Глава седьмая
Настя перенесла керосиновую лампу в комнату, плотно зашторила окна, заперла дверь. Достала из печи чугунок с картошкой, принесла сала, солености. Для четверых здоровых мужиков – мало, но хоть что-то.
Офицеры принялись за еду. Настя все порывалась что-то спросить, но Коган прервал ее:
– Насть, я же просил не задавать вопросов. Скажи лучше: сможем мы сейчас поговорить с твоим отцом?
– Сейчас бесполезно, он как из лагеря вернулся, вечерами стал пить. А напьется – спит, не разбудишь. А на что он вам сейчас-то?
– Да у тебя, – Коган обвел взглядом комнату с одной спальней и лежанкой у печи, – для нас места маловато.
Женщина ответила:
– В хате – да, но есть еще сеновал. Там и брезент, и подушки есть, дам одеяло.
– Да тепло же сейчас, – улыбнулся Шелестов.
– Не скажи, вчерась было прохладно. Ныне потеплело, но все одно: без одеяла никак. Оно и от комарья спасает. Еще и мошкары этим летом больно много, раньше меньше было.
В сарай отправился Шелестов, Буторин и Сосновский, Коган остался спать на лежанке у печи.
Рано утром заявился отец Анастасии, Яков Михайлович Сабаров, предупрежденный дочерью.
Обнял Когана:
– Значит на свободе, Боря?
– Да уж, из лагеря в отпуск не отпускают.
– Это так. А к нам зачем, прости за прямоту?
– Дело есть.
– Сам-то что, опять в органах?
– Нет. Но дело важное, друг пропал, об этом поговорим позже, только прошу, Яков Михайлович, о нас не должен никто знать. Это в ваших же с Настей интересах.
Сабаров внимательно посмотрел на родственника:
– Мы не приучены в чужую жизнь лезть. Так что не беспокойся. Ну, где твои товарищи?
Коган позвал остальных. Сели за стол. Анастасия собрала завтрак.
– Кого потеряли, Боря? – спросил Сабаров. – Может, сыщем, хотя ныне люди все больше разъезжаются.
– Инженера одного, зовут Николаем, по отчеству Иванович. Фамилия вряд ли тебе что скажет.
– А как же без фамилии-то? Ты уж, Боря, либо выкладывай все, либо я тебе не помощник.
Коган посмотрел на Шелестова. Тот согласно кивнул.
Рассказали все, что знали о Маханове. Представили его обычным инженером, приезжал-де на похороны отца в Горбино и пропал. Ищем по просьбе жены, соседки Шелестова.
Сабаров внимательно выслушал майора, потом сказал:
– Об Иван Ивановиче Маханове я слышал – тот колхоз в Горбино поднимал. А о сыне ничего не знаю. А как он пропал-то?
– Да поехал из деревни в райцентр, а тут немцы налетели. В том месте как раз две машины встретились, ну летчик и сбросил бомбы. Трупы тех, кто ехал в машинах, нашли, а Маханова нет. Ушел, что ли, куда, а куда – неизвестно. Вот и приехали искать товарища.
– Когда это было?
– 22 июня, в воскресенье, когда немец напал.
– Не слышал я о том случае. Но, – старик хитро посмотрел на собравшихся, – кое-что странное в тот вечер произошло.
Офицеры переглянулись. Анастасия собрала со стола, прохромала в сени.
– Что произошло, Яков Михайлович? – спросил Шелестов.
– Может, имеет к Маханову отношение, а может, и нет. Мы с соседом Агафоном, щас его уже нет в Олевске, вечером того дня, как только схлынула ихняя авиация, переправились на тот берег. У нас гуси там паслись. Забрать надо было, пока не побили. Переправились, забрали гусей, их всего-то и было пять штук, пошли обратно к берегу. Глядь – одной лодки нету. Поглядели, а она на том берегу. Кто-то, видать, без спросу переправился. Ну Агафон сплавал туда, мою посудину перегнал. А на сиденье-то – капли крови.
– Крови? – в один голос переспросили офицеры.
– Да. Раненый переплывал или повредившийся какой. Щас, понятное дело, на лодке и следа не осталось – помыл я ее, а тогда точно была кровь. Агафон, кабы не уехал, подтвердил бы, он тоже видел.
– Поня-я-я-тно, – протянул Шелестов. – Мы, Яков Михайлович, можем воспользоваться вашей лодкой?
– Да берите, все одно немец придет – заберет.
– Ну, до этого может и не дойдет.
– Дойдет. Самолеты германские листовки сбрасывают, в них по-русски написано, чтобы люди не уезжали, скоро новая администрация придет, и все как прежде будет, даже лучше. И все в таком смысле. Сам я листовку эту не читал, сдалась она мне, другие читали да пересказывали.
В разговор вступил Буторин:
– Вот вы, Яков Михайлович, вроде как от советской власти пострадали, а прихода немцев не желаете? Отчего так? Ведь вы для них – пострадавший от Советов, значит, вас не только не тронут, а еще и должность хорошую предложат, паек дадут или что там у них на этот случай положено.
Сабаров усмехнулся:
– Меня, молодой человек, не советская власть осудила, а сволочь разная. У нее, вишь, от высоких чинов голова кругом пошла. От безнаказанности озверели. Но – что было, то прошло. Выпустили, и слава богу. Я на советскую власть зла не держу. А немцы мне здесь на черта не сдались! Плевал я на их новый порядок, на должности и пайки. Да и кому я, старый, нужен? Лишь бы не трогали нас с Настей, да она, убогая, им тоже не нужна.
Анастасия когда-то давно сломала ногу, а врачи неправильно вставили кость, от того и хромота получилась.
– Да, странный вы человек, – проговорил Шелестов.
– Да вы сами-то такие, – Сабаров снова прищурился, – сами же сидели недавно. Сиделец сидельца сразу узнает. Или, скажете, не так?
Коган смутился. Выручил Шелестов:
– Не так, Яков Михайлович, но не надо сейчас об этом.
Старик усмехнулся:
– Ладно, понимаю. Ночевали-то где, в сарае?
– Да.
– Двое ко мне могут перейти, а двое у Настасьи уместятся. Нечего по сеновалам без баб лазать.
Напряжение спало, все разом заулыбались.
– Спасибо, Яков Михайлович, но сегодня мы ночевать не будем. Прогуляемся до места, поищем следы Маханова. Если и вернемся, то за полночь.
– Вы, главное, засветло в городе не показывайтесь. А сюда приходите с прохода, он от Прибрежной как раз через Чистую, к центру, ведет. Перемахнете через плетень и будете во дворе, он как раз низкой городьбой, только для порядка, обнесен. Собак мы уберем.
Офицеры дождались темноты и направились к месту засады. Прошли Прибрежную, через улицу, где находился сейчас Маханов, спустились к реке. Лодки привязаны веревками к кольям, весла на месте. Нашли лодку Сабарова. Быстро переплыли Терев, спрятали посудину в кустах, чтобы с того берега не было видно. Вышли на поле, потом спустились в балку. Два километра прошли за десять минут.
В кювете валялись два обгоревших остова легковых автомобилей.
Шелестов заметил:
– Место засады. Здесь «ГАЗ» перегородил дорогу «Эмке». Что было дальше, нам тоже известно. Маханов остался в «Эмке». Когда диверсанты подошли к нему вплотную, инженер открыл огонь. Одного убил. Потом налетел «мессер», сбросил бомбы. Если бы Маханов не выскочил до взрыва, его останки тоже были бы здесь. Значит, успел. Дальше, думаю, было так. После взрыва пролежал какое-то время без сознания – не могло его не зацепить Пошел дождь, конструктор очнулся, сориентировался. До деревни далеко, не дойти, до райцентра рукой подать, но по дороге нельзя. Значит, спустился, как мы, в балку. Сейчас ты, Витя, – Шелестов посмотрел на Буторина, – выходишь к месту засады и осматриваешься там.
Буторин пожал плечами:
– И что я найду после того, как там побывала уйма людей? Одна опергруппа небось натоптала, да еще дождь.
– Осматриваешься!
– Есть.
Шелестов перевел взгляд на Когана:
– Ты, Боря, осматриваешь лес: смотришь тропы, канавы, места удобные, где можно переждать. Долго Маханов находиться в лесу не мог, но вдруг решился двинуть к деревне? Мы не знаем, в каком точно состоянии он был.
Коган покачал головой:
– Я, конечно, все посмотрю. Но как же кровь в лодке? И ведь кто-то же на ней переправлялся на другой берег?
– Надо все версии отработать.
– Понял.
Шелестов кивнул Сосновскому:
– Мы возвращаемся в балку. Смотрим внимательно там.
– Чего мы там увидим-то?
– Небо звездное, скоро луна появится, да и фонарь есть. Высматриваем пятна на траве, примятости от сидения или лежания.
– Времени слишком много прошло, чтобы примятости остались.
– Это ты слишком много говоришь. Разговорился, видите ли. Вперед, за мной.
Осмотр места засады, как втайне и предполагал Шелестов, ничего не дал, а вот в балке Сосновский усмотрел темное пятно на траве, а поодаль – заваленный комом земли окровавленный клочок рубахи. Возможно, Маханов еще и присыпал ком свежей землей, но ее размыло дождем.
– Ясно, – подытожил Шелестов, – конструктор пошел тем же путем, что и мы, только в обратную сторону. Сигнал на сбор, Миша.
Сосновский ухнул филином. Подошли Коган и Буторин.
– Что у вас? – спросил Борис.
– Есть след. Непонятно, как эту кровь не нашли оперативники?
– Да надо было им искать? Формально осмотрели местность и – назад, пока «мессеры» не налетели.
– Может, и так. Идем дальше по балке, там еще капли крови должны быть.
И действительно, по пути они наткнулись еще на несколько бурых пятен. Вышли к реке. Время 2.15, скоро начнет светать, утренняя заря начинается около 4.00. Но темень отходила гораздо раньше.
Шелестов проговорил:
– Где-то тут Маханов уперся в реку и очень кстати увидел две лодки. Одну забрал и переправился на ней на тот берег.
Коган припомнил:
– Я говорил с Яковом Михайловичем, он сказал, что лодка в ночь с 22 на 23 июня стояла напротив дома, что правее от нас.
– Снесло течением, – предположил Буторин, – и немудрено, сил у конструктора оставалось мало.
– Переправляемся, – приказал Шелестов.
Переплыли реку, оставили лодку на ее прежнем месте, как следует закрепили.
Майор приказал:
– Всем там сейчас делать нечего, пойдем мы с Коганом. Остальным – прикрывать.
Сосновский улыбнулся:
– Появится прохожий – валить?
– Сигнал подать и пропустить. Все, идем, Боря.
Шелестов и Коган, подсвечивая себе фонариками, подошли к плетню. На них сразу же с громким лаем бросилась цепная овчарка.
– Тьфу ты! Принесло тебя, – прохрипел Коган.
– Отходим, – приказал Шелестов.
Отошли.
– И что дальше? – спросил капитан.
– У тебя из жратвы ничего нет?
– Сухари. Две пачки. Это «НЗ», постоянно со мной.
– Брось овчарке.
– Она сожрет и опять залает, еще хозяев поднимет.
– Но не убивать же ее, с потрохами себя выдадим!
– Ладно попробую, но вряд ли. Дворняга повелась бы, а овчарка… Хотя, и овчарки разные бывают.
Они опять подошли к забору. Пес сердито зарычал.
– Ну чего ты? Хорошая же собака, а лаешь? Я же не лезу на твой участок.
Пес склонил набок голову, казалось, что слушает капитана. Но стоило Когану сделать движение, собака снова зарычала, уже совсем грозно.
– Ну вот – на тебе. На него сухари тратишь, а он еще рычит.
Коган бросил второй сухарь. Овчарка поймала его на лету, клацнула острыми зубами и вопросительно уставилась на незнакомца.
– Позавтракала, псина?
В ответ последовало тихое рычание. Стало ясно: спокойно работать возле плетня овчарка не даст.
Скрипнула дверь, послышался молодой женский голос:
– Буран! Ты чего?
Пес вильнул хвостом – это был хороший знак. Собака, виляющая хвостом, настроена миролюбиво. Хуже, когда хвост неподвижно висит. Тогда можно ожидать от собаки все, что угодно.
К плетню подошла женщина, закутанная в платок:
– Ну ты чего, Буран? Чужой?
Пес вилял хвостом.
– Нет, кошаки, наверное. Молчи, а то разбудишь соседей.
Женщина внимательно осмотрела тропинку за плетнем, прислушалась, затем взяв овчарку за ошейник, пошла с ним к городьбе внутреннего двора.
Коган облегченно вздохнул, вытер платком вспотевший лоб. Обернулся. Шелестов показал ему большой палец. Пес еще раз тявкнул из-за внутренней ограды и замолк. Замолчали и соседские собаки.
Шелестов приказал:
– Осматриваем местность от берега до начала этого участка, особенно у калитки. Ты справа, я слева. Сходимся у калитки.
– Понял!
Но как тщательно они ни искали, ничего не нашли. Потом перешли к соседнему участку справа – опять ничего, то же самое и слева.
– Похоже, кто-то тут хорошенько прибрался, – проговорил Коган.
– Но Маханов где-то здесь, в одной из этих хат.
– И чего? Не обходить же их?
– Узнаем, кто живет в этих хатах, Анастасия должна знать. Уходим.
Как только офицеры ушли, из-за старой яблони показалась женская фигура. Клавдия слышала, о чем говорили незнакомцы. Она, не мешкая, бросилась в хату.
Маханов три дня пролежал без сознания. То его бросало в жар, то тряс холод. Местная повитуха приносила свои снадобья, но они не помогали. Хорошо, что рука гнить не начала. Бабка обработала ее спиртом и крепко перевязала бинтом.
Ко 2-му числу Маханов мог уже ходить. Он спал с Клавдией, и, как ни странно, совесть его не мучила. С ней было хорошо, все по-простому, не надо никакой игры. В Москве с Тамарой было иначе. Иногда Николаю казалось, что она вышла за него замуж только по настоянию отца, прознавшего, чем занимается молодой человек и просчитавшего выгоду от этого брака. Странно еще, что Тамара напрочь не хотела детей.
Род прежних занятий Клавдии, и это тоже было удивительно, совершенно не смущал Николая. Возможно потому, что она давала ему в постели то, чего он никогда ни от кого не получал. Ну, были у нее мужики, а почему бы им не быть? Женщина молодая, в самом соку, ей без ласки нельзя – болеть будет. Да и где те мужики? Важно, что Клава не бросила его в нынешнем состоянии, притащила к себе, выходила. С ложки, бывало, кормила. Стала бы так Тамара? Вряд ли. Она тут же бы ушла от немощного и уже не имеющего ценности мужа. Бросила, чтобы не дай бог, себе не навредить.
Николай все более стал замечать за собой, что обращается к Богу, хотя считал себя убежденным атеистом. Многое в его мировоззрении изменила Клава всего за несколько дней, слишком многое, чтобы вот так легко расстаться с ней.
Той ночью она встала с кровати, заслышав лай Бурана:
– Чужие, что ли, объявились?
– Да мало ли кто ходит возле берега? Может, рыбаки?
– Сейчас никто не ловит, не до того. Ты лежи, а я посмотрю. А то еще прибьют Бурана сдуру. А может, это за тобой?
– Кто?
– Ну, кто все время гонялся… Ведь было же такое?
Маханов не помнил, как рассказал о себе правду. В таком состоянии был – до конца не осознавал, что делает.
Клавдия, завернувшись в старый пуховый платок, бесшумно вышла в сени.
Вернулась минут через двадцать, растерянная, испуганная:
– Тебя, Коля, ищут! Такие вот дела.
– Кто? – приподнялся он на кровати.
– Двое их. Смотрели тропу от берега до плетня, хорошо, я до того убралась там: кровь-то осталась и у реки, и у калитки. Ничего не нашли, но один сказал: «Маханов где-то здесь».
– Значит, они точно не знают, что я у тебя?
– Нет, но долго ли узнать?
– Кто же это может быть? Диверсанты? Те бы так тихо не действовали. Ломанулись бы в хату. А эти, вишь, отошли. Может, кто из Москвы?
– И как бы они здесь оказались?
– Могло начальство послать.
– Тогда они обошли бы с милицией все дворы. Перекрыли бы выходы с огородов.
– Тоже верно. Непонятно.
– Надо тебе переселяться, Коля. И сегодня же.
– Интересно, куда?
– Да я вот думаю…
Она морщила лобик и от этого казалась такой беззащитной в этом безжалостном мире. Думала недолго:
– Придется идти к бабке Варваре. Больше некуда. Ее хоть режь на куски – не выдаст. Только ей заплатить надо.
– У меня нет денег.
– У меня есть. Кое-чего накопила, ты же знаешь, чем я занималась…
– Не смей мне об этом говорить. Забудь. Ничего такого не было.
Она улыбнулась:
– Ты хороший, и мне с тобой так легко, светло, будто и не я это, а другая – чистая да молодая.
– Прекрати, я сказал.
– Прости, больше не буду. Тебе надо одеться. А я пока сбегаю к бабке Варваре.
Маханов вопросительно посмотрел на нее:
– А если за хатой следят?
– Бурана с собой возьму – если что, голос подаст.
– Следить могут издалека.
– Погоди. Они осмотрели только заднюю сторону, от реки, значит, там их быть не должно. Я там пойду.
– Ну, так еще можно, но – только с Бураном.
– Пойду, а ты пока собирайся.
– Да, Клава, я это…
– Что?
– Нет, ничего, пока ничего.
Она вздохнула:
– Какой ты нерешительный. Можешь не говорить, я все знаю. Тебе хорошо со мной. Я уберегу тебя – не сомневайся.
Он улыбнулся:
– Я и не сомневаюсь.
Она незаметно прошла к хате бабки Варвары. Опасались напрасно – за Клавдией никто не следил: офицеры особой группы уже вернулись на свою квартиру.
Бабка давно привыкла к ночным гостям. Тихо спросила из-за двери:
– Кто там?
– Я, бабка Варвара, Клава.
Повитуха отворила покосившуюся дверь:
– Заходи. Опять с постояльцем худо?
– Худо, бабка Варвара.
– Погодь, щас соберусь, пойдем посмотрим, чего там с твоим женихом.
Клавдия зарделась:
– Да с каким женихом-то…
– Ладно, а то я не знаю. Говори, покуда собираться буду, чего с ним?
– Не надо никуда сбираться.
– Чего? – удивилась бабка.
Клава рассказала все, как есть. Попросила приютить Маханова на время.
Бабка, хитро глянула на Клавдию:
– Отчего же не приютить хорошего человека. Только приют-то этот в деньгу немалую обойдется.
– Скажи – сколько, я заплачу.
– Сто рублев.
– Сколько?
– Ты что, глухая? Или дорого? Зато в полной безопасности будет. На меня никто не подумает.
– Ладно, – вздохнула женщина и протянула бабке деньги. – Так я приведу Николая?
– Не щас, щас – рано, пред самым рассветом.
– Но ведь светло будет.
– А ты огородом. Задняя калитка открыта будет. Только, Клавка, гляди, не проговорись. Я-то не выдам, а ты болтай помене.
– Да я что, враг Николаю?
– Мое дело – предупредить. Не чердаке его устрою. Там хламу всякого полно и травы сушеной. Собака след не возьмет, да и посторонний не захочет мараться. А для Николая твоего угол отдельный сделаю. Матрац постелю, простыню, одеяло, подушку положу. Он через оконце слуховое слышать будет, чего во дворе делается, и воздухом дышать. И насчет кормежки не переживай. А теперь иди, девка. Чую, скоро придешь ко мне по делам женским.
Клава вернулась в свою хату.
Когда солнце поднялось над горизонтом, Маханов уже был на чердаке бабки Варвары. Клавдия же прилегла отдохнуть, сжимая в объятиях одеяло, которое еще хранило запах Николая.
3 июля после завтрака Шелестов собрал офицеров в доме Анастасии Степко. Пришел и ее отец. Шелестов спросил у Сабарова:
– Скажите, Яков Михайлович, а кто живет в домах 10, 12 и 14 по улице Прибрежной?
– По Прибрежной-то? Дай-ка вспомню. В 10-й хате жила семья учителей, они еще 23-го выехали. Куда подались – не знаю. В 12-м гулящая одна, Клавка, она одна живет. В 14-м… Настена, кто в 14-м доме живет?
– Так дед Ефим и баба Матрена. Им уже за восемьдесят, доживают свой век вдвоем.
– Точно. С Ефимом-то раньше рыбачили вместе.
– И самогон пили, – напомнила Анастасия.
– Не без этого. Надо же, Ефима забыл. Худая совсем память стала.
Шелестов продолжал:
– Значит в 10-м сейчас никого, в 12-м молодая женщина, а в 14-м – старики, так?
– Ну, может, и заселился кто в 10-й. Точно не знаю, проверить надо.
– Проверите?
– Проверю. Прямо сейчас?
– Нет, ближе к обеду.
– Лады, схожу посмотрю.
Шелестов задумался:
– Гулящая бабенка, старики… Никто из них знать Маханова не мог.
Говорил он вполголоса, но Сабаров услышал:
– Ну, почему не мог? Ваш Маханов ехал в Олевск из города?
– Да.
– Значит, на автобусе Васьки Бурова. А у него тут баба живет, сам из города. Давеча видел обоих на рынке.
– И что это нам дает? – спросил Шелестов.
– А то, шевели мозгами, начальник. Автобус-то один из города в Олевск ходил. Больше некому было людей возить. А человек ваш – приметный, да и Клавка, гулящая, могла ехать с ним.
– Это тоже проверить надо. Где живет женщина этого водителя?
– Да тут недалече, у бывшей автобусной станции.
В разговор вклинился Коган:
– А давно, Яков Михайлович, осел в райцентре этот Буров?
– Да как дорогу разбомбили, рейс отменили, он и сдал свою колымагу. А сам – сюда. Так оно безопасней. Опять-таки – баба под боком.
– Мы должны поговорить с ним.
– Не-е, вам нельзя. Я сам поговорю, поначалу с бабой его, с Веркой. Вот посмотрю хату учителей и дойду до Васьки.
Шелестов улыбнулся:
– Что бы мы без вас делали, Яков Михайлович!
– Да брось прибедняться. Нашел бы своего инженера и без меня. Значит, ближе к обеду?
– Да.
– Добре. Как пойду, скажу.
– Хорошо!
На этом совещание закончили. Надо было хорошенько отдохнуть, кто знает, какой выдастся предстоящая ночь.
В 13.10, предупредив Шелестова, Сабаров пошел к бывшему водителю автобуса. Вернулся через два часа навеселе.
– Извините, ребята, малость выпил.
Шелестов строго спросил:
– С водителем разговаривали?
– А как же! И вот что узнал. Маханова он запомнил: не каждый день из Москвы сюда ездят. Вспомнил, что тот на похороны отца ехал. С ним же из города возвращалась в Олевск и Клавка. Эта – постоянный пассажир. Моталась туда-сюда, пока ходил автобус. Васька «шалавой» ее назвал, но девка в принципе неплохая, душевная. Вот так, гости дорогие, ваш Маханов, оказывается, знаком с нашей Клавкой. Василий слыхал, как она липла к москвичу, все звала к себе, адресок давала, но того подвода встречала, и он сразу уехал в деревню. Больше ничего о них Буров сказать не может. Не видел он с тех пор Маханова. Клавку видел, а Маханова нет.
Коган кивнул:
– Получается наш клиент у Клавки. Это уже лучше. Будем брать, командир? – взглянул он на Шелестова.
– Да, но только – как стемнеет. Пойдем я и Сосновский.
– Может, лучше мне поговорить с ней? – предложила Анастасия. – Баба с бабой всегда общий язык найдет.
Шелестов отрицательно покачал головой:
– Не в этом случае, Настя. Сейчас она тебе ничего не скажет и на порог не пустит.
– А вас пустит?
– А мы и спрашивать ее не будем. Зайдем аккуратно, и все. Объясняться с Клавдией Маханову предстоит.
– Ну, дело хозяйское.
День просидели дома. В небе кружились самолеты-разведчики, так называемые «рамы», но ни бомбардировщиков, ни истребителей не было. Советские самолеты тоже не показывались.
Как стемнело, Шелестов с Сосновским пошли к берегу реки. Взяли с собой сеть, что сделал Яков Михайлович. Даже не сеть, а скорее «телевизор», так называемая сетка, что натягивают на деревянную рамку и бросают с приманкой в воду. Яков Михайлович все удивлялся, зачем мужикам сетка, но ответа так и не получил.
К плетню, как и прежде, выскочила овчарка. Принюхалась – вроде знакомый запах, но все равно зарычала. Шелестов кивнул, Сосновский мастерски набросил на пса сетку. Тот крутанулся и запутался. Завалился набок, зарычал, стал грызть прочный капрон. Тем временем офицеры перепрыгнули через плетень и прошли через огород к внутреннему двору. Оттуда – к задней двери. Она была открыта.
В сенях и столкнулись с женщиной в летнем сарафане с керосиновой лампой в руке. При виде мужчин, она взвизгнула:
– Ой! – И едва не выронила лампу.
Шелестов прижал ее к стене:
– Тихо, Клава, мы не враги, нам нужен Николай. Он у тебя прячется?
Женщина на удивление быстро взяла себя в руки и умело изобразила изумление:
– Николай? Какой Николай?
– А ну, идем в комнату. Там поговорим, глядишь и постояльца твоего увидим. Тебя не тронем, не бойся.
Женщина друг рассмеялась:
– Ох и напугали – не тронут они! Да я таких, как вы, видела-перевидела. Знали, наверное, к кому шли.
Этот показной игривый тон не понравился Шелестову. Женщина в подобной ситуации должна была вести себя по-другому.
Сосновский буквально затолкал ее обратно в дом.
Комната оказалась небольшой, чистой и уютной. Из комнаты – дверь в спальню.
Сосновский заглянул туда:
– Пусто, командир!
– Хорошо смотри: под кроватью, за шкафами, окна проверь, не открыты ли?
– Угу.
Осмотрели все. Шелестов усадил Клавдию Воронко на стул. Сам сел напротив.
– Дело серьезное, Клава. Говори, где прячешь Николая Маханова?
– Да чего вы привязались? Если вы о московском инженере, то он был у меня с неделю назад. Перекантовался и ушел.
– Как он мог уйти – контуженый и раненый?
И опять женщина очень умело изобразила удивление:
– Кто контуженый и раненый? Колька? Всем бы такими контужеными быть!
– Ты не ври, все равно правду узнаем.
– А я ничего не таю. Говорю, как есть. Познакомились в автобусе, он на похороны отца ехал, все вздыхал, что не успевает. Я еще тогда предложила ему зайти. Он отказался, да и дед его на повозке встречал. Я ему адресок дала. Он потом пришел. Это уже когда Молотов по радио о войне объявил. Той ночью и пришел. А утром ушел. Я еще спросила: может, помочь подводу найти, с машинами-то у нас туго. Он отказался, сказал, что есть транспорт. И все.
– Ушел, значит?
– Ушел. Как все мужики. А ты ничего. – Клавдия вдруг кокетливо посмотрела в глаза Шелестову. – Я недорого беру. Можно продуктами или бутылкой. Только ты товарища своего спровадь. Он, если захочет, после зайдет.
Максим внимательно посмотрел на Клавдию:
– И не надоело?
– Чего? – не поняла женщина. – Так это мое любимое занятие.
– Комедию ломать не надоело?
Воронко вздохнула:
– Да чего мне ее ломать? Я тебе любовь предлагаю.
– Где Николай?
– Опять двадцать пять! Ты что, не понимаешь? Ушел он. Утром, 23-го числа, и ушел. Сказал только, что ему срочно надо на работу.
– На какую работу, говорил?
– Что-то было. Вроде, как инженер он на заводе. Кандидат наук. Ждут подчиненные. Оттого и торопился.
– Ушел, значит?
– Вот те крест, Фома неверующий. – Она перекрестилась, вышло неуклюже, не верила она в Бога. – Нету его тут, хоть весь дом переверните. – И вдруг спохватилась: – А вы кто такие будете? Лезете в хату, а кто такие, не говорите.
– Тебе это знать не обязательно. Мы друзья Николая.
– У него тут, в райцентре, и знакомых-то нет, не то что друзей.
– А мы из города.
– Не говорил он о друзьях. Хотя, нет, говорил. О Семене, как его фамилия-то?.. Но тот в деревне, шофером.
Сосновский тем временем слазил на чердак, осмотрел погреб, сарай.
– Никого, командир. Но кто-то здесь был. И совсем недавно.
Шелестов посмотрел на женщину:
– Слышала, Клава? Товарищ говорит: недавно был.
– Были. Но не Николай – другие. А я не скрываю! Да и бесполезно скрывать – соседи все одно видят. Вы их порасспросите, может они видели, как Николай уходил. Он заметный: в костюме, в шляпе, с галстуком да с чемоданом. Туфли у него еще такие – в наших магазинах не купишь. В общем, видный мужик.
Сосновский воскликнул:
– Командир, да она нас за нос водит!
(По дороге сюда офицеры договорились не называть друг друга по имени.)
– Да вижу.
– Может с пристрастием ее допросить?
Женщина попятилась к печи, потянулась к кочерге:
– Чего это вы задумали? Какое еще «с пристрастием»? Кто вы такие?
– Успокойся, – сказал Шелестов, – и сядь на место. Сказали же, не тронем.
Клавдия села.
Шелестов улыбнулся. Это было для нее неожиданно:
– Это хорошо, Клава, что ты своих не сдаешь. Молодец. Тебе в артистки надо, такой талант пропадает. Но, понимаешь, нам очень нужен Николай. Вижу, не скажешь ты правду. Тогда поступим так. Ты его спрятала, это понятно: уехать он не мог, прийти к тебе в костюме и с чемоданом – тоже. Без тебя нам его не найти. Давай договоримся так: мы сейчас уйдем, а ты пойдешь к нему и скажешь, что его ищут люди от Платова, запомни эту фамилию – от Платова. Были только что и еще придут завтра вечером. Вот увидишь: он сам захочет с нами встретиться. И не беспокойся, следить за тобой никто не будет.
– А что мне беспокоиться? Пустое это все, командир.
На слове «командир» она усмехнулась.
– Пустое, не пустое, сделай, как прошу. Это в первую очередь надо самому Николаю. Завтра в это же время мы опять придем. Встреть нас у задней калитки и собаку закрой.
Женщина проговорила:
– Видела я разных, но таких не приходилось. Ступайте к чертовой матери, мне в уборную надо.
– Дверь не забудь закрыть, – улыбнулся Сосновский.
– А это не твое дело, – огрызнулась женщина.
Офицеры ушли. Прилично отойдя от участка Воронко, Сосновский проговорил:
– Ух и хитрющая баба! А говорит-то как убедительно. И не соврала, и правду не сказала. Хитрая.
– Да, повезло с ней Маханову. Без Клавдии пропал бы.
– Уверен, что завтра выйдет.
– Уверен. У него другого выхода нет.
Ранним утром 4-го числа жители Олевска проснулись от угрожающего рева немецких самолетов. Завизжала сирена, установленная на столбе одной из школ. Люди бросились в подвалы. На районный центр заходили «Юнкерсы».
Казалось, для чего им этот небольшой городок, но, видно, в планы германского командования входило полное разрушение Олевска. Начали рваться бомбы сначала на железнодорожной станции, затем в центре, потом на реке – бомбили мост. Самолеты заходили волнами, сбрасывая десятки пятидесятикилограммовых бомб. Грибы разрывов выросли и на Чистой улице, и на Прибрежной.
Клавдия уже поднимала крышку подвала. Еще немного, и она была бы в безопасности, но бомба попала точно в хату. Раскатились во все стороны стены, отбросило к плетню верного пса Бурана, крыша обрушилась и вспыхнула ядовитым пламенем…
Последнее, что подумала Клава: «Лишь бы дом бабы Варвары не разбомбило!» В следующий миг ее разорвало на куски и завалило горящей соломой.
Были уничтожены два соседских дома и еще три напротив, разрывы перепахали берег реки. Досталось и Чистой улице, но, слава богу, в стороне от домов Сабарова и его дочери, Анастасии.
Как только самолеты ушли, наши стали вылезать из подвалов. Вокруг дым, копоть, пыль.
Шелестов бросился на Речную улицу и замер: на месте знакомых домов дымились развалины.
Подошел Коган:
– Беда, командир…
– Чертовы немцы – разбомбили улицу.
– Я не понимаю, почему они вообще налетели на райцентр.
– Об этом ли думать? У нас был прекрасный шанс найти Маханова, а теперь ниточка оборвалась. Погибла Клавдия.
Подбежали и Буторин с Сосновским.
– Может, она жива? – с надеждой проговорил Коган. – Разбитый дом – еще не факт.
Шелестов уцепился за последнюю соломинку:
– Осмотрим развалины, может, Клавдия действительно успела укрыться? А я пройду по улице. Не исключено, что она там, где спрятан Маханов.
Но все было бесполезно. Офицерам не пришлось разбирать руины. Они нашли фрагменты ее тела у обгоревшей стены.
Шелестов сплюнул с досады:
– Черт, а так все хорошо шло!
Сосновский проговорил:
– И теперь мы не знаем, жив ли Маханов. По улице разрушено больше половины домов. А Клавдия наверняка прятала конструктора где-то поблизости, чтобы навещать, не привлекая лишнего внимания.
– Стариков тоже прибило, – вздохнул Коган.
– Ты о чем? – спросил Шелестов.
– О тех, кто жил в 14-м доме. И что теперь делать, командир?
– Не знаю.
Сосновский сказал:
– Вчера над райцентром летали разведчики, сегодня бомбили «Юнкерсы», значит, вот-вот сюда придут германские войска. Уходить надо, и чем быстрее, тем лучше.
Буторин невесело усмехнулся:
– Далеко ли мы уйдем? Немцы двинут прямо на Киев. Куда ни пойдем, везде на них нарвемся.
– Отставить разговоры, – прервал подчиненных Шелестов, – напоминаю: мы здесь для выполнения задания майора Платова и лично товарища Берии. Если вернемся ни с чем, в лучшем случае загремим обратно за решетку. А вернее всего, нас просто поставят к стенке. И потом, мы не обязательно должны притащить Маханова живым, достаточно будет доказательств его гибели. Так что продолжаем поиски.
– Каким образом? – поинтересовался Коган.
– Надо просчитать, где могла прятать Маханова Клавдия.
– Но как?
– Я бы тебе ответил, Боря. Возвращаемся к Анастасии, говорим с ней и с отцом. Может, еще чего узнаем. Нам не надо бродить по улицам. Все, бегом на Чистую.
Офицеры вернулись в дом Анастасии Степко.
Та сказала, что отец ушел. Куда – неизвестно, вроде чего-то проверить хотел. А что именно – не сказал. Ушел и все.
Отсутствовал он около часа. Вернулся, присел за стол:
– Как вы ушли, я стал думать, где Клавдия могла прятать вашего человека. Сначала ничего в голову не приходило, а потом, как обухом, – она же постоянно к местной повитухе бегала, к бабке Варваре! Где, как не у нее и мужика прятать! Пошел я к ее двору. Дом уцелел, сад маленько побило да сарай с земляным погребом. Бабке Варваре досталось – лежит у овчинника вся в крови. Я прошел в дом. Там никого, но, что странно, крышка чердака открыта. А чего бы ей быть открытой? Хотя, конечно, бабка могла лазить туда, там у нее припасы хранятся. Но если сама лазила, то закрыла бы крышку-то. Поднялся я наверх: мусору там – завались, а у слухового окна… матрац с простынями свежими, одеялом и подушкой. И – следы к лестнице.
Офицеры переглянулись:
– Маханов?
– Кто его знает, может, он, а может, кто другой от мобилизации скрывается.
– Надо посмотреть. Идем, – вскочил с места Шелестов.
Но не успели офицеры выйти на крыльцо, как тут же кинулись обратно в хату. По Чистой улице ехала колонна мотоциклов с колясками, на которых восседали немцы. На турелях колясок хищно торчали пулеметы. Прошли мотоциклы, появились бронетранспортеры, за ними средние танки. В райцентр заходили германские войска.
Шелестов в сердцах выругался:
– Ну вот и дождались немчуру.
Анастасия проговорила:
– Что теперь будет?
– Хреново будет, – сказал Коган и посмотрел на Шелестова: – Твое решение, командир?
Майор не стал мешкать:
– Пока немцы не начали патрулирование, отходим.
– Куда? На восток ходу нет.
– А мы пойдем на запад и дальше – на север.
– Не понял, – подал голос Сосновский.
– Нечего тут понимать. Давай, Миша, в палисадник, как пройдут – перебежками к Прибрежной, оттуда аккуратно выходим к реке, берем лодки и переправляемся через Терев. Далее – к месту засады и в лес. Там скажу, что будем делать. Вопросы не принимаю, Сосновский, вперед!
Капитан метнулся во двор, оттуда в палисадник. Залег под кустами сирени и чубушника.
Шелестов повернулся к Анастасии и ее отцу:
– Спасибо. Мы уходим. Нас тут вроде никто не видел, если будут спрашивать – все отрицайте.
– Понятно, – пробурчал Сабаров, – вы сами-то берегитесь, а то пропадете ни за понюшку табаку.
– Не пропадем.
Сосновский постучал в оконце:
– Улица свободна.
Офицеры вышли из хаты и метнулись через дорогу. Проулком вышли к Прибрежной улице, залегли в кустах. Пропустили двух мотоциклистов, один из которых крутил кинокамеру, снимал разрушения. Другие весело смеялись.
Группа Шелестова вышла к берегу. Отвязали лодки, переправились на тот берег, вышли к полю, там опять залегли.
Шелестов приказал:
– Смотрим, слушаем!
В городке послышались крики, потом раздалась стрельба.
Буторин, смотревший за райцентром, доложил:
– Прогнали несколько семей. Детишки, бабы молодые и старики, мужиков не видать. Повели к центру. Похоже – евреи…
Шелестов сквозь зубы процедил:
– На расстрел погнали. Эти суки евреев да цыган на дух не переносят, бьют всех, кто попадается.
– И чего они им плохого сделали? – спросил Сосновский.
– А то, что жить осмелились. Ладно, вроде все тихо, уходим в балку.
Группа перебежала в неглубокий овраг. Дорогу знали – бывали уже здесь.
Внезапно Буторин, поднявшись на край оврага, крикнул:
– Мотоциклисты и колонна из десяти машин идет в сторону деревни.
– Понял, – ответил Шелестов, – что по курсу?
– Ничего.
– Следуй по верху, контролируй дорогу, – приказал майор.
Два километра преодолели за полчаса. Вошли в лес. Сделали привал. Теперь Шелестов уже вынужден был выставить охранение. Назначил Сосновского.
Перекусили, перекурили, тщательно спрятали остатки пищи и окурки. Буторин высыпал на траву бесцветный порошок, отбивающий нюх у собак. Страховка, как говорится, лишней не бывает.
Углубились в лес, пошли вдоль дороги. Больше шума моторов не слышали. В небе прошли две немецкие «рамы».
Коган проговорил:
– Высматривают, суки, новые цели.
– Было бы что высматривать. Все, что могли, уже уничтожили.
– Значит, еще не все.
Прошли еще два километра. Лесная дорога отняла много сил. Сделали очередной привал. На этот раз Шелестов запретил курить: ветер дул с запада, запах дыма сносило на дорогу.
Еще через три километра решили остановиться. Для этого нужна елань – лесная поляна. На ее поиск Шелестов послал Буторина. Тот прошел через полосу кустарника, обошел овраг, в который едва не свалился, обрыв был прямо за кустами. От обрыва дал условный сигнал.
Вышли на елань, она была небольшая, но ровная, с невысокой травой, неподалеку бежал ручей. Удобное место для большого привала. Буторин подал сигнал Шелестову – группа остановилась. Капитан решил осмотреть место вокруг поляны. Напился из родника – вода была студеная, заломило зубы. Вышел на восточную сторону.
Между деревьев что-то мелькнуло. На поляне было солнечно, здесь же темно, глаза еще не успели привыкнуть. Возможно, показалось, но проверить надо. Буторин подкрался к двум березам, за которыми заметил движение, прислушался. Какой-то посторонний запах присутствовал. Чей же? Он шагнул в обход берез, и тут на него кто-то налетел и сбил с ног. Над головой мелькнул нож. Буторин увидел перед собой перекошенное злобой лицо и только успел выставить руку.
