2. Купить кофе

Стою у перехода через Пушкинскую, в руке стаканчик кофе, на плече сумка. Пока не зажегся зеленый свет, я успею рассказать, как работает кофе.

В сознание влетает паника и, хватая ртом воздух, кричит:

– У нас проблема! Проблема! Проблема!

– А принеси-ка ты нам кофейку, – приятным мужским голосом отвечает мозг.

– Кофейку?! – со свистом выдыхает паника.

Я делаю большой глоток, где-то глубоко внутри сжимается пружина, шарнирный механизм вдавливает полушария моего мозга в височные кости. Я делаю еще глоток, пружина разжимается, полушария соударяются. Паника катапультируется при помощи автоматического зонтика. Мозг тянет штурвал на себя, выравнивает мою осанку, наводит резкость. На нечетной стороне я еще сутулюсь и проматываю в голове свое нелепое утро, а на четной уже расправляю плечи, смотрю на свое отражение в витрине, улыбаюсь и ныряю в арку института. Прохожу через двор и, скрипя дверью, влетаю в помещение прачечной. Я солнце. Я здороваюсь и улыбаюсь, переодеваюсь в старый подсиненный халат и по-кошачьи жмурюсь на свет. Раструсить, загрузить, включить. Винты подводной лодки заработали, вода брызнула в иллюминатор – можно продолжить пить кофе.

– Ты мне крем заказала? – спрашивает меня Света из-за разноцветных столбов чистого белья, разложенных на обитом клеенкой столе.

– Я завтра утром забегу и занесу тебе крем, – отвечаю я, сладко потянувшись.

– Ты завтра не выходишь на работу? – удивляется Света.

– У меня собеседование в десять с инспектором в Центре занятости, а потом еще ярмарка вакансий. Нужно отметиться.

– Ярмарка… – нараспев повторяет Валя, расправляя белье для глажки. В грязно-белом спортивном костюме она похожа на зефирного человечка. – И чего тебе там время тратить? Выходи за своего канадца!

– Все правильно ты делаешь. – Алина сидит на подоконнике и курит в форточку. Ее худые ноги в потертых сабо постукивают по батарее. – Дождешься своих компьютерных курсов и устроишься на новую работу.

– Во второй раз уже откладывается моя учеба – никак не набирается группа… – почти жалуюсь я.

– Алина, какая работа? Скоро все по миру пойдем с этими олигархами, с войной этой… – Света машет рукой.

– Нам с тобой, Света, это понятно, – почесывая сквозь футболку впадину между животом и обширным бюстом, говорит Валя. – Мы пожили, а Вероника с Алиной еще молодые, еще трепыхаются. Мужика надо нормального искать, чтоб одевал-обувал, и не беречь ничего на потом… А то умрешь ты, а он на другой женится, и ей все готовенькое достанется. Это ж так обидно!..

Алина удивленно поднимает брови. Света снова выравнивает стопки белья и водит пальцем по ребру столешницы.

– Я со вторым мужем пять лет жила. Он, конечно, деньгами не разбрасывался, но и не прижимал сильно. А как переехал к нам его брат-инвалид, тут все. С моей зарплаты продукты покупаем, с моей за квартиру платим, с моей и что-то в дом… То то, то это. А его деньги: то отложить, то брату помочь. А брат с нашего стола ест. Я и говорю: «Пусть брат хоть на продукты денег-то дает, у него все равно ж пенсия есть!» Ну, тут пошли обиды. То, се…

– А у твоего-то канадца есть братья, сестры? – спрашивает Валя.

– Да, – встревоженно начинаю я, четко представляя Ваню, Андрея и себя на старой детской фотографии. – Но они живут далеко.

– Прежде чем замуж идти, надо в человеке разобраться, – подытоживает Света.

– Да… – то ли соглашаясь, то ли недоумевая, говорит Алина и закуривает следующую сигарету.

Пружины двери играют пьяной гармоникой, и на пороге возникает Нина Зиновьевна, заведующая прачечной. В дутой куртке яркой расцветки и пуховом платке она напоминает натурщицу Кустодиева. Алина, плюнув в ладонь, тушит сигарету.

– Алина! Сколько раз я просила?… Не такой уже и мороз! Лень задницу оторвать и на крыльцо выйти? – Нина Зиновьевна пожимает плечами и растягивает в ширину губы и брови.

Я осторожно передвигаюсь ближе к машинкам. В иллюминаторах бушует мыльный шторм. Заведующая, видимо, не имеет проблем со временем и вдыхает побольше воздуха, чтобы произнести небольшую речь для всех нас:

– Девочки, я сочувствую вашей ситуации, я не перегружаю вас работой, всегда отпускаю, если вам нужно. Что ж вы мне на голову садитесь-то?!

– Нина Зиновьевна, – виновато затягивает Алина, но Нина Зиновьевна отгораживается от нее рукой и, потянув носом воздух, резко разворачивается к ролику для глажки:

– Валя! Выключай ролик, когда садишься потрындеть! Сгорит к черту обшивка, и на сутки станем!

Валя щелкает тумблером и шепчет:

– Извиняюсь! – У Вали не хватает трех передних зубов, поэтому говорит она со звуком сдуваемого шарика.

Машинка грохочет и завершает цикл. Я принимаюсь выгружать мокрое белье. Света, помассировав свои артритные колени, спешит мне на помощь.

– Злая сегодня Нина, – шепчет мне в ухо Света. – Ты бы ей что-нибудь порассказала. Ты ж всегда что-нибудь интересное можешь рассказать…

В ответ я молчу и выкатываю ящик с бельем к сушке.

– Нина Зиновьевна, – говорит девочка Вероника с дипломом инженера, – сегодня вторая хирургия такие «модные» простыни сдала, что если бы не Алина…

– Что, опять дырявые? – Нина Зиновьевна разматывает платок и снимает куртку.

– Нет, целые, просто темно-синие, и на них штампа не видно. – Я выуживаю мокрую синюю змею из ящика. – Если бы Алина количество не записывала…

– Можно хлоркой двоечку нарисовать, чтобы в другой раз не перепутать, – предлагает Валя.

– Да ну, мало вам от порошка запаха! – Нина Зиновьевна добродушно отмахивается. – Чай пили уже?

– Нет! – хором отвечают временно трудоустроенные и блестят, как мельхиоровые ложки.

В прачечной есть подсобное помещение, где располагаются шкафчики для верхней одежды, солидный письменный стол с эбонитовым телефоном, скамейка, хромоногий кухонный стол и красный, как пожарная машина, холодильник. Этикет одиннадцатичасового чаепития всегда очень строгий: Нина Зиновьевна, стоя у холодильника, съедает крохотный бутерброд с салями и заваривает зеленый чай в пол-литровой кружке. Всегда молча. Только процедив чай сквозь ситечко в граненый стакан и устроившись на стуле, она начинает сыпать вопросами и тезисами:

– Алина, ты так и знай, я тебя еще не простила окончательно. – Алина в ответ улыбается и облизывает йогуртовые усики. – Завтра у нас кто-то выпадает из обоймы, Михаил Вахтангович сказал, что у кого-то собеседование? А у тебя, Вероника? Так вот, Алина, ты завтра на загрузке поработаешь. Что ты себе все время болтаешь такое странное?

– Это витаминный коктейль, – отвечаю я и делаю большой глоток в рекламных целях.

– С твоей фигурой можно есть и есть! – Валя размачивает сухарь в чашке чая.

– Как раз за фигурой и нужно следить, Валентина, это нам с тобой можно есть и есть! – Нина Зиновьевна похлопала себя по пышным бедрам.

– А вам сын про службу рассказывает? – Света размешивает сахар в чашке, образуя воронку.

Улыбка Нины Зиновьевны стягивается, как горловина вещмешка.

– Мой сын – военный прокурор. Сведения о его работе – это секретная информация! – И дальше тишина и суровый профиль.

«Убейся веником, Света! Вечно ты портишь ланч!» – телеграфирует мой мозг.

Моем чашки, расходимся по рабочим местам, пытаемся больше не напортачить до конца рабочего дня.

Звонит телефон в подсобке. В это время все силы брошены на развешивание белья. Мы с Алиной разворачиваем белые жгуты пододеяльников, передаем их Вале и Свете. Мокрые пододеяльники шлепают о перекладины сушки, доски пола поскрипывают под ногами. Балет.

– Прачечная, – говорит заведующая, и целую секунду я завидую, что она имеет возможность так отвечать. – Да что ты говоришь, Миша! И что за подарок? Нет, Мишенька, холодильник не надо. Да. Ты знаешь, его мой Леня собирал, царство ему небесное… Пятикилограммовую? Давай! Конечно! Для небольших загрузок… Да. Спасибо, дорогой!

Нина Зиновьевна выходит из подсобки, накинув на плечи платок.

– Михаил Вахтангович завтра стиральную машинку из гуманитарки нам выделит. Прямо Дед Мороз!.. – И уходит курить на крыльцо, краснея и посмеиваясь.

Стоит, наверное, уточнить, о чем я рассказываю, когда работаю в прачечной. Я, конечно, рассказываю о небывалых успехах в сетевом бизнесе, о женихе из Канады, роль которого удачно исполняет фотография моего старшего брата в смартфоне. Я никогда в рабочее время не звоню своему настоящему парню. Люди, которых я знаю недавно и вряд ли встречу по окончании общественных работ, считают, что у меня хорошие перспективы. Это меня вдохновляет.

Старшие братья – это престижно в средней школе, ведь никто не задирается, не дразнится; эффектно и курьезно в юности, когда по твоему домашнему номеру ухажеру отвечает мужской голос; это бесполезно в кабинете психиатра, когда он сообщает, что у вашей матери болезнь Альцгеймера. Мне нужна была в этот момент именно сестра: я бы задавала какие-то глупые вопросы, она бы рыдала в голос, я бы стала ее успокаивать, сказала бы, что мы справимся, а доктор накапал бы нам обеим корвалол, помолчал и написал бы свой мобильный номер. Такие сцены в сериалах показывают. И музыка фоновая с акустической гитарой. И крупные планы с черными реками туши.

А было так. Мне оставался год до диплома. Яблочный Спас 2004 года. Курсанты автошколы с квитанциями и минералкой бегали по коридорам психиатрического диспансера, игнорируя надписи сорок восьмым кеглем, донимали вопросами медсестер. Я и мама сидели под кабинетом. Нам сказали погулять, пока Иван с Андреем разговаривают с врачом. На улицу мы не пошли. Сидели на жестком топчане, уставившись в щель между вишневыми досками пола. За окнами в кипящем масле летнего дня проплывали машины.

– Скоро мы поедем домой?

– Сейчас Ваня с Андреем выйдут, и поедем. Как тебе этот врач?

– Не знаю…

– А мне показался вполне хорошим. Ты только не волнуйся! Мы с тобой. Ты обязательно выздоровеешь.

– Угу… конечно… Ой, Вероника, мне надо в туалет…

Через три недели Иван уехал строить города на севере Канады, а Андрей сел за диссертацию. Иван пообещал высылать деньги на лекарства, а Андрей пообещал быть дома, пока я в институте. Мои братья – люди обязательные, и мне не в чем их упрекнуть. Я зажата в угол между двух надежных каменных стен.

Первое, что мы сделали с Андреем, когда получили перевод от старшего брата, – купили кофеварку. Мы еще купили упаковку подгузников для мамы, чтобы не бегать каждый раз в аптеку, и ящик детского питания, чтобы не готовить ежедневно и не вести переписку во время моих лекций. Мой брат заявил однажды, что записка: «Андрей, покорми маму из кастрюльки с белой крышкой» – недостаточно информативна.

– Вероника, где завтрак? – первая уточняющая эсэмэска.

– В кухне на плите, – отвечала я и начинала волноваться, что не закрыла дверь в кухню, что мама могла вынести эту кастрюльку в коридор или поставить на полу в туалете.

– В какой кастрюле? – вторая уточняющая эсэмэска.

– Под белой крышкой. – Чертыхаясь, я мысленно возвращалась в нашу маленькую кухню и не могла понять, каким образом Андрей не замечает одну-единственную кастрюлю на четырехконфорочной плите.

– Пюре? – явно издевательская эсэмэска.

А баночки в кухонном шкафчике – это очень удобно. Можно даже не мыть посуду. Как просто стало жить! Хоть первый транш на этом закончился и мы не обсуждали с Иваном, как заказать памятник отцу, мы радовались чашке эспрессо, как дети карамелькам. Брат стал настоящим экспертом по части выбора кофе. В дни стипендии или нежданных заработков он, приходя домой, извлекал из своего рюкзака небольшие фольгированные пакетики и говорил:

– Ставил «винду» знакомым, они угостили меня интересным купажом. Вот купил в магазине попробовать.

Тем же вечером, уложив маму спать, мы устраивались в кухне, пили кофе и разговаривали. Обычно говорили о фильмах и музыке, реже – о моей работе и диссертации Андрея, иногда о том, что галоперидол имеет побочный эффект в виде нарушения сна и пора позвонить врачу, чтобы он назначил другой препарат. Мы никогда не говорили о бывшей жене Андрея. Как-то не было подходящего случая: Андрей вернулся в родительскую квартиру с одним чемоданом и ноутбуком под мышкой за неделю до папиного инсульта, потом были похороны, потом мои экзамены в институте, потом мама стала часто забывать ключи от дома, путать наши имена и разговаривать с зеркалами и телевизором, потом Ваня уехал. Так незаметно прошли лет пять или шесть. Я решила, что поднимать эту тему уже бессмысленно. В самом деле, смех и только.

– Почему ты, Андрей, от жены ушел? – спросила бы я.

– Когда? – спохватился бы брат.

– Семь лет назад.

– Уже семь… – задумался бы Андрей и, глядя на фото годовалого сына в своем смартфоне, сказал бы: – Митька, значит, уже во втором классе…

Музыка, только музыка – основная тема наших разговоров с братом. И кофе, конечно. Андрей способен запомнить названия сортов, названия купажей, знает, где купить настоящий кофе какой-либо марки дешевле, где в городе можно выпить хороший кофе. Если бы он увидел, как я сегодня покупаю в переходе стаканчик «американо», он бы поморщился и закатил глаза, но ничего бы не сказал. На нынешнее состояние наших отношений не может повлиять стакан подкрашенной горячей воды. Думаю, Андрей не обидится, даже если я спрошу его сегодня:

– Твой сын через полгода школу заканчивает, может, позвонишь ему?

Скорее всего, он промолчит в ответ, потому что мы почти не разговариваем уже три года. Если проанализировать, выходит, что у моего брата талант молчать. Из его молчания сотканы плотные слои атмосферы. Мне явно не хватает защитных оболочек, чтобы рискнуть и влететь в них…

– Ты чего грустишь? – подмигивает мне Света, когда все заняты сборами домой.

– Думает о своем милом, – придерживая шарф подбородком и силясь попасть в рукав пальто, говорит Валя.

– Конечно… – говорю я, зачеркиваю в блокноте «купить кофе», крашу губы, надеваю вместо старой куртки пальто и делаю всем ручкой. У меня сегодня по плану еще вечерний спектакль в секте МЛМ-щиков. Там сегодня будут чествовать особенно активных консультантов, пить игристое вино и есть «эксклюзивные» конфеты, которые привез с лидерской конференции наш директор, куратор кураторов. По идее, это должно всех мотивировать на более эффективную работу. Это же оплаченный перелет, отель «все включено», шведский стол с горками конфет, которые можно ссыпать в пакет с логотипом компании… Нужно выпить еще кофе.