Глава 24. Форсаж

Я подскочил к окну и распахнул его настежь. Меня обдало кисловатой прохладой пасмурного дня. Шел мелкий и противный дождь.

Посмотрев вниз, сощурившись, я разглядел мокрый, прочный и потемневший от дождя асфальт с возвышающимся над ним угловатым поребриком. Я как наяву представил молниеносное сближение с ним, обрывающее нить восприятия столкновение и все-таки успевшую разлиться напоследок боль по переломанному, сплющенному, исковерканному под стать форме поребрика телу…

Я отшатнулся от окна, задышав чаще. Сзади уже барабанили в дверь вовсю, громко угрожая вынести ее напрочь.

Запрыгнув на подоконник, я вытянул босую ногу наружу, как если бы готовился шагнуть в пропасть. Тут же на нее, ногу, стали слетаться полчища хаотично вырванных из пространства сгустков воздуха, они облепляли мою голень, сгиб ступни, скапливались под пяткой, они стягивались к моей ноге, как мелкий и бесчисленный мусор к дулу пылесоса.

Мне уже начало казаться, будто я собрал у своей ноги весь воздух, что только наличествовал в нашем районе, но, по сути, внешне возле моей ноги как будто бы ничего и не произошло.

Хотя с алиеноцептивной точки зрения пространство вокруг моей ноги сгущалось, становилось светлее, насыщеннее, но светом оно наливалось невыносимо медленно, словно старая газоразрядная лампа, а ведь до той самой, обнадеживающей плотности сжатого по форме воздуха, что сослужил бы в качестве ступы для перелета, было по-прежнему далеко.

Краем глаза я заметил через стену, как сосед страдальчески шмыгнул и зашевелился, пытаясь встать. Удары же за дверью стихли, но от меня не скрылась процессия поднимающейся в лифте подмоги, у одного из членов которой руки оттягивало тяжеловесное, цилиндрической формы приспособление.

И тут я догадался использовать поднос. Звучно чиркнув по столешнице, он перенесся под мою ногу. Взяв под контроль как можно большую его часть во избежание отслоения захваченных кусочков, я наступил на него, зависшего в воздухе, и…устоял.

Осторожно водрузив вторую ногу, с замерзшим дыханием придерживаясь руками за гардину, за оконную раму, за выступающий верхний откос, еле сдерживая крик и не отрывая взмокшие ладони от скользящих под ними кирпичей, я, судорожно ухватившись за парапет, перевалился через него и растянулся на крыше.

Я вжимался в нее, опасаясь, что подпрыгивающее от сердцебиения туловище необъяснимым образом поймает амплитудный момент, подскочит вверх и утащит меня следом за край… прямиком вниз… на поребрик…

Шумно сглотнув, я нашел в себе смелость аккуратно, не отлипая от крыши, перевернуться и ползком добраться до первой же попавшейся трубы, припаянной, до облегченного стона неподатливой – я вцепился в нее, как рак клешней в неделями выжидаемую им добычу.

Дождавшись, пока сердце утихомирится и перестанет своим стуком засвечивать алиеноцептивный обзор, я стал вглядываться вниз. Сосед таки выбрался из обломков и шаткой походкой добрался до сотрясающейся двери. Прежде чем он открыл ее порядком озверевшим полицейским, я поспешно заставил захлопнуться окно. Ручка сама по себе повернулась, и оконная дверца мягко отвалилась на проветривание.

Щелкнул дверной замок. Соседа сбили с ног, заломили руки за спину и, оглушительно крича ему в ухо парализующие тело предупреждения, нацепили наручники. Сосед особо не сопротивлялся.

Один из прибывших – осанистый, со сдержанными, но вескими телодвижениями и высокомерно раздутыми ноздрями, – перешагнув через скрученного соседа, выстрелил своим ртом отрывистую, но четко и упруго распространившуюся по коридору речь. Его отскочивший от неба и тут же поджавшийся в подчелюстное лоно язык в момент произведения осмысленного звука отождествился у меня со словом «где». Чтецом по губам я, конечно, не был. Но как насчет чтеца по звуковым волнам, исторгающимся из разговаривающего рта?

Сосед молчал. Не удосужившись разуться, сержант – не иначе – полиции отмаршировал в соседскую комнату, оставляя на полу за собой вереницу тускло контрастирующего налета грязи. Бесстрастно – по крайней мере, на его лице не взорвался светом ни один мускул – осмотрев погром в комнате соседа, он двинулся в мою.

Первым делом, его взгляд наткнулся на телефон, который я отбросил впопыхах, стоило им только остановиться напротив двери в нашу квартиру. Взяв его двумя пальцами, он глянул на экран, огляделся, что-то гаркнул своим компаньонам, которые стали осматривать ванную, кладовку, прихожую и кухню, в которой отметили синхронно склонившимися головами лужу на полу, сам же он заглянул в мой шкаф, раздвинул руками висящую на плечиках одежду.

Возвращаясь в коридор, он замер возле моей пары ботинок. Задумчиво потеребив манжет рукава, он выдал очередную реплику, что вытолкнула пару сотрудников из квартиры вниз, к подъезду, заставив их бродить вокруг дома. Сам же он вернулся в мою комнату и уверенно расселся на незаправленной кровати.

Что-то подсказывало мне, что уйдут они весьма и весьма нескоро. А если и уйдут, то, как минимум, одного оставят патрулировать окрестности – на случай, если я вернусь или материализуюсь в опустевшей перед их приходом комнате обратно. Теперь даже и ботинки не стащить.

Я поднялся в полный рост, вопреки отяжеляющей силе страха. Поджав пальцы на ногах, я ощутил сердитую шероховатость рубероида. Без обуви мне далеко не уйти. Да и вообще, как мне уйти с крыши оцепленного здания…

Приблизившись к парапету и на всякий случай чуть пригнувшись, я осторожно выглянул за край.

Еще в детстве, будучи непоседливым и склонным к риску ребенком, я испытывал острую зависть к жителям того же Иерусалима или Венесуэлы, где приземистые дома и низкие пристройки поджимались друг к другу столь тесно, что в коридорах между ними можно было застрять – а значит, и залезть, подобно гусенице, проталкиваясь вверх между двумя стенами. А сам по себе застроенный ими жилой массив, что простирался вдоль холмов, позволял скучающим от безделья подросткам рассматривать все это как трассу для забега с препятствиями.

Здешний же тип застроек казался сущим антиподом – угрюмые, упирающиеся в небо здания, выстроившиеся в ровный, до тошнотворного стройный ряд, в котором не было ни малейшего перепада высоты из-за того, что размерами они не различались. Соблюдая почтительную дистанцию по отношению друг к другу, они не оставляли никакой надежды как-либо преодолеть расстояние между их крышами. А с их стен, гладких и мрачных, без единой выступающей зацепки, соскальзывали даже легкие, как воздух, ершистые лапки насекомых.

Однако осмотревшись получше, с западной стороны я заприметил уступающую высотой пристройку, от которой меня отделяло всего каких-то пятнадцать-двадцать метров.

Беря в учет перепад высоты в пять-шесть метров и большую площадь крыши, что позволяла сделать качественный разбег, и, вдобавок ко всему, не упуская из внимания низенький, чуть не дотягивающий до колена парапет, который можно было бы использовать в качестве трамплина, в общем-то, можно было допустить, что этот затяжной полет не завершится эпическим, по версии предположительного следствия, суицидом. Тем более что сокращение мышц ног наверняка будет форсировано вдогонку, как это было в усадьбе Кларета, когда я сломал об голову одного из его приспешников руку.

Разве что приземление будет весьма болезненным, особенно для босых ног…

Прищурившись, я убедился, что скошенная крыша той пристройки выстлана профилированным настилом, а это немного мягче того, что обычно скрывалось под рубероидом. Главное, потом не скатиться по нему вниз…

Все еще не до конца веря в то, что намеревался сделать, я попятился к краю. Ноги стали ватными. Пару раз сорвавшись с места вхолостую – сбивался разбег из-за старта якобы не с той ноги, – я дал себе мощнейшую пощечину, от которой аж захотелось дать сдачи самому себе, разбежался еще раз и что было сил оттолкнулся ввысь от парапета…

Меня швырнуло, как из катапульты.

Воздух верещал в ушах, равнодушно насвистывая мне жестокое падение на землю. Навстречу надвигалась крыша, но уже не пристройки, а дома, с которым она была соединена…

В нескольких метрах от нее падение, как мне показалось, чуть замедлилось, но и с этим приземление голыми пятками на жесткий, оставляющий царапины рубероид отдалось по всему телу, кнутом стегнув по нервам.

Неуклюже перекувыркнувшись для погашения излишка убийственной инерции, я чуть проехался на выставленном колене и, словно герой из комиксов, замер, опершись кулаками в кровлю.

Следующий дом стоял намного дальше и высотой этому не уступал, даже был чуть выше. Но боевой азарт уже захлестнул аркан на моей шее…

Давно позабытая в детстве жажда к превозносящему над самим собой риску отпрянула от затянувшегося сна. То, что было мечтой подростка тогда, сейчас стало суровой, все еще отдающейся в пятках, но все же бесспорно притягательной реальностью.

Даже не удосужившись взять разбег, я взвился прямо с места, словно отброшенный гигантской пружиной… Даже не бегом, а нетерпеливыми прыжками преодолев расстояние до края, я с реактивной силой вознесся в небеса…

Прямо над ушами истеричную мелодию заиграл ансамбль флейтистов, края футболки часто затрепались, раздираемые воздушным сопротивлением, которое пыталось меня остановить, очеловечить, напомнить мне мое место…

Но все равно воздух не был способен мне противостоять. Сила прыжка, заданная с самого начала, продолжала с неодолимой тягой нести вверх, а сам я сгруппировался, поджав колени к животу и распростерев руки, уподобившись дельтаплану. Страх полностью выветрился встречным ветром – настолько тот был сильным, – я с ледяной самоуверенностью смотрел на приближающееся здание.

Впечатавшись в крышу, я все же не успел перекувыркнуться, столь сильным было падение. Колени, локти, грудь отозвались глухой, но быстро ушедшей болью…

Привстав, я с удивлением обнаружил вмятины и трещины в низкосортном бетоне, что расползлись от места моего приземления. Если это было то, о чем я думал…

Я сжал кулаки, с удовольствием ощутив под кожей вздувшиеся вены. А что, если мои кости, точнее, что, если материя, из которой они состояли, теперь удерживалась волей? Волей, что проявляла себя при надвигающемся физическом стрессе.

Или исключительно в моменты осознания его неизбежности…

Ведь руку я тогда сломал от неожиданности. А здесь всем телом ожидаешь жесткую посадку…

Ручаясь банальной логикой, даже многогранная молекулярная структура фуллерена – прочнейшего из всех органических соединений на земле – не шла ни в какое сравнение с фиксирующей способностью моего мозга. Ведь какая разница, насколько хитроумно спроектирована конструкция из кирпичей, если есть возможность удерживать каждый из них многочисленными и крепкими руками по отдельности.

То есть, главное, быть готовым. Главное, в моем случае, успеть ощутить напрягающий все тело страх. Или здраво предположенные последствия. Ведь страху во мне теперь не оставалось места…

Оскалившись от перевозбуждения, я рванул к отбойнику, оцепляющему края крыши, для прыжка к следующему дому, который я даже не успел толком разглядеть, а его нависающий карниз еле угадывался отсюда, но оттого быстрее шлепали по крыше босые ноги, оттого сильнее раздувалась грудь, предваряя необдуманное, безбашенно предпринятое решение…

Будто сам дом со страшной силой наддал вдогонку оторвавшимся от него ступням. Я отлетел от него, будто от взрыва. Взлет был до того неожиданно резким, что меня даже занесло немного вкривь. Выгнувшись в спине, я извернулся через голову, раскинув руки и вытянув тело, как эквилибрист. Полет выровнялся.

Навстречу приближалась очередная крыша высотки, траектория моего полета предположительно завершалась где-то в сердцевине ее периметра. Даже чуть дальше. Я преодолел это немыслимое для обывателя расстояние с ощутимым запасом, пренебрегнув добрым десятком метров посадочной зоны, уже оставшейся позади – а ведь я все еще был в воздухе и падал на бреющем полете…

И тут в мою голову ударило совсем уж безумное решение – пролететь над этим домом, избегая к нему даже прикасаться и как-либо использовать его в качестве опоры для следующего прыжка.

Я воззвал под себя перину сопротивляющейся атмосферы, что мягко обтекла, объяв мои распростертые руки, в пятки же врезалось мощное, сконцентрированное давление газа. Угол бреющего падения обострился, в паре метров от меня вжикнул отбойник исчезнувшего из виду дома. Вытянув руки по швам, я полетел, как ястреб, заметивший ускользающую от него в листву полевку.

Чуть увеличив нагнетающую силу ветра, упирающегося мне в грудь, я замедлил падение, сейчас уже это больше походило на свободное планирование. Рядом пронеслась стая надрывисто визжащих стрижей.

Небо темнело, и я в нем походил на огромную тень экзотической, неведомой доселе птицы. Я походил на выходца из тьмы веков, огромного птеродактиля, пережившего все катастрофы мезозойской эры, который теперь остервенело рыщет над землей, зорко высматривая себе мягкотелую добычу.

Пролетев мимо двух зданий, я покинул свой район. Высота, тем временем, постепенно снижалась, я уже несся на уровне восьмого этажа. Моя растворяющаяся в вечерней зарнице тень молниеносно проползла по крышам аттракционов и песочницам детской площадки, скользнула по гаражам и раздробилась на обрывистое, изломанное черное пятно, что каракатицей пронеслось по листве и кронам приземистых деревьев, наводнявших собой городской сквер.

Увлеченные друг другом парочки, укромно ютящиеся на лавочках посреди клумб, и одиночки, рассеянно прогуливающиеся по тропинкам в глубине сада, запоздало вскидывали головы вверх на звук пролетающего над ними меня, но небо к тому моменту уже было чистым. Тучи цвета разбавленного бургундского вина уже рассеивались, перистые облачка окроплялись кровью порезавшегося о горизонт солнца, лишь где-то вдалеке кричали чем-то вспугнутые птицы – их глаза, как бы оправдывая свое бесцельное движение вверх, с наслаждением закатывались, а крылья носа раздувались, стараясь не препятствовать легкому дурману, вливающемуся в них вместе с вдыхаемым запахов цветов. Люди, как ни в чем не бывало, возвращались к своим делам дальше.

Вскоре торчащие верхушки деревьев стали проноситься в опасной близости с моим животом, грозя его распороть. Бешеная скорость, с которой я летел, при попытке ее убавить отдавалась ослабевающей борьбой с гравитационными объятиями – я начинал быстрее падать, и такое падение, как мне казалось, не предвещало ничего хорошего даже телу, что было укреплено волей. Заложив вираж, я устремился на окраину сквера – где-то там поблескивало озеро.

К тому моменту, когда я, снеся несколько хлипких веток, вышел на него, полет был уже настолько низким, что мне без труда удавалось разглядеть свои раскрасневшиеся от напряжения белки глаз, отразившиеся в зеркале темного водоема. Перекувыркнувшись, я выставил ноги навстречу воде, руки скрестил на груди. Прямым телом под углом, я громко и со всплеском вошел в нее, распространив от себя волны по всему озеру.

Будучи под водой, немного оглушенный, я все же отметил восклицания переполошившихся людей на берегу – их я заметил только сейчас, чуть раньше мне в принципе было не до этого. Возбужденно перекрикиваясь, они указывали пальцами на зыбь.

Несколько крупных пузырей на поверхности слились в один огромный. Вопреки всем действующим физическим законам, пузырь камнем пошел на дно. А на дне его ожидал я.

Приблизившись, он растекся на моем лице. Вдохнув полной грудью, я двинул в сторону берега, илистое дно с недовольным чавканьем отпустило мою лодыжку, но тут же с готовностью вобрало в себя опершуюся на него другую. Еще раз глубоко вдохнув, я сосредоточенно нахмурился.

Пласт стоячей воды неожиданно ударил под колени, в спину, меня с неохотным усилием понесло вперед. Образовавшееся от этого на поверхности волнение было ничтожным, незаметным во тьме, озеро хладнокровно умалчивало о безумии, разыгрывающемся прямо сейчас в его глубинах.

Отдыхающие у озера уже успели позабыть о произошедшем. Круги по воде могли пойти от падения крупной ветви, отломившейся от какого-нибудь старого и нависшего над озером дерева, или от всплывшего размером с арбуз пузыря, порожденным взрыхляющей активностью проживающих на дне бактерий. А может, это была обычная бутылка, зашвырнутая кем-то с добротного размаха аж с другого берега. Удивительного в этом было мало. Каждый из присутствующих внутри себя в качестве объяснения большее предпочтение отдал именно такому варианту, так как утилизировали они остатки пикника, по обыкновению, тем же самым образом – в лучшем случае, оставляя все как есть на берегу.

Возобновились веселые крики, подключились терзающие вечерний воздух шутки, из динамиков автомобиля, стоявшего позади них, раскатистым эхом стали разноситься по озерной равнине аккорды тошнотворного шансона. Вокруг окончательно стемнело, другой берег еле угадывался отсюда. Никто не обратил внимания на медленно вздувающийся водяной горб посреди черной глади всего в каких-то десяти метрах от них, рядом с разросшейся крапивой…

Скользнув на берег, я затаился в ее зарослях. Между ней и любым участком моей кожи присутствовал как минимум двухмиллиметровый зазор, ревностно соблюдаемый даже при, казалось бы, неизбежном соприкосновении рук с ее бесчисленными, старающимися хлестнуть по лицу стеблями. Сочившаяся из одежды вода, пахнущая дыханием простуженного человека, сбегала с меня, как с раскаленной конфорки. Воротниковая и подмышечные зоны так вообще уже были сухи…

Двое парней из компании, выпуская из ноздрей клубы этилового пара, со смехом и улюлюканьем сбросили с себя одежду и, взбаламучивая илистое дно, с разгону вбежали в воду. Мой взгляд упал на оставшиеся на берегу кроссовки. Кажется, одна пара мне была как раз. Под прикрытием собственной никчемности на фоне алкогольного куража, кроссовки незаметно поползли к зарослям крапивы.

Схватив их, я тут же с омерзением отбросил обратно. От кроссовок несло заплесневелым сыром, стельки были влажные изнутри. Их обладатель явно не удосуживался пользоваться носками. А вдруг пальцы его ног были поражены грибком?..

Высунувшись из кустов, я отшвырнул их назад. Посидев еще с минуту, я выбрался из зарослей с другой стороны и поплелся босиком к выходу из парка.