XXVIII
Равик спустился в холл «Принца Уэльского». Зал был пуст. Портье сидел за конторкой и слушал радио. В углах холла прибирались уборщицы. Равик посмотрел на часы напротив входа. Пять часов утра.
Он поднялся на авеню Георга Пятого и прошел к ресторану «Фуке». Ресторан уже был закрыт. Равик остановил такси и поехал в «Шехерезаду».
Морозов стоял у входа.
– Безрезультатно, – сказал Равик.
– Я так и думал. Сегодня и нельзя было ожидать иного.
– Почему? Сегодня исполнилось ровно две недели.
– Абсолютная точность в подобных делах немыслима. Ты все время находился в «Принце Уэльском»?
– Да, со вчерашнего утра и до сих пор.
– Он позвонит тебе завтра, – сказал Морозов. – Быть может, сегодня он занят. А может, выехал из Берлина на день позже.
– Завтра утром у меня операция.
– Утром он звонить не станет.
Равик промолчал. Подъехало такси. Из него вышли наемный танцор в белом смокинге и бледная женщина с крупными зубами. Морозов распахнул перед ними дверь. Вся улица вдруг заблагоухала духами «Шанель». Женщина слегка прихрамывала. Ее партнер, расплатившись с шофером, вяло поплелся за ней. При свете ламп глаза женщины казались зелеными. Зрачки превратились в крохотные черные кружочки.
– Утром он наверняка не позвонит, – сказал Морозов.
Равик ничего не ответил.
– Оставь мне ключ, я зайду к тебе в отель после восьми и посижу у телефона, пока ты не придешь, – предложил Морозов.
– Тебе же надо выспаться
– Не важно. Прилягу на твою кровать, если захочу. Уверен, что никто не позвонит, но охотно подежурю, если это тебя успокоит.
– Операция продлится до одиннадцати.
– Ладно, договорились.
– Вот ключ. Возьми.
Морозов спрятал ключ. Затем достал коробочку с мятными лепешками и предложил Равику. Тот отказался. Морозов высыпал на ладонь несколько лепешек и поднес ко рту. Они исчезли в его бороде, как маленькие белые птички в густом лесу.
– Освежает, – пояснил он.
– Приходилось тебе когда-нибудь торчать целые сутки в комнате, уставленной плюшевой мебелью, и ждать? – спросил Равик.
– Приходилось торчать и подольше. А тебе нет?
– Случалось и мне, но тогда я ждал совсем Другого.
– А книгами ты запасся?
– Да, но не прочел ни строчки. Сколько тебе еще стоять?
Морозов открыл дверцу такси, доставившего нескольких американцев, и впустил их в «Шехерезаду».
– Часа два, не меньше, – ответил он, вернувшись. – Сам видишь, что сейчас творится. Такого сумасшедшего лета я не припомню. Кстати, Жоан тоже там.
– Вот как?
– Да. И не одна, если это тебя интересует.
– Ничуть. – Равик простился и пошел. – До завтра, – бросил он через плечо.
– Равик? – крикнул Морозов.
Равик обернулся.
– Как же ты-то попадешь в свой номер? – спросил Морозов, доставая ключ.
– Ведь мы увидимся только после одиннадцати. Оставь дверь открытой, когда будешь уходить.
– Я переночую в «Энтернасьонале», – ответил Равик, беря ключ. – И вообще буду показываться в «Принце Уэльском» как можно реже, – это разумнее всего.
– Верно, но ты должен, по крайней мере, приходить туда ночевать. Остановиться в отеле и не ночевать там – это никуда не годится. Ты легко можешь навлечь на себя подозрения полиции.
– Возможно, ты и прав, но, если полиция так или иначе заинтересуется мною, выгоднее будет доказать, что я постоянно жил в «Энтернасьонале». А в «Принце Уэльском» я уже устроил все как надо: постель разворошил, а умывальник, ванну и полотенце привел в такой вид, будто утром пользовался ими.
– Ладно. Тогда верни мне ключ.
Равик отрицательно покачал головой.
– Я подумал и решил, что тебе там лучше не показываться.
– Это не имеет значения.
– Несомненно, имеет, Борис. Не будем идиотами. Твоя борода слишком бросается в глаза. Кроме того, ты прав: я должен жить и вести себя так, словно ничего особенного не происходит. Если Хааке позвонит утром и не застанет меня, то он непременно позвонит еще раз после обеда. Я должен твердо рассчитывать на это и не ждать все время у телефона. Иначе в первые же сутки нервы совсем сдадут.
– Куда ты сейчас идешь?
– Отправляюсь спать. Он не позвонит в такую рань.
– Если хочешь, мы можем попозже встретиться где-нибудь.
– Нет, Борис. К тому времени, когда ты освободишься, я уже, наверное, буду спать. А в восемь у меня операция.
Морозов недоверчиво посмотрел на него.
– Тогда я зайду к тебе после обеда в «Принц Уэльский». Если что-нибудь случится раньше, позвони мне в отель.
– Хорошо.
Улицы. Город. Багровое небо. Красные, белые, синие дома. Ветер ласковой кошкой льнет к углам бистро. Люди, воздух… Целые сутки Равик напрас – но прождал в душном номере отеля. Теперь он неторопливо шел по авеню неподалеку от «Шехерезады». Деревья за чугунными решетками робко выдыхали в свинцовую ночь воспоминания о зелени и лесе. Вдруг он почувствовал себя таким усталым и опустошенным, что с трудом удержался на ногах. «Что, если оставить все это, – убеждал его какой-то внутренний голос, – совсем оставить, забыть, сбросить с себя, как змея сбрасывает кожу? Что мне до всей этой мелодрамы из почти забытого прошлого? Какое мне дело до этого человека, слепого орудия чужой воли, маленького винтика в страшном механизме воскрешенного средневековья, солнечным затмением нависшего над Центральной Европой?»
Действительно, что ему до всего этого? Какая-то проститутка попыталась заманить его в подворотню. Она распахнула платье, сшитое так, что стоило только расстегнуть поясок, и оно распахивалось, как халат. Бледно мерцающее в темноте тело, длинные черные чулки, черное лоно, черные глазницы, в которых не видно глаз; дряблая, распадающаяся, будто уже фосфоресцирующая плоть…
Сутенер с сигаретой, прилипшей к верхней губе, прислонясь к дереву, наблюдал за ним. Проехало несколько фургонов с овощами; лошади кивали головами, напрягая мощные бугры мышц. Пряный запах петрушки и цветной капусты. Ее головки, обрамленные зелеными листьями, казались окаменевшими мозгами. Пунцовые помидоры, корзины с бобовыми стручками, луком, вишнями и сельдереем.
…Итак, какое ему дело? Одним больше, одним меньше, – из сотен тысяч столь же подлых, как Хааке, если не хуже его. Одним меньше… Равик резко остановился. Вот оно что! Сознание мгновенно прояснилось. Они и распоясались потому, что люди устали и ничего не хотят знать, потому, что каждый твердит: «Меня это не касается». Вот в чем дело! Одним меньше?! Да – пусть хоть одним меньше! Это – ничто и это – все! Все! Он не спеша достал сигарету и зажег спичку; когда желтое пламя осветило его сложенные ладони, словно пещеру с темными пропастями и трещинами, он понял – ничто не сможет помешать ему убить Хааке. Каким-то странным образом теперь это стало самым главным, гораздо более значительным, чем просто личная месть. Ему казалось, что если он не сделает этого, то совершит какое-то огромное преступление. Если он будет бездействовать, мир навсегда потеряет что-то очень важное. Он понимал, что все это, разумеется, не так, и тем не менее, вопреки всякой логике, в крови у него пульсировало мрачное сознание необходимости такого поступка – словно от него кругами разойдутся волны и вызовут впоследствии гораздо более существенные события. Он понимал, что Хааке, маленький чиновник по ведомству страха, сам по себе значит немного, и все же убить его было бесконечно важно.
Огонек в пещере его ладоней погас. Он бросил спичку. В листве повисли сумерки, занимался рассвет. Серебряная паутина, поддерживаемая пиччикато пробуждающихся воробьев. Он удивленно оглянулся. Что-то в нем произошло. Состоялся незримый суд, был вынесен приговор. С необыкновенной отчетливостью он видел деревья, желтую стену дома, серую чугунную решетку рядом с собой, улицу в синеватой дымке. Казалось, эта картина никогда не изгладится из его памяти… И тут он окончательно понял, что убьет Хааке, ибо это не только его личное дело, маленькое дело, но нечто гораздо большее – начало…
Он проходил мимо входа в «Озирис». Оттуда вывалилось несколько пьяных. Остекленевшие глаза, красные лица. Поблизости ни одного такси. Пьяные постояли с минуту, потом пошли, тяжело топая ногами и громко сквернословя. Они говорили по-немецки.
Равик хотел вернуться к себе в отель, но теперь изменил свое намерение. Роланда как-то сказала ему, что последнее время у них часто бывают туристы из Германии. Он вошел в «Озирис».
Роланда в своем обычном черном платье стояла за стойкой бара, холодная и наблюдательная. Оглушительно играла пианола. Ее звуки глухо ударялись о стены, расписанные в египетском стиле.
– Роланда, – позвал Равик.
Она обернулась.
– Равик! Давненько тебя не было! Хорошо, что ТЫ пришел.
– А что такое?
Он стоял рядом с ней у стойки и оглядывал почти пустой зал. Последние гости сонно клевали носом за столиками.
– Я заканчиваю тут свои дела, – ответила Роланда. – Через неделю уезжаю.
– Навсегда?
Она утвердительно кивнула и достала из-за выреза платья телеграмму.
– Вот посмотри.
Равик прочел ее и вернул Роланде.
– Твоя тетка умерла?
– Да. Возвращаюсь домой. Мадам уже предупреждена. Она страшно злится, но в общем все понимает. Меня заменит Жанетта. Ввожу ее в курс дела. – Роланда рассмеялась. – Бедная мадам! В этом году ей так хотелось с шиком пожить в Канне. На ее вилле уже полно гостей, ведь в прошлом году она стала графиней. Вышла замуж за какого-то захудалого аристократа из Тулузы. Платит ему пять тысяч франков в месяц, лишь бы он не вылезал из провинции… А теперь она не сможет уехать отсюда.
– Ты откроешь собственное кафе?
– Да. Ношусь целыми днями по городу и заказываю все, что нужно. В Париже покупки обходятся дешевле. Уже купила кретон для портьер. Нравится тебе расцветка?
Она извлекла из выреза платья смятый клочок материи. Цветы на желтом фоне.
– Чудесно, – сказал Равик.
– Купила со скидкой в семьдесят процентов. Прошлогодняя заваль. – Ее глаза излучали тепло и нежность. – На одном кретоне и сэкономила триста семьдесят франков. Разве плохо?
– Великолепно. Ты выйдешь замуж?
– Сразу же.
– Зачем так торопиться? Почему не подождать еще немного и не сделать все, что наметила?
Роланда рассмеялась.
– Ты ничего в этом не смыслишь, Равик. Без мужчины дело не пойдет. Какое может быть кафе без мужчины?
Она встала, крепкая, спокойная, уверенная в себе. Она обдумала все. Какое может быть кафе без мужчины?
– Не торопись переводить деньги на его имя, – сказал Равик. – Подожди, пока все не наладится. Она опять рассмеялась.
– И не подумаю ждать. Мы разумные люди и нужны друг другу для ведения дела. Мужчина – не мужчина, если деньгами распоряжается его жена. Какой-нибудь сопляк мне ни к чему. Я хочу уважать своего мужа. А это невозможно, если он каждую минуту будет приходить ко мне и выпрашивать деньги. Неужели ты не понимаешь?
– Понимаю, – сказал Равик, хотя никак не мог этого понять.
– Вот и хорошо! – Она удовлетворенно кивнула головой. – Хочешь выпить?
– Нет. Мне надо идти. Я случайно проходил мимо и зашел просто так. Завтра с утра я должен работать.
Она удивленно взглянула на него.
– Ты совершенно трезв. Хочешь девушку?
– Нет.
Легким движением руки Роланда приказала двум девицам подойти к посетителю, заснувшему на диване. Лишь очень немногие девушки сидели на мягких пуфиках, расставленных в два ряда посредине зала. Остальные предавались необузданному веселью, катаясь на гладком паркете коридора. Одна присела на корточки, а две другие мчались вприпрыжку, волоча ее за собой. Развевались волосы, тряслись груди, белели плечи, взвивались короткие шелковые юбки. Девушки визжали от удовольствия. Казалось, «Озирис» преобразился в некую Аркадию – обитель классической невинности.
– Ничего не поделаешь, лето! – заметила Роланда. – Приходится смотреть сквозь пальцы. – Она взглянула на него. – В четверг мой прощальный вечер. Мадам дает обед в мою честь. Придешь?
– В четверг?
– Да.
В четверг, подумал Равик. Через семь дней. Семь дней, семь лет. Четверг… Тогда все уже останется позади. Четверг… Можно ли загадывать так далеко?
– Конечно, приду, – сказал он. – Где вы собираетесь?
– Здесь. В шесть часов.
– Хорошо. Непременно приду. Спокойной ночи, Роланда.
– Спокойной ночи, Равик.
Это случилось, когда он ввел ретрактор. Равика словно обдало стремительной, ошеломляющей, горячей волной. Он только что смотрел на открытую красную рану, на прозрачный пар, идущий от нагретых влажных салфеток, на кровь, сочившуюся из мелких сосудов, перехваченных зажимами, – как вдруг увидел перед собой глаза Эжени, с немым вопросом устремленные на него, увидел в резком свете ламп каждую морщинку, каждый волосок усов на крупном лице Вебера… Он с трудом овладел собой и продолжал спокойно работать.
Он накладывал шов. Руки действовали машинально, рана постепенно закрывалась, а он только чувствовал, как от подмышек по рукам и по всему телу течет пот.
– Вы не закончите шов? – спросил он Вебера.
– Хорошо. А что с вами?
– Ничего, просто жарко. Не выспался.
Вебер перехватил взгляд Эжени.
– Это случается, Эжени, – сказал он. – Даже с праведниками.
На мгновение вся операционная закачалась перед глазами. Неимоверная усталость. Вебер продолжал накладывать шов. Равик кое-как помогал ему. Язык распух. Нёбо стало словно вата. Он дышал с трудом и очень медленно. Мак, подумалось ему, и эта мысль была словно чужая. Мак во Фландрии. Открытый, красный живот. Красный, раскрывшийся цветок мака, бесстыдная тайна жизни – прямо под рукой, вооруженной ножом. Судорога, пробежавшая от плеч к кистям, смерть, пришедшая откуда-то издалека, словно внезапно замкнулся какой-то контакт. Я не должен оперировать, подумал он, пока все не останется позади.
Вебер смазал шов йодом.
– Готово.
Эжени тихо выкатила тележку.
– Дать сигарету? – спросил Вебер.
– Нет. Я пойду. Есть дела. Я вам больше не нужен?
– Нет. – Вебер удивленно глядел на Равика. – Куда вы спешите? Выпейте вермута с содовой или что-нибудь прохладительное.
– Не могу. У меня действительно срочное дело. Я не думал, что уже так поздно. До свидания, Вебер.
Он быстро вышел. Такси, подумал он. Скорее такси. Увидев «ситроэн», он остановил его.
– Отель «Принц Уэльский»! Скорее!
Надо сказать Веберу, пусть пока обходится без меня, подумал он. Так дальше продолжаться не может. Стоит только во время операции подумать, что Хааке звонит мне в эту минуту, – и я почти теряю сознание.
Он расплатился с шофером и вошел в холл. Лифт полз бесконечно долго. Поднявшись на свой этаж, он прошел по коридору и открыл дверь в номер. Скорее к телефону. Он медленно, словно тяжелую гирю, поднял трубку.
– Говорит фон Хорн. Мне звонили?
– Минуточку, мсье.
Равик ждал. Снова послышался голос телефонистки.
– Нет. Вам никто не звонил.
– Благодарю.
Морозов пришел под вечер.
– Ты уже обедал? – спросил он.
– Нет. Ждал тебя. Можем поесть у меня в номере.
– Глупости. Это сразу же бросится в глаза. В Париже только больные обедают у себя в номере. Иди вниз. Я побуду здесь. В эту пору вряд ли кто позвонит. Время обеденное. Священная традиция. А если он все же позвонит, скажу, что я твой лакей, и узнаю его телефон. Ты, мол, придешь через полчаса.
Равик колебался.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Я вернусь через двадцать минут.
– Зачем такая спешка? Ты достаточно долго ждал. Теперь тебе нельзя нервничать. Пойдешь к «Фуке»?
– Да.
– Спроси «вуврэ» урожая тридцать седьмого года. Я как раз оттуда. Это что-то необыкновенное.
– Хорошо.
Равик спустился вниз в лифте. Он быстро пересек улицу и прошел через террасу ресторана. Затем обошел весь зал: Хааке нигде не было. Равик уселся за свободный столик, стоявший на тротуаре со стороны авеню Георга Пятого, и заказал жаркое, салат, козий сыр и «вуврэ».
Наконец появился официант с подносом. Равик успокоился и не спеша приступил к еде. Он заставил себя попробовать легкое, чуть пенистое вино. Ел медленно, то и дело посматривая по сторонам и взглядывая на небо, голубым шелковым флагом повисшее над Триумфальной аркой. Затем заказал кофе и с удовольствием ощутил его горьковатый вкус. Неторопливо закурил сигарету, посидел еще немого за столиком, разглядывая прохожих, затем встал и, позабыв обо всем, пересек авеню и направился к «Принцу Уэльскому».
– Ну как «вуврэ»? – спросил Морозов.
– Превосходное вино.
Морозов достал карманные шахматы.
– Сыграем партию?
– Согласен.
Они расставили фигурки. Морозов уселся в кресло. Равик расположился на диване.
– Похоже, без паспорта мне не прожить здесь больше трех дней, – сказал он.
– У тебя уже требовали его?
– Пока нет. Иногда они это делают сразу, как только приедешь. Потому я и прибыл сюда ночью. Дежурный не стал меня особенно расспрашивать. Я сказал, что сниму номер на пять суток.
– В дорогих отелях на все это смотрят сквозь пальцы.
– Но если у меня все же потребуют паспорт, может получиться неприятность.
– Пока это тебе не угрожает. Я справлялся в «Георге Пятом» и в «Рице», там тоже не особенно за этим следят. Ты записался как американец?
– Нет. Как голландец из Утрехта. Свою новую фамилию я слегка изменил, чтобы она походила на голландскую: назвал себя Ван Хорн, а не фон Хорн. Звучит, в общем, одинаково; если Хааке спросит меня, он не заметит разницы.
– Правильно. Надеюсь, все сойдет гладко. Ты снял дорогой номер, вряд ли тобой станут интересоваться.
– Я тоже так думаю.
– Жаль, что ты назвал фамилию Хорн. Я мог бы достать безупречное удостоверение личности, действительное еще на целый год. Оно принадлежало моему другу, умершему семь месяцев назад. Звали его Иван Клуге. Фамилия, как видишь, не русская. Когда пришли из полиции, мы заявили, что он беспаспортный немецкий беженец. Таким образом удалось спасти удостоверение. Покойнику не так уж важно, что его похоронили под именем Йозефа Вайса. Зато два эмигранта жили потом с его удостоверением личности. Выцветшая фотография в профиль, печати нет. Фото можно легко заменить.
– Нет, лучше оставить все так, как есть, – сказал Равик. – Когда я выеду отсюда, не останется никаких следов.
– С документами ты обезопасишь себя от полиции. Впрочем, полиция не придет. Она не интересуется отелями, где за апартаменты платят больше ста франков в сутки. Я знаю беженца, который уже целых пять лет живет в «Рице» без документов. И одному только ночному портье известно об этом. А ты подумал, как вести себя, в случае если эти типы все же нагрянут?
– Конечно. Мой паспорт находится в аргентинском посольстве для получения визы. Пообещаю принести его на следующий день. Оставлю чемодан – и поминай как звали. Думаю, что успею вывернуться. Запрос поступит сначала от дирекции, а не из полиции. На это я и рассчитываю. Правда, тогда мое пребывание в «Принце Уэльском» окажется бессмысленным.
– Ничего, все обойдется.
Они играли до половины девятого.
– Теперь ступай ужинать, – сказал Морозов. – Я еще посижу, а потом отправлюсь в «Шехерезаду».
– Я немного попозже спущусь в ресторан при отеле.
– Глупости. Иди сейчас же и подкрепись хорошенько. Если он все же объявится, тебе наверняка придется с ним выпить. А пить лучше на сытый желудок. Ты уже решил, куда поведешь его?
– Да.
– Я имею в виду, если он еще захочет поразвлечься или попьянствовать?
– Понимаю. Мне известно достаточно мест, где никто никем не интересуется.
– Тебе пора ужинать. Только ничего не пей. Возьми что-нибудь посытнее и пожирнее.
– Хорошо, Борис.
Равик снова пошел к «Фуке». Все стало совершенно нереальным, словно он читал какую-то фантастическую книгу или смотрел мелодраматический фильм. А может, все это ему только снится? Он опять обошел ресторан со всех сторон. Террасы были освещены и полны посетителей. Он проверил каждый столик. Хааке нигде не было.
Равик выбрал столик неподалеку от дверей. Отсюда он мог наблюдать за входом и улицей. Две женщины рядом с ним беседовали о магазинах «Скьяпарелли» и «Мэнбоше». Мужчина с жиденькой бородкой, сидевший тут же, молчал. За другим столиком несколько французов разговаривали о политике.
Один был за «croix de feu", другой – за коммунистов, остальные подтрунивали над ними. Время от времени все посматривали в сторону двух красивых, самоуверенных американок, пивших вермут.
Равик не сводил глаз с улицы. Он был не настолько глуп, чтобы не верить в случайности. Случайностей нет только в хорошей литературе, в жизни же они бывают на каждом шагу, и притом – преглупые. Он посидел еще с полчаса. Теперь ему это далось легче, чем за обедом. Наконец он вышел, снова осмотрел террасу ресторана со стороны Елисейских Полей и вернулся в отель.
– Вот ключ от твоей машины, – сказал Морозов. – Я взял другую. Теперь у тебя синий «тальбо» с кожаными сиденьями. На той машине сиденья были матерчатые. Кожу легче отмыть. Это кабриолет. Можешь ездить с поднятым или опущенным верхом. Но окна все время держи открытыми и стреляй так, чтобы пуля вылетела в окно и не оставила нигде пробоины. Я нанял машину на две недели. Ни в коем случае не отводи ее сразу в гараж. Пусть сначала постоит в каком-нибудь переулке, забитом машинами. Надо проверить салон.
– Хорошо, – сказал Равик и положил ключ от зажигания возле телефона.
– Вот документы на машину. Права достать не удалось. Не хотелось посвящать слишком много людей.
– Права мне не нужны. В Антибе я прекрасно обходился без них.
Равик положил документы рядом с ключом от зажигания.
– На ночь перегони ее в другое место, – сказал Морозов.
Мелодрама, подумал Равик. Дешевая мелодрама.
– Благодарю, Борис. Спасибо за все.
– Жаль, что я не могу поехать с тобой.
– А я об этом нисколько не жалею. Такие вещи делаются в одиночку.
– Верно. Только не рискуй понапрасну и действуй наверняка. Разделайся с ним, и точка. Равик улыбнулся.
– Ты говоришь мне это уже в сотый раз.
– Сколько ни говори – все мало. Ведь черт знает какие глупости лезут в голову в самый решающий момент. Так было с неким Волконским в пятнадцатом году в Москве. Его внезапно обуяли какие-то странные понятия о чести. Так иной раз бывает с охотниками. Дескать, нельзя хладнокровно убивать людей и тому подобное. Вот его и пристрелил один мерзавец. Сигарет у тебя хватит?
– Есть в запасе целая сотня. Да здесь можно заказать по телефону все, что угодно.
– Зайдешь в отель и разбудишь, если меня уже не будет в «Шехерезаде».
– Зайду в любом случае, с новостями или без них.
– Хорошо. Прощай, Равик.
– Прощай, Борис.
Равик закрыл за ним дверь. В комнате вдруг стало совсем тихо. Он сел в угол дивана и принялся разглядывать обои из синего шелка с бордюром. За два дня он изучил их лучше, чем обои тех комнат, где жил годами. Он изучил также зеркало, серый велюровый ковер на полу с темным пятном у окна, каждую линию стола, кровати, чехлы на креслах – все это уже было ему знакомо до тошноты… Только телефон по-прежнему оставался таинственным и неизвестным.
