Глава 10

– Это я ее убил.

Эз прижал клочок ваты к тому месту на руке, откуда только что взяли кровь, и спокойно посмотрел на сидевшего перед ним детектива.

Илай и глазом не моргнул:

– Улики этого не подтверждают.

– Насколько мне известно, приказ о моем аресте никто не отменял.

Росс нацепил ватный шарик на шпатель и вертел его в руках, будто марионетку, вслушиваясь в разговор. Признавшись в том, кто он на самом деле, Эз согласился встретиться с Илаем. Росс подозревал, что старик вновь сбежит из города, но, когда он подъехал к полицейскому участку, Эз уже ждал его на ступеньках. Старый индеец позволил Илаю взять у него отпечатки пальцев. Взглянув на них, Росс сразу различил пресловутые арки, которые Илай показывал ему на отпечатках Серого Волка, сделанных в тюрьме. Когда Илай спросил, не согласится ли Эз сдать кровь на анализ ДНК, старик предложил сделать это прямо сейчас.

Но почему он решил взять на себя преступление семидесятилетней давности?

– Это я убил ее, – повторил Эз. – Явился к девочке, которая считала себя особой королевской крови, и сообщил, что она вовсе не принцесса. Не важно, что веревку вокруг ее шеи затянул не я. Не важно, что в ту ночь меня там не было. Если бы я не открыл ей, что она моя дочь, она продолжала бы жить.

– Рассказывая ей правду, вы должны были понимать, что это может разрушить весь ее мир, – заметил Илай.

– Тогда я не думал о выборе, который ей придется сделать. Мне просто хотелось ее увидеть. Узнать, какая она. Кроме нее, у меня в этом мире никого не было. В результате я потерял ее.

– Спенсеру Пайку вы тоже открыли правду?

– Нет.

– Возможно, ему все рассказала Лия?

– Нет, она слишком его боялась, – покачал головой Эз. – За неделю до смерти он запер ее в спальне. Она несколько раз пыталась покончить с собой, и он заявил, что за ней необходим постоянный присмотр. Признаться такому типу, как Пайк, что в твоих жилах течет кровь джипси, было равносильно самоубийству.

– Но почему вы не забрали ее из дома Пайка? – сердито спросил Росс. – Вы могли спасти ее.

Он понимал, что, если бы все сложилось иначе, если бы Серый Волк увез дочь в Канаду и она родила там ребенка, им с Лией не довелось бы узнать друг друга.

Сейчас она была бы глубокой старухой. Единственная причина, по которой они встретились, – ее ранняя трагическая кончина.

– Ее муж избил меня и вышвырнул из дома. На следующий день я узнал о ее смерти. Спенсер Пайк уже рассказал копам, что я убийца его жены. Думаю, такая долгая жизнь послана мне в наказание. Я встретился со своей дочерью, тут же ее потерял и провел все эти годы в одиночестве.

Росс невольно вздрогнул, различив в голосе Эза отголоски той боли, что терзала его душу.

Илай покачал головой:

– Когда вы приехали сюда, Эз, я был мальчишкой. Как вы решились вернуться в Комтусук, зная, что здесь вас могут арестовать за преступление, которого вы не совершали?

– Я вернулся, потому что дал обещание той, кого любил. – Эз швырнул в урну ватный шарик и выпрямил руку. – Поступить иначе я не мог.

Выяснилось, что проникнуть в дом престарелых не составляет труда, в особенности человеку того же возраста, что и большинство подопечных. Он скользил по холлу бесшумно, как призрак – недолго ждать, когда пробьет его час и он станет безмолвной тенью, – и, прищурившись, читал имена, написанные на дверных табличках.

Спенсер Пайк лежал на кровати, скрючившись, лицо его было белым, как брюхо кита, в вену вставлена игла капельницы. Нажав кнопку вызова медсестры, он с усилием выдохнул:

– Мне нужен укол морфия!

– Простите, мистер Пайк, но это невозможно, – донесся дребезжащий ответ по голосовой связи. – Сегодня вы уже получили свою дозу.

Пайк, застонав от боли, двинул по кнопке кулаком. Он лежал на боку, лицо его искажала судорога, дыхание было тяжелым и прерывистым. Почувствовав, что в комнате кто-то есть, Пайк не сразу смог сфокусировать взгляд на лице вошедшего. Когда ему наконец удалось сделать это, в глазах его ничего не отразилось. Он не узнал посетителя.

– Кто вы? – процедил Спенсер.

Ответить на этот вопрос было не так просто. Тот, кто стоял у кровати Пайка, сменил за свою жизнь несколько имен: Джон Делакур, Серый Волк, Эз Томпсон. Его называли индейцем, джипси, убийцей, духовным вождем. Лишь самая его желанная, самая дорогая ипостась оставалась никому не известной. Кроме него самого, никто в этом мире не знал, что он муж Лили и отец Лии.

Возможно, Спенсер Пайк был одурманен лекарствами, возможно, его сознание затуманила болезнь. Возможно, взглянув в глаза Эза, он принял сверкавшую в них решимость за сочувствие. Так или иначе, протянутая рука Пайка преодолела расстояние в шесть дюймов – ничто в сравнении с пропастью, зиявшей между ними, – и вцепилась в руку Эза.

– Прошу тебя, помоги мне, – взмолился Пайк.

Эза внезапно прожгла мысль о том, что их с Пайком объединяет одно важное обстоятельство. Они оба умрут в одиночестве, и их печаль исчезнет вместе с ними. Он взглянул на лежавший перед ним полутруп, некогда разрушивший столько жизней.

– Помоги мне умереть, – стонал Пайк.

Это было бы нетрудно. Просто взять подушку и на минуту прижать к его лицу. Или зажать рукой морщинистый тонкогубый рот. Никто никогда не узнал бы, что Эз совершил акт библейского возмездия: жизнь за жизнь.

Но именно этого и хотел Пайк.

Эз ощутил, как тиски, сжимавшие его сердце, ослабли.

– Нет, – проронил он и, более не удостоив Пайка взглядом, вышел из комнаты.

Управлению полиции Комтусука пришлось пригласить из соседних городов еще шестерых полицейских, в задачу которых входило не допускать журналистов к месту проведения эксгумации. У открытых могил стояли Уэсли Снип, Илай, Эз, Росс и несколько избранных представителей племени абенаки. Из могильных ям шел густой тяжелый запах.

«Так будет и со мной», – подумал Росс за мгновение до того, как Эз пробормотал эти слова вслух.

Старый индеец протянул над гробом дрожащую руку.

– Куда вы их отнесете? – спросил Росс.

– В священное место на вершине горы. Абенаки всегда хоронят своих умерших лицом на восток. Так, чтобы они могли видеть восход солнца.

Росс судорожно сглотнул, пытаясь избавиться от кома в горле:

– Вы… вы покажете мне это место?

– Не могу. Ты не абенаки.

Росс знал, что ответ будет именно таким. Но это не помогло ему удержаться от слез. Он кивнул и потупил глаза, делая вид, что разглядывает носы своих ботинок. Внезапно он ощутил, что в руку ему что-то вложили. Конверт.

Внутри оказалась пожелтевшая от времени вырезка из газеты «Берлингтон фри пресс». Некролог Сесилии Бомонт-Пайк. Сверху – небольшая фотография, на которой Лия едва заметно улыбалась. Так улыбаются из вежливости, услышав не слишком забавную шутку.

– Возьми это себе, – сказал Эз.

– Но я не могу…

– Она была бы этому рада, – произнес старый индеец. – Она рассказывала мне, что видела тебя во сне.

– То есть… как это?

– Ей приснился мужчина, похожий на тебя. Он ловко управлялся со всякими диковинными устройствами, которых она в жизни не видела. Да, ты приходил к ней во сне. – Эз пожал плечами. – В этом нет ничего удивительного. Люди, разминувшиеся во времени, порой являются друг другу.

– Вы готовы? – тихо спросил Илай, и старый индеец кивнул.

С помощью ломов Уэсли Снип и Илай открыли крышку большего из двух гробов. Росс на мгновение зажмурился, двое из абенаки подались назад. Илай заглянул в сосновый ящик, где на темном прахе покоился пазл из пожелтевших, раскрошившихся от времени костей. Лишь правая рука оставалась нетронутой, сохранились все кости от плечевого сустава до кисти, лежавшей на том месте, где прежде было сердце.

Илай стоял, сжав кулаки так крепко, что ногти впились в ладонь. Детство его, казалось, ожило, когда Эз заговорил на языке, который когда-то вошел в состав крови и тек у него в жилах. Кчаи фанем та вдоза… Мать и дочь… Кчи Ниваскв... Великий дух… Носака ниа… Иди за мной… Илай не знал, где сейчас Сесилия Пайк и ее дитя. Но он надеялся, что они стали свидетельницами ритуала, который происходит у их могил.

– Олегвази, – произнес Эз. – Покойтесь с миром. – Повернувшись к остальным, он сказал: – Покинув эти места, я жил среди людей племени оджибве. При рождении ребенка они проводят особый обряд. – Он достал щепотку табака из холщового кисета, высыпал на могильную плиту и поджег. – Это делается для того, чтобы Мировой дух признал нового человека и взял его к себе, когда тот оставит сей мир. Сегодня я хочу дать имя своей внучке.

Эз обвел собравшихся взглядом, словно давая им возможность возразить, сказать, что ребенок, умерший семьдесят лет назад, не нуждается в имени. Но все молчали.

– Лили! – позвал он, повернувшись лицом на восток.

Илай почувствовал, как в его горле рождается отклик, и повторил:

– Лили!

Эз повернулся к северу:

– Лили!

Старый индеец еще дважды произнес имя своей внучки, глядя на запад, потом на восток. Когда Эз снова посмотрел на Илая, пошел снег. Коснувшись своей головы, Илай снял несколько лепестков розы, застрявших в волосах.

– Пора, – изрек Эз. – Открывайте гроб.

Небо внезапно потемнело, стало багровым, словно проступивший под кожей синяк. Росс Уэйкман застыл как вкопанный, явно ожидая, что в воздухе вот-вот возникнет материализовавшийся призрак. Честно говоря, Илай разделял эти ожидания.

Когда Уэсли открыл ломом маленький гробик, точнее, сгнивший деревянный ящик для яблок, тот развалился на куски. Содержимое – кучка темных изогнутых костей – вывалилось на землю. Все подавленно молчали. Но даже Илай, не привыкший к подобным зрелищам, заметил нехватку весьма важной части – черепа.

– Э-э-э… Уэсли? – вопросительно взглянул он на старого доктора.

Уэсли Снип, крякнув, опустился на колени, надел перчатки и принялся перебирать лежавшие перед ним останки.

– Здесь ребра и позвонки, – сообщил он. – Но для новорожденного младенца они слишком крупные. По-моему, они вообще принадлежат не человеку.

– Черт подери, тогда чьи же они? – выдохнул Илай.

– Скорее всего, бараньи, – пожал плечами Уэсли. – Бренные останки барана, из туши которого нарезали отбивных.

В этот момент Илай четко осознал, что раз и навсегда избавился от пристрастия к мясу. Он опустился на колени рядом с гробом, и Эз последовал его примеру. Они наблюдали, как небо раскололось, обрушив на землю сплошной ливень из лепестков роз. Белая вуаль легла на разверстые могилы, стыдливо укрыла бренный прах. Неистовый ветер, подхватив лепестки, взметнул их вихрем, и, вновь опустившись на землю, они сложились в инициалы: «Р. У.».

Во сне Руби одолевали дурные предчувствия. Они метались у нее в груди, подобно разъяренному льву, и рвали ее сердце когтями. Очнувшись, она попыталась сесть, но лев прижал ее к матрасу своими когтистыми лапами, навалился всей тяжестью, мешая дышать.

Кто-то плакал. Люси?

Нет, это плакал грудной младенец. Жалобное хныканье проникало в ярко светившуюся щель под дверью. В коридоре горел свет. Руби наконец удалось сесть. Но тут лев, поселившийся в ее груди, нанес сокрушительный удар лапой.

Прижав руки к сердцу, она повалилась на пол. В момент предельной ясности, которую иногда порождает сильнейшая боль, Руби внезапно поняла, что это был за ребенок. А еще ей стало ясно, что во сне она разговаривала с Сесилией Пайк.

Росс проехал уже несколько кругов. Осознав, что обманывать себя больше не имеет смысла, он затормозил у обочины, вышел из машины, улегся на капот и уставился в небо, ладонью прикрыв глаза от солнца.

– «Р. У.», – произнес он вслух и расплылся в улыбке. – «Р. У.».

Он видел это, видел ясно как день: из лепестков роз сложились его инициалы. Заметили ли это другие, не имело никакого значения. Росс ощущал, как солнечные лучи прикасаются к его лицу. В ослепительной небесной голубизне проплывали облака, принимающие самые неожиданные формы – длинношеих жирафов, чайных чашек, дикобразов. Человек, не лишенный фантазии, глядя на эти облака, мог увидеть все, что душе угодно. Росс немного подвинулся, освобождая место на капоте. Теперь рядом с ним мог лечь кто-то еще.

– Что значит – «останки ребенка отсутствовали»? – спросила Шелби, сидя рядом с Россом на крыльце своего дома. – Существует свидетельство о смерти девочки. Я сама его читала.

Итан, только что выполнивший на своей доске очередной пируэт, помахал им рукой:

– Ма! Ты видела?

– Это было впечатляюще! – откликнулась Шелби и несколько раз хлопнула в ладоши. – Тело мертворожденного ребенка должен был осмотреть судмедэксперт, – заметила она, снова повернувшись к брату.

– Похоже, он этого не сделал, – пожал плечами Росс. – Кто знает, что там произошло в действительности? Илай просмотрел кучу протоколов, свидетельских показаний и документов, но он может лишь строить предположения. Это все равно что собирать головоломку, зная, что половина деталей отсутствует.

– Илай, судя по всему, хороший профессионал, – вполголоса произнесла Шелби.

– Илай? – Росс пробуравил сестру въедливым взглядом. – Насколько я понимаю, тебя больше интересует не само убийство, а детектив, который занимается его расследованием.

Шелби молча встала и спустилась с крыльца. Итан, в очередной раз скатившись с настила, промчался мимо, едва не задев ее.

– Я просто хотела сказать, что у него большой опыт по части детективных расследований.

– Кто бы в этом сомневался, – хмыкнул Росс.

Шелби метнула в него сердитый взгляд:

– Впрочем, мы сейчас говорим о другом. Так вот, если останков ребенка не оказалось в могиле, это может означать, что он похоронен в другом месте… или что его вообще не хоронили. В любом случае идея с бараньими костями вряд ли принадлежит профессору. Он, несомненно, понимал: если полиция потребует извлечь тело младенца из земли, то он, Пайк, мягко говоря, окажется в неловком положении. Маловероятно, что ему пришла в голову идея подкинуть ребенка на церковное крыльцо, и…

– А зачем подкидывать мертвого ребенка на церковное крыльцо? – перебил Росс.

– А кто тебе сказал, что ребенок был мертв? – возразила Шелби.

– Спенсер Пайк, – ответил Росс и растерянно заморгал. – Черт возьми…

– Вот то-то и оно.

– Если этот старый хрыч солгал… и ребенок был жив… может быть, кто-то попытался его спасти. Этот кто-то и похоронил бараньи кости в ящике для яблок… рассчитывая таким образом одурачить Пайка!

– Да уж, ему-то живой ребенок был совершенно не нужен, – добавила Шелби. – Тогда, может быть, Сесилия Пайк вернулась в этот мир, чтобы найти своего ребенка?

Итан промчался мимо, глаза его сияли. На ходу он сделал полный оборот, потом еще один, зашел на третий, но потерял равновесие и упал. Ничуть не огорченный своим падением, он расхохотался, сотрясаясь от смеха всем своим худеньким телом, – как умеют смеяться только дети.

– Не сомневаюсь, на ее месте ты тоже вернулась бы, – заметил Росс.

– Нет, – покачала головой Шелби. – Я никогда не покинула бы своего ребенка.

Спенсер Пайк сидел в садовой беседке, откинувшись на спинку кресла-каталки, на коленях у него лежал плед. Не слишком подходящая обстановка для такого паршивого сукина сына, вздохнул про себя Илай. Он предпочел бы увидеть Пайка в адском пламени, в котле с кипящим дегтем, на худой конец – в средневековой камере пыток. Но этот гад ухитрился совершить убийство и выйти сухим из воды.

Илай оперся на перила беседки, пытаясь подавить приступ ярости. Ему надо добиться от Пайка признания, а для этого требуется хладнокровие.

– Представьте себе человека, который пошел принять душ, а вместо этого ему сделали вазэктомию, – произнес он ровным голосом. – Что, по-вашему, он должен ощущать?

– Иногда подобная мера бывает необходима, – процедил Пайк.

– Сомневаюсь, что кто-либо из жертв вашей программы по стерилизации согласился бы с вами, – покачал головой Илай.

– Гитлер скомпрометировал евгенику, и в результате безмозглые либералы ополчились на нас как на врагов человечества. Но все, чего мы хотели, – сделать мир лучше, избавив людей от гнета дурной наследственности.

– То есть лишить возможности иметь потомство всех тех, кто беден или просто не похож на вас. Очень гуманно, ничего не скажешь.

– Да, гуманно. Негуманно плодить детей, вынужденных жить в нищете. Детей, которые с малолетства видят вокруг себя грязь и разврат. Мы спасали тех, кого еще можно было спасти. И пытались оградить общество от тех, кого уже невозможно исправить.

– А вам не приходило в голову дать этим людям еще один шанс изменить свою жизнь?

– Этот шанс у них был. Но они ничего не меняли. Совершали все те же ошибки.

– А вы? – вскинулся Илай – Вы никогда не совершали ошибок?

Пайк прищурился:

– Вы хотите сказать, что все эти давние дела имеют какое-то отношение к застройке моего земельного участка?

– Кстати, о застройке. Она откладывается на неопределенное время, – сообщил Илай и вручил Пайку копию постановления окружного суда.

– Но это смешно! – пробормотал Пайк. – На моей земле нет и не было никаких индейских захоронений.

– Захоронения там есть, и вам это известно лучше, чем кому-либо другому. – Илай придвинулся к Пайку вплотную. – Скажите мне, Спенсер, она пыталась вырваться? Умоляла вас пощадить ее, когда вы затягивали петлю вокруг ее шеи?

– Зачем мне было убивать свою жену? – пожал плечами Пайк.

– В ее жилах текла кровь абенаки. Почетному члену Вермонтского евгенического общества не пристало иметь такую супругу, правда?

Илай в упор смотрел на Пайка. Лицо старика исказилось, он был потрясен.

– В прошлый раз вы говорили то же самое, – процедил он.

– Потому что это правда.

Пайк затряс головой, словно не желая, чтобы слова Илая застряли у него в сознании.

– Все это бред… – пробормотал он. – Сисси ничуть не походила на индианку… у нее были светлые волосы… и кожа белая, как молоко.

– И все же ее отцом был вовсе не Гарри Бомонт, а индеец абенаки по имени Серый Волк.

– Он был ее отцом?..

– Да, именно так. Она оказалась не такой женщиной, какая была нужна вам. И вы решили проблему, по своему обыкновению, кардинально. Вы привыкли избавляться от того, что считали ненужным и лишним. И от своей жены вы тоже избавились. – Илай навис над креслом, в котором сидел старик. – Лгать уже нет смысла, Спенсер. Признайтесь в том, что вы ее убили.

Пайк закрыл глаза и погрузился в молчание, такое долгое, что Илай решил – старика хватил удар.

– Я думал, что она завела с ним шашни, – едва слышно прошептал Пайк. – Думал, что ребенок от него.

– Что вы сделали с ребенком?

Судя по всему, язык отказывался повиноваться Пайку – он долго шевелил губами, прежде чем сумел выдохнуть:

– Я убил ребенка. Задушил. Спрятал труп в леднике и сказал Сисси, что ребенок умер. Я думал, может, мы сумеем начать все сначала. Но Сисси я не убивал, клянусь! Я ее любил. Любил!

«Откуда же в ящике для яблок взялись бараньи кости?» – недоумевал Илай.

– Что вы сделали с телом ребенка?

– Похоронил, – выдохнул Пайк. – На следующее утро, когда я нашел Сисси… Я закопал ящик, прежде чем звонить в полицию. Иначе было нельзя. – Старик вцепился в рукав Илая. – Я поступил так, потому что любил ее. Я хотел…

– Получить еще один шанс, – подсказал Илай дрогнувшим от ненависти голосом. – Но этого шанса вам не выпало.

Слушая кардиолога, Мередит изо всех сил пыталась не расплакаться. Они стояли у постели, на которой лежала Руби, опутанная проводками и трубками.

– Не могу сказать, что она вне опасности, – произнес доктор. – Нарушение мозгового кровообращения, ишемическая болезнь сердца… все это привело к инфаркту миокарда, который сопровождается расстройством сознания. В течение ближайших дней мы будем пристально наблюдать за ее состоянием.

Мередит пробормотала что-то невразумительное – просьбу? благодарность? – и опустилась на стул у кровати. В коридоре у палаты интенсивной терапии какая-то сердобольная медсестра развлекала Люси, вместе с ней рисуя маркером рожицы на надутых резиновых перчатках. Мередит уткнулась лбом в синтетическое одеяло и тихонько погладила руку Руби.

– Не покидай меня, – почти беззвучно взмолилась она.

Внезапно сухая сморщенная рука шевельнулась под ее пальцами. Выпрямившись, Мередит увидела, что глаза бабушки широко открыты.

– Ко дню званого обеда я буду совершенно здорова, – произнесла Руби с акцентом, свойственным выходцам из Французской Канады.

«О каком званом обеде идет речь? – недоумевала Мередит. – Ах да, доктор сказал, что у бабушки расстройство сознания».

– Прошу тебя, позаботься о ребенке.

«Она думает о Люси», – решила Мередит.

– Люси надеется, что ты скоро поправишься, – сказала она.

Но Руби, казалось, не слышала ее.

– Хорошо, – пробормотала она, и морщинистые веки опустились вновь. – Обещаю, миз Пайк, я о нем позабочусь.

Шелби распахнула дверь и просияла, увидев на пороге Илая.

– Рада тебя видеть, – сказала она, пропуская его в дом.

– Взаимно.

– Вчера мы замечательно провели время, – улыбнулась Шелби.

Их первое свидание завершилось в машине Илая. Шелби вспомнила, как он, касаясь ее уха губами, попросил разрешения поцеловать ее. Если он этого не сделает, Ватсон задаст ему трепку, сказал он, и Шелби ничего не оставалось, как дать согласие. Было так приятно чувствовать себя в мужских объятиях; Шелби уже забыла, какое это упоительное ощущение.

– Должен признаться, я приехал с определенной целью, – сообщил Илай.

– И с какой же?

– Я подумал, что, если ты терпеть не можешь первые свидания, вторые тебе тоже не по нраву. И решил: может, нам стоит перескочить через несколько свиданий и…

– Без лишних проволочек отметить серебряную свадьбу, – подсказала Шелби.

– Не имею ничего против этого, – усмехнулся Илай, и Шелби почувствовала, что в этой шутке есть немалая доля правды.

Она представила себе, как они сидят рядом, научившись за долгие годы понимать друг друга без слов… Как это, наверное, замечательно – никогда не чувствовать себя одинокой! Как это замечательно – спать вдвоем на кровати, слишком широкой для нее одной… Она глубоко вдохнула, и ей показалось, что воздух пропитан их взаимным притяжением.

– Может, выпьешь чего-нибудь прохладительного? – предложила Шелби.

– С удовольствием, – кивнул Илай. – Скажи, а Росс дома?

Шелби невольно изменилась в лице:

– О, так ты приехал к нему?

Неловкий момент был прерван шумным вторжением Ватсона, который вихрем ворвался в открытую дверь.

– Я же велел тебе сидеть в машине, – проворчал Илай, пытаясь поймать пса за ошейник.

– Ничего не имею против еще одного гостя, – сказала Шелби, наблюдая, как бладхаунд деловито обнюхивает мебель в ее гостиной.

Ватсон повернулся к ней и завилял хвостом с таким воодушевлением, что сбросил с кофейного столика несколько книг, телевизионный пульт и вазочку с леденцами. Илай метнулся вперед, чтобы восстановить порядок:

– Прости…

– Ерунда…

– Этот чертов пес иногда сводит меня с ума…

– Поверь мне, по сравнению с девятилетним мальчишкой он сущий ангел.

Шелби подняла хрустальную вазочку и проверила, нет ли на ней трещин. Илай положил на место пульт и книги. Среди них был иллюстрированный путеводитель по штату Вермонт, прочие оказались памятными альбомами. Илай пролистал один из них, с наклеенными газетными вырезками.

– Это ты собирала? – спросил он.

Шелби порозовела от смущения, когда Илай открыл ее любимую статью, которую она время от времени перечитывала. Речь в ней шла о шестилетнем мальчике из Флориды. Во время купания на него напала акула. Она откусила ребенку ногу, но ее, к счастью, удалось пришить. Однако от потери крови мальчик впал в глубокую кому и пролежал без сознания несколько недель. Врачи полагали, что мозг его погиб, однако ребенок внезапно очнулся как ни в чем не бывало.

Еще одна статья рассказывала о двухлетнем малыше, который жил в Канаде. Ускользнув из дому, он ухитрился уснуть под слоем снега толщиной шесть футов.

– Я помню этот случай, – сказал Илай. – Ребенка сочли мертвым, но все же отвезли в больницу…

– И там врачи отогрели его, он оттаял и ожил, – подхватила Шелби, забирая альбом. – Я понимаю, это глупо. И все же истории о том, как смерть удается победить, меня поддерживают… Может быть, думаю я, в один прекрасный день кто-нибудь вырежет из газеты статью об Итане… по той же самой причине.

Неожиданно по ступенькам, громко топая, сбежал Росс. Судя по влажным волосам, он только что вышел из душа.

– Я услышал ваш голос, – сказал он Илаю, и Ватсон немедленно пожелал поздороваться с ним, положив ему лапы на плечи. – Ну что, вы были у Пайка?

Илай ответил не сразу. Мысли его все еще были поглощены историей канадского малыша.

– Насколько я помню, ребенка спас доктор из Университета Макгилла, – сказал он. – Это в Монреале, от нас рукой подать. Наверняка та семья живет неподалеку. Я вот думаю, не прокатиться ли мне в Канаду. Шелби, поедешь со мной?

Она кивнула, на минуту позабыв обо всем – и об Итане, и о своей работе. То, как отнесется к ее отъезду Росс, волновало ее еще меньше. Даже мысль о том, что ей придется провести ночь с мужчиной, которого она едва знала, ничуть ее не беспокоила. Она не спросила, почему случай с канадским малышом вызвал у Илая столь сильный интерес. Шелби твердо знала: если тебе выпадает шанс встретить чудо, лишние раздумья ни к чему.

Берлингтон, штат Вермонт. – Доктор Томас Смелли, президент Вермонтского университета, сообщил, что в ближайшее время Биологическая библиотека имени Гарри Бомонта и Музей антропологической истории имени Спенсера Пайка будут переименованы. «Вермонтский университет стремится довести до сведения общественности, что идеи, высказываемые этими учеными в эпоху широкого увлечения евгеникой, выражают лишь их собственную точку зрению, но отнюдь не точку зрения университета», – говорится в письменном заявлении Смелли. Выбор новых названий для этих учреждений будет осуществляться под контролем Комитета выпускников.

«Берлингтон фри пресс»

Когда Илай был маленьким, он думал, что границы между странами – это линии, проведенные на земле, в точности так же как на карте.

– Когда мы с мамой впервые поехали в Канаду, я попросил ее притормозить на границе, чтобы я мог увидеть линию, – сказал он, повернувшись к Шелби.

– Представляю, как ты был разочарован.

– Ничуть, – усмехнулся Илай. – Мама достала из бардачка кусок мела и начертила на асфальте линию. Сказала, что прежнюю наверняка стерли машины своими колесами.

– И ты ей поверил?

– Мне кажется, люди всегда верят в то, во что хотят верить, разве нет? – заметил он, скосив на нее взгляд.

– Очень романтичная точка зрения. Мне почему-то казалось, что все копы – законченные циники.

– Какое заблуждение! Как мы можем быть циниками, если жизнь каждый день преподносит нам сюрпризы.

Эдди затормозил у придорожного мотеля. Если верить карте, Монреаль был совсем близко. «Avec HBO» – обещал рекламный щит.

До Канады они добрались в рекордно короткое время. Тем не менее было уже восемь часов вечера, а это означало, что с доктором Холессандро Илай сможет встретиться только завтра.

– Боюсь, обстановка здесь скромнее, чем в отеле «Риц», – сказал Илай, указывая на мотель. – Но в «Риц» с собакой не пустят.

– Я так полагаю, ты обращаешься к Ватсону, – усмехнулась Шелби. – Насчет меня можешь не волноваться. Я могла бы выспаться и в машине.

Представив себе, как они с Шелби спят на сиденьях его джипа, прижавшись друг другу, Илай ощутил острый приступ возбуждения. Он вылез из машины, подтянул джинсы и направился к дверям мотеля. Шелби следовала за ним. Юнец с зеленым ирокезом, сидевший за стойкой, играл сам с собой в скребл. Шелби тронула Илая за рукав:

– Ты говоришь по-французски?

– Говорю – это сильно сказано. Но надеюсь, чтобы объяснить, что нам нужно, моего словарного запаса хватит. – Он подошел к стойке и поздоровался с клерком: – Bonjour. Здравствуйте.

– Bonjour, – ответил парень, метнув в гостей любопытный взгляд. Заметив, что они без багажа, он понимающе ухмыльнулся. – Vous desirez une chambre?

Шелби уже сделала шаг вперед и открыла рот, но Илай опередил ее.

– Я обо всем договорюсь. Oui, deux chamber, s’il vous plaît, – обратился он к парню.

Тот перевел удивленный взгляд с Илая на Шелби:

– Deux? Vous-êtes sûr?

– Oui, – кивнул Илай. – Да.

Парень поднял бровь:

– Et Madame? Elle est sûre aussi?

– Bon, d’accord. Avez-vous des chambres ou non?

– Oui, oui… ne vous fachez pas. D’abord, j’ai besoin d’une carte de crédit.

Илай вытащил из кармана MasterCard и положил на стойку.

– Voilà les cléfs pour les chambres quarante et quarante-deux.

– Merci. Спасибо.

– Ou, préférez-vous plus de distance entre les chambres? Deux étages différents peut-être?

– Non, ça va comme ça.

Илай взял Шелби под локоть и потащил к дверям.

– Bonne nuit, alors… – пожелал им спокойной ночи клерк и, не сдержавшись, прыснул со смеху.

Оказавшись на улице, Илай направился к машине. Его член, затвердевший еще до того, как они вошли в мотель, теперь мог бы заменить отбойный молоток.

– Илай! – окликнула Шелби.

– Я хочу забрать собаку. Нельзя оставлять пса в машине надолго…

– Илай! – Шелби остановилась, уперев руки в бедра. – Выслушай меня, черт возьми!

Он медленно, нехотя повернулся.

– Илай, я спросила, говоришь ли ты по-французски, потому что сама я говорю по-французски свободно. Хотела сказать, что объясняться с клерком буду я. Но вы с этим парнем прекрасно обошлись без моей помощи. «Может, вы желаете, чтобы комнаты были расположены подальше друг от друга? – перевела она, скопировав насмешливую мину клерка. – Возможно, предпочитаете комнаты на разных этажах?»

Покраснев от смущения, Илай выругался про себя.

– Шелби, это вовсе не то, о чем ты подумала…

– Откуда ты знаешь, о чем я подумала? – перебила Шелби и добавила, понизив голос: – Честно говоря, я подумала, что этот мальчишка прав. Ты вполне мог бы взять одну комнату.

Шелби сделал несколько шагов вперед, приблизившись к Шелби почти вплотную.

– Нет, не мог бы, – проронил он.

Свет, сиявший в ее глазах, погас, и он догадался, что она неправильно поняла его. Увы, он управлялся со словами далеко не так ловко, как она сама. Честно признаться, он не слишком ловко управлялся со своей жизнью…

– Знаешь, иногда бывает так: читаешь интересную книгу – и нарочно откладываешь ее в сторону. Или смотришь классное кино – и вдруг нажимаешь кнопку «стоп». И все это только для того, чтобы продлить удовольствие… – пробормотал Илай. – Больше всего на свете я мечтаю о том, чтобы быть с тобой. Но не хочу, чтобы это произошло… как-то головокружительно быстро. То, что я сейчас чувствую… что мы оба чувствуем… это само по себе прекрасно и очень глубоко. И этот момент… он никогда больше не повторится. Если мы с тобой будем форсировать кульминацию, это может привести к фрустрации. – Он коснулся губами ее лба. – Иногда нужно заставить себя идти медленно.

– Форсировать? Фрустрация? – усмехнулась Шелби.

– Не только ты любишь читать толковые словари, – подмигнул Илай.

Он обвел глазами улицу, и внезапно трещины в асфальте, тени от деревьев и штакетник превратились в границу города, в который им еще предстояло войти.

В больнице было слишком чисто и слишком тихо. Воздух здесь насквозь был пропитан фальшивой бодростью. Может, именно поэтому кафельные плитки так сверкали. Люси подкралась к кровати тихо как мышь – и не только потому, что мама и прабабушка спали. На одеяле и простынях пристроилось множество других людей – Люси прекрасно видела их, а все остальные, похоже, нет.

Ей не хотелось к ним прикасаться. Ей было неприятно, что их руки и ноги проходят сквозь нее, пронзая внутренности холодом. Ей не нравилось, как они на нее смотрят. Похоже, они завидовали, что Люси видят все, а их – только она одна. Люси осторожно вскарабкалась на кровать, свернулась в комочек и уставилась в лицо спящей прабабушки.

Мама сказала, что у бабушки Руби разбилось сердце. Люси вспомнила, как однажды уронила на пол вазу. Они с мамой склеили куски, но всякий раз, глядя на вазу, Люси понимала: она уже не такая, как прежде.

Лежавшая рядом с Люси девочка с длинными черными косичками, в смешном полосатом фартуке, коснулась ее пальцем. Люси почувствовала, как волосы у нее на затылке встали дыбом. Девочка была большая, лет шестнадцати, вид у нее был болезненный, щеки бледные до голубизны.

– Ma poule, – прошептала она.

Внезапно бабушка Руби открыла глаза.

– Ты здесь, – выдохнула она, протягивая руку к Люси.

– Меня привела мама.

Услышав это, Руби удивленно огляделась по сторонам:

– Мама? Она тоже здесь?

Но прежде чем Люси успела ответить, прабабушка коснулась ее щеки.

– Симона, – сказала она. – Как хорошо, что ты вернулась.

– Я не Симона, – попыталась возразить Люси, но бабушка Руби уже не слушала ее.

Девочка с черными косичками, повернувшись, столкнула Люси с кровати.

Александр Пру 3 января 2002 года проснулся раньше своей мамы Женевьевы. Он открыл заднюю дверь, до ручки которой впервые сумел дотянуться всего неделю назад, и вышел на крыльцо в своей пижаме с Человеком-пауком на груди. Шел белый пушистый снег, с которым так хотелось поиграть…

Когда мама Александра проснулась и поняла, что ребенок исчез, его уже занесло снегом. В течение шести часов полиция отрабатывала версию похищения и искала пропавшего мальчика где угодно, но только не во дворе дома, где он жил…

Сейчас Алексу было три года, и он с увлечением тискал щенка бигля, которого мама подарила ему на Рождество. Игра заключалась в том, что Алекс пытался закутать щенка в косынку и привязать импровизированные поводья к его ошейнику.

– Иногда мне кажется, что бедный песик не выдержит и укусит его, – с улыбкой сказала Женевьева. – Но похоже, ему, как и всем нам, трудно отказать Алексу.

– Подержи пока! – Мальчик вручил маме игрушечный пистолет и поскакал по дорожке прочь, изображая всадника и волоча за ошейник многострадального щенка.

– Вы не представляете, какой кошмар я пережила, – сказала Женевьева, убедившись, что сын ее не слышит. – Страшно вспомнить, что со мной было, когда я увидела своего ребенка окоченевшим и неподвижным. Но даже тогда я не верила, что он может умереть. Алекс спит, твердила я себе. Сейчас он проснется, откроет глаза, и все будет как прежде.

Да, смириться с потерей ребенка невозможно, подумала Шелби. Когда мать теряет ребенка, горе не просто входит в ее жизнь. Оно становится ее жизнью, вытесняя все прочие чувства.

К ним подбежал щенок с ковбойской шляпой в зубах. Сзади трусил Алекс.

– У вас есть дети? – спросила Женевьева у Шелби.

– Сын. Его зовут Итан, ему девять лет.

– Тогда вы меня понимаете.

Алекс сделал крутой вираж и с разбегу бросился в материнские объятия. Подхватив сына, она поцеловала его за ушком.

– Да, я прекрасно вас понимаю, – вздохнула Шелби.

Доктор Гаспар Холессандро носил парик и питал слабость к сардинам.

– Простите, – пробормотал он, вытащив из контейнера «Тапервер» очередную сардину, отправив в рот и облизав пальцы. – Обычно я не ем перед посетителями.

Сегодняшний день был расписан у доктора по минутам, так что он смог встретиться с Илаем только во время перерыва на ланч. Кабинет Холессандро примыкал к университетской лаборатории, где три дня в неделю доктор изучал синдром внезапной детской смерти, вставляя датчики в мозг новорожденных поросят. Остальные четыре дня он работал в больнице, куда несколько месяцев назад был доставлен Александр Пру, не подававший признаков жизни.

Беседуя с доктором, Илай не стал скрывать правды. Он сообщил, что служит в полиции Вермонта и расследует дело, связанное с убийством новорожденного младенца. Возможно, ребенок оказался в обстоятельствах, сходных с теми, в которые попал маленький Александр Пру, сказал Илай. Ему хотелось бы узнать, способно ли сильное переохлаждение запустить процессы регенерации. Иными словами, мог ли задушенный младенец ожить, пролежав какое-то время в леднике. Единственное обстоятельство, которое Илай утаил от доктора, – то, что это произошло в 1932 году.

Холессандро откусил хвостик сардины.

– В результате удушения, то есть асфиксии, у человека возникает гипоксия, – пояснил доктор. – Организм взрослого человека реагирует на гипоксию, какова бы ни была ее причина, учащенным дыханием, которое ведет к гипервентиляции легких. У новорожденных младенцев есть свои физиологические особенности, существенно отличающие их от взрослых. Гипоксия, напротив, вызывает у них задержку дыхания. Следовательно, если ребенка задушили, он на несколько минут перестал дышать. Не исключено, что впоследствии мог произойти процесс самореанимации.

– Попросту говоря, ребенок ожил?

– Когда та часть мозга ребенка, которая ответственна за дыхание, выходит из строя, ее функции берет на себя другая часть… и ребенок делает несколько вдохов. В результате организм получает необходимый кислород, сердце и легкие вновь начинают работать. Младенцы удивительно живучи, – добавил доктор с улыбкой. – Убить младенца – задача не из простых.

– Но человек, который пытался это сделать… пытался задушить ребенка… ведь он не мог не заметить, что ребенок снова дышит…

– Возможно, к тому времени, как ребенок начал дышать, убийца уже ушел. Вы сказали, дело было в леднике?

– Да, – кивнул Илай.

– Надо же, в Вермонте у кого-то еще сохранились ледники, – покачал головой доктор. – А я-то думал, мы, канадцы, – дремучие провинциалы. Холод – это тоже чрезвычайно важное обстоятельство. Ребенок перестал дышать… потом задышал снова… и все это в условиях сильного холода. Да, вы правы, с ним произошло примерно то же самое, что с Александром Пру. Охлаждение тела вызвало замедление потока крови, и в результате скорость метаболизма упала до базального уровня. А может быть, даже ниже – чем меньше ребенок, тем сильнее у него рефлексы, приостанавливающие деятельность всех систем организма.

– То есть ребенок выглядел мертвым, а на самом деле был жив?

– Именно так. Это все равно что принцип энергосбережения в компьютере – экран гаснет, но устройство не выключается. Итак, если поток крови замедлился, обеспечивая лишь жизненно важные органы, кожа ребенка наверняка посинела и стала холодной. Пульс у него не определялся, а то, что он дышит, невозможно было заметить невооруженным глазом. Нечто подобное произошло с Алексом.

– И как долго ребенок может пребывать в таком состоянии?

– На этот вопрос трудно ответить, – вздохнул Холессандро. – С точки зрения науки такие случаи невозможны. Но законы биологии не столь незыблемы, как законы физики. На примере Алекса вы видим – иногда невероятное становится очевидным. – Он отправил в рот последнюю сардинку. – Так что стало с вашим ребенком? Он жив?

– С моим ребенком?

– Ну, с тем, которого пытались убить.

– Это пока что неизвестно, – признался Илай.

– Он мог выжить в одном лишь случае – если кто-то успел вовремя его согреть. Это единственный способ вывести ребенка из анабиоза, назовем это так. Особенно если речь идет о новорожденном – они совершенно не способны согревать себя сами. Даже дрожать не умеют.

Кто мог зайти ночью в ледник и согреть ребенка? Спенсер Пайк исключается… он сам признался, что задушил свою дочь. Если бы он подкинул кому-нибудь ожившего младенца, он не стал бы признаваться в убийстве. Возможно, Сесилия Пайк успела найти ребенка и спрятать его до того, как была убита. А может, ребенка забрал Серый Волк, то есть Эз Томпсон? Но по какой причине он и по сей день считает нужным скрывать это?

Если девочка ожила… то где же она сейчас?

– Надеюсь, что наш разговор поможет вам найти ответы на все интересующие вас вопросы, – заметил доктор.

– Несомненно, – кивнул Илай.

Тем не менее интуиция подсказывала ему, что он до сих пор не сумел сформулировать самый важный вопрос.

– Готово, – произнес Росс, вручил Итану вазу с попкорном и уселся в шезлонг рядом с ним.

Только что перевалило за полночь, и они решили посмотреть кино на свежем воздухе, используя в качестве экрана белую дверь гаража. Фильм относился к категории «только для взрослых», значит можно было не сомневаться – будет полно драк, перестрелок и трупов. Итан был уверен, что мама запретила бы такое смотреть. Это, разумеется, делало ночной сеанс еще приятнее.

– А почему попкорн в вазе? – спросил Итан.

– В кухне не осталось чистых мисок, – усмехнулся Росс, и в этот момент на белой двери возникли вступительные титры. – Здесь у нас не хуже, чем в кинотеатре под открытым небом, верно?

– Да, – кивнул Итан. – Не хватает только девчонки на заднем ряду.

Его дядя чуть не подавился попкорном.

– Ну ты даешь, Итан! Тебе не рановато думать о девчонках?

– Видишь ли, у меня особая ситуация. Обычно парни начинают думать о девчонках лет в четырнадцать-пятнадцать. Но я к тому времени, скорее всего, уже умру.

Росс повернулся так резко, что кадры фильма побежали по его лицу:

– Итан, ты не можешь этого знать.

– Чего именно? Того, что парни в четырнадцать лет начинают спать с девчонками? – спросил Итан, делая вид, что не понял. – Скажи, а сколько тебе было лет, когда ты первый раз занимался сексом?

– Значительно больше, чем девять с половиной!

– Ну и как, понравилось?

На экране два копа палили из пистолетов в какого-то мерзавца, пытавшегося уйти от погони в машине с откидным верхом. Не вписавшись в поворот, машина съехала с шоссе, покатилась кубарем и взорвалась. Итан знал, что каскадер, снимавшийся в этой сцене, не пострадал. Одетый в огнеупорный костюм, он выбрался из машины и отправился пить кофе. Актер, умерший в одном фильме, как ни в чем не бывало оживает в другом. Все это не более чем игра.

Итан знал, что дядя Росс, конечно, будет осторожен, отвечая на такой вопрос. Он не скажет лишнего, тем не менее Итан услышит правду. В отличие от мамы, которая хочет, чтобы он оставался глупым ребенком как можно дольше, дядя Росс понимает – если тебе отмерено мало времени, приходится взрослеть быстрее.

– Это было здорово, – признался Росс. – Чувство такое, словно… словно я вернулся домой.

Подобный ответ, разумеется, не удовлетворил Итана. Ему хотелось услышать нечто вроде тех откровений, которыми делятся участники шоу на канале «Плейбой». Телевизор этот канал не ловил, поэтому картинка на экране была подернута густой рябью, но слова долетали вполне отчетливо. Такие слова, как «круглый», «влажный», «исторгаться». Наверняка его мама в Канаде сейчас со своим парнем Илаем… делает что-то круглое, влажное, а потом это «что-то» исторгается. Смешно смотреть, как она сияет, стоит этому копу появиться на горизонте. Итан вспомнил, как несколько ночей назад мама жарила блинчики в кухне и он рассказал ей про тренажер «кузнечик», рекламу которого видел по телевизору. Этот тренажер не только считает, сколько прыжков ты сделал, но еще и подбадривает тебя, называя по имени.

«Очень круто!» – согласилась мама.

«Я бы не отказался получить эту штуку на день рождения», – сказал Итан.

Мама с растерянным лицом повернулась к нему и спросила: «Какую штуку?»

«Да тренажер, конечно!»

«Какой тренажер?» – удивилась она, покачала головой и перевернула успевший подгореть блинчик.

Дядя Росс, похоже, понял, что необходимы дополнительные разъяснения:

– Понимаешь, когда занимаешься любовью, происходит удивительный обмен… твоя девушка дарит тебе себя, и это остается с тобой. Я говорю сейчас не о всякой там физиологической фигне – клетках и прочем. В тебя входит часть ее существа. То, что делает каждого человека неповторимым.

У каждого человека есть возможность узнать это на собственном опыте, подумал Итан. Только не у него.

– Может, мне удастся хотя бы поцеловать какую-нибудь девчонку, – вздохнул он. – И потом она будет вспоминать обо мне. Типа «как-то раз я целовалась с парнем, который вскоре умер от какой-то жуткой болезни».

– Итан, с чего ты взял, что…

– Дядя Росс, хотя бы ты не ври, – устало произнес Итан.

Бо́льшую часть времени мысль о близкой смерти сидела у него внутри, как попавший в желудок предмет, который невозможно переварить, например камень или моток проволоки. Он понимал, что вытащил короткую спичку, и его ранняя смерть – это не вероятность, а факт. Итан не хотел искать Бога, составлять завещание и так далее – в общем, делать то, чем занимаются люди, сознающие, что их кончина близка. Он хотел одного – жить.

На экране какому-то бедолаге отпиливали руку бензопилой.

Итан коснулся дядиной ладони. Пальцы его проникли под рукав джемпера, скользнули по шрамам на запястье.

– Почему ты это сделал? – прошептал он.

– Разница между нами, Итан, состоит в том, что ты – герой, а я – трус, – вздохнул Росс, отдергивая руку и опуская рукав. – Я уверен, ты обязательно успеешь поцеловаться с девчонкой. Если даже придется ее нанять. Я лично прослежу за этим.

Он не шутил. Итан понял это, и глаза его защипало от слез.

С экрана доносилась оглушительная пальба. Итан пошевелил пальцами в вазе. Попкорн хрустел, как опавшие листья.

– А сейчас… сейчас ты тоже хочешь умереть? – спросил он, пристально глядя на Росса.

– Нет, – покачал тот головой.

– Я тоже не хочу, – вздохнул Итан и уставился на экран.

Илай относился к числу тех полицейских, которым нераскрытые дела не дают спокойно спать по ночам. Сегодня к этому обстоятельству добавилась изрядная доля любовного томления. Неудивительно, что в полночь, когда прекратился проливной дождь, он вышел из мотеля и принялся расхаживать по пустой стоянке. Ватсон лежал на асфальте, положив голову на передние лапы, и внимательно наблюдал за своим другом.

Шелби спала. По крайней мере, он полагал, что она спит. Несколько часов назад она пожелала ему спокойной ночи и поцеловала в щеку. Он до сих пор ощущал прикосновение ее груди и бедер. А потом она вошла в свою комнату и закрыла дверь у него перед носом. Илай не сомневался: это было наказание. Наказание за то, что он оказался слишком непонятливым и медлительным.

Интересно, как она привыкла спать? На ней шелковая ночная рубашка? Или фланелевая пижама? А может, совсем ничего?..

Спрашивается, почему он был таким рохлей? Она ведь откровенно дала ему понять, что готова… к более тесным контактам. Наверное, если он сейчас постучит в ее дверь, она откроет ему, завернувшись в простыню. Илай твердо знал, что от размышлений об убийстве Сисси Пайк его может отвлечь одно-единственное занятие. Секс с Шелби Уэйкман.

В свою бывшую жену он влюбился чуть ли не с первого взгляда. Через несколько месяцев после первой встречи они поженились. Илай не сомневался, их любовь глубока, как самая глубокая впадина в Атлантическом океане. Но через несколько лет она встретила другого и уехала с ним.

Меньше всего на свете Илай хотел, чтобы подобное повторилось. Он знал, самый надежный способ уберечься от ожога – не разжигать огня.

– Молоко.

Повернувшись, Илай увидел Шелби, в майке и пижамных штанах с вишенками. Она подошла ближе, осторожно переступая по влажной земле босыми ногами. При виде ее узких ступней Илая бросило в пот.

– Что? – спросил он охрипшим голосом.

– Молоко. Теплое. Помогает заснуть, – улыбнулась Шелби. – Тебе ведь не спится?

Она не догадывалась, по какой причине ему не спится.

– Я всегда пью теплое молоко, когда мои биоритмы дают сбой. А такое случается часто, ведь по ночам я не сплю из-за Итана и ложусь в постель при свете дня.

Из всей этой тирады Илай уловил только слова «ложусь в постель». Он молча кивнул, рисуя в воображении, как рука его скользит между ее гладкими бедрами. Майка Шелби слегка задралась, обнажив узкую полоску кожи, и у Илая перехватило дыхание.

«Сейчас у меня начнется гипоксия», – подумал он.

Пытаясь вернуть утраченное самообладание, он уставился в землю. След ноги Шелби, изящный, с круглой пяточкой, отпечатался поверх его собственного следа, большого и широкого. Никогда в жизни Илай не видел ничего более возбуждающего.

Господи боже, вот уж влип так влип!

Будь что будет, решил Илай и сделал несколько шагов навстречу Шелби. Он уложит ее в постель через пару минут, а с последствиями разберется потом. Он переступил через развалившуюся на земле собаку, через два следа, которые так его распалили, и вдруг замер, точно громом пораженный.

Два слившихся воедино следа, мужской и женский… Нечто похожее он видел на фотографии, сделанной на месте убийства Сесилии Пайк. Этот снимок заставил Илая усомниться в версии, согласно которой убийцей был Серый Волк. Рассуждая логически, нетрудно было прийти к выводу: если Сисси силой вытащили из спальни, она вряд ли успела бы надеть туфли. Женщина, которую подняли с постели, наверняка была бы босиком.

Вокруг ледника обнаружили много следов Пайка… Это объяснялось тем, что он первым увидел тело и вынул его из петли. Но был еще один отпечаток, где маленький женский след наложился на крупный мужской. Из чего следовал простой и ясный вывод: женщина прошла здесь после мужчины.

Но мертвые женщины не ходят.

– Я знаю, где искать ребенка, – сказал Илай.

Росс верил в прошлые жизни. Более того, он был убежден, что в каждой новой жизни человек влюбляется в ту же самую женщину, которую любил в жизни прежней. Правда, иногда влюбленным случается разминуться во времени – очередное рождение женщины происходит сразу после Первой мировой войны, а мужчины – только в конце пятидесятых. Порой пути их пересекаются, но они не узнаю́т друг друга. Что ж, тогда им остается одно: как можно быстрее покинуть этот мир и вновь соединиться в вечности.

Что, если Лия Пайк – возлюбленная, навечно предназначенная Россу? Ее убили, прежде чем они смогли встретиться, и она вернулась в этот мир под видом Эйми… лишь для того, чтобы влюбиться в него и погибнуть в автомобильной катастрофе. И теперь она превратилась в призрака, ибо у нее нет другого способа общаться с ним.

Что, если причина, толкающая его к самоубийству, вовсе не депрессия, не нарушение химического баланса в организме, не расстройство психики – в общем, не один из тех многочисленных ярлыков, что навешивали на него психиатры? Покончить с этой жизнью – единственный способ начать новую жизнь и наконец соединиться со своей любовью.

Росс провел пальцами по газетной вырезке – некрологу, который Эз Томпсон отдал ему несколько дней назад. Ныне останки Лии находились там, где им следовало покоиться. А душа ее ждала – ждала его. Она дала об этом знать, выложив из лепестков роз его инициалы.

– Росс!

Голос Шелби долетел снизу, слабый, как дымок. Росс бережно сложил газетную вырезку с фотографией Лии, спрятал ее в карман и спустился в гостиную. Там он обнаружил сияющую сестру, Илая Рочерта и его неизменного спутника – громадного пса.

– Где Итан? – спросила Шелби.

Росс взглянул на часы, висевшие на стене. Наручных часов он не носил – зачем, если он все равно не в состоянии ускорить время, оставшееся ему на этой земле. Он и не заметил, что ночь почти прошла.

– Думаю, он во дворе, катается на своей доске.

– Пойду посмотрю, – кивнула Шелби и направилась к задней двери. Сделав несколько шагов, она остановилась и повернулась к Илаю. – А ты пока расскажи ему обо всем.

– О чем это? – спросил Росс.

– Дело приняло неожиданный оборот, – сообщил Илай, усаживаясь на диван и раскладывая перед собой какие-то бумаги. – Пайк признался, что задушил ребенка. Он оставил тело в леднике и отправился к жене – сообщить ей, что ребенок умер. Но у новорожденной произошла самореанимация…

– Что-что?

– Специалист объяснил мне, что так бывает. В общем, девочка снова начала дышать. У нее включился, так сказать, режим ожидания. Тело ее окоченело, и она выглядела мертвой. Но на самом деле была жива.

Росс опустился в кресло:

– И что же дальше?

– Сесилия Пайк захотела увидеть свое дитя. Она выбралась из спальни, где ее запер муж, и начала поиски. Ребенка она нашла в леднике – холодного, посиневшего, на вид безнадежно мертвого. Она взяла его на руки и залилась слезами… тут ее обнаружил Пайк. Увидев, как его жена рыдает над мертвым младенцем, которого родила от любовника – в этом у Пайка не было ни малейших сомнений, – он пришел в ярость и повесил ее. Но ребенок-то был жив. – Илай протянул Россу фотографию, на которой был изображен двойной след. – Кто-то пошел по опилкам после Пайка. И этот кто-то носил ботинки, чрезвычайно похожие на те, что сняли с трупа Сесилии Пайк. Думаю, то была юная девушка по имени Руби.

– Руби?

– Да. У Пайков была служанка, совсем молоденькая. Она жила у них в доме. Я разговаривал с Дьюли Вигсом, офицером полиции, который расследовал это дело, и старик упомянул о ней, но я не придал этому значения. Вигс сказал, что Пайк остался без своей девочки или что-то вроде того. Тогда я решил, что он говорит о Сесилии. Теперь-то ясно, что речь шла о Руби, которая в ту ночь скрылась в неизвестном направлении.

– Но почему вы упустили ее из виду?

– В материалах дела она почти не упоминается. Руби была служанкой, а служанке полагается быть незаметной. Никто не сомневался, что к убийству своей хозяйки девочка не имела ни малейшего отношения. Но не исключено, Руби знала, что Пайк убил свою жену, – именно по этой причине он ни словом не обмолвился о служанке.

– Итак, если Руби сбежала вместе с ребенком…

– То велика вероятность того, что дочь Спенсера и Сесилии Пайк жива до сих пор. Сейчас ей семьдесят лет, и она является законной наследницей прекрасного земельного участка, – завершил Илай. – Да, кстати, Руби тоже жива. Я навел справки и выяснил, что Руби Уэбер родилась во Французской Канаде, в тысяча девятьсот двадцать пятом году перебралась со своей семьей в Комтусук и в тридцать втором исчезла из города. Ныне проживает в Гейтерсберге, штат Мэриленд, по адресу: Фистлхилл, сорок пять. Надеюсь, она поможет нам заполнить некоторые оставшиеся пробелы.

Росс хотел повторить имя, произнесенное Илаем, но оно застряло у него в горле. Руби Уэбер. «Р. У.». Он напрасно воображал, что Лия пыталась сообщить людям, собравшимся у ее могилы, о своей любви к нему. Она лишь указывала направление, в котором нужно искать ее дочь.

Когда Мередит было примерно столько же лет, сколько сейчас Люси, ее собаку сбила машина. Мама отвезла Билли к ветеринару, и тот сказал, что вылечить пса невозможно и его придется усыпить. Мередит, лишившись своего любимца, не стала плакать. Вместо этого она научилась показывать фокусы. Благодаря ее манипуляциям резиновые шарики, букетики бумажных цветов и монетки исчезали, а потом появлялись в самых неожиданных местах – в ящике со столовым серебром, в жестяной коробке с печеньем и даже в ушах самой Мередит. Руби, увидев одно из таких представлений, сразу поняла, что творится у внучки на душе.

– Детка, есть вещи, которые мы никогда не сможем вернуть, сколько ни старайся, – сказала она тогда.

Годы спустя Мередит поняла, какое это счастье – дожить до тридцати пяти лет и при этом иметь бабушку. Пережив преждевременную смерть матери, она на собственном опыте знала: утрата любимого человека точит душу, подобно термиту, постепенно превращая ее в пыль.

Смерть казалась ей чем-то вроде шва на подоле: после каждой утраты шов распускается на несколько стежков. Ты продолжаешь жить, но распустившийся подол заставляет тебя спотыкаться. Если Руби уйдет, у нее на всем свете останется один-единственный близкий человек – Люси. У Мередит никогда не было ни дядей, ни теток, ни двоюродных братьев и сестер. В детстве она не знала многолюдных семейных сборищ и грандиозных рождественских обедов. У нее были мама и бабушка, и ей вполне хватало их общества.

– Тебе нельзя умирать, – произнесла Мередит непререкаемым тоном и стиснула руку бабушки. – Ты не можешь умереть, пока я тебе не разрешу.

Когда Руби слегка сжала ее пальцы в ответ, Мередит едва не подпрыгнула. Взглянув на бабушку, она увидела, что та открыла глаза – и более того, в этих глазах светится огонек узнавания.

– Мередит, девочка моя, – произнесла Руби слабым прерывающимся голосом, – с чего ты взяла, что я собираюсь умереть?

После того как Илай уехал, а Итан улегся спать, Росс заперся в своей комнате. Шелби принесла ему поесть, но, когда она постучала в дверь, Росс ответил, что не голоден. Через час она повторила попытку, рассчитывая, что он захочет немного поболтать с ней. Однако Росс сообщил через дверь, что устал и ложится спать.

Шелби долго прислушивалась к звукам, доносившимся из его комнаты. Вскоре там воцарилась тишина, и это показалось ей подозрительным. Она открыла замок шпилькой, презирая себя за свой страх, зато убедилась, что Росс спокойно спит. И заодно спрятала в карман его бритву.

В ту ночь она спала беспокойно. Ей снился черно-белый сон, в котором она расхаживала по невыносимо горячей земле, обжигающей ее босые ноги. Проснулась она с мучительной головной болью в девять часов утра. В доме оглушительно орало радио.

Не сомневаясь, что виновник преступления – Итан, разгневанная Шелби отправилась в комнату сына. Однако Итан крепко спал, свернувшись калачиком под одеялом. Долетавший из холла шум, судя по всему, ничуть его не тревожил. Тогда Шелби ударила кулаком в дверь спальни Росса:

– Росс, что происходит? Выключи эту чертову музыку!

Музыка продолжала греметь. Шелби толкнула дверь, и та легко открылась. Радио, включенное на полную мощность, предвещало несчастье.

Постель была аккуратно застелена, столик у кровати пуст, спортивная сумка Росса исчезла.

На подушке лежал листок бумаги.

«Шел, – прочла она, – прости, что покинул тебя подобным образом. Но если бы я хоть раз поступил правильно, я не был бы твоим братом, которого ты так хорошо знаешь».

С губ Шелби сорвался пронзительный крик. Росс оставил ей предсмертную записку.

Росс сидел в машине, смотрел на вереницу японских кленов, высаженных вдоль шоссе, слушал щебетание птиц и думал о том, стоит ли выполнять свое намерение. Не лучше ли отказаться от этого шага, ведь он изменит жизнь стольких людей? Росс глубоко вздохнул. Нет, он сделает, что задумал, во что бы то ни стало.

Он несколько часов подряд кружил по дорогам, пока не принял решение. Конечно, он мог сказать, что делает это ради Лии. Но подобный самообман не имел никакого смысла. Росс делал это ради себя. Он хотел доказать самому себе, что способен на решительный поступок.

Росс открыл бардачок, вытащил оттуда листок, на котором был нацарапан адрес Руби Уэбер, и вышел из машины.

На почтовом ящике было написано две фамилии: Уэбер и Оливер. Интересно, с кем она делит кров – с мужчиной или с женщиной, подумал Росс. Впрочем, это не имело никакого значения. По дорожке, вымощенной кирпичом, он подошел к двери и позвонил в колокольчик.

– Их нет дома.

Повернувшись, Росс увидел соседа, который поливал лужайку перед своим домом.

– Вы не знаете, где они? – спросил Росс. – Вышло так, что я приехал без предупреждения и…

– Вы их родственник?

Росс уже собирался ответить отрицательно, но, подумав о Лие, кивнул:

– Да.

Сосед подошел ближе:

– Тогда, боюсь, у меня не слишком хорошая новость. Руби в больнице.

Росс долго блуждал по административному этажу больницы, прежде чем ему удалось найти кабинет секретаря. Кабинет был открыт и пуст – наверное, секретарь отправилась выпить кофе, – и Росс смог беспрепятственно позаимствовать докторский халат, висевший на вешалке у дверей. Надев халат, он пошел в кардиологическое отделение, попросил у сестры медицинскую карту Руби Уэбер и несколько минут тщательно изучал записи, запомнив возраст Руби, данные о ее состоянии и номер палаты. Заглянув туда, он увидел, что на краешке кровати сидит какая-то женщина.

У Росса не было ни малейшего желания разговаривать с Руби при свидетелях, поэтому он с озабоченным видом принялся расхаживать по коридору. Наконец женщина, державшая за руку маленькую девочку, вышла из палаты. Как только они скрылись из виду, Росс проскользнул в дверь.

– Миссис Уэбер, я хотел бы поговорить с вами, – выпалил он.

Волосы у нее были белые, как морская пена, глаза – голубые, словно сердцевина пламени. Кожа, покрытая сетью тонких морщин, напоминала рисовую бумагу.

– Поговорить? Это что-то новенькое, – улыбнулась она. – Все ваши коллеги только и знают, что щупать меня, тыкать в меня иголками и выкачивать мою кровь.

Росс снял халат, опустился на стул и скрестил руки на груди:

– Честно признаюсь, я не доктор.

Судя по выражению лица Руби, она не знала, как поступить: нажать кнопку вызова медсестры и попросить ее вывести непрошеного гостя из палаты – или все-таки выслушать его. После нескольких секунд размышления она приподнялась на подушках:

– А кто вы? Тоже пациент этой больницы? Вид у вас такой, точно вам чертовски больно.

– Так оно и есть.

– И что же у вас болит?

Росс ответил не сразу.

– Все, – произнес он наконец, встал и шагнул ближе к кровати. – Я хотел бы поговорить о том, что произошло в тысяча девятьсот тридцать втором году.

– Я знала, это произойдет, – вполголоса пробормотала Руби. – Инфаркт – это всего лишь предупреждение.

– Расскажите мне, что случилось с Лией. Ведь вы были там.

Руби повернулась, и Росс поразился благородству ее профиля. Эта пожилая леди, чьи предки служили Спенсеру Пайку примером дегенерации и вырождения, могла бы сыграть в кино королеву, послужить моделью для женской фигуры на носу корабля или для чеканного изображения на монете.

– Есть вещи, о которых лучше не говорить, – тихо произнесла Руби.

Что ж, принуждать ее было бы жестоко, вздохнул про себя Росс. Попытка не удалась. Взяв медицинский халат, он направился к выходу. У двери обернулся:

– Но, может быть, держать их в тайне – это еще хуже.

Голос Руби заставил его остановиться:

– Кому понадобилось ворошить прошлое?

Рассказывать о планах по застройке участка, протестах абенаки и расследовании, которое проводил Илай, не имело смысла.

– Мне, – просто ответил Росс.

– Ну что ж… Мне тогда было четырнадцать лет. Я работала в доме Спенсера Пайка. Сисси Пайк исполнилось восемнадцать, ее муж был на восемь лет старше. В ту ночь они крепко повздорили, и у нее начались схватки, хотя до конца срока оставалось еще недели три. Через несколько часов она родила девочку, совсем крохотную. Когда девочка умерла, миз Пайк от горя слегка повредилась в уме. Муж запер ее в комнате. Я была так напугана всем этим, что схватила кое-что из своих вещей и убежала прочь. – Морщинистые пальцы Руби теребили край одеяла. – Потом я узнала, что в ту ночь миз Пайк была убита.

– Вы видели ее мертвой? – спросил Росс. – Вы видели мертвым ребенка?

Руби несколько раз открыла и закрыла рот, будто подбирая слова. Щеки ее порозовели, один из приборов стал пикать быстрее, чем прежде.

Дверь распахнулась.

– Бабушка? С кем это ты разговариваешь?

Росс повернулся, хотел что-то сказать – и замер. Перед ним стояла Лия Бомонт-Пайк.