Глава 7
Оно надвигается
Нечто черное ударилось в окно. Решетка ввалилась внутрь, стекло осыпалось. Я отскочил от окна, жахнув наружу из автомата. Стекло в соседнем окне тоже лопнуло, в образовавшейся дыре возникло огромное, похожее на гигантскую мокрицу чудище. В первый миг я оцепенел, глядя на шевелящую муравьиными челюстями пасть. Монстр, быстро перебирая на брюхе множеством лапок, скользнул в караулку. Какое-то время я с ужасом смотрел, как поблескивает чешуя на его спине и как переваливается через подоконник жуткое тело. Вот уже мелькнул оканчивающийся длинными усами хвост… Я пришел в себя и, что было сил, надавил на спусковой крючок. Из разрываемого пулями панциря хлынула темная жидкость. Существо забилось на полу и замерло. Перепрыгнув через его блестящую спину, я побежал к дальнему углу комнаты бодрствующей смены. Но за окном уже извивалось еще несколько монстров.
– Ну-ка, дай я! – крикнул Шурович, выбежав вперед. В окно полетела граната. Мы повалились на пол. Грянул взрыв, от которого из окон повылетали оставшиеся стекла. Я приподнялся, вглядываясь сквозь облака пыли: на забрызганном темной маслянистой жидкостью полу подергивались оторванные лапы. Да только в соседнем окне уже снова замелькали силуэты чудовищ…
Штурм караулки начался минут через десять после того, как Сычев прострелил окно. До этого мы с ужасом смотрели, как в караульное помещение заползает туман, и понимали: сейчас что-то будет… Туман именно заползал и походил на живое существо: стелился по полу, взбирался по стенам, опускался на столы, пульт связи, кресла, устремлялся вверх, подбираясь к самому горлу, он словно ощупывал место бойни и будущие жертвы. Вскоре тумана в караулке стало столько, что мы с трудом различали очертания друг друга. Воздух при этом наполнился каким-то болотным зловонием, а мысли – осознанием приближения чего-то неведомого и ужасного.
– Оно надвигается, – тихо сказал Бабин, выказав вслух то, о чем думали все.
Словно в подтверждение его слов, где-то неподалеку раздался треск веток, будто кто-то огромный продирался сквозь лесной бурелом. Звук становился все четче, громче. Кто-то приближался к караулке. И не один! Треск ломаемых веток уже доносился со всех сторон, словно какая-то страшная неведомая орда брала нас в кольцо. С протяжным металлическим скрежетом рухнул столб ограждения. Мне показалось, что сетка-рабица периметра караулки рвется, словно ткань. И вдруг все разом стихло. Мы с тревогой посмотрели на окна, прижав автоматы к груди. Тишина стояла такая, что мы слышали стук собственных сердец.
– Началось, – прошептал Трошников.
И в тот же миг со всех сторон раздался такой гул, словно все силы стихий ринулись на нас. Караулка задрожала, о пол разлетелись рухнувшие со стен стенды с караульной агитацией, доски на полу вздулись, как гнойники. И караулку накрыла черная волна.
Они лезли отовсюду, проникали во все дыры: через подоконник переваливались чешуйчатые тела, в окнах заплясали длинные силуэты не то щупалец, не то змей, сквозь щели в досках потекли блестящие жижи мелких копошащихся тварей. Все это жалило, кусало, впивалось в кожу, стремилось сожрать заживо. Мы стряхивали с себя мелких тварей и продолжали поливать автоматным огнем крупных. Но это живое войско все напирало…
Войско! Я был полностью вовлечен в борьбу за жизнь. Это скопище тварей действительно напоминало войско – солдат, выполнявших чей-то приказ. Ведь по закону природы живое существо нападает либо для самозащиты, либо для добычи пропитания. Но как еще можно назвать армию тварей, единственной целью которых было – убивать? Так убивают лишь солдаты, получившие приказ. Вопрос лишь: кто командир?
У моих ног лопнули половицы. В образовавшихся щелях забурлила блестящая каша из живности различного калибра. К тому времени я уже сменил на автомате третий магазин.
– Пора сваливать! – закричал я, перекрикивая автоматный треск.
– Думаешь, снаружи лучше? – крикнул Шурович.
– Не важно! Тут у нас точно никаких шансов!
– Куда?
Я кивнул на дверь и побежал к ней, перепрыгивая через доски раскуроченного пола. Выбежав в коридор, замер. В метре от меня над полом висела огромная голова со множеством глаз. Длинная шея исчезала где-то позади. Посреди башки разверзлась розовая воронка пасти, обнажив множество теряющихся внутри монстра рядов зубов. Я рванул обратно.
– Трындец! Там хода нет! Идем через окно!
– Надо Сереге помочь! – крикнул Трошников.
Сычев все так же лежал на кровати в комнате начкара, отсутствующим взглядом уставившись в потолок. Казалось, он не замечает происходящего. О том, что он все еще жив, напоминали лишь клокочущее хриплое дыхание и дрожащие на лбу крупные капли пота.
– Подъем, Серега! Давай!
Я схватил его за руки и ощутил под пальцами холод и лихорадочную дрожь. Сычев привстал.
– Нет, Зверек, – прохрипел он. – Идите сами. Я уже труп. Они же… они во мне!
Мне снова, как и когда-то, показалось, что у него на горле под кожей возникло какое-то движение.
– Ты это… херню не пори, – запинаясь, проговорил я, пытаясь взвалить Быка на плечо. – Пойдем! Давай, ты сможешь!
Шурович между тем швырнул в ближайшее окно гранату и, после того как ухнул взрыв, вскочил на подоконник. Махнул нам рукой. Следом полез Бабин.
– Ну, давай! Резче! – крикнул я, собрав все силы, и рванул тяжеленного Сычева. – Антоха, помогай!
Мы с Трошниковым с трудом дотащили Сычева до окошка и буквально вытолкнули его наружу. Снаружи его подхватили Шурович с Бабиным. Следом выпрыгнул на улицу Трошников.
Я уже приготовился запрыгнуть на подоконник, как вдруг ощутил под ногой движение. Взглянув вниз, увидел, что половицы расходятся, будто разрезаемые невидимым ножом, и щель вот-вот окажется подо мной. Только я успел отдернуть ногу, пол лопнул – и между досок заблестели миллионы чешуек.
Я вцепился в подоконник. Нащупал ступней какую-то доску, но подошва соскользнула, и сапог, как в трясину, погрузился в сверкающую черную жижу. Рванув ногу, я скривился от боли – та прочно застряла в щели между половицами. Я почувствовал, как вверх по штанине потек склизкий рой мерзких насекомых. Отряхивая штаны, отчаянно пытался высвободить застрявшую ногу. Безнадежно. Между тем в дальнее окно ввалилось несколько похожих на гигантских сороконожек чудищ, извиваясь гибкими телами, они устремились ко мне. Не прекращая сражаться за ногу, я дал по большим тварям очередь из автомата. Да только оружие неожиданно умолкло. Я быстро пристегнул следующий магазин и понял, что он последний. При этом что-то уже копошилось у меня под формой, и тело зудело, словно я голышом угодил в кусты крапивы.
Неужели конец? Я представил, как тысячи тварей сжирают меня заживо, и внутри у меня похолодело. Ну уж нет! Рука нащупала в подсумке гранату. Я с горечью взглянул на нее. Именно в этот момент мне, как никогда, захотелось жить, захотелось выбраться из всего этого, вернуться домой… Но если уж суждено умереть… Палец подцепил у гранаты чеку.
– Зверек, поднажми! – услышал я крик у самого уха.
Я увидел, что через окошко обратно в караулку карабкается Слава Бабин. Он спрыгнул на уцелевшую часть пола и вцепился в мою штанину. Рывок. Я почувствовал, что нога свободна, а в следующий миг Бабин подбросил меня в окошко. Я вскарабкался на подоконник в тот самый момент, когда позади раздались треск и вскрик. Обернувшись, я успел лишь заметить руку Бабина, медленно погружавшуюся в черную живую жижу.
– Славка!
Я ринулся было обратно, но кто-то схватил меня за ремень и выволок наружу.
– Там Бабин! – завопил я в лицо держащего меня Трошникова.
– Зверек, все! Поздно! Нет больше Бабина! Уходим!
Антон силой потащил меня от караулки.
– Давайте сюда! – раздался голос Шуровича из тумана.
И мы, подхватив Сычева, поспешили за ним.
Мы бежали сквозь молочную пелену, стараясь держать друг друга в поле зрения. Это было сложно – туман оказался настолько плотным, что стволы и ветви деревьев выплывали навстречу перед самым лицом. Где-то позади не прекращался треск ломаемых деревьев, и мысли о погоне придавали сил.
– Давай, Серега! – причитал Шурович, пригибаясь под тяжестью Сычева. Тот едва шевелил ногами, нам приходилось тащить его по очереди. – Давай же! Еще немного!
Правда, в это шуровское «немного» верилось с трудом. Мы продирались сквозь бурелом, спотыкались о кочки, ветви хлестали по лицу… «Но есть ли смысл бежать? – думал я. – Насколько у нас еще хватит сил и как скоро они нас догонят?» А в том, что за нами гнались, сомнений не было.
Начался подъем. Бежать стало еще труднее. Теперь мы, видимо, лезли на сопку. Вершина ее терялась где-то в тумане, и невозможно было сказать, когда же кончится это мучительное восхождение. Мышцы ныли, дыхание срывалось, страшно ломило поясницу, больное плечо полыхало огнем, а этот проклятый подъем казался бесконечным. Я старался не терять из вида мелькающие впереди спины, но с каждым мгновением чувствовал, что все больше отстаю. В какой-то момент у меня даже возникла навязчивая мысль забить на все. Остановлюсь и сяду! Будь что будет! Что толку бежать? Все равно они нас рано или поздно настигнут… И с каждым словно все больше наполняемым свинцом шагом мысль эта становилась желаннее. Наконец, после очередного падения, я не поднялся – остался лежать, смирившись с безнадегой.
– Ты чего? Поднимайся! – раздался надо мной голос.
Я поднял голову. С трудом различил в тумане силуэт склонившегося надо мной Трошникова.
– Все, Антоха, не могу! – выдохнул я.
– Тебя же сейчас сожрут, дебил!
– Пусть жрут. Мне уже по хрену… – В висках стучало, все плыло перед глазами, плечо жгло, мышцы ныли. – Не могу больше!
– Не на то ты, Зверек, «по хрену» говоришь!
Я вздрогнул. Кулаки непроизвольно сжались. Антон молодец: эта фраза мигом придала мне сил…
Это случилось полтора года назад, еще в учебке. Маленького роста, худощавый, слабый, с детства больше привыкший к умственному труду, чем к физическому (пока мои сверстники ходили на стадионы и в тренажерные залы, я – в библиотеки), оказавшись в армии, я не просто занял последнее место в строю по ранжиру – я был вообще последним во всем. Подтягивался, бегал, чистил оружие, рыл окопы, работал – все у меня получалось гораздо медленнее, чем у остальных. Но армия – система, где нет отдельных личностей, есть лишь единые организмы: отделение, взвод, рота, батальон… И не важно, насколько сильны, выносливы или ловки лучшие в подразделении. Меряют всегда по последнему. Если девяносто девять из ста пришли к цели с опережением, а сотый отстал – боевая задача считается невыполненной. Если девяносто девять звеньев из ста сделаны из стали, а одно оловянное – цепь порвется в этом месте независимо от того, насколько крепки другие звенья. Так вот, этим слабым звеном всегда оказывался я.
Нашему взводу неоднократно влетало из-за меня от командиров, а мне, в свою очередь, доставалось от сослуживцев. Признаться, я и не пытался что-либо изменить. Воспринимал это как должное. Я был твердо убежден, что это связано исключительно с моей неприспособленностью к физическим нагрузкам. «Одним – лопату и лом держать, другим – ручку и карандаш», – думал я. И эта позиция меня вполне устраивала. Так что, получая в очередной раз по зубам, я терпел эти муки, воображая себя этаким благородным скакуном, забиваемым ломовыми мулами за неспособность впрягаться в общую упряжку и тянуть ее наравне со всеми. Подобной же мыслью я тешил себя и в тот день, когда на пятикилометровом марш-броске, выбившись из сил, я плюнул на интересы убежавших далеко вперед сослуживцев и перешел на шаг.
И вдруг, откуда ни возьмись, рядом оказался Антон Трошников.
– Ты чего? Побежали! – сказал он.
– Не могу, – ответил я.
– Побежали, Зверек, не гони. Опять сам вкиснешь и весь взвод подставишь.
– Ну и по хрену!
– Не прав ты, Зверек. – Антон пошел со мной рядом. – Посмотри на меня, на пацанов. Думаешь, мне или им легко? Думаешь, что нам это нравится или мы рождены для того, чтобы лопатами махать или бегать, как кони? Нет! И мне, и им тяжело точно так же, как и тебе. Да только мы бежим. Бежим, потому что надо! Потому что есть общая задача – цель, которую нужно достичь любой ценой. Так что, по-моему, ты, Олежа, не на то «по хрену» сказал. Вот ты говоришь: «Мне тяжело, а потому по хрену на все: на то, что по мордам получу, что друзей подставлю». А ты, наоборот, скажи: «Ну и по хрену, что тяжело, – справлюсь!» И увидишь, как все вокруг тебя изменится.
Я молчал.
– В общем, тебе решать, – махнул рукой Антон. – Как говорит наш взводник, «каждый барсук сам носит свои яйца». И все же делай выводы, Зверек!
Трошников побежал дальше, догонять остальных. Я какое-то время все так же тащился пешком, не столько от усталости, сколько из принципа. Тоже мне учитель сыскался! Однако в голове все же вертелись его слова. «А ведь он прав, – вдруг подумал я. – Конечно, он говорил лишь об армейских нагрузках. Но если вдуматься, так ведь во всем! Я оказался в армии только потому, что не смог поступить в университет. Мне не хватало всего одного балла, многие мне говорили, что это не проблема – есть способы все решить, и даже советовали как. Но я предпочел сдаться, опустил руки и просто забрал из деканата документы. А если бы не сдался? Ведь стоило приложить немного усилий…»
И я вдруг осознал, что такое со мной случалось не раз. Как только у меня на пути возникало препятствие, я не искал способов обойти его, а поворачивался и шел в другом направлении, чаще всего – в обратном. Мол, значит, не судьба… Да только судьба-то любит победителей! А победителями становятся лишь те, кто, несмотря ни на что, преодолевают стены! И если я буду каждый раз бросать все только потому, что стало тяжело, как тогда жить? Несмотря на все трудности, не сойти с дистанции – вот главный принцип жизни. Иначе всегда будешь плестись в хвосте и ничего не добьешься.
И вдруг, осознав это, я неожиданно для себя спрятал самолюбие куда подальше, собрал волю в кулак и побежал. Я еще никогда в жизни так не бегал! Задыхался, придавливал локтем ноющий бок, перекидывал с плеча на плечо натирающий и без того уже содранную в кровь спину автомат, кусал губы от боли, заставляя работать стертые до кровавых мозолей ноги, но бежал. И все это время в голове билась одна фраза: «По хрену, что тяжело! По хрену, что тяжело! По хрену, что…» С этой мыслью я и пришел к финишу. В тот день впервые наш взвод вложился в норматив…
И вот теперь, полтора года спустя, я снова опустил руки, сломленный трудностями и отчаянием. Уже совсем рядом раздается треск ломаемых ветвей, а я все сидел на поросшей травой кочке. Мне казалось, что я уже вижу мелькающие в тумане темные очертания чудовищ…
– Ну! – Антон протянул мне руку.
Собравшись с силами, я схватился за его ладонь и кое-как поднялся на ноги. «По хрену, что тяжело! По хрену, что тяжело!..» И, волоча автомат, из последних сил я поплелся следом за Антоном Трошниковым. А в голове как заклинание билось: «По хрену, что тяжело! По хрену!..»
– Туман редеет! – воскликнул Шурович, перехватывая поудобнее Сычева, еле передвигающего ногами.
Белая пелена вокруг действительно стала прозрачнее. Я уже довольно четко видел спины впереди бегущих. И чем выше мы забирались, тем больше деревьев и кустов могли разглядеть вокруг. Это придало сил. Я подхватил Сычева под другую руку, и мы ускорили бег. И вдруг туман пропал. Перед нами открылась поросшая травой и цветами поляна – вершина сопки.
У меня закружилась голова от внезапно обрушившихся тепла и света. Вдали на фиолетовом небосводе сияло ослепительное алое солнце и медленно клонилось к покрытому клубящимся туманом горизонту. При взгляде вдаль перехватило дух. Со всех сторон нас окружало белое море, и казалось, ему нет конца и края – словно облака внезапно поменялись с землей местами. Кое-где из этой волнующейся молочной бездны торчали зеленые островки – такие же верхушки сопок, как и та, с которой мы завороженно смотрели вдаль. Я взглянул вниз. Туман начинался метрах в пяти от наших ног, а дальше – белая мгла. Я подумал вдруг, что где-то там, под ее призрачной периной, полностью скрыты и караулка, и склад с постами, и тела тех ребят, оставшиеся там навсегда… Это воспоминание тут же вернуло к реальности.
– Тишина, – с удивлением заметил я, прислушавшись.
Действительно, вокруг все стихло. Мы стояли на вершине сопки, направив автоматы вниз, взгляды с тревогой скользили по непроглядной пелене тумана. Никого! Или нас оставили в покое, или…
– Думаете, они выжидают? – нарушил тишину Шурович.
– Выжидают чего? – нервно бросил Трошников. – Как всей этой безмозглой ордой напасть из засады на горстку беззащитных и почти безоружных нас? Что-то раньше они не выжидали… Да и вообще, когда они ломились в караулку, я не заметил у них признаков какого бы то ни было интеллекта. И хорошо, иначе они не дали бы нам уйти.
– А может, и правда все дело в тумане? – неуверенно произнес я.
– Хер знает… Хочешь сказать, они им дышат? – усмехнулся Антон.
– Почему нет? – взглянул на него Шурович. – Как еще объяснить всю эту хрень? Туман этот не менее странный, чем все эти невесть откуда взявшиеся монстры.
– Я один роман читал, – вспомнил я, – так там тоже всякие щупальца из тумана людей хватали…
– Зверек, помолчи, а! – бросил Шурович. – И без того тошно. Лучше бы ты не о чудищах, а о клевых бабах книжки читал. Так что будем делать-то?
– Пока привал, – ответил Трошников.
– Ты уверен, что тут они нас не тронут?
Антон пожал плечами.
– Посмотрим. – Он поднял с земли камень и швырнул в распростертое у наших ног облачное море. – У нас что, есть выбор? Лезть обратно в это белое дерьмо лично у меня никакого желания нету. А так хоть какой-то шанс выжить. Они ведь пока не нападают. Значит, есть тому причины.
Шурович вздохнул и опустил Сычева на землю. Тот сразу же скорчился, со стоном схватившись за живот. Я бросил автомат и обессиленно упал рядом. Выбора у нас действительно было мало. Даже если туман ни при чем, что вряд ли, монстры нас не трогают, и это главное. Можно, конечно, попытаться пробиться к своей части. Да только как найти дорогу при такой видимости? Я прикинул, в какой стороне Красновка, и понял, что понятия не имею. Во все стороны простирался одинаковый пейзаж. Тогда я представил в уме топографическую карту: Красновка – на севере от склада, а стороны света можно запросто определить по солнцу. Значит, наша часть в той стороне! Однако какова вероятность, что не промахнемся? Или что, снова очутившись в тумане, который скроет солнце, мы не собьемся с пути? А если в Красновке тоже туман и… Я с ужасом отогнал эту мысль. Это рушило последние надежды. В общем, все, что нам оставалось, – ждать. Либо пока туман полностью спадет, либо помощи, либо… О последнем я старался не думать.
– Вы как хотите, пацаны, а я посплю, – заявил Шурович и действительно завалился на бок рядом со стонущим Сычевым.
Я взглянул на него с удивлением. После всего, что произошло, последнее, о чем я мог думать, так это о сне. Но, посмотрев на Антона, заметил, что тот тоже клюет носом. Устали все неимоверно.
– Ложись поспи, – сказал я ему. – Я покараулю.
– Через часок разбуди, сменю, – ответил Антон и упал на траву, надвинув кепку на лицо. Спустя минуту из-под нее раздался тихий посвистывающий храп.
Я лежал, подложив под голову автомат, и смотрел на солнце. А ведь совсем недавно я думал, что больше никогда его не увижу! Неподалеку храпели мои товарищи. Раз храпят, значит, живы! Интересно, суждено ли нам вообще выбраться отсюда? Черт возьми, третья мысль за несколько секунд – и все о смерти!
Я сжался, словно от холода, подтянув колени к груди, по телу побежала дрожь. За все то время, пока мы дрались с черной массой монстров и удирали сквозь туман, я не думал ни о чем, кроме как о спасении. Даже страха не было, словно вся моя сущность отдалось единственному важному в тот момент древнему инстинкту – самосохранению. Зато теперь – вне тумана, – когда я оказался под ярким солнцем и голубым небом, меня вдруг сковал дикий, просто панический страх. Я вспоминал этих тварей, их зубы и щупальца, скользкий гнус, проникающий под форму и жалящий, шевелящиеся челюсти и лапы, растерзанные тела друзей… Мне стало так жутко, что я боялся даже шевельнуться.
Я чуть не вскрикнул, когда что-то коснулось моего плеча.
– Спокойно, Зверек! Это я, – сказал Трошников. – Ложись поспи. Теперь я покараулю.
Поспи… Ага, какой там… Я с тоской взглянул на солнце, которое уже наполовину утонуло в туманном море и продолжало в него погружаться. На округу вот-вот должен был обрушиться мрак.
– Тебе не кажется, что туман стал ближе? – спросил я присевшего рядом Трошникова.
– Да фиг знает, – ответил тот. – Может, и так. Блин, курить охота!
Он похлопал себя по карманам, вынул пачку «Примы». Из нее выпала единственная, да и то размокшая сигарета. Антон сердито раскрошил ее пальцами и бросил на траву сырой табак.
– Серега, есть чё курить?
Он тронул за ногу Сычева. Тот не спал, а, лежа на боку, отрешенно смотрел в туманную даль. И все же ему стало заметно лучше. Он больше не стонал и даже не держался за живот.
– Человека убивает не чудовище. Человека убивает страх, – прошептал Сычев.
– Чего?
– Страх – вот истинное чудище! Этот мир научил нас бояться!
– Серега, перестань! – резко оборвал его Трошников. – И так хреново!
– Не знал я, что ты читал Игоря Сорога. – Я удивленно взглянул на Сычева. – Да еще настолько, чтобы цитировать.
– При чем тут твой Сорог? – воскликнул Антон.
– То, что он сказал, – фразы из романа «Царство сказочных грез»… – Я задумался. – Слушай, а может, Бык прав? Ведь у Сорога в романах описаны точь-в-точь такие же существа! Он их называет эрвами…
– Твой Игорь Сорог – просто псих ненормальный, – зло перебил Трошников. – Писатель, свихнувшийся на своих монстрах. Ты знаешь, что его еще года три назад запирали в психушку, а потом он сбежал и покончил жизнь самоубийством? Я по телику видел.
– И чё, что так? – обиделся я. – Это нисколько не принижает его таланта. Тем более что писал он еще до того, как… как заболел!
– Ой, да ладно тебе защищать своего кумира. Знаю я, чего ты сейчас возбухаешь. Половина роты читали в твоем дневнике, как ты там объяснялся в любви какой-то вымышленной бабе…
Трошников запнулся. Я сидел с каменным лицом. Потом резко встал и, отбросив автомат, пошел вниз по сопке. Прямо к туману.
– Зверек, ты куда, идиот? – Антон догнал меня, схватил за рукав.
Я отпихнул его, не сбавляя шага.
– Олежа, ну извини! Затупил я!..
Дневник… Да, я действительно когда-то вел дневник. Около года. Там был отмечен практически каждый день службы, все мои радости и печали. «Будет, что потом на гражданке вспомнить», – думал я, когда только начинал его. Однако постепенно дневник стал для меня чем-то большим, нежели просто журнал событий. Он стал для меня кем-то вроде психоаналитика или даже друга. С каждым днем я все больше доверял ему. Я начал записывать туда не только заметки о минувших событиях, но также впечатления, мысли, рассуждения. Большинство подобных вещей я никому не рискнул бы рассказать. В части и без того считали меня придурком, не от мира сего. Даже приятели попросту не поняли бы, поделись я с ними своими мыслями. Мы с моими сослуживцами были словно с разных планет, из разных миров. Вот так моим молчаливым собеседником стал дневник.
И вот однажды я доверился дневнику настолько, что открыл ему свою сокровенную тайну, ту, что не рассказал бы даже матери и самому близкому из друзей. Я признался в том, что влюбился. Причем влюбился… в героиню романа! Скажете, бред? Возможно! Да только я настолько проникся образом созданной писателем Игорем Сорогом девушки Лады, что даже мысль о ней сводила меня с ума. Меня восхищали ее мировоззрение, рассуждения, идеи… Ну и внешность. Я так часто перечитывал описания этой девушки, что стал четко представлять ее себе, словно она – живой человек.
Конечно же, я понимал, что все это лишь фантазия автора. Да только поделать с собой ничего не мог. Дошло до того, что, отправляясь в увольнение и гуляя по поселку, я каждую встречную девушку мысленно сравнивал с Ладой. Конечно, такую же найти не мог. Если даже и было внешнее сходство, стоило поговорить с ней минуту, становилось ясно: не то! И вот как-то раз я написал в дневнике письмо. Я писал Ладе так, словно она могла прочесть. Я признался ей в любви, рассказал о том, что всем сердцем хочу повстречать… нет, не такую же, как она. А именно ее – Ладу! Я выплеснул в это письмо все свое отчаяние, все свои надежды и мечты… А утром дневник пропал из тумбочки. В тот день каждый сослуживец не только из нашего взвода, а даже всей роты посчитал своим долгом подколоть меня, цитируя отрывки моей души. Дневник передавали из рук в руки, зачитывали вслух, открыто смеялись, косясь на меня. В тот день я едва не повесился… Больше той тетрадки я не видел. И с тех пор зарекся вести дневники.
Я остановился. В упор посмотрел на Трошникова:
– Я знаю, что все в части считают меня кретином. Но то, что и ты тоже… Я-то думал, ты мне друг.
– Я же сказал, извини!
Трошников схватил меня за рукав и потащил обратно на вершину сопки.
– Ну надо же – обиделся! – ворчал он по пути. – Но это еще не повод, чтобы добровольно лезть в самую задницу. Да еще и в ту, из которой только что выбрался. Ну а то, что весь наш танковый полк считает тебя идиотом, так в этом виноват только ты сам, Олежа. Вечно читаешь какую-то фигню, умничаешь, философствуешь… Да и вообще, если честно, по-моему, тебе и самому нравится, что тебя таким считают. Иначе вел бы себя по-другому. Ходишь весь такой загадочный… Тебе же слово нельзя сказать, чтобы ты в ответ не выдал чё-нибудь о сущности бытия!
Я высвободил руку и остановился.
– С другой стороны, – продолжал Антон, – все давно к твоим выходкам привыкли. А что по мне, так во взводе было бы скучно, не будь там такого придурка, как ты. Впрочем, успокою: остальные у нас не лучше. Вообще наш взвод какой-то уникальный, у нас кого ни возьми – ходячий феномен. Было бы скучно служить, не будь Сычев таким здоровенным тормозом, не спал бы вечно Шурович даже в строю, не ищи постоянно Драпко, с кем бы подраться, не долби Бабин пятку в курилке прямо при офицерах, за что, кстати, с кичи не вылезает, не будь Провин такой скотиной, а Волков…
Трошников вдруг умолк. Он понял, что уже перечисляет мертвых, и с опаской взглянул на туман.
– Ладно, Антоха, забей. – Я махнул рукой. – Уж мыто постараемся выкарабкаться!
Я побрел вверх. И вдруг остановился, внимательно пригляделся к Трошникову.
– Погоди! Что это у тебя?
– Где? – Тот насторожился. – Чего там?
– Охренеть, Антон!
Он поспешно отряхнул форму, провел рукой по стриженой макушке, даже попытался взглянуть себе на спину.
– Ну, не тупи! Чего?
– Да у тебя же голова квадратная! – усмехнулся я, припомнив самую обидную для Трошникова шутку.
– Ну гад! Вот так гад!..
И Антон, потирая кулаки, помчался за мной на вершину сопки…
Туман приближался. Теперь это стало ясно. Сопка медленно тонула в белом призрачном море, и до верхушки, на которой расположились мы, оставалось уже чуть меньше двух метров. Мы сидели, словно на островке, который вот-вот должен захлестнуть прилив. Солнце уже полностью скрылось за туманным горизонтом, в том месте лишь клубились окрашенные красным цветом белые волны. День угасал, а с ним угасали наши надежды.
– Скоро стемнеет, – сказал Шурович. – По-моему, пора валить отсюда.
– И куда пойдем? В часть? – усмехнулся Трошников и картинно обвел рукой со всех сторон одинаковый пейзаж. – Ты хоть можешь сказать, с какой стороны мы сюда пришли?
– А ты что предлагаешь?
– Ничего, – ответил Антон. – Ждать! Может, пронесет…
Однако вскоре стало ясно, что не пронесет. Туман добрался до вершины сопки и белыми струйками потянулся между травы к нашим ногам. Мы отползали от него, как от ядовитых змей. Да только вскоре белые клубы равномерно заполнили всю зеленую лужайку, оставив на поверхности лишь редкие кусты и чахлые деревца, и туман продолжал медленно карабкаться вверх. Теперь мы словно стояли на огромном облаке. Даже верхушки других сопок давно потонули в этом тумане. Лишь кое-где на поверхности выглядывали макушки зеленых крон. Выглядело это здорово. Если б не было так страшно…
Застонал Сычев. Он скорчился на земле, снова схватившись за живот. Туман проплывал над Серегой рваными клочьями, иногда почти полностью скрывая его. И вдруг Сычев заорал так, что мы мигом очутились рядом.
– Серега, что случилось? Мы здесь!..
Но Сычев, казалось, не замечал нас. Он корчился и бился так, что мы с трудом удерживали его. Вдруг он внезапно успокоился, широко раскрытыми глазами посмотрел на нас. На его лице читалось такое напряжение, словно он собрал все силы для этого момента.
– Убейте меня, пожалуйста, – едва слышно произнес он. – Убейте! – Голос его принял угрожающие нотки. – Я сказал, убейте! Убейте! Я не хочу умереть так!..
– Серега, не переживай. Мы обязательно выберемся… – начал я и не договорил – Сычев резко рванулся вперед, настолько проворно, что я даже не успел ничего понять, как оказался на земле.
Руки Быка сдавили мне горло. Я видел, как Трошников с Шуровичем тщетно пытаются разжать его пальцы. Теряя сознание от нехватки кислорода, не в силах сбросить с себя сто с лишним килограммов сычевского веса, я услышал, как Серега прошептал мне в самое ухо:
– Может быть, оно возьмет тебя вместо меня, а? Может, оно переберется в твое тело? Я не хочу умирать так!
В этот момент мне показалось, что во рту у Сычева между розовых зубов мелькнуло что-то черное. Он дернулся и разжал руки. Я отполз в сторону, хватая ртом воздух, не сводя глаз с кричащего и бьющегося товарища. Вместе с криком изо рта у него, пузырясь, заструилась кровь.
– Господи боже! – прошептал Трошников.
Теперь я четко видел, что, помимо кровавых пузырей, во рту у него есть что-то еще. Шур отвернулся, его стошнило. Я и сам с трудом сдерживал тошноту. Длинные черные щупальца клубком вывалились из Серегиного рта и извивались, размазывая по его лицу кровавые полосы. Сычев замер, уставившись в небо остекленевшими глазами. Он был мертв. Вдруг кожа на горле Сычева покраснела и вздулась, а затем лопнула. Из раны вывалилось нечто черное и поползло, цепляясь за траву щупальцами. Трошников вскинул автомат. Существо замерло, будто заметив это, а потом ринулось в сторону и скрылось в тумане.
Какое-то время мы ошарашенно смотрели на скорчившееся на земле тело Сычева.
– Теперь я тут точно не останусь, – сказал Шурович, прикрывая ладонью рот.
Мы не спорили. Схватив автоматы, без оглядки побежали вниз по склону. Туман сомкнулся над нашей головой.
