Я не хочу попасть в рай после своей смерти – ад гораздо лучше.

Только подумайте о тех интереснейших людях, которых вы сможете там встретить, и вы тоже захотите туда попасть.

Методология, которую я так люблю и которой занимаюсь всю жизнь, чем бы ни был занят – наукой, общественной деятельностью, бизнесом, образованием, – это технология работы со знанием.

Один из главных принципов методологии был в своё время сформулирован выдающимся философом Людвигом Витгенштейном: «Не думай. Смотри!»

Наш лукавый мозг легко найдёт объяснение любой глупости, поэтому полагаться на его умозаключения – рискованное занятие. Может завести куда не надо. Но факты – это факты, они говорят сами за себя, если, конечно, мы на них и в самом деле смотрим.

И вот он факт: идея равных возможностей всех людей, идея изначальной идентичности нас друг другу, всеобщей одинаковости, может быть, и неплоха в теории (а ещё лучше в рамках разных дурацких идеологий), но практикой она, к сожалению, никак не подтверждается.

Возьмите естественную группу шимпанзе, у неё всегда есть вожак, стоящий наверху социальной пирамиды. Как он туда попал? Волей случая? Он такой же, как все, но его почему-то выбрали всенародным голосованием? Нет, боюсь, альфа-самец просто обладает достоинствами, которых нет у его сородичей.

И дело не только в физической силе. Как показывают исследования выдающегося этолога Франса де Вааля, в случае шимпанзе, например, конкурентным преимуществом является ум и социальная чуткость примата. «Два даже самых слабых шимпанзе, – объясняет де Вааль, – объединившись вместе, сильнее самого сильного самца в группе».

Если же это актуально даже для наших эволюционных предков, то что уж говорить о людях?

Можно сколько угодно бить себя в грудь и кричать на площадях, что мы все от природы равные, что перед каждым из нас открыты любые невозможные возможности и прочую одурманивающую слабые мозги чушь.

Но правда состоит в том, что от рождения, не говоря уже про последующее влияние образования, культурной среды и прочих социальных плюшек, мы разные и, в особенности, в психическом отношении.

Те, кто утверждают обратное, видимо, никогда не были в психоневрологическом интернате, а им было бы полезно – для проветривания мозгов. В ПНИ содержат тех из нас, чьи интеллектуальные шансы на успех в нашем обществе изначально оказались несовместимы с существованием в нём.

Какой бы вы признак ни взяли: рост, вес, физическая сила, выносливость, интеллектуальные способности и т. д., и т. п., – вы увидите классическую кривую нормального распределения (рис. № 1).

Как гласит теория вероятности, если некая величина образуется в результате сложения многих случайных факторов, каждый из которых вносит малый вклад в конечный результат, распределение этих величин при большом количестве наблюдений будет стремиться к колоколообразной кривой Гаусса-Лапласа.

Что ж, для «успеха» это определение подходит почти идеально!

Посмотрим, как это работает на конкретном примере, который понятен и даже очевиден. Если мы измерим рост каждого человека на планете и посмотрим на соотношение людей с разным ростом, то мы и обнаружим нормальное распределение.

Кто-то из нас, как я, например, ростом 175 см, но есть и те, у кого рост 220 см или 120. В среднем у нас получится колокол, на вершине которого средний рост, потому что таких людей большинство (и я в том числе), а хвосты в основании получившегося колокола – справа и слева – это низкорослые и высокие люди.

То есть я отношусь к ростовому большинству. Но это только один признак, по которому можно посмотреть нормальное распределение человечества.

Можете взять грамотность: большинство людей будет обладать средней грамотностью, а по бокам окажется меньшее количество людей – суперграмотных и абсолютно неграмотных.

Теперь усложним пример. Любые таланты точно таким же образом продемонстрируют нам нормальное распределение.

Есть, например, люди, у которых средний музыкальный слух, и их большинство. Но есть и музыканты-виртуозы, у которых идеальный музыкальный слух, с одной стороны, и те, кому, как говорят, медведь на ухо наступил, с другой. И тех, и других существенно меньше, чем середнячков.

Наконец, мы подходим к нашему злополучному «успеху».

Есть люди, которых мы все, без всяких сомнений, назовём неуспешными: кто-то от рождения страдает от тяжёлого физического недуга или психической болезни, кто-то напринимал в своей жизни таких решений, что умудрился потерять всё, оказавшись «лицом без определённого места жительства», кто-то по дурости что-то натворил, оказался в тюрьме, а дальше, по скользкой дорожке, падал всё ниже и ниже.

Да, причины могут быть самые разные, но, глядя на такого человека, все мы думаем: «беда-беда», «вот же не повезло», «неудачник» или «как же вообще можно было до такого докатиться?!».

Не удивлюсь, если среди моих читателей сыщутся те, кто скажет, что это работа «провиденья», «проклятье», «на роду написано» и т. д. Но я не знаю, как это измерять, и, соответственно, не понимаю, как к такого рода трактовкам можно серьёзно относиться.

Важно, что если есть такие «лузеры», то должны быть, согласно закону нормального распределения, и те, кто, напротив, невероятно «успешен» (что бы это ни значило).

Большинство из нас, как и положено «нормальным людям», скромно нашли своё место где-то на вершине колокола. Там все «обычные люди». Успешные или неуспешные? Даже и не скажешь. Нормальные.

Но кто-то находится всё-таки с того – «лучшего» вроде как – края. И что бы мы с вами ни понимали под «успехом» – богатство, славу, обожание масс или «след в истории», – он вряд ли возможен, если каких-то специфических особенностей мозга у человека не обнаруживается.

Быть может, вы уже знакомы с моей книгой «Троица. Будь больше самого себя!», где я, в частности, рассказывал о психологии и психопатологии гениальности.

Впервые этой взаимосвязью заинтересовался ещё в XIX веке итальянский психиатр Чезаро Ломброзо, написавший книгу «Гениальность и помешательство», ставшую самым настоящим бестселлером.

Исследование этой взаимосвязи продолжалось и после, а самым интересным прочтением данной темы, возможно, следует считать «теорию пассионарности» нашего соотечественника, историка Льва Николаевича Гумилёва.

Гумилёв говорил, что пассионарность – это своего рода внутренняя доминанта, непреодолимое стремление человека к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели. Причём цели часто даже иллюзорной, которая вместе с тем представляется ему ценнее его собственной жизни.

Пассионарность – это вовсе не какая-то приятная штука, не манна небесная. Если человека угораздило родиться с набором соответствующих генов, ему, честно говоря, особо не позавидуешь. Он постоянно страдает, словно от какого-то внутреннего зуда, который мучает его, не даёт покоя, не щадит его сил и самой его жизни.

Посмотрите на список любимых Гумилёвым пассионариев: Александр Македонский, Корнелий Сулла, Ганнибал, Чингисхан, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван III и Иван Грозный, Минин и Пожарский, Филарет, Готфрид Бульонский, Жанна д’Арк, Петр I, Наполеон...

Внешне, предупреждал Лев Николаевич, пассионарность может «проявляется во властолюбии, гордости, тщеславии, алчности, зависти, которые с равной лёгкостью порождают подвиги и преступления, созидание и разрушение, благо и зло, но не оставляют место равнодушию».

Главное же свойство пассионарности – это «способность и стремление к изменению окружения». И действительно, когда мы говорим о гениях и пассионариях (или гениальных произведениях, решениях, открытиях), мы в первую очередь думаем о том, как они изменили мир, что с них началась какая-то новая эпоха.

То, что в основе пассионарности лежит своего рода безумие, ненормальность, Гумилёв всегда особо подчеркивал: «Пассионариями же в полном смысле слова мы называем тех людей, у которых инстинктивные импульсы самосохранения подавлены стремлением к реальной или иллюзорной цели. Деятельность их неизбежно направлена не на самосохранение или минутное самоудовлетворение, а на изменение окружения, хотя заслуга принадлежит не их воле, а их конституции».

Вот как Гумилёв описывает одного из своих главных любимцев: «Александр Македонский имел по праву рождения всё, что нужно человеку: пищу, дом, развлечения и даже беседы с Аристотелем. И тем не менее он бросился на Беотию, Иллирию и Фракию только потому, что те не хотели помогать ему в войне с Персией, в то время как он якобы желал отомстить за разрушения, нанесённые персами во время греко-персидских войн, о которых успели забыть сами греки. А потом, после победы над персами, он напал на Среднюю Азию и Индию, причем бессмысленность последней войны возмутила самих македонян».

Пусть формулировка «инстинктивные импульсы самосохранения» и выглядит несколько одиозной, но вполне понятно, о чём на самом деле идёт речь.

У каждого нормального человека есть своего рода внутренний стопор – тот предел, дальше которого он не идёт, не рискует, потому что чувствует страх: страх зайти слишком далеко, не справиться с ситуацией, оказаться один на один с общественным мнением, ощутить на себе гнев и осуждение толпы.

Нужно быть весьма и весьма бесстрашным человеком, бросая вызов научному или культурному сообществу, планируя войну или какую-либо революцию. И у пассионариев как раз этот страх отсутствует, но не потому, что они его преодолевают в себе, а потому, что они его не чувствуют так, как нормальные люди с нормальной психикой.

Впрочем, это не значит, что пассионарии в принципе бесстрашны. Нет, напротив. Они могут бояться сильнее многих других, но они боятся не того, чего боятся другие. Например, они будут бояться проиграть, но у них нет страха ввязаться в бой: ввязываются бесстрашно, а потом просто не могут проиграть – ибо «победа или смерть!».

Пассионарии готовы идти дальше – ив практическом, и в интеллектуальном плане, – нежели обычные, здоровые люди. Их не пугают ни смерть на баррикадах, ни бесчисленные жертвы, ни конфликт с влиятельными людьми, ни репутационные риски, которые они зачастую даже не видят, ощущая свою исключительность. И это ненормально – «инстинкт самосохранения», так сказать, сбоит.

Пассионарий действует там, где нормальный человек не решается на риск, боится допустить ошибку, испытывает страх перед новым. Нормальному человеку трудно перестраиваться, трансформировать свои старые привычки. Это зачастую настолько парализует его, что он отказывается от своей цели. Но пассионарий словно бы не чувствует всех этих ограничений.

Страх, что придётся работать, напрягаться, а результат не гарантирован, заставляет нормальных людей сдаться без боя. И давайте уточним – это нормально!

Для пассионария же результат: победа, признание, научная истина и т. д. – обладает такой ценностью, что он просто не может испугаться сложностей, не видит их в том объёме, в котором их видят нормальные люди. Для него как бы нет временных «неудач» и прочих «ужасов» обычного человека.

Да, гениальная пассионарность или пассионарность гениальности – это нездоровье, но и не обычная психическая болезнь, как какая-нибудь шизофрения или невроз навязчивых состояний. Это своего рода психопатия – когда человека и душевнобольным назвать нельзя (не выглядит он как безумный), но и на нормального он тоже не тянет.

Когда я ещё учился в Военно-медицинской академии, журнал «Вестник Балтийской педагогической академии» сделал специальный выпуск, в котором было опубликовано пару глав из моей первой монографии «Философия психологии. Новая методология».

Помню, как будущий главный психиатр Санкт-Петербурга, а тогда ещё ординатор кафедры, изучив эту публикацию, строго экзаменовал меня на понимание слова «имплицитный», которое я использовал в работе. Это было забавно.

А старший медицинский психолог кафедры – блистательный специалист, мудрая женщина, сказала мне: «Андрей, прочитав вашу работу, я должна решить, что вы гений. Но не знаю, могу ли я?.. Ведь на мой взгляд вы абсолютно психически здоровы!»

Эту историю я всегда вспоминаю с юмором. Дело в том, что наша кафедра была по-настоящему легендарной – первая в России, где трудились великие В. М. Бехтерев, В. П. Осипов, И. Ф. Случевский. И пациентами, соответственно, здесь регулярно оказывались знаковые фигуры отечественной науки, культуры и общественные деятели.

Так что гениев в ней побывало предостаточно, включая, кстати говоря, и ныне здравствующих, признанных. И вот правда состоит в том, что для психиатра с опытом представить себе психически здорового гения – это и в самом деле какой-то оксюморон.

Что, с другой стороны, фактически означает, что действительное стремление к чему-то «великому» есть своего рода психический дефект, ну или, по крайней мере, серьёзное отклонение от колоколообразной нормы.