешься? – спрашиваю я, как спрашивают друг друга старые любовники в кино.

– С архитектурой у меня не сложилось. Сейчас работаю в фирме: устанавливаем кондиционеры, обслуживаем и так далее, – повествует Дым.

– Сам устанавливаешь? – говорю я в режиме автопилотирования.

– Нет, конечно, я контракты подписываю, заказчиков нахожу. Большой босс! – Дым откидывается на спинку кресла и мечтательно отпивает из чашки.

– Я думаю, когда же ты расстался с волосами? – выхожу я из режима автопилотирования. «О боже, скажи мне, ну скажи, что ты ездил в джунгли Южной Америки, чтобы строить домики из конструктора „лего“ для индейских детей!» – думаю я.

– Давно. Это грустная история. Друг позвал меня в Киев году в 2005-м… – Дима щурится, вспоминая, – а на вокзале у меня уперли телефон, деньги… Я пошел в парикмахерскую и сдал свой хаер.

– Жаль. – За шторой вновь гудит кофемашина, заглушая в моей голове жужжание аппарата для откачивания мертвых эмбрионов.

– А, – Дима щелчком пальцев двигает по столу кофейную чашку, – дело давнее. О себе расскажи.

В этом месте по предварительному замыслу должны были зазвучать барабаны, страшная маска из театра кабуки с мечом наперевес приблизилась бы к краю сцены и стала бы напротив Диминого носа, рявкнув что-то грозное по-японски. Но по-японски я знаю только слово «сайянара».

– Мне пора. – Я высвобождаюсь из объятий мягкого кресла и шагаю к вешалке. Дым опережает меня, обнимает мое пальто, обнажая передо мной его подкладку и впуская мои руки в рукава.

– Я не хочу тебя отпускать. – Дым говорит с моим затылком. Абордажный трос натягивается, моя спина намокает. Если рвануться сейчас, я забрызгаю своей кровью все вокруг.

– Мне правда пора.

Дым ловко извлекает из моего кармана телефон, начинает набирать какой-то номер, и «Creedence» принимаются рвать струны в кармане его брюк.

– Я позвоню тебе. – Довольный своей выходкой, Дым целует меня в щеку, возвращает мой телефон и отпускает на мороз.

Мне остается только глупо улыбаться и бормотать свою мантру, распугивая прохожих.

Жаль, что я забыла шторы на работе, – сейчас мне без них очень трудно, я чувствую, как кто-то в бинокль наблюдает за мной, смеется над моей походкой, над развязанным шнурком на ботинке, удивляется, что я в такой холод и без шапки. Этот неизвестный наводит резкость и видит, как соль из чашки кофе пропахивает борозду на моей щеке. Сейчас я вся грусть итальянской комедии. Придется поклониться – заодно и шнурок завяжу.