Страсть и безумие стояли рядом

задолго до классической эпохи,

стоят сейчас и, по-видимому,

будут стоять и впредь.

То, что выдающиеся люди, а точнее, способные сделать что-то кажущееся нам выдающимся, – это люди необычные, – само по себе вполне логично. В конце концов, что мы считаем великим, если не то, что не под силу сделать каждому?

Написать триста страниц текста – дело нехитрое: бери словарь да переписывай. Даже безграмотный при желании может справиться. Но вот написать художественный текст, который тронет за живое, которым захотят делиться, который будут обсуждать, – это точно не каждому дано.

То же самое касается и живописи, и музыки, и архитектуры, и науки, и технологий, и любых других задач, способных потрясти наше воображение. Неизменная и необходимая черта гениального – уникальность, а это само по себе означает отклонение от нормы.

Конечно, можно предположить, что подобное отклонение сверходарённого человека от нормы проявляется лишь в развитости, специфичности каких-то конкретных зон мозга, ответственных за тот или иной творческий навык.

Допустим, это может быть какое-то особенное строение зрительной и моторной коры у художника, теменных долей у математика или теоретического физика, слуховой коры у музыканта, речевых центров у писателей и т. д., но это не так.

Точнее, одного этого недостаточно. Этого вполне может хватить на «талант», на «одарённость», но ведь весь вопрос в том, как обладатель соответствующих мозгов их использует.

Никогда не скрываю этого факта от «успешных» людей, с которыми знаком лично, – всем собственникам серьёзного бизнеса, топ-менеджерам крупных компаний, знаковым творцам (художникам, режиссёрам, музыкантам, писателям, выдающимся учёным) я честно говорю: «Вы психи!»

Не в обиду. Да никто и не обижается. Они про себя это знают. А о том, что именно они про себя знают, я и намерен сейчас рассказать...

Попробую продемонстрировать безумие «успешных» людей, так сказать, на пальцах. Но для этого всех их нужно прежде всего разделить на три большие группы:

• люди бизнеса и политики;

• творцы художественного фронта;

• ученые, исследователи и просто интеллектуалы.

Группа «бизнесмены» (собственники и крупные управленцы) – это прежде всего патологические трудоголики. Они работают, без преувеличения, 7 дней в неделю 24 часа в сутки: мало спят – кто-то по 5 часов, а кто-то и меньше, но даже во сне они продолжают решать квесты своего бизнеса.

Может быть, вы слышали об этом, поскольку факт хорошо известный: Пётр I (Гумилёвский, кстати, пассионарий) спал, держа под рукой письменные принадлежности. Для него было нормой – проснуться посреди ночи и записать параметры указа, который он выдумал только что во сне. И эта практика, надо сказать, для представителей данной группы – норма жизни, включая, как мы видим, и ту её часть, которую они всё-таки умудряются проводить во сне.

Лично я никогда не удивляюсь, получая письмо или сообщение от представителей данного типа людей в три часа ночи или уже совсем под утро. Не удивляюсь и тому, что к девяти часам после этого они уже на работе и махают шашкой так, словно бы отсыпались перед этим не одни сутки.

При этом неуёмная энергия этих ярких характеров тратится вовсе не только на работу. Каждый из них имеет «хобби» – как правило, спортивное или сопряжённое с риском, стрельба какая-то и прочее в этом роде. Встречаются, впрочем, и куда менее подвижные, но столь же трудозатратные.

Когда одни бегают, плавают, крутят педали, стреляют по тарелочкам, залезают на горы, рулят вертолётами, гоняют на спортивных яхтах и т.д., другие, вроде бы более спокойные, демонстрируют гиперактивность другого рода...

Одни знают, например, всё про еду и вина, причём сами готовят (и в промышленных масштабах зачем-то) и расскажут вам, в каком ресторане – из множества ими детально изученных – что подают и каково это на вкус. Где и как эти рестораны закупаются, чем знаменит конкретный шеф, где он работал до этого и что там со звёздами Michelin.

Другие читают по книге в день (это при их-то графике – 24 на 7) и коллекционируют, как безумные, какую-нибудь живопись, скульптуру, старинные фотоаппараты, книги, исторические документы и прочее в этом роде. А это ведь тоже время и страсть – выставки, аукционы, встречи-просмотры с дилерами и кураторами их коллекций.

Третьи, например, строят и обустраивают поместья. Нет, кирпичи они, конечно, не таскают, но превратить в драгоценную шкатулку дворцового уровня каких-нибудь три тысячи квадратных метров недвижимости – это тоже развлечение не одного дня. Особенно если каждая деталь имеет историческую подоплёку, культурологическое значение и главное – не так, как у всех.

Впрочем, сверхчеловеческие странности на этом, как правило, не заканчиваются... Есть ещё куча детей, череда жён и мужей, любовниц. То есть, проще говоря, гиперсексуальность.

Но не подростковая, а в каком-то смысле взрослая, ответственная: понаделать детей, воспитание и образование каждого проконтролировать, поддерживать матерей, заниматься их карьерой и ещё не путать одно «гнездо» с другим, если какая-то из семей не знает о существовании прочих.

Про такое хочется одно сказать: «И как только здоровья хватает?!» Но им хватает, да.

Они – буквально – не с нами и не здесь. И там, где они, там драмы, страсти, трагедии, заговоры, безумства, предательства, восторги и прочие Армагеддоны – в общем, всё не на жизнь, а на смерть. И в целом, понятное дело, всё исключительно на ровном месте.

Вы можете представить себе творческого человека, который спит 20 часов в сутки? Я – да, особенно если он перед этими сутками, то есть буквально несколько суток подряд, находился в творческом безумии. В отличие от «бизнесменов», «творцы», как правило, функционируют своеобразными приступами, я бы даже сказал – «творческими припадками».

Творчество, в отличие от бизнеса, стоит на эмоциях, на страстях. Поэтому для «творцов» вполне естественно некоторое время раскачиваться, погружаясь всё глубже и глубже в предстоящее им творческое безумие.

Схема может быть, например, такой: человек становится сам не свой – ему всё не нравится, он всем недоволен, начинает считать себя «ни на что не способной бездарностью», «ничтожеством» (или непринятым и непонятым гением), другие «художники» начинают казаться ему недостижимыми Титанами (или жалкими мразями, которые способны производить только «нафталин» и «пластик»).

Параллельно в жизни творца развивается какой-то сюжет, которому предстоит лечь в основу его будущего произведения: он входит с кем-то в непримиримый конфликт, обнаруживает признаки замышляемого против него «заговора» или, например, в кого-то безответно влюбляется (возможно, впрочем, что ответно, но тогда превращает эти отношения в сущий ад).

Если ни то, ни другое не срабатывает, творец вдруг «обнаруживает врага» (им может быть родственник, продюсер, конкурент, бывшая любовь и т.д.), демонизирует его, сам бросается в бой – инспирирует скандалы и непотребства до тех пор, пока ничего не подозревающий о своей вражности «враг» наконец не очухается, в крайнем недоумении, и не пойдёт в контратаку.

В этот момент на авансцену инспирированного нашим творцом сражения выкатываются всевозможные орудия, и разрастающаяся драма становится публичной... Тут наконец появляются зрители, а это именно то, что было нужно! Чем больше злопыхателей и прочих подонков, тем лучше – драматичнее, ярче, пронзительнее!

Из высеченной с таким трудом (и творческой смекалкой!) искры возгорается пламя: из творца, как селевый поток, как цунами, как огненная лава из жерла вулкана, начинает безудержно фонтанировать творчество.

Да, к этому моменту все ресурсы мозга творца загружены и перезагружены контентом – фрагментами будущего произведения. И тут, на этом триггере конфликта (внешнего, а зачастую и глубоко внутреннего, неочевидного), они начинают каким-то, почти магическим образом складываться в единую звучащую структуру.

Появляются, словно ниоткуда, строки, рифмы, мелодии, художественные образы, языковые

конструкции, сюжетные повороты, цветовые пятна, формы, объёмы...

Как будто бы какие-то битые цветные стёклышки и никчёмные железячки обрамляются вдруг набором зеркал, порождая таким образом фантастические образы некого виртуального калейдоскопа...

Лучше Анны Андреевны Ахматовой (матери Льва Гумилёва, кстати) и не скажешь: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда...» Да, весь бесстыдно собранный сор переплавляется творцом в произведение на все времена.

Работа захватывает творца целиком, он уходит от нас в какой-то новый потусторонний мир (предыдущий его мир, напомню, тоже не был слишком реалистичным) и создаёт – днями и ночами напролёт – свою Галатею.

Испытывая приступы эйфории, высокого отчаяния, восторга и «разговаривая с богами», он Творит. Проще говоря, его мозг заливает дофамином от складывающихся наконец в его дефолт-системе массивных творческих интеллектуальных объектов.

Потом да, нашему герою потребуется выспаться, а то и перейти в состояние следующего долгого, эмоционально-пассивного дрейфа, который, впрочем, закончится ровно тем же импульсивным творческим всплеском-приступом, что и тот, который я только что описал.

То есть если «бизнесмены» – стайеры берутся и тянут своего «бегемота» из болота до изнеможенья, то «творцы», как правило, спринтеры – создают свои произведения залпами, припадками, вспышками, творческими затемнениями и онейроидами.

Группа «интеллектуалы» (учёные, исследователи, публицисты и прочие «властители дум») – это в некотором смысле идейные параноики. Они всегда движимы какой-то идеей, достигающей порой степени сверхценности.

В классической психиатрии «сверхценные идеи» – это клинический термин. Так называют комплекс мыслей, которые овладевают сознанием пациента целиком и полностью. Вся его жизненная ситуация, всё, с чем он сталкивается, всё, о чём бы он мог подумать, как бы вовлекается в поле этой сверхценной идеи, подчиняется ей и способствует её дальнейшему развитию.

В отличие от другого, схожего вроде бы но форме психиатрического синдрома (системного проявления болезни) – бреда, характерного для тяжёлых психических расстройств, сверхценные идеи не содержат абсолютно неправильных или абсурдных суждений. То есть любой нормальный человек нечто подобное может подумать и высказать.

Дело здесь не в конкретных смыслах этой идеи, дело в том, с каким упорством, с какой увлечённостью и вовлечённостью человек посвящает себя ей. Как правило, он ощущает, что не только сама его сверхценная идея обладает невероятной значимостью, но и сам он, как носитель этой идеи, по-своему исключительный, особенный человек.

Такой человек, захваченный своей сверхценной идеей, ощущает, что у него есть миссия, предназначение, нравственная обязанность – докристаллизовать эту идею, додумать её до конца, добиться её идеальной и всеобъемлющей формы и донести её всем остальным, чтобы она в конечном счёте изменила весь мир.

Раз я уже вспомнил свои курсантские годы, расскажу ещё один случай. Дело было в начале 90-х, когда много было кривотолков про «репрессивную советскую психиатрию» и надуманный якобы диагноз «малопрогредиентная (или вялотекущая) шизофрения».

Будучи тогда политически ангажированным молодым человеком, я не мог не спросить об этом «скандале» своего учителя – доктора медицинских наук Олега Николаевича Кузнецова.

Он был одним из старожилов кафедры психиатрии Военно-медицинской академии и, конечно, повидал немало диссидентов, выступавших против советской власти, которых отправляли сюда на освидетельствование.

Да, некоторые из них получали диагноз той самой «вялотекущей шизофрении», и меня беспокоило, что, может быть, и правда этот диагноз ставился людям абсолютно здоровым и лишь потому, что они лучше видели и осознавали реальное положение дел в тогдашнем СССР.

Не исключено же, что военные психиатры, находившиеся под воздействием советской пропаганды, могли просто не понять, насколько разумные вещи говорят эти люди – про диктатуру коммунистов, про репрессии, про «прогнивший строй», про отсутствие свободы слова, цензуру, КГБ и т. д.

Олег Николаевич был великим учёным и замечательным человеком, который очень много сделал для науки. Ещё в 60-х годах он работал в Звёздном городке, где проходила подготовка первых советских космонавтов к полётам в космос, в том числе и психологическая, за которую и отвечал Олег Николаевич.

В общем, выслушав мой юношеский, сбивчивый, идеологически заряженный монолог, Олег Николаевич посмотрел на меня внимательно, улыбнулся и очень доброжелательно сказал: «Понимаешь, Андрюша, тут вот ведь какая штука...»

Уже в этот момент я понял, какую глупость сморозил. Психиатры ставят диагнозы не за ошибочные убеждения (в противном случае любого дурака надо было бы считать шизофреником), а по причине специфических особенностей поведения пациента. Но Олег Николаевич проявил сочувствие, как он, впрочем, всегда и делал, и не стал меня распекать.

Он просто продолжил: «Да, они критиковали советскую власть. Кто ж мог сомневаться в том, что они правы? Все же всё видели и понимали. Но когда их высылали за границу, а таких ссыльных было много, они спустя каких-нибудь пару лет принимались критиковать правительства стран, которые их приютили, и сам капиталистический строй, который здесь они ещё не так давно прославляли. Дело вовсе не в убеждениях, дело в сверхценности».

И правда, есть люди, обычно научного склада ума, которых буквально ослепляет какая-то мысль. Эта мысль может быть абсолютно верной, а их поведение по утверждению этой истины может быть даже героическим, и, конечно, это далеко не всегда связано с таким психическим расстройством, как «вялотекущая шизофрения».

Хороший пример – Андрей Дмитриевич Сахаров, академик АН СССР, один из создателей водородной бомбы, трижды Герой Социалистического Труда.

Именно ему, кстати, принадлежал такой вот, я бы сказал, дерзкий план: вместо того, чтобы бороться с США в обычной гонке вооружений, разоряющей СССР, Андрей Дмитриевич предлагал разместить вдоль Атлантического и Тихоокеанского побережий США заряды по 100 мегатонн каждый. Если что-то пойдёт не так, то можно будет просто, нажав на кнопку, вызывать такое цунами, которое смоет страну с двух сторон. Соответствующие расчёты Андрей Дмитриевич, кстати сказать, сделал.

И именно этому человеку в 1974 году была присвоена Нобелевская премия мира. Не удивительно? Удивительно очень, но только если ничего не знать про сверхценность.

Дело в том, что в послевоенные годы Сахаров оказался в своеобразном раю для выдающихся советских учёных – пайки, санатории и прочие плюшки. А потом случилось так, что он кое-что узнал о реалиях советской жизни, и произошла разительная перемена.

Создатель водородной бомбы стал правозащитником, диссидентом, подписантом множества писем к советскому правительству, выступал за запрет испытаний атомного оружия, всеобщее разоружение, отмену смертной казни в СССР и во всём мире. И всё с тем же рвением, с каким он занимался прежде военными проектами.

На протяжении двух десятков лет Сахаров вытворял такое, что ни одному другому советскому человеку никогда бы не позволили: открыто выступал против действий советской власти, поддерживал других диссидентов, писал обличительные тексты, которые публиковались по всему миру, выступал против репрессивных действий СССР в Чехословакии, против ввода советских войск в Афганистан.

Его, конечно, всячески одёргивали ответственные товарищи. Уговаривали, пытались сдержать, но не тут-то было... Терпение советского начальства кончилось только в 1980-м, когда Андрея Дмитриевича – нет, не расстреляли, не осудили, не репрессировали, а просто вывезли в Горький – город, который тогда был закрыт для въезда иностранцев. Просто чтобы ограничить хотя бы эти его контакты.

В ссылке Сахаров проводил бесконечные голодовки по разным поводам, которые завершались тем, что его госпитализировали в больницу и насильно кормили. И дух, как говорится, его не был сломлен.

Хотя условием возвращения его из ссылки было прекращение общественной деятельности, Сахаров, на волне грянувшей Перестройки, становится народным депутатом СССР. И все, кто был тогда в сознательном возрасте, хорошо помнят его выступления во время заседаний Съезда, которые транслировались по центральному телевидению.

Сгорбленный, кажется, еле живой старик, отказывающийся покидать трибуну Кремлёвского дворца... Ему уже выключили микрофон, а он продолжает и продолжает говорить, обращаясь к Генеральному секретарю Коммунистической партии СССР. А многотысячный зал тем временем встаёт, улюлюкает и заглушает его слабый голос негодующими аплодисментами.

Сверхценность.

Конечно, когда я говорю о высокоодарённых людях, которыми вот так овладевают сверхценные идеи, речь не идёт о каком-то диагнозе. Скорее, о некоем подобии патологии – таком же переживании состояния вовлечённости, интеллектуальной страсти, абсолютной самоотдачи.

Как мы видим на примере того же Андрея Дмитриевича Сахарова, ценность идеи, которую «интеллектуал» ощущает в себе и исповедует, такова, что ему не страшен ни голод, ни изоляция, ни физическое страдание, ни даже смерть.

Но не обладай Сахаров такой способностью, он бы и водородную бомбу не смог создать, и множество выдающихся открытий в области теоретической физики, вероятно, не сделал бы.

В прежние времена такие люди отправлялись в опасные кругосветные путешествия, изучали дикие народы, покоряли Северный и Южный полюса и горные пики, исследовали на себе действие первых вакцин и подвергали себя ещё множеству других рисков.

Вся жизнь человека, поймавшего, так сказать, свою сверхценную идею, оказывается подчинена ей. Он полностью погружён в её воплощение и реализацию. Он трудоголик, но не потому, что много работает, как это делает «бизнесмен», а потому, что не думает ни о чём, кроме как о своей идее, вынашивает её в себе, как нерождённое ещё дитя.

Такой человек достаточно спокойно сносит тягости и лишения, его почти не заботит физический комфорт. Сложены легенды о том, как Эйнштейн ходил без носков и забывал застёгивать ширинку брюк, или о Григории Перельмане, который живёт затворником в однокомнатной квартире с больной матерью.

Идеальная личная жизнь «интеллектуала» – это присутствие рядом соратника, товарища по духу, как Елена Боннэр у Сахарова или Надежда Константиновна Крупская у Ленина. Если же такого соратника у «интеллектуала» не обнаруживается, то он и не слишком тоскует, оставшись без семьи и детей.

То есть мы видим здесь, с одной стороны, своего рода фотонегатив от «бизнесмена», с другой стороны, ту же одержимость и ту же массу энергии, которая переполняет «интеллектуала» изнутри. Без неё сложно было бы представить, что человек добился бы таких... нуда, «успехов».

Конечно, название групп – «бизнесмены», «творцы», «интеллектуалы» – в некотором смысле условность. Речь идёт о стратегиях пассионарности, внутренней механике достижения «успеха»:

• кто-то атакует свои цели непрекращающимся натиском по всем фронтам, и это стратегия «бизнесмен»;

• кто-то действует мощным сжатым импульсом — сначала раскручивает мощности своего мозга до максимума, затем ищет слабое место в системе и даёт по нему мощный залп, и это стратегия «творца»;

• наконец, кто-то создаёт сверхценность, нечто вроде своей великой миссии, собирает под неё все силы, все инструменты, все средства и, когда они набирают критическую массу, проламывает систему, добиваясь результата, и это стратегия «интеллектуала».

Среди миллиардеров мне приходилось, например, встречать «интеллектуалов». То есть в основе их финансовых достижений была механика сверхценности.

Для кого-то из них сверхценностью были сами деньги, капитал, для кого-то – влияние через капитал на социальную или, например, политическую реальность.

Если посмотреть на финансовые схемы, которые создают такие «интеллектуалы» от бизнеса, то они чем-то очень похожи на сложные научные теории. Да и сам их бизнес работает, скорее, как научно-исследовательский центр, наподобие какого-нибудь «Манхэттенского проекта».

Встречаются и крупные бизнесмены-«творцы», но их финансовый успех связан, как правило, с созданием продукта, прорывными идеями в производственной сфере.

Причём в основном такие бизнесмены заняты творческой, так сказать, частью, тогда как фактическим управлением компанией и непосредственной борьбой за прибыль занимается уже её менеджмент.

Наконец, возможно и сочетание стратегий «успеха» – «бизнесмена» и «творца», «творца» и «интеллектуала» или «бизнесмена» и «интеллектуала».

Кто-то из вас, кто уже прочёл «Троицу», возможно, думает, глядя на перечисленные стратегии «успеха», что речь идёт о типах мышления – о «конструкторах», «рефлекторах» и «центристах». Но это не так, точнее – не совсем так.

В «Троице» я действительно говорю именно о типах мышления, то есть о том, как наш мозг, в зависимости от активности и взаимовлияния отдельных его структур друг на друга, строит разные модели реальности у разных людей.

Мы живём с вами в некой общей, казалось бы, для всех нас реальности, и чтобы ориентироваться в ней, нам нужны её карты. Чем, собственно, и занят наш мозг – он строит такие карты, моделирует для нас реальность. Но выясняется, что карты одной и той же реальности одних людей не подходят для других.

Это, на первый взгляд, кажется странным. Но это, напротив, вполне логично. Если отношения между структурами мозга у разных людей разные (то есть существует несколько различающихся глобальных паттернов нейрофизологического взаимодействия внутри мозга), то и модели реальности, которые эти мозги строят, будут отличаться друг от друга.

То есть, когда мы говорим о типах мышления, речь идёт о том, что разные люди, в зависимости от структурных и функциональных особенностей своего мозга, создают модели общей для нас реальности по-разному, и сами интеллектуальные объекты, которые они производят, отличаются друг от друга по качеству.

«Конструкторы», например, строят структуры с жёстким причинно-следственным каркасом. «Рефлекторы» порождают образы-метафоры, которые определяют ценность тех или иных референтов в реальности. Интеллектуальные объекты «центристов» – это отношение между сущностями, которые они усматривают в реальности.

Таким образом, мы можем взять одну и ту же реальность, смоделировать её несколькими разными способами (разными типами мышления) и получим несколько разных моделей, совмещение которых и способно дать нам максимально точную картину этой самой – одной-единственной на нас всех – реальности.

Вот почему так важно понимать механику производства мозгом разных моделей одной и той же реальности посредством разных типов мышления. В этом залог точности наших действий, системности решений, проще говоря, это вопрос создания эффективного инструментария.

Но важно не только иметь молоток (инструментарий), нужно ещё уметь и правильно приложить к нему силу. Одни работают им как прессом посредством резких ударов, а кто-то превращает его в отбойный молоток.

То есть, имея один и тот же инструмент, вы можете приложить к нему свою силу по-разному. Вот именно об этом речь, когда мы говорим о стратегии «успеха».

Да, среди «бизнесменов», наверное, больше центристов, среди «творцов» больше рефлекторов, среди «интеллектуалов» больше конструкторов, но речь идёт о другом.

Рассматривая стратегии «успеха», мы говорим не о том, как создать карту реальности, а о том, какие стратегии позволяют им максимально эффективно использовать знание о реальности для достижения результатов в ней.