Глава 18

Расстроенные чувства и инспекция

Аннушка стояла на крыльце особняка, держа в руке старый потрёпанный блокнот и глядя на разговаривающих Евгения Тимофеевича и Семёна Петровича. Высокий, светлый коллежский асессор и темноватый штабс-капитан с задорными усами смотрелись сейчас забавно. Они словно пара детективов из книг, пытающихся разгадать невероятно запутанное преступление. Впрочем, так оно и было с той лишь разницей, что это вполне даже шпионский заговор неведомых сторонников какого-то Единства, да ещё и из другого мира.

Это было опасно и волнительно. Но оба мужчины явно пребывали в приподнятом состоянии духа, уверенные в том, что могут все. Анна улыбнулась и провела пальцами по побеленному изваянию льва, отчего на подушечках осталась известь. Тернский очень тщательно и придирчиво следил за фасадом особняка, заставляя дневальных чуть ли не каждую неделю мазать свежей известью стены, перила и скульптуры. На созданиях, похожих больше на крупных гривастых лаек, чем на царей зверей, уже лежал изрядный слой побелки.

– Ольги что-то долго нет, – произнёс Тернский, поглядев на сторожку подле входа резиденцию.

После решения разделиться для опросов госпожа Тернская с Александром были доставлены в центр города, где располагался один из магазинчиков с лампами разных сортов. Там им предстояло зайти сначала в одно заведение, а потом в другое. Сами же мужчины готовились к поездке на завод господина барона.

Штабс-капитан проследил за взглядом Евгения Тимофеевича, а потом задал вопрос.

– Они справятся?

Господин асессор замер на секунду.

– Не знаю, но лишать ее каких бы то ни было попыток показать себя не собираюсь. Пусть обожжётся один раз. Потом другой. Вскоре либо начнёт дуть на горячее, либо поймёт, что это не ее. В качестве просто жены она меня тоже вполне устроит. А на должность приветливого встречающего действительно можно поставить Никитина. У него невероятная харизма.

– Мы сейчас прямиком к заводу? – снова спросил Семён Петрович.

– Да.

– Барону не будете говорить?

– Нет. Не хочу его беспокоить.

Анна слушала их вполуха. Барона Аннушке было жалко. Она не знала почему, но почему-то возникал образ сгорбленного кашляющего Бодрикова, обнимающего невысокого худого паренька, словно тот был самым дорогим для него человеком. Лицо барона тогда казалось раскрасневшимся от сдерживаемых слез. Сам же незнакомый парень стоял с полным отрешением во взгляде. Нет, не как давешние зомбии, а как человек, безмерно уставший от чего-то.

А вот новый начальник полиции наоборот вызывал отвращение. После посещённого приёма она долго пыталась оттереть салфеткой руку, которую тот поцеловал с деликатнейшим видом. Вроде бы и вежливый, и приятный внешне, но оставалось поле него ощущение, как от ядовитой гадины. От такого только и можно, что ждать подвоха. До сих пор казалось, что кожа ощущала липкую, словно смешанную со свежей кровью слюну. Холодную и отвратительную.

Анна вздохнула. После того как она поступила на службу в отряд, ей стало значительно легче. Люди хорошие. Работа интересная, но главное – она могла разобраться в себе.

Девушка раскрыла блокнот на зелёной шёлковой закладке и ещё раз прочитала запись одного из ее предшественников: «Научись отличать видения от реальности. Это может стоить рассудка, а то и жизни». Но сказать было легче, чем сделать. Проще научиться идти в полной темноте.

Анна зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Порой могло минуть много времени прежде чем что-то приходило. Порой они отказывались появляться, а бывало, что врывались без приглашения.

Но сейчас видения пришли. Издалека покатилось эхо, теряясь в шуме непонятных и приглушенных, словно слышных через дверь, чуждых звуков. Эхо постепенно приближалось, и вскоре можно было уже различить скрип и знакомый голос. «Разрешите, сударыня».

Анна улыбнулась, а за ее спиной едва слышно скрипнула дверь.

– Разрешите, сударыня, – попросился оператор Иван, ставший очень исполнительным и вежливым после недавнего нагоняя, полученного от Тернского.

Впрочем, нагоняй был вполне заслуженным.

Аннушка сделала шаг в сторону, а Иван проскользнул мимо неё и подбежал к Тернскому.

– Разрешите, ваше высокоблагородие!

– Опять пробой? – с сокрушённым видом спросил Евгений Тимофеевич, явно расстроенный тем, что предприятие с посещением завода придётся отложить.

– Никак нет-с, инспекция!

Тернский замер на мгновение, а потом зло сплюнул на землю.

– Лучше бы пробой. Когда будут?

– С управы отзвонились! Они только что выехали к нам! – отрапортовал Иван, вытянувшись по струнке и ожидая распоряжений начальника.

Но слово взял штабс-капитан.

– Ну что ж, – произнёс он, – не смею вам мешать. Инспекция – дело первостепенной важности, но как только освободитесь, обязательно сообщите. Буду ждать с нетерпением.

Тернский молча кивнул, а Семён Петрович бросил взгляд на Аннушку. Внутри девушки прокатилась волна тепла и обожгла краской смущения щёки.

Штабс-капитан, кивнув Евгению Тимофеевичу, сделал несколько быстрых шагов в сторону Анны и остановился на нижней ступени невысокого крылечка.

– Сударыня, – тихо проговорил он.

Аннушка почувствовала, как в груди затрепетало сердце, и протянула руку, потупив взгляд. А Семён Петрович легонько подхватил и приложился к самым кончикам ее пальцев. А потом еще раз, но к губам какой-то девушки с короткой стрижкой, лицо которой Анна не могла различить. Он стоял на коленях перед расправленной кроватью, а на самой кровати сидела эта незнакомка, склонившись вперёд и лаская волосы на голове штабс-капитана.

Видение было столь ярким, что его реальность не могла ставиться под сомнение. Все внутри сжалось, а штабс-капитан все целовал и целовал ту, другую, лицо которой никак не получалось различить со спины.

Виднелась погруженная в полутьму комната. Большая, сидящая на прикроватном столике кукла в ярком наряде и с искусно исполненным фарфоровым лицом. Бессовестно сброшенное на край кровати платье. А ещё были видны большие, похожие на оспины шрамы на обнажённой девичьей спине.

С губ девушки слетали стоны и жаркий шёпот, слов которого Анна не могла различить, как не могла увидеть ее лица.

Внутри все сжалось в ком, а в грудную клетку воткнули небольшой холодный ломик, мешающий дышать. Он был невидим, но от этого не менее осязаем.

Анна прикусила губу. Это выдернуло ее из видения в действительность.

– Что с вами? – спросил нахмурившийся офицер уголовного сыска, стоя на нижней ступени крылечка.

– Ничего, – ответила она, чувствуя подступающее изнутри опустошение. – Просто дурно что-то.

Штабс-капитан некоторое время всматривался в глаза девушки, а потом кивнул.

– С вашего позволения.

И молодцевато развернувшись, быстро направился к выходу. А Анна проводила его взглядом, ощущая наворачивающиеся на глаза слёзы.

– Дура, – прошептала она, – дура. Зачем я себя обманываю? Он же ни разу не обмолвился, есть ли у него кто или нет.

Бессилие и безразличие накатились на девушку большой волной, что захлёстывает утлую прогулочную лодочку, оставленную в шторм на воде. И волна была такой же серой, холодной и сбивающей с ног.

Анна закрыла глаза, чувствуя, как по щёкам побежали солёные капли. Она развернулась и вошла в дом, а потом, все так же не открывая глаз, направилась к лестнице. Ноги сами собой нашли ступени, и она, даже не споткнувшись ни разу, поднялась наверх, где зашла к себе в комнату и, не разуваясь, рухнула на кровать поверх покрывала, уткнувшись лицом в подушку, и уже тогда разрыдалась во весь голос.

* * *

Я тяжело вздохнул. Я совершенно не любил комиссии. Во время комиссии имеет обыкновение случаться то, что в обычные дни не бывает. Порой даже самая большая нелепица оказывается прямо перед носом у ревизоров. Вот ходишь ты изо дня в день и не замечаешь, а они с порога увидят. Так было всегда, что в этом мире, что в Старом Риме. Отличается лишь место действия.

С очередным вздохом я поглядел на сторожку у ворот.

– Часовой! Часовой, твою мать!

Из полосатой будки вынырнуло лицо молодого солдата, часто моргающего с видом испуганного щегла.

Я погрозил ему кулаком.

– Если ревизоров провороните, семь шкур спущу.

Часовой быстро кивнул и исчез в сторожке. Но стоять и ждать времени не было. Я плюнул на землю и зашёл в дом.

Первым же делом нежданных гостей нужно напоить-накормить. И потому я сразу нырнул в обеденный зал.

– Маша!

Кухарка появилась не сразу, а минуты через две. Однако внимание моё приковала не обстановка в помещении, а Настя, сидящая за столом с огромным куском хлеба, разрезанным повдоль. На кусок было обильно намазано варенье, едва-едва не капающее на бежевую льняную скатерть. Тут же на столе нашлась большая кружка чая, от которой наша ведьмочка отливала на небольшое блюдечко и явно с превеликим удовольствием шумно швыркала кипяток.

На девушке был яркий незабудковый сарафан, а волосы подхватывал красивый тонкий ободок. В длинной рыжей косе полыхал, как цветок мака, небольшой бант.

– Настя, – понизив голос, произнёс я, – а ты что сейчас делаешь?

– Чай пью, – довольно ответила девушка, – мамки с папкой дома не было, а я из погреба три горшка варёной ягоды с сахаром умыкнула. Чё я ее, зря собирала, чё-ли?

– А что ты должна делать? – совсем снизив голос, спросил я.

– А чё делать-та? В больнице занятий сегодня нету, этих, как его, пропаданцев нет, уборку и ту делать не нужно.

– Настя, к нам вот-вот инспекция прибудет.

Девушка тут же закашлялась, подавившись надкусанным хлебом, побледнела и выпучила глаза. Только схватив большую кружку обеими руками и приложившись к ее краю, она смогла выдавить из себя несколько слов.

– Барин, чё мне делать-та?

– Для начала приведи себя в божеский вид и оденься в костюм сестры милосердия. При инспекции улыбайся и делай только то, что я скажу. Ясно?

Настя испуганно кивнула и быстро пробежала мимо меня, чуть не сбив. При этом она только и делала, что шептала: «Господи, господи, господи».

Я вздохнул и поднял глаза на появившуюся из боковой двери Машу.

– Ревизоры к нам сейчас нагрянут. На стол накрой самого лучшего. Водки там, икры, мяса. Суп понаваристее сделай.

Кухарка повела взглядом по сторонам зала, словно соображая, что можно использовать под значением слова «там», а потом пожала плечами и исчезла в своей двери.

Выйдя из обеденного зала, я шагнул к стойке дневального, который уже чистил на своём ремне пряжку. Мне только и осталась, что смерить его с ног до головы взглядом, а потом поднять телефонную трубку.

– Дай вызов.

Дневальный оторвался от самозабвенного полирования пряжки и покрутил ручку на телефоне. Из аппарата сразу донёсся мелодично-противный голос нашей телефонистки. Есть такие. Вроде бы все при ней. И внешность, и голос, а все равно возникает ощущение казённой стервы.

– Нуль семь тридцать два, Валентина, слушаю.

– Проверка связи.

– Слышу и разбираю хорошо, – тут же отчеканила телефонистка.

Осторожно положив трубку, я, придирчиво оглядел прихожую, а потом подошёл к двери, ведущей в оружейную. Замок был на месте. Слепок тоже. После того как находчивый Сашка подобрал ключ к помещению, я сперва ругался, на чем свет стоит, пригрозив попаданцу челюсть сломать, а потом вручил парню отдельную печать. Вполне так может статься, что меня не окажется на месте, а отряд снарядить нужно будет.

Кроме того, ко всеобщему удивлению, парень назубок рассказал обязанности дежурного по роте, какие изучали в его мире. Заставив записать слова в тетрадь, я сделал опечатываемую коробку, которую теперь следует сдавать дневальному. А ещё теперь Сашка собственноручно моет пол в оружейке.

Ещё раз проверив слепок, я пошёл наверх. Вроде бы порядок. Вроде бы и придраться особо не к чему. Я только позавчера все проверял сам. И помещения, и учётные книги, и оружие.

В операторской к самому экранцу прилип Иван, щелкая рукояткой регулятора. На самом сказочном блюдце с голубой каёмочкой яркая точка скакала из одной стороны в другую, словно шальная блоха. По полутьме помещения разливался странный звук. Свист, характерный для пробоя, то набирал силу, то снова спадал, почти исчезая. Силу и тон он менял хаотически, словно стонущее привидение в заброшенном замке. Хотя можно было его сравнить с воем ветра в слуховом окне.

– Сломалось, что ли? – буркнул я сквозь зубы.

Ванька быстро поглядел в мою сторону, а потом вскочил, вытянувшись по струнке.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие! Уже час, как такая ахинея. Если не настрою, придётся все лампы по одной проверять.

– Да как оно все не вовремя, – снова процедил я, покачав головой, словно она у меня разболелась. – Прямо во время инспекции.

Зазвенел телефон, и я взял трубку.

– Ало, Евгений Тимофеевич, они уже здесь.

– Проклятье, – буркнул я, ещё раз бросив взгляд на бегающую истеричной белкой точку, и направился к лестнице.

Лишь у самых ступеней изменил решение и пошёл к комнате Анны. Всевидящую тоже нужно озадачить.

Пройдя немного дальше, остановился перед дверью и занёс руку, дабы постучать, но не успел. Изнутри щёлкнул затвор, и дверь неспешно распахнулась.

На пороге стояла зарёванная Кукушкина. Она прижимала к груди небольшую подушку и глядела пустыми глазами перед собой.

– Анна? – тихо позвал я, пытаясь понять, что произошло.

Никогда не видел ее такой. Неужели обидел кто? Девушка покачала головой, все так же глядя в пустоту.

– Все хорошо.

– Хотелось бы верить, – произнёс я. – Вы-ы-ы…

– Я сейчас спущусь. Они ведь тоже. И этот толстый. Зачем ему Вероника? Он же ее не любит. А у него жена красивая, которая его ждёт, – пробормотала Анна, не дав мне договорить.

Казалось, она сейчас находилась в каком-то своём мире. В мире, где прошлое, настоящее и будущее сплетены в одно целое. В мире, в котором людям не место.

– Может, приляжете? – спросил я, бросив взгляд на заправленную кровать со смятым покрывалом.

– Я вниз. Должен же кто-то с револьвером сыграть, – пробормотала девушка, а я провёл перед ее лицом ладонью.

Анна даже не моргнула, а ее глаза теперь казались двумя мокрыми стекляшками.

– Я в порядке, – снова произнесла она.

Я покачал головой. И это тоже во время комиссии. И это тоже не вовремя. Что ещё будет? К чему готовиться? И Ольга что-то запаздывает. Надеюсь, она сейчас чаи с торговцем пьёт, а не ругается с ним. Она же нетерпеливая.

Я быстро пошёл к лестнице, и проскочив половину пролёта, увидел комиссию. Три человека. И все типовые до неприличия, словно комиссии штамповали на заводе с новомодным конвейером.

Вот большой и важный начальник, одетый в дорогую тройку. На большом пузе, соперничающим по величине только с поселившимся на обрамлённом холеными бакенбардами лице пренебрежением, висела золотая цепочка с карманными часами. В руках он держал дорогую трость, купленную специально для таких вот поездок – впечатлять проверяемых. Не удался у него в этот раз фокус-покус. Моя-то трость получше будет, ехидно подметил я.

А вот бегающий с испуганными глазками писарь, держащий в руках небольшой саквояж. Он слегка сутулился и бросал взгляды своего начальника, словно собачонка на привязи.

Третьим был высокий вояка, озирающий помещение с таким видом, словно его насильно запихнули в это болото, и что он не проверяющий, а так, случайно оказался. Но именно такие больше всех роются в грязи.

Я невольно ухмыльнулся. В Старом Риме тоже были такие.

– Здравствуйте, любезные, – сделав улыбку пошире, начал я спускаться к ним.

Члены комиссии напыжились, придавая себе ещё больший вид, а потом дверь в зал распахнулась, и в помещение влетел взлохмаченный Сашка, неся на плече связанного человека, а в руке большую, позвякивающую стеклом коробку.

– Шеф, мы еще одного зомби поймали! – закричал он, растолкав комиссию локтями. – Он лампочника грохнул! Ну, мы чутка лут присвоили. Я к вечеру антивирусник спаяю. Мир спасать будем.

Я вздохнул, увидев на дорогом сюртуке проверяющего грязный след, оставленный ботинками пленника.

– Да дай ты пройти, хоббит, – крякнул Никитин, толкнув писаря.

Следом в помещение элегантно вошла Ольга.

– На ступени его.

Под взглядами ничего не понимающей, но закипающей в гневе комиссии Сашка посадил пойманного молодого человека на нижние ступени лестницы.

Мне ничего не оставалось делать, как спуститься ниже.

Хотелось выругаться, но все желание улетучилось, когда зомби вдруг дёрнулся и простонал.

– Помогите.

Он ещё раз дёрнулся и обмяк.