XXIX
«Тальбо» стоял на улице Бассано между «рено» и «мерседес-бенцем». «Мерседес» был совсем новенький и имел итальянский номерной знак. Равик вывел свой «тальбо» из ряда машин. По неосторожности он задел «мерседес» и оставил царапину на его левом крыле. Не обратив на это никакого внимания, он быстро поехал к Бульвару Осман.
Машина шла с большой скоростью. Приятно, что она так послушна в его руках. Это рассеивало мрачное чувство, словно цементом забившее ему грудь.
Было около четырех часов утра. Следовало бы еще подождать. Но вдруг все показалось донельзя бессмысленным. Хааке, наверно, уже давно позабыл об их мимолетной встрече. Может быть, он вообще не приехал в Париж. Теперь и в самой Германии дел по горло.
Морозов стоял у входа в «Шехерезаду». Равик оставил машину за ближайшим углом и вернулся назад. Морозов еще издали заметил его.
– Тебе передали, что я звонил?
– Нет. А что случилось?
– Я звонил тебе минут пять назад. Среди наших посетителей несколько немцев. Один из них похож на…
– Где они?
– Неподалеку от оркестра. Единственный столик, за которым сидят четверо мужчин. Войдешь в зал – сразу увидишь.
– Хорошо.
– Займи маленький столик у входа. Я попросил держать его в резерве.
– Хорошо, хорошо, Борис.
Равик остановился в дверях. В зале было темно. Луч прожектора падал на танцевальный круг, освещая певицу в серебристом платье. Узкий конус света был настолько ярок, что за его пределами ничего нельзя было разглядеть. Равик смотрел в сторону оркестра, но не видел столика – белый, трепетный луч прожектора, казалось, скрывал его.
Он сел за столик у двери. Кельнер принес графин водки. Оркестр словно изнывал. Медленно, как улитка, полз и полз сладковатый туман мелодии. «J'iattendrai… J'iattendrai…" Певица поклонилась. Раздались аплодисменты. Равик подался вперед: сейчас выключат прожектор. Певица повернулась к оркестру. Цыган кивнул ей и приложил скрипку к подбородку. Цимбалы подбросили ввысь несколько приглушенных пассажей. Снова песенка. «La chapelle au ceair de la lune". Равик закрыл глаза. Ожидание стало почти невыносимым.
Он сидел и напряженно ждал. Певица умолкла. Прожектор погас. Под стеклянными столиками вспыхнул свет. В первый момент Равик не различил ничего, кроме каких-то смутных очертаний, – луч прожектора ослепил его. Он закрыл глаза, затем открыл их и сразу же увидел столик около оркестра. Равик медленно откинулся назад. Среди немцев, о которых говорил Морозов, Хааке не было. Равик долго сидел не шевелясь: внезапно им овладела страшная усталость. Он чувствовал ее даже в глазах. Все вокруг колыхалось какими-то неравномерными волнами. Музыка, человеческие голоса, то нарастающие, то затихающие. После тишины номера и нового разочарования глухой шум «Шехерезады» одурманивал мозг. Калейдоскоп сновидений, нежный гипноз, обволакивающий истерзанные мыслью, обессилевшие от ожидания клетки мозга.
Среди танцующих пар, медленно кружившихся в тусклом пятне света, он случайно заметил Жоан. Ее голова почти касалась плеча партнера, открытое, полное истомы лицо было запрокинуто. Ничто не дрогнуло в душе Равика. Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил, устало подумал он. Рвется таинственная нить, связывавшая его с твоим воображением. Между ним и тобой еще проносятся зарницы, еще что-то мерцает, словно угасающие, призрачные звезды. Но это мертвый свет. Он возбуждает, но уже не воспламеняет – невидимый ток чувств прервался. Равик откинул голову на спинку дивана. Жалкая крупица интимности над огромной пропастью. Сколько пленительных названий придумано для темного влечения двух полов! Звездные цветы на поверхности моря: пытаешься их сорвать – и погружаешься в пучину.
Равик выпрямился. Надо уходить, пока сон окончательно не сморил его. Он подозвал кельнера.
– Сколько с меня?
– Ни сантима, – ответил тот.
– Как так?
– Вы ведь ничего не заказывали.
– Ах, да, верно.
Он дал кельнеру на чай и поднялся.
– Что, не он? – спросил Морозов у Равика, когда тот вышел.
– Нет, – ответил Равик.
Морозов с беспокойством посмотрел на него.
– Хватит с меня, – сказал Равик. – Все это какая-то идиотская игра в прятки, будь она трижды проклята. Я жду уже пятый день. Хааке сказал, что обычно бывает в Париже всего два-три дня. Значит, он уже уехал, если только вообще приезжал.
– Иди спать, – сказал Морозов.
– У меня бессонница. Поеду в «Принц Уэльский», заберу чемоданы и сдам номер.
– Ладно, – сказал Морозов. – Завтра днем я к тебе зайду.
– Куда?
– В отель «Принц Уэльский».
Равик взглянул на него.
– Да, пожалуй, ты прав. Я несу всякий вздор.
А может быть, и нет. Может, прав я.
– Подожди до завтрашнего вечера.
– Хорошо. Там видно будет. Спокойной ночи, Борис.
– Спокойной ночи, Равик.
Равик проехал мимо «Озириса» и остановил машину за углом. Возвращаться в «Энтернасьональ» не хотелось. Может быть, поспать здесь часок-другой? Сегодня понедельник – тихий день для такого рода заведений. Швейцара у входа не оказалось. Вероятно, все уже разошлись.
Роланда стояла неподалеку от двери, отсюда она видела весь зал. Он был почти пуст. Визжала пианола.
– Сегодня у вас как будто тихо? – спросил Равик.
– Да. Только вот этот болван и остался, надоел до смерти. Похотлив, как обезьяна, а наверх ни за что не поднимается. Есть такие типы, сам знаешь. Немец. Впрочем, за вино он заплатил, а мы все равно скоро закрываемся.
Равик равнодушно посмотрел на столик. Запоздалый гость сидел к нему спиной. С ним были две девицы. Когда он наклонился к одной из них и приложил ладони к ее груди, Равик увидел его в профиль. Это был Хааке.
оланда продолжала что-то говорить, но сейчас ее голос доносился сквозь какой-то вихрь. Равик не понимал ее. Он отошел назад и теперь уже стоял в дверях, откуда можно было видеть край столика, оставаясь незамеченным.
– Хочешь коньяку? – голос Роланды прорвался наконец сквозь вихрь.
Визг пианолы. Равик все еще пошатывался, будто его ударили в солнечное сплетение. Он до боли сжимал кулаки, вонзая себе ногти в ладони. Только бы Хааке не увидел его здесь. Только бы Роланда не заметила, что он с ним знаком.
– Нет, – услыхал он собственный голос. – Я и так изрядно выпил. Немец, говоришь? Ты знаешь, кто он такой?
– Понятия не имею! – Роланда пожала плечами. – Все они на одно лицо. Этот, кажется, у нас еще не бывал. Может, все-таки выпьешь рюмочку?
– Нет. Я к вам только на минутку…
Роланда испытующе посмотрела на него. Он с трудом овладел собой.
– Я, собственно, хотел уточнить, когда состоится твой прощальный вечер,
– проговорил он. – В четверг или в пятницу?
– В четверг, Равик. Ты обещал прийти, помнишь?
– Непременно приду. Я просто забыл день.
– В четверг, в шесть часов.
– Хорошо. Не опоздаю. Это все, что я хотел узнать. А теперь мне пора идти. Спокойной ночи, Роланда.
– Спокойной ночи, Равик.
Внезапно белая ночь словно вскипела. Нет больше домов, одни лишь каменные чащобы, джунгли окон. Внезапно Равику почудилось: снова война… Патруль, крадущийся вдоль улицы. Машина в укрытии. Тихо гудит мотор. Надо выследить противника.
Пристрелить, как только выйдет? Равик скользнул взглядом вдоль улицы. Несколько машин. Желтые огни. Кошки. Вдали под фонарем какой-то человек, как будто полицейский… Номерной знак на машине, грохот выстрела. Роланда только что разговаривала с ним… Как сказал Морозов? «Не рискуй ничем! Игра не стоит свеч!»
Швейцара нет. Нигде ни одного такси. Это хорошо! Фургонов зеленщиков тоже не видно – сегодня понедельник…
Вдруг к подъезду подкатил «ситроэн» и остановился. Шофер закурил сигарету и громко зевнул. Равик почувствовал, как по коже пробежали мурашки, но продолжал ждать…
Может быть, лучше выйти из машины, подойти к шоферу и сказать, что в «Озирисе» уже пусто? Нет, этого ни в коем случае делать нельзя. Или дать ему денег, послать куда-нибудь с поручением? Например, к Морозову? Равик вырвал из блокнота листок, чиркнул несколько слов, затем разорвал записку и написал другую. Пусть Морозов не ждет его в «Шехерезаде». Подписался первой пришедшей в голову фамилией…
Неожиданно такси тронулось. Равик выглянул из окна машины, но ничего не увидел. Неужели Хааке сел в такси, пока он писал записку? Он включил первую передачу. Машина резко повернула за угол и устремилась вслед за такси. Через заднее стекло никого не было видно. Но, может быть, Хааке сидит в углу? Наконец обе машины поравнялись. В полумраке кабины ничего нельзя было разглядеть. Равик отстал, снова прибавил газу и приблизился вплотную к такси. Шофер повернул к нему голову и заорал:
– Эй ты, идиот! Прижать меня вздумал?
– В твоей машине сидит мой друг.
– Пьяная рожа! Не видишь, машина пустая?!
В ту же секунду Равик заметил, что счетчик такси не включен. Он резко развернулся и помчался обратно.
Хааке стоял на краю тротуара и махал рукой.
– Эй, такси!
Равик подъехал к нему и затормозил.
– Такси? – спросил Хааке.
– Нет. – Равик высунулся из окна. – Алло, – сказал он.
Хааке вглядывался в него, сощурив глаза.
– Что вам угодно?
– Кажется, мы знакомы, – сказал Равик по-немецки.
Хааке наклонился, и выражение настороженности исчезло с его лица.
– Боже мой… герр фон… фон…
– Хорн.
– Верно! Совершенно верно! Герр фон Хорн! Ну конечно! Вот так встреча! Дорогой мой, где же вы пропадали все это время?
– Я был здесь, в Париже. Садитесь. Я и не знал, что вы снова приехали.
– Да я вам несколько раз звонил. Вы перебрались в другой отель?
– Нет. По-прежнему живу в «Принце Уэльском». – Равик открыл дверцу. – Садитесь, подвезу. Такси сейчас достать не так просто.
Хааке поставил ногу на подножку. Равик услышал его дыхание, увидел красное, разгоряченное лицо.
– «Принц Уэльский»! – воскликнул Хааке. – Черт возьми! Вот оно что. «Принц Уэльский»! А я-то все время звонил в отель «Георг Пятый»! – Он громко расхохотался. – Там вас никто не знает. Теперь все ясно. «Принц Уэльский», ну конечно же! Я все перепутал. Не захватил с собой старую записную книжку. Понадеялся на память.
Равик следил за входом в «Озирис». Еще какое-то время оттуда никто не будет выходить. Девушкам надо переодеться. И все-таки лучше как можно скорее завлечь Хааке в машину.
– Вы собирались заглянуть сюда? – по-приятельски спросил Хааке.
– Признаться, подумывал… Да вот поздно у же… Хааке шумно вздохнул.
– Дорогой мой, я вышел оттуда последним. Они уже закрываются.
– Не беда. Там ведь скучища. Поедемте в Другое место! Садитесь.
– А разве еще можно куда-нибудь поспеть?
– Разумеется. Есть места для знатоков, там сейчас все только начинается. А такие дома, как «Озирис», посещают лишь туристы.
– Неужели? А я-то думал… Нет, здесь все-таки вполне прилично.
– Что вы! Есть гораздо лучшие заведения. «Озирис» – самый заурядный бордель. Равик несколько раз нажал на педаль. Мотор то начинал реветь на полных оборотах, то утихал. Расчет оказался верным. Хааке неуклюже взгромоздился на сиденье рядом с ним.
– Я очень рад снова встретиться с вами, – сказал он. – Очень рад.
Равик перегнулся через него и притянул дверцу.
– Я тоже.
– Как хотите, а в «Озирисе» не так уж плохо! Полно голых девок! И как только полиция разрешает! Наверно, большинство из них больны, а?
– Возможно. В подобных заведениях, конечно, никогда не чувствуешь себя в полной безопасности.
Равик включил скорость, и машина тронулась.
– А разве есть заведения, где гарантирована полная безопасность? – Хааке откусил кончик сигары. – Не очень-то приятно привезти домой триппер… Хотя, с другой стороны… Живешь-то ведь один только раз…
– Да, – сказал Равик и протянул Хааке электрическую зажигалку.
– Куда мы едем?
– Хотите, для начала побываем в «Maison de Rendez-vous"?
– А что это такое?
– Дом, где великосветские дамы ищут неожиданных встреч.
– Не может быть! Действительно, дамы из высшего света?
– Вот именно. Женщины, у которых старые мужья. Женщины, у которых скучные мужья. Женщины, у которых мужья слишком мало зарабатывают.
– Но позвольте… Не могут же они просто так… Как все это устраивается?
– Женщины приезжают туда на несколько часов. На коктейль или на ночную чашку чая. Иных вызывают по телефону. Разумеется, это не вульгарное заведение, вроде тех, что на Монмартре.
Я знаю один чудесный особняк, прямо в Булонском лесу. У хозяйки такие манеры, что с ней не могли бы соперничать даже герцогини. Все в высшей мере благопристойно и элегантно. Во всем соблюдается полный такт.
Равик дышал ровно и говорил медленно и спокойно. Слушая свои слова как бы со стороны, он казался себе опытным гидом по ночному Парижу. Он заставлял себя говорить, чтобы успокоиться. Все в нем тряслось. Крепко сжимая руль обеими руками, он пытался унять дрожь.
– Вас поразит даже обстановка. Вся мебель стильная, везде старинные ковры и гобелены. Лучшие вина. Самое изысканное обслуживание. Что же касается женщин, то здесь вы, конечно, совершенно ничем не рискуете.
Хааке выпустил облако дыма и повернулся к Равику.
– Ваше предложение чрезвычайно заманчиво, дорогой фон Хорн. Но меня беспокоит одно: ведь это наверняка стоит уйму денег?
– Напротив, это вовсе не дорого.
Хааке смущенно захихикал.
– Смотря что считать пустяками! Мы, немцы, с нашей жалкой валютой, какую удается вывезти…
Равик покачал головой.
– Я очень хорошо знаком с хозяйкой. Она мне кое-чем обязана и примет нас как почетных гостей. Если вы явитесь в качестве моего друга, с вас скорее всего вообще ничего не возьмут. Разве что дадите лакею на чай… Все обойдется дешевле, чем бутылка вина в «Озирисе».
– Серьезно?
– Сами увидите.
Хааке уселся поудобнее.
– Черт возьми! Вот это я понимаю.
Его лицо расплылось в широкой ухмылке.
– Вы, как видно, знаете тут все ходы и выходы, – сказал он, повернувшись к Равику. – Полагаю, вы оказали этой женщине большую услугу, Равик посмотрел ему прямо в глаза.
– У тех, кто содержит подобные дома, иной раз бывают неприятности с властями – так, легкие попытки шантажа. Понимаете?
– Еще бы! – Хааке на минуту задумался. – Вы пользуетесь здесь большим влиянием?
– Не слишком большим. Просто у меня есть друзья во влиятельных кругах.
– Это уже кое-что! Ваши знакомства могут нам очень пригодиться. Поговорим как-нибудь об этом?
– С удовольствием. Сколько вы еще пробудете в Париже?
Хааке рассмеялся.
– Как на грех, всегда я встречаю вас, когда мне надо уезжать. Поезд уходит в семь тридцать утра. – Он посмотрел на часы, вмонтированные в панель. – Через два с половиной часа я должен быть на Северном вокзале. Успеем?
– Безусловно. Вам еще надо заезжать в отель?
– Нет. Мой багаж уже на вокзале. За номер я рассчитался сразу после обеда, чтобы не платить за лишние сутки. А то, знаете ли, с моими валютными запасами… – Он опять рассмеялся.
Равик внезапно заметил, что и сам смеется. Он еще крепче сжал руками руль. Не верится, думал он, просто не верится! Что-то непременно стрясется, что-то непременно помешает… Столько счастливых случайностей – нет, это просто невозможно…
От выпитого вина и свежего воздуха Хааке осовел. Говорить он стал медленнее и как-то с трудом. Удобно усевшись в углу, он начал клевать носом. Нижняя челюсть отвисла, глаза закрылись. Машина нырнула в безмолвный мрак Булонского леса.
Лучи фар, как немые призраки, мчались впереди машины, вырывая из темноты фантастические очертания деревьев. В открытые окна врывался аромат акаций. Мягкий, непрерывный, словно бесконечный, шелест шин по асфальту. Низкий, тихий и ровный рокот мотора во влажном ночном воздухе. Блеснул небольшой пруд, мелькнули силуэты ив на темном фоне буков. Лужайки, покрытые бледной перламутровой росой. Мадридское шоссе. Дорога на Нейи. Какой-то дом, погруженный в сон. Запах воды. Сена…
Равик ехал вдоль Бульвара Сены. По освещенной луной реке медленно двигались два черных рыбацких баркаса. На том, что шел подальше, лаяла собака. Над водой раздавались голоса. На носу первого баркаса горел фонарь. Равик ехал не останавливаясь. Он мчался вдоль берега Сены, не меняя скорости, чтобы Хааке не проснулся от толчков. Он хотел остановиться. Но это было невозможно – баркасы держались слишком близко к берегу. Он свернул на шоссе и повернул обратно по аллее де Лоншан, чтобы удалиться от реки. Он пересек аллею Королевы Маргариты и затем свернул в узкие боковые аллеи. Взглянув на Хааке, Равик увидел, что тот сидит с открытыми глазами и в упор смотрит на него. При слабом свете лампочек контрольных приборов глаза Хааке блестели, точно синие стеклянные шары. На Равика это подействовало, как электрический разряд.
– Проснулись? – спросил он.
Хааке не ответил, продолжая смотреть на Равика. Он сидел, совершенно не двигаясь. Даже его глаза были неподвижны.
– Где мы? – спросил он наконец.
– В Булонском лесу. Недалеко от ресторана «Каскад».
– Сколько мы уже едем?
– Минут десять.
– Нет, больше.
– Вряд ли.
– Я посмотрел на часы до того, как задремал. Мы едем не меньше получаса.
– В самом деле? – спросил Равик. – А мне казалось, меньше. Скоро будем на месте.
Хааке не сводил с Равика глаз.
– Где именно?
– В «Maison de Rendez-vous».
Хааке пошевелился.
– Возвращайтесь, – сказал он.
– Прямо сейчас?
– Да.
Он уже совсем протрезвел. Лицо стало другим. Не осталось и следа прежнего добродушия и веселости. Теперь Равик снова увидел того Хааке, которого хорошо знал и навсегда запомнил в гестаповском застенке. Равик сразу освободился от растерянности, не покидавшей его все это время. До последней минуты у него было такое ощущение, будто он хочет убить постороннего человека, не имеющего к нему никакого отношения. В машину сел добродушный говорун и любитель красного вина; глядя ему в лицо, Равик поначалу тщетно доискивался причины, побуждающей его совершить убийство, – причины, существующей прежде всего в его собственном воображении. И вдруг опять те же глаза, что смотрели на него тогда, когда он, задыхаясь от боли, с трудом приходил в себя после очередного обморока. Те же холодные глаза, тот же холодный, тихий, настойчивый голос…
Что-то мгновенно перевернулось в нем, словно электрический ток изменил свое направление. Напряженность осталась прежней, но все разноречивые ощущения слились теперь в какой-то единый поток, устремились к одной цели, и эта цель поглотила все. Барьер последних лет исчез. Перед глазами вновь возникла комната с серыми стенами. Лампы без абажуров. Запах крови, сыромятных ремней, пота, мучений и страха…
– Почему? – спросил Равик.
– Я должен вернуться. Меня ждут в отеле.
– Но ведь вы сказали, что ваш багаж уже на вокзале?
– Да, сказал. Но у меня есть и другие дела. Я совсем забыл о них. Поезжайте обратно.
– Ну что ж, поедем.
На прошлой неделе Равик исколесил Булонский лес вдоль и поперек; он совершал поездки днем и ночью, и теперь точно знал, где находится. Еще несколько минут. Он свернул влево в узкую боковую аллею.
– Мы едем обратно?
– Да, конечно.
Запах густой листвы, сквозь которую даже днем не проникает солнце. Гуще мрак. Ярче свет фар. Равик увидел в зеркальце, как левая рука Хааке медленно сползла с подлокотника и осторожно потянулась к карману. Слава Богу, что на этом «тальбо» руль установлен справа, подумал он. Равик свернул в другую аллею, отнял правую руку от руля, сделав вид, будто его качнуло на повороте, дал полный газ и понесся по прямой; через несколько секунд он изо всех сил нажал на правую педаль.
Заскрежетали тормоза, и «тальбо» остановился как вкопанный. Упершись одной ногой в педаль, а другой в перед кузова, Равик удержался на месте. Хааке, не ожидавший толчка, упал головой вперед. Он так и не успел вытащить руку из кармана и грохнулся лбом о стык ветрового стекла и панели с приборами. Равик тут же выхватил из правого кармана тяжелый гаечный ключ и ударил им Хааке по голове, чуть пониже затылка.
Хааке уже не выпрямился. Заваливаясь на бок, он начал медленно сползать с сиденья, пока его правое плечо не уперлось в панель.
Равик сразу же дал газ и поехал дальше. Он промчался по аллее и включил подфарники. Слышал ли кто-нибудь скрежет тормозов? Не лучше ли вытолкнуть Хааке из машины и спрятать в кустах, на случай, если кто-нибудь появится? Наконец он остановился у перекрестка, заглушил мотор, выключил свет, выскочил из машины, поднял капот и открыл дверцы с той стороны, где сидел Хааке. Отсюда хорошо видно и слышно, что происходит вокруг, и если кто-нибудь появится, он вполне успеет оттащить Хааке в кусты и сделать вид, будто чинит мотор.
Тишина казалась оглушительно звонкой. Она пришла непостижимо внезапно, и все кругом было наполнено ее гулом. Равик сжал кулаки. Он знал, что это кровь шумит у него в ушах. Он дышал медленно и глубоко.
Гул постепенно перешел в шелест. Внезапно что-то застрекотало. Все громче, громче. Равик напряженно вслушивался. Стрекот все усиливался, вот он уже стал каким-то металлическим, и тут Равик сообразил, что это кузнечики. Шелест утих. Остался один лишь стрекот кузнечиков в час пробуждения утра, на узкой лужайке, наискосок от него.
На лужайке уже было довольно светло. Равик закрыл капот. Надо торопиться. Только бы успеть сделать все, пока не станет совсем светло. Он осмотрелся. Место было выбрано неудачно. В Булонском лесу вообще нет подходящих мест. И в Сену не сбросишь – уже слишком светло. Он не рассчитывал, что все произойдет так поздно. Внезапно он вздрогнул. Послышался какой-то шорох, царапанье и затем стон. Рука Хааке выползла из открытой дверцы и стала судорожно хвататься за подножку машины. Равик заметил, что все еще держит в руке гаечный ключ. Он схватил Хааке за шиворот, выволок наполовину из машины и ударил два раза по затылку. Стоны прекратились.
Что-то загремело. Равик замер. Потом увидел револьвер, упавший с сиденья на подножку. Должно быть, Хааке держал его в руке еще до того, как машина затормозила. Равик бросил револьвер обратно на сиденье.
Он снова прислушался. Кузнечики. Лужайка. Небо светлеет, отступает куда-то назад. Вот-вот покажется солнце. Равик распахнул дверцу до отказа, вытащил Хааке из машины, опрокинул переднее сиденье и попытался втиснуть тело внутрь кузова. Сделать это не удалось. Промежуток между сиденьями был слишком мал. Он обежал вокруг машины, открыл багажник и поспешно выбросил из него домкрат и лопату. Затем снова выволок Хааке и подтащил к багажнику. Хааке был еще жив. Он был очень тяжел. Равик обливался потом. Ему с трудом удалось впихнуть тело в багажник. Колени Хааке оказались поджатыми к подбородку, и теперь он походил на зародыш в материнской утробе.
Равик подобрал инструменты – лопату и домкрат – и положил их в кузов. В ветвях одного из деревьев запела птица. Он вздрогнул. В жизни он не слыхал ничего более громкого. Он посмотрел на лужайку. Стало еще светлее.
Только ничем не рисковать… Равик подошел к багажнику и наполовину приподнял крышку. Затем поставил левую ногу на бампер и подпер крышку коленом – теперь она была открыта настолько, что можно было просунуть под нее руку. Если кто и заметит – не страшно: все выглядит так, будто он занят каким-то совсем невинным делом. В любую секунду крышку можно захлопнуть. Впереди – долгий путь. Но прежде следовало прикончить Хааке.
Голова Хааке уткнулась в правый угол багажника. Равик ясно видел ее. На дряблой шее еще пульсировали артерии. Равик вцепился пальцами в горло и изо всей силы сдавил его.
Казалось, это длится целую вечность. Но вот голова Хааке дернулась. Чуть-чуть, совсем незаметно. Тело попыталось вытянуться, словно стремясь высвободиться из оков одежды. Рот раскрылся. Снова раздался резкий щебет птиц. Вывалился язык, толстый, желтый, обложенный. И вдруг Хааке открыл один глаз, и этот глаз словно вылезал из орбиты, не переставая смотреть… Казалось, он отделился от головы и движется прямо на Равика… Затем тело обмякло. Еще с минуту Равик не ослаблял хватки. Все… Кончено…
Крышка захлопнулась. Равик сделал несколько шагов и, почувствовав дрожь в коленях, ухватился за ствол дерева. Его тошнило. Казалось, его вывернет наизнанку. Он попытался сдержаться. Безуспешно.
Подняв глаза, Равик увидел человека, шедшего через лужайку. Человек посмотрел на него. Равик не двинулся с места. Человек приближался. Он шел крупным, спокойным шагом. Судя по одежде, садовник или рабочий. Он снова взглянул на Ра – вика. Равик сплюнул и достал пачку сигарет. Закурив, он глубоко затянулся. Едкий дым обжег глотку. Человек пересек аллею. Он посмотрел на то место, где Равика стошнило, затем на машину и снова на Равика. Человек ничего не сказал, а Равик ничего не мог прочесть на его лице. Вскоре он скрылся за перекрестком.
Равик выждал еще несколько секунд. Затем запер багажник на ключ и запустил двигатель. В Булонском лесу делать больше нечего – слишком светло. Надо ехать в Сен-Жермен. Сен-Жерменские леса были ему знакомы.
