Глава 12. Тест Роршаха

Ближе к рассвету меня деликатно, словно мягким покашливанием дворецкого, разбудили пляшущие по комнате звуковые волны, которые мозг, стоя на страже сна моего сознания, исправно отклонял, отражая их подальше от естественного слуха. Но было в этих волнах нечто важное, важное даже по меркам моих слегка обновленных инстинктов, поэтому я и проснулся.

Дребезжащий телефон соскользнул со стола и плавно спланировал к кровати. Еще не привыкшими к свету, но однозначно незаменимыми для чтения электронных и рукописных букв глазами я уставился на экран. Номер был скрытым.

– Здравствуйте, – поприветствовал я нейрохирурга.

– Доброе утро, – отозвался он, – как спалось?

– Слишком хорошо… Чтобы воздержаться от упрека по поводу вашего раннего звонка.

– Да полно тебе, – бодрым голосом вскрикнул герр Полкомайзер, – а ты всегда отвечаешь на звонки, даже самые ранние? Или реагируешь только на избранные?

– Если бы на этот вопрос была возможность не брать трубку, это и было бы моим ответом, – мудрено сострил я. Спросонья все мысли были мудреными…

Он хохотнул.

– Ну-ну, в любом случае, я тебе звоню по крайне важному делу.

– А разве раньше было как-то иначе?

– Не настолько важно было раньше, как сейчас, – его голос посерьезнел. Я внезапно вспомнил о своей вчерашней находке в разбитом стекле и напрягся, вжал трубку в ухо сильнее. – Видишь ли, прежние методы наших исследований оказались неэффективны перед лицом нашей новой, смелой задачи, представшей перед Айсбергом.

– Очень жаль, – не особо расстроившимся тоном пособолезновал я. Да и как меня отныне могли волновать их интересы, если они уж точно не смогут увидеть большего, чем был способен видеть я. Денег они мне не платили, да и трудоустраивать никуда, по-видимому, не собирались. Только и разговоров, что об открытиях, о долге перед человечеством. Когда я только основывался на неизведанной территории своих умений, у нас с ними был взаимовыгодный обмен знаниями. Теперь не было и его. А быть лабораторной крысой во имя науки я не собирался. Эти люди мне не нравились и больше не были нужны. – И к чему вы пришли?

– Мы сошлись во мнении, что единственный способ постичь все тайны механизма твоей способности заключается в гистологическом и цитологическом анализе тканей и клеток, а это, в свою очередь, возможно только…эм… – он сильно замялся и с явной неохотой выдавил из себя, – посредством биопсии. Для этого нужно осуществить лоботомию…

– Стоп-стоп-стоп, – перебил я. Сонливость окончательно испарилась, а легкие скукожились, как если бы я вдохнул морозный воздух. – Речь идет об оперативном вмешательстве?

– Не волнуйся, это ведь не трепанация черепа, это простенькая в своем исполнении операция. Да и вообще, что за громкое слово «операция»! Я бы назвал это незамысловатой процедурой, которая займет от силы двадцать минут. Ты даже, – тут он сделал голос ободряющим, – уже в этот же день сможешь самостоятельно, без всякой помощи, дойти до дома.

– Нет, – ответил я.

Нейрохирург помолчал. Слышно было, как он нервно пожевывает губами.

– Я понимаю, как на это сложно согласиться. Но ты только представь, какие возможности откроются перед нами. Перед тобой! Мы сможем законсервировать эту способность! Мы сможем отрегулировать ее функции, устранив какие бы то ни было окольные и рудиментарные пути её использования. Мы расширим возможности всех людей… И твои тоже. Поняв и уловив суть твоего феномена, мы сможем перенести его в автоматизированные системы искусственного интеллекта и тем самым существенно облегчить жизнь каждого человека!..

– Я что, непонятно выражаюсь? – повторил я, начиная выходить из себя, – я сказал – нет. И обсуждению мое решение не подлежит.

– А я считал вас серьезным человеком, – тут же взвился он, – вы не понимаете, на пути чего пытаетесь встать! В вашей голове расположилось сердце, предназначенное готовому, но пока еще, в силу вашего эгоцентризма, безжизненному телу новых, революционных технологий. Этот святой грааль – он беспрекословно принадлежит обществу. А не вам! Так уж вышло, что заключен он в вашем черепе… и потому не вам решать, отдать его на наше попечение или же хранить его в недоступном для всех месте, дабы… пф, использовать в каких-то своих пустяковых целях. Этот феномен вам не для баловства!..

– Закончили? А теперь сотрите мой номер. Выкиньте меня из головы и вычеркните меня из ваших грандиозных планов навсегда! – ожесточенно рявкнув в трубку, я оборвал связь. Через полминуты он снова начал мне звонить, но я не брал. Мое сердце захлебывалось в волнах накатывающего адреналина. Отстанут ли?

Но он больше не звонил. Я понемногу успокоился, но ощущение нависшего над головой дамоклова меча не покидало до самого обеда, пока телефон вновь не зазвонил, но на сей раз номер дипломатично высветился на экране.

– Да?

– Добрый день, – официальным тоном то ли поприветствовал, то ли констатировал весьма умозрительный факт голос из трубки, – прежде всего, я хочу от лица всей нашей организации Айсберг попросить прощения за недавно состоявшийся необдуманный разговор между Вами и одним из наших сотрудников.

– Ничего страшного, – процедил я, – главное, чтобы эта тема больше не поднималась.

– Ни в коем случае, – заверили меня, – несмотря на нашу нужду в данном биоматериале, мы, в первую очередь, берем в учет ваше решение…

– Я не согласен!

– И потому мы взяли на себя смелость предложить Вам альтернативный метод диагностики, который бы оставил удовлетворенными обе стороны нашего сотрудничества, – заявили мне и тут же выжидающе замолкли.

– И что за метод? – подозрительно, с долей скептицизма, уточнил я.

– Тест Роршаха.

– Вы это серьезно? – нервно хохотнул я. – Что вы этим тестом намерены вызнать? Степень моего апофенического бреда?

– Тем самым мы хотим выявить алгоритмы вашего визуального восприятия для последующего сопоставления с полученными ранее результатами томографических снимков в момент активности вашего…

– Ладно, хорошо, – поморщившись, согласился я, – но только на нейтральной территории. Как вы будете проводить этот тест, мне неважно. Но только не у вас.

– Договорились, – немного помолчав, ответили мне.

– Давайте в центре торговой площади… Впрочем, нет, – спохватился я. В слишком людном месте затеряться еще проще, чем в безлюдном. – Как насчет столовой в моем институте?

– Как пожелаете. Также мы готовы вручить вам денежную компенсацию за оказанное содействие…

– Необязательно, – отказался я, – просто я должен быть уверен, что после этого вы оставите меня в покое.

– Договорились, – повторил голос, – мы можем провести исследование сегодня?

– Да, – не раздумывая, согласился я. Мне хотелось как можно поскорее все это закончить, – через час жду вас на месте.

Уже натягивая куртку, я внезапно осознал, что лишен всяческой подстраховки. Разумеется, маловероятен шанс, что я иду в засаду, уж больно непритязательны были их условия. У меня разыгралась паранойя, это очевидно, но все же…об этом должен хоть кто-то знать. Тот, кому я мог бы довериться и кто, в то же время, не станет засыпать меня множеством преждевременных вопросов. На ум сразу же пришел мой лучший друг, от которого, кстати говоря, последнее время не было ни слуху ни духу. В прошлый раз я обещал ему перезвонить и подробнее рассказать о произошедшем со мной в парке. Но после того момента жизнь моя стала столь захватывающей и интересной, что всё остальное и привычное ушло на задний план. Странно, что он сам мне так и не позвонил…

Мои размышления прервал звонок. От друга.

– С твоей чувствительностью тебе надо идти сейчас вместо меня, – вместо приветствия, озадаченно проговорил я в трубку.

– И тебе привет, – прочавкал он в ответ. Опять что-то жевал, как и всегда. – Что ты имеешь в виду? Куда идти? Как вообще дела? А то давненько мы с тобой не говорили.

– Да, верно ты подметил, – виновато согласился я, – давай пересечемся сегодня вечером?

– Договорились. Так куда тебе надо идти сейчас?

– Я как раз хотел позвонить и рассказать. Точнее, попросить. Через час у меня сомнительная встреча, и есть риск, что я могу после нее пропасть…

– Ты связался с криминалом?! – ужаснулся друг.

– Что за чушь, – поморщился я, – в общем, если я тебе не позвоню ближе к вечеру, то набери мне сам. Но если не буду отвечать, звони в полицию и скажи, что меня похитила организация Айсберг для насильственных экспериментов. Я думаю, власти должны про нее знать…

– Что за Айсберг? Ты в своем уме – идти на встречу с теми, кто хочет сделать с тобой нечто плохое?! Какие еще эксперименты? О чем идет речь? Почему ты должен к ним идти??

– Долго объяснять, расскажу при встрече. Поверь мне, ничего подобного не произойдет, просто я пессимист по жизни, ты же знаешь… В общем, до связи, пока, – я спрятал телефон в карман и с этого момента чувствовал себя уже надежнее.

* * *

В этот раз, шествуя по затопленным в весенних лужах тропинкам, я смотрел на мир вокруг другими глазами. Звуковые волны, словно огромные и невидимые, развевающиеся паруса, сглаживались, если их столкновение со мной казалось неизбежным. Особенно, если я начинал о чем-то задумываться, а все вокруг только отвлекало. Я переставал слышать даже самого себя. Исчезало хлюпанье ботинок в лужах. Джинсы между ног переставали шоркать. С точки зрения мира звуков, я становился пустым местом.

Однако стоило мне только начать вслушиваться в чужие разговоры или морщиться от рева двигателей близко проносящихся машин, стоило только хоть кому-нибудь попасть под тень моего подозрения как объекту, чьи звуковые проявления жизнедеятельности имели потенциальное отношение ко мне, как барьер исчезал и все звуки во всей своей красе возобновлялись.

Надо ли говорить, что я, судя по всему, обзавелся индивидуальным, тотально подчиненным, в прямом смысле этого слова личным пространством.

Задержавшись возле кассы метрополитена, я случайно заметил, как тощий, будто больной чем-то страшным, вроде туберкулеза, мужчина прямо на глазах страшно бледнеет. Сначала я подумал, что это осложнения его болезни. Но, на всякий случай, взглянув иначе, я тут же оборвал нить этого откровенного и даже заразного для самого себя мародерства. Я уже хотел было попросить прощения, но передумал. Вряд ли ему станет легче.

Та часть моего мозга, что таилась за спиной моего внимания, то есть, подсознание, пыталось выпить дотла каждого, стоило мне только позабыть или не вспомнить про контроль. Мозг, лишенный надзирательства моего впечатлительного эго, не брезговал никем и ничем. Он не испытывал угрызений совести, ему не были знакомы справедливость, сострадание. Однако ему был известен уровень пустот моих основных и второстепенных резервуаров для энергии, которые он во что бы то ни стало пополнял.

Даже когда в этом не было неотложной надобности, он стягивал из окружающих ниточки чистейшего сырья и прял из них очень плотные клубки, которые впоследствии незаметно парили вокруг меня, словно планеты вокруг солнца.

Он совершенно никем не гнушался, гендерные различия не были способны его смутить. Из стройного он черпал так же, как и из кривого, из молодого – так же, как и из старого, у больного он изымал не меньше, чем у пышущего здоровьем атлета. Он черпал элементы питательного сырья даже, как уже выяснилось, из тел заразных.

Белки, жиры и углеводы, расщепленные до состояния неантигенных структур, наряду с макроэргическими молекулами, чей размер, чья простота и незамысловатость на фоне активной и сложной органики были нейтральны, чей характер не был способен вызвать аллергию и вообще какой-либо бунт иммунных подсистем, могли пойти в качестве топливного сырья почти куда угодно.

Это были примитивнейшие строительные блоки, на которых зиждилась как еда, так и чьи-то бегло отфильтрованные отходы. Из них был сконструирован как чей-то остроумный и изощренный мозг, так и замороженный фрагмент конечности парнокопытного.

Всякое существование, всякая информация о гене того или иного организма, равно как и программа на своевременное самоуничтожение клетки, прописанная языком пяти букв, а точнее, пятью основополагающими азотистыми основаниями – все было сопряжено взаимодействием этих простых аминокислотных блоков.

И они были везде. Не только в людях, но и в траве, деревьях, животных, в мусоре с пищевыми отходами и даже в дерьме. Исключительно из брезгливых побуждений я время от времени приостанавливал свои автономные, ни на миг не затихающие мини-ограбления, когда поиск ценных компонентов начинал распространяться на откровенно неаппетитные предметы и людей.

Но стоило мне только забыться или расслабиться, просто переключить внимание на что-то, как диссимиляция всего и вся возобновлялась. Возрождалась охота на альфу и омегу всего сущего, вновь вступало в силу налогообложение на всю материю в округе.

А все потому что она не выбирала, на кого ей работать, так как в силу своей безучастности и простоты ей это было в высшей степени неважно. И это вовсю использовал мой мозг.

Он наверняка считал себя самой достойной кандидатурой из всех, кто претендовал на бережное хранение и использование этой единой валюты органического мира. Белка, расфасовывающая свои заначки по дуплам покоренного пространства. Палка в колесе круговорота энергии.

Я приближался к институту. Взглянув на него с высоты полета своего дара, я убедился, что никаких засад, никаких подозрительно застывших фигур, а также ни одной машины с группой чего-то выжидающих людей в радиусе сто метров нигде не было.

Зайдя внутрь, я удовлетворенно отметил столпотворение. С беглой улыбкой я помахал рукой своим знакомым, а заодно извиняющимся жестом отмахнулся от приглашения одногруппников, жаждущих объяснений за мои прогулы. Телефон завибрировал в кармане, но вместо того, чтобы его взять, я сразу повернулся в сторону звонившего, что выдал себя характерным возмущением пространства.

Он стоял, по-дипломатичному распростерши руки, а его туловище обтягивал клетчатый, застегнутый на одну пуговицу пиджак. Не обращая внимания на его лучезарную, хоть и немного дергающуюся улыбку, я просканировал его насквозь на предмет угрозы моей жизни.

Но при нем не было ни оружия, ни намека на наручники, ни очертаний полузаполненного шприца, ни цилиндрического контура газового баллончика.

Ничего, кроме затопленного в соляной кислоте пюре, уже начинающего взбиваться ритмичными сокращениями желудка, и планшета, что покоился во внутреннем кармане его холеного костюма. Он был совершенно безобиден.

На его протянутой в приветствии ладони не топорщились отравленные иглы, а в штольне его отвисшего манжета рукава не угадывалось дуло скрытого от лишних взглядов пистолета.

– Приветствую, – он напоминающе дернул ладонью, и я, наконец, её пожал, – прошу Вас, давайте присядем. Присядем, кхм, прошу Вас…

Мы уселись за двухместный круглый столик. Он извлек из ворота свой планшет.

– Тест будет быстрым. Быстрым, кхм… Попрошу вас неотрывно наблюдать за фигурами на экране, неотрывно наблюдать, кхм…кхм! – разнервничался он, лицо задергалось сильнее. Я отвернулся в сторону, сделав вид, что засмотрелся на проходящих мимо студенток. На деле же еле подавил улыбку. Они что, издеваются, отправляя на дипломатическую миссию такого человека…

– Здесь требуется предельная концентрация, – быстро проговорил он, пододвинув ко мне планшет.

Усевшись поудобнее, я добросовестно уставился в экран, внимательно разглядывая фигуры. Что-то непонятное угадывалось в этих кляксах, нечто, что вот-вот было готово распознаться… но тут же мысль уходила в сторону, и в этом пятне уже мерещился совершенно иной образ.

– Я должен говорить, что вижу, да? – не отрываясь, уточнил я.

– Да, – встрепенувшись, словно от надвигающегося сна, подтвердил он.

Хмуря лоб, я пытался уличить единственно верный образ в этом бессмысленном мазке черной краски. Но мысли то и дело ускользали, и даже приглушенный гомон вокруг, казалось, просачивался в узкие щели сочленений моих пока еще небезупречных антиакустических доспехов. Подергивание ногой сидевшего напротив сотрудника Айсберга точно так же отвлекало. Вдобавок, обрамление дисплея раздражающе подмигивало, что так же медленно выводило из себя.

– А можно это как-нибудь выключить? – не вытерпев, обратился к нему я.

Непонимающе глянув на планшет, он вопросительно вскинул брови.

– Эта штука мигает, – я ткнул пальцем по краям экрана, – и тем самым отвлекает.

– А-а, боюсь, что нет, – сокрушенно ответил агент Айсберга, – по-видимому, у меня там завелся некий вирус…Завелся, что нет, кхм, по-видимому, кхм… Надо будет отдать его на техосмотр, отдать…кхм, некий… Надеюсь, вам это не сильно мешает?

– Не, все в порядке, – успокоил его я, – просто немного отвлекает. Но это терпимо.

Я вернулся к постижению осмысленной формы этой кляксы, но вспышки света так и приковывали внимание, во многом потому, что я пытался их не замечать. Мне показалось, что свет от них замельтешил еще сильнее… тошнотворнее!.. В груди стало жарко, голова пошла кругом, дыхание участилось…

– С вами в. в…Всё в порядке?! – участливо поинтересовался агент Айсберга.

– Не совсем, – ответил я, чувствуя накатывающий припадок, – мне нужно выйти.

– Ни в коем случае, посидите, и все пройдет. Садитесь, сейчас все пройдет, – он насильно усадил меня на стул обратно, – смотрите на свет, кхм… сейчас полегчает, смотрите.

Я бездумно уставился на яркую лампу, висевшую над нами, и он, словно маятником, начал вращать ладонью с растопыренными пальцами, перекрывая и открывая свет с наивысшей частотой, которую только мог себе позволить, отчего все снова замелькало в моих глазах. Я почувствовал новую вспышку жара в груди.

– Ах ты с…с…сссволо… – прохрипел я, догадавшись, но больше ничего вразумительного произнести не смог, меня начало трясти, и я рухнул под столик. Все, что мне оставалось делать, так это сквозь судороги наблюдать моих соучащихся, что быстро стекались на зрелище.

– Ему нужна скорая, – догадался кто-то из толпы. Тотчас руки некоторых дернулись к своим смартфонам, но сотрудника это нисколько не смутило, он точно так же извлек из своего кармана телефон и сбивчиво вызвал бригаду фельдшеров. Или ребят из Айсберга, в костюмах фельдшеров.

Вдруг я совершенно точно осознал, что бригада, вызванная им, прибудет сюда намного раньше тех муниципальных и неоперативных остолопов, которых вызвали мои знакомые. Я все мгновенно осознал и стал неистово сопротивляться своему приступу. Сквозь неконтролируемые конвульсии я попытался подать знак, я пытался прохрипеть что-то членораздельное так, чтобы хоть кто-то усомнился в непреднамеренности моего припадка.

Но все лишь мрачно покачивали головой, глядя на мои недвусмысленные ужимки. Никому не приходило в голову, что буквально у их носа разворачивается операция по захвату ценного экспоната, которого непременно закупорят в банке с формалином, если прямо сейчас же ничего не предпринять.

Никто даже и не удивился чрезвычайно быстро прибывшей бригаде, никто ни разу не возразил, когда, всех растолкав, они поспешно погрузили меня на свои носилки, а кто-то из товарищей даже оказал содействие, придержав мою брыкающуюся ногу. Один из фельдшеров напомнил мне лицом охранника на входе в Айсберг.

Постаравшись из последних сил хоть как-то обуздать свой пароксизм, я отчаянно стал сопротивляться моей транспортировке, но мое барахтанье было тут же усмирено фиксирующим ремнем. Никто из присутствующих не сомневался в том, что мне хотят помочь.

– Разо… кхм, разойдитесь, – распорядился ублюдок, провернувший план моего захвата, – ему нужна помощь.

Меня затащили в машину и повезли. Буквально на втором повороте я услышал пронесшийся мимо звук сирены другой бригады скорой помощи.

– Уф, еще бы немного, и не успели, – послышался облегченный баритон водителя, – пришлось бы объясняться.

– Да, – протянул сидящий рядом с ним, – оперативненько, однако. Надеюсь, не поднимут шумиху о нашем преждевременном прибытии.

– Исключено, – отрезал провокатор моего приступа, – наши вот-вот придут и все уладят, наши, кхм-кхм… придут, кхм, и все… Исключено. С внутренней стороны уладят. С внутренней. Главное, чтобы на публике не возникло недоразумений, главное. Но, кажется, все обошлось, кхм…

Меня продолжало трясти. Я прикладывал титанические усилия, чтобы противостоять тетаническим судорогам тела. Машину скорой то и дело точно так же потряхивало.

– Эй, – рявкнул дипломат, – ак…ак!.. Аккуратнее! Не картошку же везешь!

– Я аккуратно еду, – огрызнулся в ответ водитель, – это с трансмиссией что-то не в порядке. Не могли поновее машину напрокат взять?

– Эта из новых, – возразил дипломат, задумчиво разглядывая меня. Внезапно над его головой, в тон моей судороге, резко и со сдавленным скрежетом просела крыша.

– Быстро вколите ему диазепам… зепам! – взревел он напарникам, – надо купировать приступ, иначе он нам все тут разнесет!

Я ощутил холодное и грубое прикосновение к сгибу руки, и буря сейсмического волнения стала тихнуть и извиняющимся эхом растворяться, пока магнитуда моего телотрясения не упала до нуля. Мышцы обмякли, зрачки расфокусировались. Я рухнул во тьму, в загребущие объятия медикаметозной комы.