Глава 26. Интропозидиум

В окрестностях заводов Айсберга не было ни души. Здесь царил болезненно-серый туман, столь плотный и непроглядный, что, собственно, сами заводы, точнее говоря, их очертания я смог ощутить издалека только алиеноцептивно – глаза были бессильны.

Если район и сканировался на случай неожиданных гостей, то наверняка исключительно в инфракрасном спектре. Или посредством какого-нибудь ультразвукового локатора, что вряд ли. Ведь первый способ был намного проще, дешевле, в целом эффективнее, тем более что эти заводы не более чем отпугивающий антураж, рассчитанный скорее на заблудившихся зевак и прочих отъявленных искателей приключений – те вряд ли придут, предварительно облачившись в толстый слой фольги. Будем надеяться, что кроме как инфракрасных камер здесь больше ничего нет. Не распространять от себя жар мне будет несложно. Для инфракрасных датчиков я буду пустым местом…

Подойдя ближе, я ощутил в глубине одного из зданий присутствие людей. Разрозненных. А еще их было мало. Они, судя по обездвиженным силуэтам, скучали каждый в своем, наказанным уставом месте. К стене была приварена лестница, ведущая на крышу, вот только нижняя балка угадывалась где-то на высоте второго этажа, даже чуть выше. Они что, издеваются? Какой нормальный человек до нее допрыгнет? Даже спрыгивать с нее, не сломав при этом ногу, будет непросто.

Напружинившись, я взвился с места прямо на стену, оттолкнулся от нее ногой вверх. Подошва не соскользнула, потому что в момент толчка я ее частично зафиксировал в пространстве. И так, быстро перебирая ногами, я в один миг взбежал по стене, ухватившись за вспотевшую от здешней атмосферы балку. Рывком подтянувшись, я вскарабкался на лестницу и стал взбираться. По пути на крышу я не удержался от любопытства и лизнул намокшую ладонь. На вкус обыкновенный глицерин…

Из крыш торчали массивные, неохватные трехствольные трубы, а из их жерла валили жирные, одутловатые клубы дыма. Неимоверно тяжелые, они под своим весом скатывались по стенкам дымовых труб вниз и растекались у подножия. Крышу будто затопила мясная накипь. Уверенно следуя за компасом алиеноцептивного чутья, я, не сбавляя шага, пересек все это болото цвета денатурированного белка, ни разу не споткнувшись ни об один торчащий штырь, ни об распустившийся ромашкой вентиль, что встречались в этой топи в самых неожиданных местах.

Подойдя к краю, я ощутил перед собой гигантскую завесу сплошного тумана, дисциплинированно клубившегося на месте и принципиально не просачивавшегося за пределы им же очерченной границы. За ним, насколько я помню, простиралась гладкая, заасфальтированная, как будто ничем не заполненная площадь, но от меня не могли скрыться десятки вертикальных тоннелей для лифта, подземные ангары со спящей наготове бронетехникой вкупе с парочкой боевых вертолетов, подкрыльевые пилоны которых оттягивали внушительные спаренные пулеметы.

Да и сам по себе асфальт, казалось, был не прост. В нем я ощущал гуляющие потенциалы действия, непонятно зачем и для чего, но, не вникая в суть, я методом от противного пришел к удручающему умозаключению, что эту территорию незамеченным пройти нельзя.

Я вскинул голову, отыскивая вершину этой дисперсной изгороди. Произведя перерасчет на этажи, можно было смело утверждать, что там этажей двадцать. Время от времени верхний этаж, мнимый в своей облачной бесформенности, рассеивался и тут же возвращался вновь. Мне придется это перелететь.

Я упер кулаки в землю, возводя внутри себя огромную пружину для выстрела всем телом вверх, прямо с этого места. Ноги мелко задрожали в дурном предчувствии разрушительно взрывного сокращения. Легкие напряглись, как перед разносящим все на своем пути криком. Не в силах больше сдерживать сосредоточившуюся в одеревеневших связках мощь, я дал добро на абсолютное высвобождение энергии из всех макроэргических молекул АТФ, что только сейчас скопились в каждом волоконце моей мышцы, в каждой образующей их ниточке, что замерли, как натянутая арбалетная тетива. Я вызволил всю сократительную силу, что только во мне была, наддав дополнительно воздухом, подошвами, одеждой, собственными костями, в целом массированным бесконтактным усилием вслед самому себе.

Меня вздернуло ввысь так, что штаны наполовину сползли, гармошкой застряв где-то на коленях. Единственную пуговицу на кожанке слизнуло ветром, та распахнулась и стала истерично развеваться за спиной, как плащ. Весь полет до пиковой высоты стоячего тумана превратился в один короткий, смазанный миг…

Пронесшись над ним, как над каким-то курятником, я стал подталкивать себя дальше по затяжной дуге через подошвы – больше через стальную, декоративную каемку, намертво облегающую сам каблук, так как она в меньшей мере была подвержена распаду в отличие от резины.

Паря со спущенными штанами над вотчиной Айсберга и, борясь с ветром и с подкатывающими приступами страха, я прислушивался к сбивчивым обрывкам алиеноцептивных впечатлений.

Подо мной вырисовывались наброски и куски техногенно уплотненного пространства, общее взаиморасположение которых выдавало небоскреб. Нас разделяла достаточно приличная высота для того, чтобы я смог позволить себе выбрать место для посадки.

Пикируя, я уже немного опытным и отлаженным движением кувыркнулся через голову, выставив ноги навстречу крыше. В этот раз желательно было приземлиться тихо. По мне словно пробежал электрический ток, в костях что-то безостановочно кололо, порой даже неприятно дергало, стреляло, но падение у самой крыши замедлилось так, будто я сошел на нее в развевающемся за спиной парашюте.

Мускулы мелко дрожали, пережив самое страшное потрясение в их жизни. Натянув свернувшиеся на коленях джинсы обратно, я сосредоточенно замер. Камер вроде нет. По крайней мере, характерных уплотнений на стенах я не чувствовал, а прилагающаяся к ним паутина электрических сетей протягивалась чуть ниже, но не здесь. Поблизости угадывалась выступающая припухлость громоздкого люка. Он был наглухо закрыт, стиснут изнутри электронными противопожарными зажимами.

Но мне и не нужен этот люк. Этажи этого небоскреба были ограждены от внешнего мира простыми стеклами. Станет ли каждый раз срабатывать тревога, в случае если у какого-нибудь клерка в горле запершит от духоты, и он потянется приоткрыть окно? Вряд ли.

Дозорный, в чьи обязанности входило неотрывно наблюдать за изображениями с камер, сканирующих все происходящее в левом крыле здания с двадцать седьмого этажа по двадцать второй, пустым взглядом буравил все четыре экрана разом.

Такая уж у него была работа – не позволять себе отводить от экранов взгляд, каким бы бессмысленным он ни был, так как и он сам, в свою очередь, был под круглосуточным прицелом внимания все тех же камер, одна из которых висела прямо над головой. Ведь ее записи потом выборочно, в случайном порядке, каждую неделю просматривались начальником охраны, безжалостным человеком, что не прощает даже простого поворота головы в случае, если сделан он был вне расписания.

Другое дело, что глубину осмысленности взгляда дозорного камера все же зафиксировать никак не могла, что делало его работу в принципе терпимой, пусть и монотонной, но и не стоит забывать, что весьма прибыльной. Где ему еще столько заплатят? С этой организацией ему крупно повезло. Ему даже кофе приносили – отдельная сфера обслуживания, введенная здесь с расчетом на сокращение всевозможных временных затрат, что никак не относились к основной работе управляющего персонала.

К слову, кофе стоял справа от него на столе, и своим ароматом щекотал ноздри. Прежде чем отвлечься на него, он должен был дождаться появления своего напарника, который вот-вот завершит ежечасный обход и займет его место.

Внезапно кружка с кофе опрокинулась со стола, залив пол дымящейся жижей. Его голова рефлекторно, а потому простительно – что наверняка будет учтено в дальнейшем, в случае предполагаемых разбирательств – дернулась в сторону разбившейся кружки. Дозорный склонился над ней, ограждая рукой лужу, что уже надвигалась на клубок спутавшихся проводов, вьющихся из портов блока питания. Именно в этот момент на одной из ячеек экрана впервые за шесть часов произошло некоторое оживление, а именно – там возникла моя фигура, прошмыгнувшая за дверь мужского туалета.

Это было единственным местом, что из этических соображений не было оснащено системой видеонаблюдения. Но добраться до него было весьма непросто, приходилось полагаться на собственный глазомер, навскидку прикидывать угол обзора каждой из торчащих со стен и потолков камер. Также на этом этаже располагался конференц-зал, в котором на данный момент заседало девятнадцать человекоподобных очертаний, рассевшихся у длинного стола. Над его дальним краем нависал экран, судя по носам, что все как один были обращены в его сторону.

Я отдал предпочтение сгорбившемуся мужичку, с валиками жировых складок на боках и нервозно поджатыми к туловищу локтями. Я слегка воздействовал на стенку его мочевого пузыря. Участник заседания съежился еще сильнее, его одутловатый подбородок стал более округлым, но все же он продолжал героически сидеть на месте. Растянув стенку мочевого пузыря сильнее, я таки добился его суетливых извинений перед остальными – подскочив, он устремился на выход, в туалет.

Ничего не замечая перед собой, он ворвался в него, торопливо прикрыл за собой дверь и обомлел. Выпученный взгляд скользнул по моей неудовлетворяющей нормам этой организации одежде и на секунду задержался на выражении моего лица – хладнокровное и сосредоточившееся на вошедшем, а не на самом себе, что, в общем-то, противоречило сакральным правилам этого помещения, ведь оно как раз таки являлось местом для сосредоточия исключительно на самом себе и наполняющих тебя проблемах.

Это было секундным замешательством, первой мыслью, мелькнувшей в его уме. А следом в его глазах отразилось уже чуть более глубокое понимание происходящего. Он дернулся было обратно, но не успел. Пальцы едва успели царапнуть мокрую от частых прикосновений дверную ручку, как неведомая сила отшвырнула его вглубь помещения. Толстяк грузно обрушился туловищем на писсуар, и из его груди вырвался мученический вопль, впрочем, так и не коснувшийся стен туалета. Едва успевшая зародиться волна в бассейне звуков тут же неслышно растворилась.

Набрав в легкие воздух, он изготовился было крикнуть уже нечто более осмысленное, как в его горле что-то произошло. Голосовые связки поджались, как чувственные лепестки комнатной мимозы съеживаются от ледяного ветра.

Поперхнувшись, он тщетно предпринял попытку откашляться. Никак. Уставившись на меня круглыми от ужаса глазами, он впился пухлыми руками в ворот своей сорочки и начал изо всех сил сипеть, все больше вгоняя себя в панику.

– Хватит! – раздраженно вырвалось у меня. – Это обратимо. Мне просто нужна информация. А потом я мирно уйду.

Толстяк замер.

– Я верну тебе голос. И надеюсь, в этот раз ты им воспользуешься мудро.

Скованно осмотревшись по сторонам, будто прислушиваясь к чему-то, он тряхнул головой.

– Мы договорились?

Не сводя с меня боязливого взгляда, он заторможенно кивнул. Удерживаемые голосовые связки опали. Заплывший кадык скользнул вверх, руки незаметно нащупали под собой кафель. Толстяка выдала мелькнувшая в его мозгах готовность к экстремальным действиям. Еще до того, как туша была готова, как ей казалось, внезапно ринуться в сторону двери, громко голося на весь коридор, я повел рукой, пресекая нейромедиаторную связь его спинного мозга с головным между вторым и третьим поясничными позвонками. Взвившаяся было с места туша тут же обмякла, ее ноги подкосились, и, выдыхая бесшумное сипение, она рухнула обратно на пол.

– Почему я должен прибегать к насилию? – звенящим голосом я процедил то ли ему, то ли самому себе. – Почему ты не можешь элементарно осознать, что выйти тебе отсюда не удастся, пока мы не поговорим?

Толстяк не слушал, а продолжал беззвучно хлопать ртом, как рыба, выброшенная на берег. Его руки скребли пол, пытаясь подтянуть себя и безжизненно волочившиеся следом ноги к выходу из туалета.

– Неужели так сложно понять и не сопротивляться? – я чувствовал, что во мне поднимается истерическая злость. – Или отказавшие ноги – это недостаточно красноречиво?

Должен признать, я искренне не хотел насилия. Но его бессмысленное упорство, его нежелание идти мне навстречу по-настоящему выводило из себя, и ярость, что вскипела из-за этого толстолобого протеста, таки настояла своим высоким градусом, требующим выхода, прибегнуть к пресловутому насилию. Я даже был готов прибегнуть к пытке. Гуманной, разумеется. Хоть и между этими двумя понятиями слабо вычерчивалась какая-либо связь.

Развязывает язык и прочищает разум не увечья, а боль, которую можно достичь только благодаря их нанесению. В то же время мне казалось негуманным оставлять какие-либо последствия нашего разговора, которые бы преследовали его всю оставшуюся жизнь. Тем более, я намеревался в конце нашей насильственной аудиенции стереть его память, что, к сожалению, не могло распространяться на такие материальные улики, как следы от ран, гематом, ожогов, ушибов и тому подобного. Я получу его боль без обходной дороги через повреждения.

Быстро шагнув, я пнул его точно в солнечное сплетение. Схватившись за живот, он задохнулся от захватывающей дух боли, скрючился и вжался внутрь себя, как рак-отшельник втягивается в свою ракушку, пытаясь спрятать уязвимые места от дальнейших атак. Но и это поведение с его стороны было бессмысленным, так как я уже отследил вспыхнувшую активность в коре больших полушарий сразу после удара, ради которой я его, собственно, и нанес. Это не было каким-то одним, цельным подразделением мозга, огражденным от остальных. Обширная сеть, почти одновременно сверкнувшая сразу в нескольких местах, подобную конфигурацию задействованных извилин и узелков я бы и предположить не смог самостоятельно. Каким-то чудом успев запомнить вихреобразную эстакаду ее несчетного количества дотлевающих нейронов, я наддал электрической активности в них снова.

Его глаза до предела закатились, лицо залила мертвенная бледность. Его скрутило так, что он даже не дышал, а только изредка подрагивал всем телом. Я прервал воздействие. Он тут же дернулся, распрямился, судорожно выдохнул застрявший в горле крик. Помедлив, я вернул в распоряжение его воли голосовые связки.

– На что это было похоже? – полюбопытствовал я.

– Не надо…больше… – толстяк захлебывался в словах, – я все…скажу…

– Знаешь кто я?

– Да…совещание б…, – его стошнило, – кхм, откуда я, м… – неуклюже вытер губы рукавом, – там… про тебя… говорят… а я всего лишь…бухгалтер!.. Ничего не знаю! Тебе нужны… Они!

Так вот почему он ближе всех сидел к выходу. Хотя альбинос утверждал, что каждый сидящий там знает обо мне достаточно…

– Но, тем не менее, твое присутствие они сочли необходимым, – резонно заметил я, – выходит, сейчас, в том зале, обсуждают… Меня?

– Я просто считаю цифры! – жалобно взвизгнул толстяк.

– Будь тише! – шикнул я. – Значит, подсчитываешь затраты, распределяешь деньги, так? На что? Что конкретно вы там обсуждаете?

– Деньги, затраченные на производство, – громко зашептал он, – заказ сырья, аренда технического оборудования, контроль доставок…

– Получается, уже больше, чем бухгалтер, – нетерпеливо кивнул я, – и что за сырье? Для чего оно вам?

Тяжело дыша, он склонил голову и покосился на свои подвернутые ноги.

– Это временно, – правильно истолковав жест, заверил его я.

– Галлоны с аммонием, сильвинит, ртуть азотнокислая… слитки хрома… латекс, карбид вольфрама, – всхлипнув, начал сбивчиво перечислять он, – много всего… Все это необходимо для синтеза какого-то вещества. Кажется… я слышал, как его назвали…сейчас, – он ущипнул себя за лоб, – интропозидиум… да!

– И для чего вам это вещество? – осевшим голосом спросил я. – Вы уже испытывали его?

– Я не знаю, – горько произнес толстяк, – но впервые его экспериментально синтезировали около двух недель назад и только вот, буквально вчера, неожиданно отдали приказ о массовой закупке требуемых для его производства элементов. Говорят, он весьма прост в изготовлении…

– И что после того, как вы синтезируете его в достаточном количестве? Что потом?!

Бухгалтер умоляюще покачал головой.

– Латекс, говорят, способен адсорбировать взвесь с интропозидиумом…и-и…мы также арендовали ателье… – он сделал паузу, его взгляд потупился.

– Костюмы, да? – выпалил я куда-то в пустоту. В спину мне будто подуло сквозняком. Всё, как и говорил альбинос. Волочащейся походкой я приблизился к раковине и оперся на нее руками. Толстяк замер, опасаясь издать малейший звук, будто решил почтить это дурное известие минуткой молчания.

– И что же, выходит, – обратился я к сливному отверстию раковины, – я выдернул тебя с консилиума, где прямо в эту секунду разрабатывается стратегия моего захвата, так?

Его подбородок, весь в рвоте, затрясся.

– Ты не представляешь, каких усилий мне сейчас стоит отказаться от идеи, – растягивая слова, промолвил я, – разорвать сердечные мышцы всех членов заседания одновременно. Быть может, тогда вы оставите мысль обо мне?

И хоть мой голос был тихим, он поежился от этих слов, как от очень громкого крика.

– Прошу, не говори так, – залебезил толстяк, – это не моя инициатива. Только горстка заведует этим. Это они продвигают весь проект.

– И кто из них расскажет, зачем я вам?..

– Тебе нужен доктор Оксман. Он знает о тебе всё. Он ближе, чем кто бы то ни было, приблизился к природе твоей…твоего…этого, – всхлипнув, толстяк дернул взглядом в сторону своих ног, – он одержим этим проектом. Появляется здесь каждый день. Судя по его виду, он даже дома не оставляет свою работу.

– Какой еще Оксман, – скривился я.

– О-о, – он уважительно вздрогнул, – это гость из Англии. Выдающийся физик-ядерщик, по совместительству – магистр наук в области междисциплинарной нейробиологии. Ключевая фигура в этом проекте. Ведь это он изобрел интропозидиум.

– Выдающаяся тварь, вот кто он! – гневно вырвалось у меня. – И где он сидит? Он там? – я вопросительно взмахнул рукой в сторону конференц-зала.

– Да! – воскликнул толстяк. – Он там! Такой высокий… надменный… с кислой миной…

– Расположение, – рыкнул я.

– Кажется, второй от экрана… по противоположному краю от места, где сидел я…

Я напряженно замер. Тут же конференц-зал оказался в засаде моего внимания. Оно вычленило возвышающуюся над остальными, несмотря на свою сутулость, фигуру, что сидела неподвижно и даже, как мне показалось, несколько отстраненно от остальных. Казалось, доктор Оксман не принимал участия в консилиуме, а сидел, безвозвратно погруженный в свои думы.

Голова одной из фигур, что сидела за концом стола, внезапно повернулась в сторону пустующего кресла, затем ее глазные яблоки сместились точно в сторону выхода из зала.

– Он всё знает… всё расскажет, – осторожно напомнил о себе толстяк, – позволь мне его сюда привести… Дай мне помочь тебе!

Глянув на наручные часы, фигура встала из-за стола и направилась на выход.

– Ты готов забыть о том, что здесь произошло? – быстро спросил я у толстяка. Мои глаза лихорадочно забегали по его лысине, координируя меня в поиске местоположения гиппокампа. Связь между его спинным и головным мозгом возобновилась.

– Я никому ничего не расскажу, клянусь, – страстно заверил меня толстяк, с вороватой радостью подобрав под себя реанимированные ноги, – я уже всё выбросил из головы, – он нервно хохотнул и замахал ладошками так, будто отгонял от своих ушей надоедливую мошкару, – ничего не было!..

Попятившись, я зашел в одну из кабинок туалета, прикрыл за собой дверцу и взобрался ногами на унитаз. В то же время отворилась дверца в помещение, вошедший осмотрелся и изумленно уставился на распластавшегося коллегу. В голове бухгалтера уже дотлевали огоньки в один миг вспыхнувших от деактивации нейронов гиппокампа.

– Ты чего тут застрял? – эхом разнесся голос вошедшего.

Нависла пауза.

– Не знаю, – наконец, страдальчески выдавил из себя толстяк. По кафелю шоркнул его ботинок. Он встал. – Муть какая-то…

– Выглядишь неважно. Что ты тут делал?

– Сейчас, погоди, – толстяк помассировал свое лицо руками, – в голове все так размыто. Я вообще не помню, как здесь оказался. Это ж туалет, да? – он на всякий случай огляделся по сторонам.

– А все потому, что кто-то слишком много ел, – с затаенным смешком изрек коллега, – умойся. И давай резче, – его голос утратил искорки смеха, – ты же не хочешь, чтобы твоего отсутствия хватились остальные?

– Сейчас приду, дай прийти в себя, – толстяк подошел к раковине и принялся плескать воду себе на щеки. Дверь в туалет захлопнулась. Вытершись одноразовыми салфетками, он заунывно вздохнул. Еще раз осмотрелся. Взгляд замер на запертой кабинке, где затаился я. Его лицо стало вытягиваться, рот приоткрылся.

Я уже было чертыхнулся и был готов отключить ему сознание совсем, как он тряхнул головой и отвернулся, замерев с непонятной улыбкой на лице, уставившись взглядом куда-то в стык настенных плиток. Я недоуменно наблюдал, теряясь в догадках о мыслях, которые его на данный момент обуревали. Вспомнил ли он меня? А вдруг придуривается?

Внезапно помещение прорезал громкий, похожий на оружейный залп, звук. Пряча скупую усмешку на устах, бухгалтер вышел из туалета.