Глава 13. Личное пространство

Очнувшись, я продолжал держать глаза закрытыми. Частоту дыхания старался не менять. Ни рука, ни нога, буквально ни один волос на голове моей не шевельнулся, но, в то же время, я уже вовсю ощупывал площадь комнаты, брал на заметку контуры и приблизительный вес наполняющих её предметов, заглядывал под респираторные маски присутствующих мужчин и под подол халата находящихся здесь женщин. Взвесив на одной стороне весов мою физическую силу, а на другой – коэффициент массы, прочности и гибкости всех компонентов, лежащих в основе операционного стола, на котором лежал, вместе со скоростью реагирования хирургов и предположительной величиной их противоборствующих мне, в случае чего, усилий, я пришел к выводу, что обречен.

Терять было нечего. Мои глаза распахнулись, и тут же сощурились от резкого света прожекторов, что нависали над операционным столом. Все участки тела, которые могли использовать себя как рычаг, были зафиксированы ремнями. Возле меня стоял старый знакомый, герр Полкомайзер. Он неотрывно наблюдал за моим лицом.

– Доброе утро, – бодрым голосом воскликнул он, – как спалось?

– Слишком хорошо, чтобы позволить вам над этим издеваться, – разлепив пересохшие губы, произнес я, – но слишком нежданно, чтобы мне вас за это благодарить.

– Ты посмотри на него, он шутит, – изумился нейрохирург, обернувшись к остальным. Все они стояли в безмолвном напряжении, с профессиональной готовностью сведя руки перед собой в замок, – напугал студентов в институте, учинил беспорядок на автомагистрали, а сейчас лежит в преддверии самого знаменательного шага своей жизни и… шутит.

– В самом деле, для убедительных показаний мне стоило бы заплакать, – согласился я, взвешивая уровень своих внутренних резервов. Мозговые ресурсы были исчерпаны, в крови отсутствовала глюкоза, а печень требовала гликоген, схватив в заложники незаменимые аминокислоты. Витающих вокруг себя кладовок с запасами питательных веществ я точно так же не почувствовал. Я прибыл сюда совершенно пустым. И судя по их неизменившейся с прошлого раза униформе, они прекрасно догадывались, что на данный момент я истощен. А значит, и бессилен.

– Жду не дождусь того момента, когда вам придется объясняться перед законом. Похищать людей и оперировать их против воли запрещено.

– Не могу не согласиться, – охотно поддакнул он, выставив перед собой ладони, – и даже не буду возражать. Но только до тех пор, пока мы не станем выяснять, что есть закон.

Подобрав под себя полу халата, он уселся на край операционного стола.

– Закон – это прежде всего способ урегулирования свободной деятельности граждан путем ущемлений, наказаний и запугиваний арестом. Ни для кого не секрет, что не чиновники правят людьми, а единственно их инструмент – закон. Именно он властвует над народом. И это правда, но лишь отчасти. По-настоящему управляют людьми лишь их страхи и другие подобные ему первобытные эмоции, на которые воздействует закон. Стоит ли мне напоминать род нашей деятельности? – пытливо уставившись на меня, спросил он, – ты не забыл, с чем мы работаем? И ведь ты помнишь, что в наших силах управлять сознанием людей. Менять их настроение, предпочтения, вносить свою лепту в их мораль. Все те, кто это в полной мере понимает, уже давно на нашей стороне. На стороне правителей. И конституционное право, в том числе, является одной из наших многочисленных марионеток, которая давным-давно прогибается под наши нужды, что мы, в свой черед, периодически делаем и для неё.

Он встал и стал натягивать на свои растрескавшиеся руки перчатки.

– Мы в силах изменить как закон, так и реакцию на него у любого отдельно взятого человека. Мы хотим процветания человеческого вида любой ценой, любыми жертвами. И ты нам в этом поможешь, хочешь ты этого или нет. Подготовьте инструментарий, – бросил он ассистентам.

– Прошу вас, не надо, – взмолился я, – найдите другой способ исследовать мою ткань! Я не хочу хирургических вмешательств!

– Какой способ? – скептически скривив рот, полюбопытствовал он, – у тебя есть предложения?

– Да какой угодно, ультразвуковая допплерография там или…как её… диффузионная спектральная томография, – поспешно начал перечислять я, – но только не цитологический анализ! Наверняка есть и получше методы диагностики!

– Лучше цитологического? – ужаснувшись, переспросил Полкомайзер, – да вы, товарищ, неуч. Что может быть лучше изучения клеток непосредственно под микроскопом?

– Я могу сам попытаться заглянуть внутрь себя и зарисовать все, что вижу, – вскричал я, – точно! Я ни одной детали не упущу!

– Это не слишком надежный метод, – отрезал он, почесав пушок своих секущихся волос на голове, – а я доверяю только старым и проверенным.

Внутри меня все заклокотало от страха и ярости. Ярости зажатой в угол жертвы, которой нечего терять. Я почувствовал, как мускулы разбухли от спасительного прилива крови, и, что было сил, выгнулся в дугу, упершись пятками и плечами в стол, надеясь разорвать опутавшие меня ремни. Попытался согнуть руки. Безрезультатно.

– Твари, – вырвалось у меня. Я ощутил, как глаза наливаются кровью, а самого меня переполняет бешенство и равнодушие к увечьям, что неизбежны в случае, если я всерьез предприму попытку выкарабкаться из всех этих ремней. – Я всех! Убью вас всех!

– Убьешь? – переспросил нейрохирург. – Боюсь, что для этого нужна скоординированность усилий, коей ты сейчас похвастаться не можешь, не так ли? В глазах не плывет? Видишь ли, какой бы сверхспособность у тебя не была, в ее направленности участвует теменная доля. Надо ли говорить, что мне хватило ума предварительно расстроить ее функционирование?.. – довольный собой, он демонстративно повращал пустым, явно недавно использованным шприцом и бросил его в раковину.

Не слушая его, я продолжал извиваться, хрипло рыча от образующихся ссадин и в некоторых местах разрывов кожи. Кровь уже сочилась со всех мест, где слабым ручейком, а где скапливаясь в канаве обширного кровоподтека. После того, как сухо щелкнул бицепс, что отозвалось невыносимо острой болью во всем теле, я бессильно обмяк и стал ненавидящим взглядом пожирать нейрохирурга. Я не мог поверить, что все закончится именно так.

– Прошу тебя, не порть всем праздник, – протянул нейрохирург, жестом отзывая санитаров, что уже было метнулись ко мне, – эта процедура никак не скажется на функциях твоего организма, и даже способности твои никуда не денутся.

К нему подвезли столик с хирургическим инструментарием. С нетерпеливым выражением лица он сдернул с него стерильную пеленку, и передо мной предстал во всем своем тускло отраженном свете малый операционный набор. Аккуратно разложенные на нем остроконечные шпатели, с бледно-металлическим окрасом желобоватые зонды, режущей элегантности пинцеты прилежно возлежали рядом с массивными кусачками Дальгрена, а с ними соседствовал внушительного размера молоток, а также ножницы с хищно загнутым концом и рашпиль, приготовленный для вычищения костных щепок. В сердце этого убийственного строя главенствовал решительно прямой и заостренный орбитокласт.

– Мы вынуждены прибегнуть к насильственным мерам за неимением твоего одобрения, – промолвил Полкомайзер, нежно проведя пальцем по орбитокласту, – придет время, и ты поймешь, а пока не дергайся, иначе я могу и промахнуться.

Он взял другой шприц, обрамленный металлической каймой, и набрал в него местный анестетик. Мое дыхание снова участилось, инстинкт самосохранения упорно не хотел мириться с неумолимо надвигающимся концом. Вопреки его уверенным словам, в моих глазах не плыло. Я по новой начал извиваться, допуская абсурдную вероятность, что в меняющую положение поверхность он никогда не попадет иглой.

– Ну хватит, не надо вести себя, как маленький ребенок, – с негодованием произнес он и, подойдя ко мне вплотную, начал выискивать зону для укола. Мне показалось, что в оперблоке стало душно. А сам воздух стал спертым, неповоротливо стоячим, как перед грозой. Но что более странно, пушок на голове нейрохирурга стал подниматься к лампе, словно полузавядшее во тьме растение, которое впервые за долгое время ощутило на себе бодрящий солнечный свет.

– Док, – обеспокоенно проронил ассистент, так же заметивший это явление.

– Не отвлекай меня, – нараспев ему ответил поглощенный процессом нейрохирург. Он поднял шприц к самому свету, дабы вытеснить поршнем лишние миллилитры успокоительного. Тут же волосы на его голове опали. Вместе с тем прозвучали два оглушительных, словно ударом хлыста, два коротких щелчка, что были сопровождены подмаргиванием ламп, как если бы в электросети произошла просадка напряжения.

Герр Полкомайзер, не успев издать ни единого звука, в один миг весь почернел и свалился замертво на хирургический столик, звонко опрокинув поднос с инструментарием. Все присутствующие пронзительно заверещали и рванули на выход.

– Помогите мне! – во всю мощь легких рявкнул я им вдогонку. Но никто даже и не оглянулся в мою сторону, все скрылись за дверью, слышен был только их затихающий в коридоре топот. От нейрохирурга и его одежды уже всходил чад, что изъедал глаза. Что это было?

Извернувшись, я перевел свой заслезившийся взгляд на хирургические ножницы, что распластались на кафеле возле опрокинутого подноса. Они явно не были способны сопротивляться моему навязчивому мнению, нашептывающему им в рупор из оставшейся горстки ресурсов в организме, что их место не на полу, а исключительно в моей левой руке. Они явно разделяли это мнение, судя по их легкому полязгиванию. Отправив им свой очередной, нетерпеливый, сцеженный на последнем издыхании сократительный сигнал, я таки заставил их вспрыгнуть с пола и воспарить к моим застывшим в хищном ожидании пальцам.

Крепко схватив ножницы, я тут же начал на ощупь отстригать эластичную ткань ремня. Острие то и дело застревало, утопая в упругой ткани моих кандалов. Спустя десять или пятнадцать напряженных минут был рассечен последний резиновый лоскуток. Левая рука высвободилась, и тут же напоминающе кольнула в поврежденном бицепсе. Сцепив зубы, я уже проворнее освободился от остальных пут.

Неотрывно следя за убийственной лампой, я осторожно стек со своего ложа на пол и отполз на безопасное расстояние от операционного стола. И только когда я встал с колен и посмотрел на лампу еще раз, я все внезапно понял.

Вероятно, задней мыслью я ионизировал здесь воздух, сделав из него безупречный проводник. Между лампой и острием шприца в руке обидчика. А сейчас, скорее всего, сооруженные мною впопыхах тропинки для свободного перемещения в пространстве тока уже давным-давно рассыпались и дезорганизовались за ненадобностью, так что вовсе необязательно было столько ползти.

Кошачий шаг, которым я крался по всем этим бесконечным коридорам, вскоре перешел в бег трусцой. Побежал бы со всех ног, если бы сейчас не было столь важным быть начеку и постоянно прислушиваться к звукам чужих шагов и голосов, которые должны были, по идее, вот-вот раздаться из-за ближайшего угла. Но сейчас я совершенно не мог предположить, что меня за ним поджидает. Я все еще переживал шок, и мысли, идеи, предположения стопорились. Перекочевывая мелкой рысью от одной стены к другой, я то и дело замирал, задерживал дыхание, вслушивался.

Но никто сюда не спешил, а барабанные перепонки не трещали под напором истеричных возгласов сирены. Как будто бы ничего и не произошло. Или внутренняя деятельность каждого отдела в самом деле была столь засекречена, что соседние корпуса обо мне даже ничего не знали и удивились бы, увидев меня в этой операционной сорочке. Кстати, насчет сорочки. В таком виде я вряд ли далеко уйду. Меня подхватит первый же попавшийся патруль, который, мельком оглядев множество кровавых пятен на этой отнюдь не повседневной одежде, недолго думая тут же отвезет меня в участок. Мне нужна была непримечательная одежда.

Об этом я размышлял уже в лифте. Нервно барабаня пальцами по панели кабинки, я бегло охватывал вниманием наползающие навстречу этажи. На случай, если меня там кто-то ожидал. Но везде было пусто. Ни одного взволнованного крика, ни малейшего шороха дыхания притаившихся за углом ловцов. Ни единого лучика брезжащей светом информации, что повествовала бы о сложной биомассе, застывшей где-то на фоне примитивной пустоты, среди гротескных абрисов бетонных стен, в тени отливающих безмолвной жесткостью штырей, труб и сепии внутренних металлических обшивок. Никого.

Благополучно спустившись на первый этаж и пройдя по тому самому коридору, по которому некогда бежал ко мне ныне поджаренный ученый, я все же уловил присутствие одного человека. Это был охранник. Завидев меня, он задрожал.

– Пожалуйста, не трогай меня, я ведь ничего тебе не делал! Я просто охраняю вход, – неожиданно заверещал он, упав на колени и заведя руки за голову. Удивлению моему не было предела. Быстро облизнув потрескавшиеся от жажды губы, я требовательно похрипел:

– Одежду!

Он колыхнулся от этого слова, словно одинокий лист под порывом осеннего ветра, но все же начал раздеваться, торопливо стягивая с себя отсиженные брюки, специализированный пиджак, а вслед за ним шибающую пугливым потом синюю рубашку с засаленным воротником. Все это он с боязливой осторожностью сложил в кучу и, робко пододвинув ко мне, поспешно отстранился в угол.

Брезгливо скорчившись, я проворно снял с себя операционную сорочку и облачился в его рубашку и брюки. Эта одежда буквально пылала жаром заношенности, она щедро источала смрад чужого, неухоженного тела. Но выбирать не приходилось.

Многозначительно указав ему взглядом на дверь, я выскочил под писк одобренного допуска.

* * *

Полчаса спустя я с облегчением ворвался в бурлящую толпу. Солнце скрывалось за горизонтом, тени зданий удлинялись, а в улицы вкрадчиво просачивалась тьма. Многие спешили домой с работы, кто-то торопился в парк развлечений, коридоры тесных переулков постепенно закупоривались агрегирующей друг к другу молодежью, что пьяно горланила, с неохотой позволяя прошмыгивать сквозь них прохожим. Подобные тромбы неотвратимо нарушали кровоток города, отчего страдали магистральные сосуды улиц, безнадежно утрамбовывались переходы в метро, а сами люди, словно насекомые, летели на свет и старались придерживаться заполненного им маршрута. Многие из них были раздражены, дерганы, а их лица, подобно воску в жаркий день, под вечер стекались к подбородку, обнажая выступающие кости лица, мешки под глазами и синеву потрескавшихся капилляров.

Нельзя было никого поймать на прогулочном шаге, каждый торопился и спешил, никто не видел перед собой людей, для каждого это сейчас было не более чем объектом. Не более чем нестабильным в своей позиции препятствием, которое надо обойти, обогнать, предугадать его дальнейшие шаги, дабы не возникло столкновений, нежелательных сейчас, когда нервы и так на пределе, а заветный финиш в виде мягкой прохлады простыни или бодрящей выпивки за барной стойкой так нестерпимо близок.

Находиться среди людей я не любил, но на данный момент это мне служило чем-то вроде густых зарослей необитаемых джунглей. Я не был уверен, что за мной следят, но все же недавно перенесенный животный ужас пойманной в ловушку жертвы давал о себе знать. Мне хотелось спрятаться на неопределенный срок. Слиться с толпой, если бы это потребовалось. Тем более что здесь никто на меня бы и не посмотрел, никто бы не заметил свежих ссадин, выглядывающих из-под рукавов и ворота синей рубашки. Никого бы сейчас не заинтересовала плетью висящая рука, которая с каждым шагом болью отзывалась на моем лице, никто бы даже и не обратил внимания на внезапно истончившиеся запасы остатков своих сил и энергии, иссякших в момент, когда я неспешно проходил мимо. В общем, подобный расклад вещей был мне сейчас только на руку. Я петлял, неторопливо прокладывая дорогу к дому.

Но тут кое-что заставило меня напрячься. Обычно люди, даже в таком нервозном состоянии, как сейчас, соблюдают элементарные правила этикета и поддерживают нейтральное уважение к другим. Это проявляется как минимум в том, что каждый уступает тебе дорогу, если ты движешься быстрее него, или, скажем, никто не замирает посреди тропинки. И уж тем более спешащие навстречу друг другу люди всегда сместят траекторию своей ходьбы немного вправо, давая возможность сманеврировать. Максимум, что может произойти, так это скользящее соприкосновение плечами, и то расцениваться это будет скорее как неуклюжесть или, на худой конец, невнимательность.

А я был далеко не неуклюжим. Даже будучи на что-то отвлеченным, я продолжал анализировать траектории надвигающихся на меня людей и привычно отклонялся от прохожих, маневрировал, но, впрочем, я и не уступал им полностью дорогу, дабы у встречных была точно такая же возможность проявить себя с наилучшей стороны. Но сейчас мой автопилот замигал предупреждением.

На меня размашистой походкой, воинственно покачивая плечами, надвигался поджарый, высокий парень. В затяжной амплитуде движений его конечностей, а также в зашкаливающем расстоянии между его грудной клеткой и локтями угадывалась наглость. Дерзость. Разумеется, он шел не на меня, а к цели, расположенной где-то за моей спиной, но сам факт того, что я живой, что меня надо попытаться обойти без самонадеянного расчета на то, что в нужный момент я сам отпрыгну, его, походу, совсем не волновал.

Но все же я привычно уступил ему, как и уступил бы любому прохожему, сместившись чуточку вправо. Я без колебаний исполнил свою часть, и я надеялся на точно то же самое и с его стороны. Однако никакой отзывчивости в ответ мне не последовало. Он грубо саданул меня плечом, напрягши его в самый последний момент. Нет, он не просто саданул, он сшиб, он с мимолетной злобой врезался в меня плечом, ткнув им буквально в саму грудину. Мой поврежденный бицепс взорвался болью, что пронеслась по всей спине и заставила встать дыбом волосы на затылке. Сделав по инерции еще пару маленьких шажков, я, с нарастающей одышкой, остановился. Мои ноги отказывались идти дальше, увязая в непреодолимом месиве желаний отплатить ему той же монетой. Той же, только чеканкой похлеще. Лицо исказила безжалостная гримаса. Ну зачем было это делать?..

А парень даже и не обратил внимания на замершую фигуру позади него, он шел дальше, довольный собой, своей мужественностью, только что доказанной на деле. Возникающее время от времени в глупой голове сомнение насчет его превосходства над остальными представителями мужского пола снова было разбито вдрызг, так же, как и всегда. Он, как и всегда, неоспоримый победитель.

Я почувствовал в своей руке некую призрачную связь с ним, а точнее, с отдельными точками его тела, количество которых быстро росло, а ощущение крепло. Рука сама собой вытянулась вслед растворяющейся в толпе фигуре, и тут же обрекающим жестом опустилась, как если бы я сдирал со стены хорошо приклеенный к ней холст его внутреннего мира. Сам же он, немного дернувшись, замер как вкопанный, словно бы совсем забыл, куда идет. С секунду постояв, он рухнул под испуганные возгласы прохожих. Я же продолжал стоять и бездумно пожирать его ненавистным взглядом. Но лицо уже разглаживалось, ярость выветривалась, оставляя после себя пустоту глубочайшего удовлетворения. Меня сторонились. Но всего этого я как будто бы не замечал. Я так и продолжал стоять, пока ко мне не подоспели стражи порядка. Ничего толком вразумительного не услышав от меня в ответ, они уверенно нацепили на меня наручники и без всяких разговоров посадили в автозак.