Глава 7
Мирослава проснулась рано. Утро только-только начало осторожно прохаживаться на цыпочках первых, почти прозрачных лучей, как она открыла глаза. А через полчаса уже спустилась вниз.
Морис умудрился услышать ее шаги и скоро тоже был на кухне.
– Вы чего так рано? – спросил он.
– Шура еще спит?
– Спит. Вы же знаете, что он просыпается по будильнику. А вам чего не спится?
– Я хочу успеть в город пораньше.
– Зачем?
– Не знаю… Но мне надо так подгадать, чтобы рабочие ушли на смену, офисные служащие меня не интересуют.
– Потому что их нет среди знакомых Солодовникова.
– Ну почему нет, – улыбнулась Мирослава. – Свояк Артема как раз в офисе работает.
– Он не в счет.
– Почему? – округлила глаза Мирослава.
– Потому, что он там не живет.
– Это верно.
– Но ведь соседи в это время могут еще спать.
– Пожилые люди встают рано.
– А вам нужны именно пожилые?
– На этот раз да.
– Напечь оладий?
– Нет. Я съем парочку бутербродов и поеду.
– Но только не перекусывайте в городе, я приготовлю хороший обед.
– Уговорил, – улыбнулась она и налила кипяток из закипевшего чайника в фарфоровый, сполоснула его и заварила чай с жасмином. Морис тем временем уже выложил на столе горку бутербродов и решил позавтракать с Мирославой за компанию.
– Чем ты будешь кормить Шуру? – спросила Мирослава.
– Там осталось жаркое, подогрею его, сделаю ему бутерброды с сыром и выдам парочку пирожных.
– А салат?
– Так он и будет жевать утром салат, – фыркнул Морис.
Шура и в самом деле не был любителем овощей, предпочитая мясное и печеное. Но трудами его мамы Софьи Марковны и Мориса с Мирославой овощи все-таки попадали в желудок следователя и, надо думать, приносили ему посильную пользу.
Проснулся Наполеонов в ту самую минуту, когда «Волга» Мирославы выезжала за ворота.
Наполеонов бросился к окну, распахнул его настежь и закричал:
– Слава! Куда ты?! Погоди!
Но крик его оказался воплем вопиющего в пустыне. Раздосадованный, он спустился вниз и напустился на Мориса:
– Куда это она умчалась в такую рань?
– По делу, – отозвался Морис бесстрастно.
– По делу, – передразнил его Шура, – и как это у вас все складно выходит, прямо двое из ларца, – пробурчал он недовольно и направился в ванную.
Когда плотно позавтракавший Наполеонов покидал пределы коттеджного поселка, Мирослава уже въезжала в город. Транспорт еще не успел запрудить дороги, и она довольно скоро добралась до места. Въезжать во двор не стала, оставила «Волгу» у обочины и решила обойти двор, где жил когда-то Солодовников, по периметру.
Сначала она не заметила ничего необычного, но потом под ноги ей выкатился какой-то шар. Она сначала даже подумала, не ежик ли это из лесочка. Но шар оказался рыжим и мохнатым, и, когда он развернулся и гавкнул, Мирослава поняла, что это щенок.
– Ну, здравствуй, малыш! – сказала Мирослава и спросила: – Ты чей?
– Мой он! Мой! – донесся до нее из-за кустов хрипловатый мужской голос. А вскоре появился и сам запыхавшийся владелец голоса. Это был мужчина лет семидесяти с хвостиком в светлом летнем костюме и соломенной шляпе.
– Здравствуйте, – поздоровалась Мирослава.
– Здравствуйте, – ответил мужчина, внимательно ее рассматривая, а потом произнес: – Вы вроде нездешняя?
– Нездешняя, – согласилась Мирослава.
– В гости к кому пришли?
– Не совсем.
Песик все это время прыгал вокруг них и восторженно визжал.
– Сколько ему? – спросила Мирослава.
– Месяца три, наверное, мы его со старухой возле контейнеров нашли, отмыли, привили, теперь вот радуемся.
– Красивая собачка.
– Мальчик! – гордо произнес старичок и принялся снова расспрашивать Мирославу: – А вы здесь по делу или просто так?
Мирославе всегда нравились бдительные старички, и поэтому она охотно ответила:
– По делу я. Меня зовут Мирослава Волгина. А вас?
– А меня Юрий Семенович Козельский. Я живу в этом дворе.
– Как мне повезло! – обрадовалась Мирослава.
– В чем? – не понял старичок.
– В том, что я встретила вас. Вы не знаете, здесь есть поблизости лавочка?
– Есть, если пройти ту группу деревьев. – И он указал жестом, куда идти.
– Может быть, вы уделите мне немного своего времени?
– С удовольствием, но в чем дело?
– Я частный детектив, и мне поручили расследовать гибель Константина Шиловского.
– Это не того самого, – нахмурился Козельский, – что сбил нашего Артема, а потом откупился?
– Того самого, – печально вздохнула Мирослава.
– Тогда вот что я вам скажу – собаке собачья смерть! – Тут он опомнился, подхватил своего песика на руки и сказал: – Я имел в виду собаку в переносном смысле. Потому что это, – он кивнул на своего щенка, – божья тварь, а ваш Шиловский просто тварь.
– Юрий Семенович, он не мой. И я с вашими суждениями где-то согласна.
– А где же вы не согласны? – спросил Козельский, делая ударение на «не».
– Я против самосуда.
– А, это. Тут и я против. Но ведь этих толстосумов иначе теперь и не достанешь.
– Я думаю, что вполне его можно было достать, если бы родственники были настойчивее. А они даже жалобу прокурору не написали.
– Вы что же, покойную Инну Гавриловну обвиняете?!
– Боже упаси! Я никого не обвиняю, только констатирую факты.
Мирослава заметила, что они дошли до лавочки, и предложила:
– Юрий Семенович, давайте присядем.
Он молча сел, погладил щенка и сказал:
– Вот и зять мой говорит, что мы все поголовно юридически неграмотны. Что же нам теперь делать?
Мирослава не знала, что ответить старому мужчине. Не говорить же ему в глаза, что надо образовываться и повышать юридическую грамотность. Вместо этого она сказала:
– Теперь уже ничего не сделаешь, но на будущее надо учесть.
– Вы что же, думаете, что они теперь так и повадятся нас давить? – спросил Козельский.
– Нет, я совсем не это имела в виду.
– А что же?
– При любой несправедливости, случившейся с кем-то из близких или соседей, стоит проконсультироваться с юристом.
– Где же его взять, этого юриста, – развел руками Юрий Семенович.
– Юристы у нас сейчас имеются в избытке.
– Так тех, которые в избытке, нам не надо, – здраво рассудил мужчина, – а где взять хорошего? Плюс к этому, где еще взять на него деньги.
Мирослава не стала говорить о бесплатных консультациях юристов в интернете, вместо этого она осторожно проговорила:
– Наверное, нужно обратиться к своим более молодым родственникам.
– Наверное, – не стал с ней спорить, к ее великому облегчению, Козельский.
– Юрий Семенович! А вы хорошо знали Артема Солодовникова?
– Еще бы мне его плохо знать! – воскликнул мужчина. – Он же на моих глазах рос!
– И каким он был человеком?
– Добрым, отзывчивым. Помню, пацаненком нашел осенью в кустах черепаху. Какой-то паразит наигрался и выбросил, так Артем уговорил мать забрать черепаху к себе, а потом всех расспрашивал, как за ней ухаживать. Через дом от нас биолог жил, он определил, что черепаха старая и не слишком здоровая. Так они с дружком его Томилиным по всему двору деньги собирали на лечение черепахи, собрали, подлечили, бедняжку, и она еще лет восемнадцать у них прожила. Биолог этот говорил, что она уже совсем старая стала, просто уснула и не проснулась.
– А к людям Артем тоже так же был добр?
– Вот обойдите тут все окрестности, и никто про Артема плохого слова не скажет.
– А бывшая его невеста?
– Лика, что ли, Звонникова?
– Она.
– Так это та еще вертушка! Пока Артем был в армии, она успела замуж сбегать, развестись, а потом еще спутаться со своим директором.
– А это откуда стало известно?
– Организация есть такая, ОБС! Может, слыхали?
– Одна бабушка сказала, – улыбнулась Мирослава.
– Вот надежней ее нет!
– Так это ж сплетни, – не согласилась Мирослава. Хотя, чего греха таить, ни один опытный детектив или сотрудник полиции мимо сплетен не пройдет, подберет и хорошенько перетряхнет, отделяя зерна от плевел.
– Сплетни, не сплетни, – тем временем проговорил Козельский, – а жена директора сама лично приходила Лике космы выдирать.
– Выдрала? – с улыбкой спросила Мирослава.
– Нет, – с сожалением покачал головой Козельский, – Лика забаррикадировалась, но зато жена директора спустилась вниз и так обливала Лику помоями, что почти весь двор собрался и слушал. И после этого прикажете порядочному парню на ней жениться?
– Так, может, она не виноватая, а оклеветанная?
– Была бы оклеветанная, не дала бы спуску этой бабе. У Лики еще тот характерец! А так написала заявление и уволилась из этой фирмы.
– Понятно. А Артем до армии жил вдвоем с матерью?
– Зачем вдвоем, – сказал Козельский, – они жили втроем.
– Втроем? – удивилась Мирослава. – Вы имеете в виду черепаху?
– Никакую не черепаху, а сестру его Сашу.
– Разве у Артема была сестра?
– Была. Правда, не родная, а двоюродная.
– И долго она с ними жила?
– Годков с шести, наверное.
– А где были ее родители?
– Чего не знаю, того не знаю, – признался Козельский, – мне и в голову никогда не приходило этим интересоваться.
– А куда же делась эта сестра потом?
– Школу закончила и уехала в другой город, поступила в институт, там и осталась.
– Замуж вышла?
– Может быть.
– А на похороны тетки она не приезжала?
– Не видал.
– Странно.
– А что тут странного, вон на Западе дети вырастают и улетают из гнезда, только их и видели.
– Так это на Западе, – сказала Мирослава.
– А тут не родная дочь. Выросла и уехала. Чего ей за теткин подол держаться.
– С одной стороны верно, а с другой…
– На неблагодарность намекаете? Так теперь благодарных днем с огнем не сыщешь.
– Вы думаете?
– Да чего тут думать! – в сердцах воскликнул Козельский. – Взять хоть нас со старухой! Мы троих детей вырастили, двух сыновей и дочь. Так все разлетелись по разным городам, а к нам не то что носа не кажут, даже звонят три раза в год на день рождения мой и жены и на Новый год. А вы говорите, куда племянница делась. – Юрий Семенович махнул в отчаянии рукой, подхватил на руки щенка и зашагал в сторону своего дома.
– Спасибо вам! – крикнула ему вдогонку Мирослава.
– Не за что, – ответил Козельский, не оборачиваясь.
«С какими вывертами бывает жизнь», – подумала Мирослава печально и тоже побрела в сторону дома, где когда-то жил Артем Солодовников. Ей еще нужно было поговорить с Марией Геннадьевной Федоскиной. Все время, пока шла, Мирослава задавала себе один и тот же вопрос: почему о сестре Артема, Саше, не упомянул никто из тех, с кем она говорила раньше? Допустим, что родственники Марины и друзья Артема по работе могли не знать о ней. Но Томилин-то рос вместе с Артемом, постоянно бывал у Солодовниковых дома и поэтому должен был прекрасно знать эту Сашу. Может быть, она поссорилась с теткой и уехала из дома со скандалом? Вот это и надо попытаться выяснить у соседки.
Мирослава сама не заметила, как дошла до дома, вошла в подъезд и оказалась перед пустой квартирой Солодовниковых. Какое-то время она задумчиво рассматривала старую дверь, аккуратно обитую рейкой. Скорее всего, руками Артема Солодовникова. Несмотря на то что Мирослава давно вышла из возраста отрочества, когда каждый человек является как бы маленьким Прометеем, она сохранила в душе некую толику категоричности. И ей было нелегко принять тот факт, что человека нет на этом свете, а то, что он создал когда-то руками или головой, продолжает волновать если и не умы всего человечества, то души тех, кто его знал, пусть даже и не лично. Вот и теперь разумом она понимала, что Солодовникова больше нет, но вид двери, обитой его руками, отзывался ноющей болью в ее сердце. А ведь она его даже не знала.
Когда-то дед ее говорил, что, работая в правоохранительных органах, нужно научиться одевать свое сердце в броню. Иначе разнюнишься, и себе навредишь, и людям не поможешь.
Разнюниваться она, конечно, не собиралась. Но вот с броней были проблемы. И как знала Мирослава, не у нее одной. Наполеонов тоже не раз жаловался, что никак не может привыкнуть бесстрастно воспринимать убийства и чужую боль. А привыкать, видимо, придется. Ведь им еще работать и работать на этой стезе.
Мирослава круто развернулась, сделала несколько шагов и нажала на звонок двери, расположенной напротив. Прошло несколько минут, Мирослава уже хотела позвонить еще раз, но тут услышала голос, донесшийся из-за двери:
– Кто там?
– Детектив Мирослава Волгина.
Дверь открылась на цепочку. Первое, что увидела Мирослава, был нос. А на носу очки. Именно к этому носу она придвинула руку с развернутым удостоверением.
– Ну, что ж, деточка, – сказал старческий голос, – заходите.
Тихонько звякнула цепочка, и дверь открылась.
– Мне нужна Мария Геннадьевна Федоскина.
– Так вот я вся перед вами, – ответила хозяйка квартиры, – пойдемте на кухню, я как раз завтракать собираюсь.
Кухня, на которой они оказались, была небольшой, но идеально чистой. На окошке с цветастыми занавесками стояли две герани – огненно-красная и кипенно-белая.
– Садитесь, чего же вы стоите, – сказала Мария Геннадьевна.
И Мирослава, оглядевшись, присела на крашенную коричневой масляной краской табуретку. Хозяйка тем временем сняла чайник с плиты, заварила чай, заглянула в холодильник, шкафчик и духовку. Так на столе появились сливочное масло, сыр, сахар, варенье и горячая ватрушка с творогом, которая тотчас была ловко разрезана хозяйкой на небольшие кусочки.
– Угощайтесь. – И хозяйка придвинула поближе к Мирославе чашку с дымящимся чаем.
– Спасибо, – вежливо ответила Мирослава и сделала пару глотков.
– И ватрушку мою пробуйте. Еще никто на мою выпечку не жаловался.
– Благодарю. – Пришлось детективу съесть и кусочек ватрушки. Но потом она решила больше не тянуть с разговором, ради которого она и пришла к Федоскиной. – Мария Геннадьевна, я уже сказала вам, что я детектив.
– Да поняла я, поняла, – перебила ее хозяйка, – вы расследуете гибель Артема.
– Не совсем так.
– Я что-то вас не понимаю, – озадачилась Федоскина, – разве вы пришли не из-за Артема?
– В деле Солодовникова все точки над «i» уже поставлены.
– Неправда! – возмутилась пожилая женщина. – Разве вы не хотите восстановить справедливость?
«Да она уже как бы и восстановлена, – подумала про себя Мирослава, – убийца расплатился по счетам, вернее, его заставили расплатиться». А вслух она сказала:
– Вы, наверное, знаете, что Константин Шиловский, сбивший Артема, сам погиб под колесами машины.
– Знаю. Но тем не менее следствие должно официально признать его виновником смерти Артема.
– Мария Геннадьевна, следствие это давно признало.
– Почему же тогда они отпустили этого парня?!
– Это вопрос не ко мне.
– А к кому же?
– К следователю, к прокурору…
– А зачем же тогда пришли вы?
– Чтобы выяснить, кто мог быть причастным к наезду на Шиловского.
– А вам не кажется, что вы ищете не в том месте?
– К сожалению, не кажется…
– Но он же был бандитом! Значит, его и убили свои же бандиты! – гневно выкрикнула Федоскина.
– Мария Геннадьевна, Шиловский не был бандитом.
– А кем же он, по-вашему, был? – поджала губы Федоскина.
– Мажором, негодяем, прожигателем жизни и еще кем угодно, но не бандитом.
– Ладно, пусть будет по-вашему, он был мерзавцем. Но зачем вы ищете того, кто избавил от него людей?
– Потому, что самосуд карается по закону.
– А убийство?
– Непредумышленное, – тихо дополнила Мирослава.
– Непредумышленное, – согласилась Федоскина, – по закону у нас не карается?
– Карается, но в случае с Солодовниковым вышла осечка.
– Выходит, что если отец какого-нибудь мерзавца большая шишка, то руки закона сразу становятся короткими и не могут дотянуться до виновника?
Мирослава поняла, что если продолжать рассуждать в том же духе, то они никогда не выберутся с зыбкого места на твердое, поэтому она сказала:
– Мария Геннадьевна, я полностью с вами согласна. Но умоляю вас, давайте поговорим о другом.
– О чем же? – удивилась Федоскина.
– Об Артеме, его детстве, о его матери.
– Да что теперь говорить об Артеме, – вздохнула Федоскина, – я его знаю с тех пор, как его привезли из роддома. Он рос на моих глазах, и ничего плохого я о нем сказать не могу.
– А с его отцом Инна Гавриловна развелась?
– Да что вы! – замахала на нее Федоскина. – Григорий Матвеевич помер, когда Артему всего три годика было Так Инна и тянула в одиночку двоих детей.
– Почему двоих? – спросила Мирослава. – Разве у Солодовниковых были еще дети?
– Своих, кроме Артема, больше не было. Но вскоре после смерти Григория Матвеевича померла и родная сестра Инны Гавриловны. После нее осталась дочка Сашенька. Мужа у сестры не было. Но не отдавать же родную племянницу в детский дом.
Мирослава, поняв, что от нее ждут подтверждения, согласно кивнула.
– Ну вот Инна и привезла девочку сюда, взяла над ней опеку и стала растить вместе со своим сынком.
– Они дружно жили?
– Кто? – удивилась Мария Геннадьевна.
– Я имею в виду, дети между собой не ссорились?
– Ну что вы, жили тихо, мирно, как говорится, душа в душу.
– А куда же потом делась эта Саша?
Мария Геннадьевна нахмурилась.
– Уехала она. Вроде как поступила в другом городе в институт и больше носу сюда не казала! – Федоскина осуждающе покачала головой.
– Может, она за что-то обиделась на Инну Гавриловну?
– Да за что ей было на Инну обижаться? Холила ее, лелеяла! Бывало, слышу: вот Сашеньке туфельки купила, Саше пальто новое нужно. Или материал придет мне покажет – посмотри, мол, Геннадьевна, хочу Сашеньке платье шить.
– Действительно… – обронила Мирослава.
– И не поверите, – возмущенно продолжила Фелоскина, – Инна свое кольцо обручальное продала, чтобы девчонке к выпускному балу платье красивое купить и туфли!
– Купила?
– Купила, – горестно вздохнула Мария Геннадьевна, – потом еще хвасталась мне, что ее Сашенька на выпускном балу всех остальных девчонок затмила.
– Может, она и без платья была красивая? – не подумав, предположила Мирослава.
– Что это вы имеете в виду? – подозрительно спросила Федоскина.
– Я хотела сказать, что, возможно, дело не в платье и девушка была красивой сама по себе.
– То, что Сашка красавица, отрицать не стану, – успокоилась Федоскина, – но и платье ей шику добавило. Не зря говорят: «Наряди пенек, и будет паренек».
– А что потом стало с этим платьем?
– А что с ним станется, – вздохнула Мария Геннадьевна, – висит в шифоньере.
– У Солодовниковых?
– Не у меня же!
– То есть Саша, уезжая, платье это с собой не взяла?
– Не взяла.
– И никогда больше к тетке не приезжала?
– Не приезжала.
– Странно…
– Не то слово! – возмутилась Мария Геннадьевна. – Черная неблагодарность!
– Может быть, Саша писала тетке?
– Нет.
– Хотя бы открытки к праздникам присылала?
– Ничего она не присылала! Инна говорила, что первое время она ей звонила и коротенько сообщала – мол, у меня все хорошо. А потом и звонить перестала.
– Мария Геннадьевна, вы же были очень близки с Инной Гавриловной?
– Была, – не стала отрицать Федоскина.
– И неужели она вам ни разу не сказала или хотя бы не намекнула о причине такого поведения Александры?
– И не сказала, и не намекнула, потому как никакой причины и не было. А как я вам уже раньше сказала, одна черная неблагодарность. Тетка выкормила, выпоила, на ноги поставила и не нужна стала. Сами посудите, зачем Инна Сашке?
– Я что-то вас не понимаю.
– Денег у Инны не было. Квартира, ясно было, что Артему достанется. И зачем Сашке нищая тетка?
– Странно вы, Мария Геннадьевна, рассуждаете.
– Это не я так рассуждаю, а нынешние молодые.
– Далеко не все.
– Может, и не все. Но многие. Взять хотя бы нашего соседа Пантелеймона Гордеевича. Старику восемьдесят восемь лет, а сынок его балбес, сам на пенсию вышел, а каждую отцову пенсию приходит из старика деньги вышибать.
– А вы в милицию обращались?
– Мне что? – пожала плечами Федоскина. – Я сколько раз Пантелеймону Гордеевичу говорила, а он этого паразита защищает, говорит, мол, Толик больной с детства. И вы знаете, чем его Толик болен?
– Чем?
– Ленью! Всю жизнь, захребетник, на шее у родителей просидел. Матери-то уже пятнадцать лет как нет, так он из отца кровь сосет.
– Вы меня, конечно, извините, – не выдержала Мирослава, – но в этом конкретном случае ваш сосед сам виноват. Не надо было баловать сына. Дали бы ему родители вовремя хорошего пинка, и полетел бы Толик в самостоятельную жизнь.
Мария Геннадьевна уважительно посмотрела на Мирославу и призналась:
– Я ведь то же самое своим соседям говорила, еще в то время, когда их Толик с грехом пополам школу окончил.
– Мария Геннадьевна, вы мне вот что лучше скажите, а Григорий Томилин знал Александру?
– Гришка-то? – фыркнула Федоскина.
– Он самый.
– Да как же ему не знать ее?! Они же с Артемом дружили, и он постоянно бывал у Солодовниковых.
– Тогда почему же он мне ничего о ней не рассказал? – недоуменно проговорила Мирослава.
– А вот мне ответ на этот вопрос известен, – прищурила один глаз пожилая женщина.
– И почему же?
– Да потому, что Гришка был в Сашку влюблен до беспамятства!
– Вот как?
– Ну да! Он же за ней хвостом ходил с класса восьмого.
– А она?
– Что она? – переспросила Федоскина.
– Саша не отвечала ему взаимностью?
– Чего не было, того не было.
– А вы не знаете, в кого была влюблена сама Саша?
– Откуда? Сашка вещь в себе. Откровенничать не любила.
– Может, вам Инна Гавриловна говорила…
– Нет, не говорила. И никого из парней возле Сашки больше не было. Если кто и пытался с ней знакомиться, то она сразу отшивала.
– А это вы откуда знаете?
– При мне один парень летом вечером подошел к Сашке и спрашивает: «Девушка, а вы не скажете, который час?» – так она так на него зыркнула, что парня как ветром сдуло.
– Может, парень плохой?
– Хороший парень, Женька Колупанов, он в соседнем дворе жил, отец его на одном заводе с моим мужем работал.
– А что потом с этим парнем случилось?
– А что с ним может случиться, – пожала плечами Федоскина, – выучился, на работу устроился, женился, теперь детей растит.
– И живет все в том же дворе?
– Нет, они вроде у тещи живут, у нее свой большой дом. И детишкам есть где бегать.
Разыскивать Женьку Колупанова Мирослава не собиралась. А вот поговорить еще раз по душам с Томилиным не помешает.
Мария Геннадьевна тем временем заключила:
– Так что Сашка любила только саму себя, и никто ей больше был не нужен.
– Однако не исключено, что к этому времени она уже вышла замуж и родила детей.
– Не исключено, – согласилась Федоскина и добавила: – Только я что-то сомневаюсь в этом.
– Почему?
Мария Геннадьевна вместо ответа пожала плечами. И Мирослава, поблагодарив женщину за чай и разговор, поспешила откланяться. Все ее мысли на протяжении поездки домой были заняты таинственной племянницей Инны Солодовниковой, некой Сашей.
Но едва она переступила порог коттеджа, как ей навстречу поспешил Миндаугас. В глазах Мориса плескалась тревога.
– Вы опять отключили сотовый? – сердито спросил он.
– Извини, я…
Он не стал слушать ее оправданий.
– Вам несколько раз звонил на стационарный телефон ваш дядя.
– Дядя? – переспросила она растерянно. – Какой дядя?
– По-моему у вас на данный момент один дядя, – фыркнул Морис, – Игорь Коломейцев!
– Но что ему могло от меня понадобиться? – недоуменно спросила Мирослава.
– Мне он об этом не сказал.
Они вошли в коттедж и услышали, что снова звонит телефон. Морис кинулся к аппарату, взял трубку и начал говорить привычное: «Детективное агентство «Мирослава», но прервал фразу и протянул трубку Мирославе.
– Это Игорь. Вас!
Мирослава взяла трубку и произнесла:
– Да.
– Слава! – Голос Игоря дрожал на высоких нотах и грозил сорваться. – Слава!
– Да, это я.
– Ты не могла бы приехать к нам? Немедленно!
– Что случилось?
– Твоя тетя! Она очень плоха!
– Игорь! Скажи толком, что произошло?
– Луи умер.
– Как это умер?
Луи был роскошным и молодым котом. Он появился в доме Виктории и Игоря немногим больше двух лет. Тогда у них умер старый котик, и Виктория не находила себе места. Ее муж, испугавшись за здоровье жены, принес из приюта маленького котенка, который и отвлекал Викторию от горя. Хотя она и продолжала печалиться о прежнем коте.
Мирослава прекрасно помнила стихи, которые тетя посвятила ему:
Цветет сирень. Сиринга плачет…
И тает утренний туман.
Зачем все так, а не иначе?
На дудочке играет пан…
И жизнь мираж? Суть отраженья
Иных неведомых миров?
Но как же больно тем не менее
Хранить в душе своей любовь
К тому, кого уже нет рядом,
Кто не вернется с тех миров!
Бальзам любви, увы, стал ядом,
По капле отравляет кровь…
Да, все пройдет. И мы покинем
Сей мир печальный навсегда…
Но пусть твое сияет имя
В душе, как в небесах звезда!
И свет целительный, быть может,
Хоть чуточку ослабит боль.
Пусть жизнь мираж… Но все же, все же
Ты мне надеяться позволь…
Что я тебя однажды встречу
Там, где печали нет и слез.
Сирень. Сиринга. Майский вечер…
Свирели тихий звук принес…
К малышу она привыкала долго, постоянно вспоминая прежнего котика. Тем более что Луи оказался непоседливым и любознательным. Он не лазил только выше потолка. Однажды, пытаясь достать ветку вербы, свалил с высокого шкафа вазу из советского хрусталя. Все тогда удивлялись, как это ваза не только не пришлепнула котенка, но и не разбилась.
Но постепенно тетя Вика привязывалась к новому питомцу, прощая ему любовь к цветам, которые он вытаскивал из ваз и разносил по всему дому, украшая ими кресла, диваны, кровать.
Еще он любил забираться на стенку и раскачивать музыку ветра, прислушиваясь к мелодичному перезвону трубочек. Для того чтобы удовлетворить страсть Луи к музыке, Виктория привязала к стулу колокольчик, и кот стал с удовольствием его раскачивать.
Тетина душа постепенно успокаивалась, она все крепче привязывалась к Луи, восхищаясь его длинными лапами и роскошным, почти что лисьим хвостом. Прощальным эхом прозвучало стихотворение, посвященное прежнему любимцу:
Ты шептала так часто – мой сладкий!
И твердила – всех лучше он!
А теперь я могу мягкой лапкой
Постучаться тихонько в твой сон.
Знаю я, что меня ты услышишь
И печально вздохнешь во сне.
Я теперь там, где звезды! И выше!
Но хранишь ты любовь ко мне.
И как прежде ты шепчешь, – мой сладкий.
И слезинка бежит по щеке.
Я касаюсь тебя мягкой лапкой,
Извини, что лишь только во сне…
Луи вырос, поумнел, перестал озорничать и большую часть дня лежал, вальяжно растянувшись на диване, кровати или, свернувшись клубком, устраивался в корзине в кабинете хозяйки, пока она трудилась над своими книгами.
Единственное, на что жаловалась Виктория, – Луи не был так ласков, как прежний котик. Но она смирилась с этой особенностью Луи и полюбила его всей душой. И вот новая напасть.
– Я сейчас приеду, – проговорила Мирослава в трубку и, обернувшись к Морису, добавила: – Мне надо ехать к тете.
– Я с вами? – спросил он.
– Нет, не надо, – произнесла она решительно, – я должна поехать одна.
– Как скажете, – отозвался он. Даже не зная, что случилось, он был уверен, что Мирослава знает, что делать.
Тетю она застала сидящей на террасе. Закутанная в теплую шаль, Виктория осунулась, похудела и постарела лет на десять. Она даже не повернула голову, чтобы узнать, кто пришел.
Мирославе было больно смотреть на нее. Она опустилась на колени возле кресла и положила голову на колени Виктории. Через миг она почувствовала, как длинные тонкие пальцы Виктории дотронулись до ее головы и застыли. Даже сквозь волосы Мирослава чувствовала, что пальцы у Виктории ледяные.
Она осторожно сняла руку тети, подняла голову, потом встала и, обняв тетку, стала тихонько укачивать ее как маленького ребенка.
– Тетечка, – прошептали ее губы чуть слышно.
Но Виктория услышала этот шепот и тяжело, отчаянно разрыдалась. Сквозь рыдания она повторяла одно и то же:
– Это я, это я виновата!
– Тетя! Милая, в чем ты виновата?
Виктория подняла голову и посмотрела на племянницу.
– Разве Игорь тебе не сказал?
– Нет, он ничего мне не говорил.
– Я… я неосознанно все время хотела ласки котика. Ну, понимаешь, чтобы он ласкался. А Луи презирал «телячьи нежности». – Виктория жалобно всхлипнула и продолжила: – Мы с Игорем пошли на выставку рыбы «Камчатский рыбак» и там увидели клетку с котиками от Приюта. Я даже сама не знаю, как меня туда притянуло. Я сразу просунула руку, и именно этот котенок прижался к ней, стал ласкаться, обнимать меня лапками. А потом он поднял свои глазки и посмотрел на меня. Глазки еще были мутными, потому что он был совсем маленький. Нам сказали, что ему полтора месяца. Но у меня было такое ощущение, что он заглядывает в мою душу. И я не выдержала и взяла его в наш дом. Нас заверили, что малыш здоров и привит. И вот ему стало плохо… – Виктория снова заплакала.
Мирослава знала, что нет таких слов, чтобы утешить теткино горе, но все-таки прошептала:
– Ты же не знала.
– Не знала, – всхлипнула Виктория, – но все-таки это я принесла в наш дом смерть Луи. Он болел четыре дня. И никакие врачи, лекарства его не спасли. Это я виновата! – снова воскликнула она.
– Тетя, моя маленькая тетя, – прошептала Мирослава, снова обнимая Викторию.
– И остались мы с Игорем сиротами, – вырвалось у Виктории.
– Тише, тише, тетечка. У вас есть мы, и потом в вашей жизни появится новый Луи.
– Нет! Только не Луи!
– Конечно, вы придумаете ему новое имя.
– Но этого больше не будет!
– Ты ведь писательница и знаешь, что такова жизнь, – пробормотала Мирослава тихо.
– Знать ничего не хочу! – воскликнула Виктория. – Это несправедливо! Это жестоко!
– Я согласна с тобой. Но изменить мы ничего не можем. Остается только примириться.
– Не хочу!
– Ты сама не раз приводила мне изречение императора Марка Аврелия: «Делай что должен, и свершится, чему суждено».
– Вот оно и свершилось! Но почему нужно слепо следовать судьбе?
– Я не знаю, тетя. Просто бывают обстоятельства, когда мы ничего не можем изменить. Мучая себя, ты не вернешь Луи.
– Не верну, – согласилась тетя.
– Вот видишь. Не хочешь слушать Марка Аврелия, послушай Фридриха Кристофа Этингера: «Господи, дай нам смирение, чтобы принять то, что нельзя изменить; дай нам мужество изменить то, что надлежит изменить; и дай нам мудрость отличить одно от другого».
– Но я не могу! Не могу смириться!
– Тогда измени!
– Что изменить? – Виктория так удивилась, что перестала плакать.
– Свое отношение к произошедшему, – сказала Мирослава решительно.
– Но как?
– Тетя, вспомни, как ты убивалась о прежнем котике, а потом твоя сердечная рана затянулась. Ты ведь помнишь?
– Помню, – тихо отозвалась Виктория.
– И эта со временем затянется.
– Но мне так плохо, – жалобно проговорила Виктория.
– Я знаю, дорогая. Но подумай об Игоре, каково ему видеть, как ты убиваешься? Ведь он тоже страдает, но молча, чтобы не добавлять тебе боли. Пожалей и ты его.
Как ни странно, но напоминание о переживаниях мужа заставило Викторию успокоиться.
– Ты права, – тихо сказала она.
– И потом у тебя есть работа. Ее ведь никто не отменял. К тому же работа лучший лекарь. Начни писать новую книгу.
– Я не могу, – растерянно проговорила Виктория.
– Можешь. Ты просто начни.
Тетка молча вздохнула. Но Мирослава почувствовала, что первый шаг сделан. Даже не шаг, а шажок. Совсем крохотный, но тем не менее.
Из дома тети Мирослава уехала только утром. Ей казалось, что тетя потихоньку начала приходить в себя: по крайней мере, рано утром она застала ее в кабинете, склонившейся над рукописью. Окликать тетку Мирослава не стала, просто осторожно закрыла дверь и на цыпочках прокралась на кухню, где Игорь готовил завтрак.
– Морис звонил, – проинформировал он, ни к кому не обращаясь.
– Я совсем забыла ему позвонить, – проговорила Мирослава покаянно.
Игорь кивнул:
– Я все объяснил ему, и он вошел в ситуацию.
– Он всегда в нее входит, – пробормотала Мирослава.
Игорь посмотрел на нее укоризненно и покачал головой.
– Извини, – вздохнула она.
– Вы так похожи с Викторией, – проговорил он то ли с сожалением, то ли с удивлением.
– Мы же близкие родственницы.
Он кивнул.
– А тетя Зая знает?
– Нет, я не стал ее тревожить. Ей и с Виктором тревог хватает.
– Ты прав.
Мирослава знала, что Виктор обещал приехать в отпуск. А потом прислал матери коротенькую эсэмэску: «Извини, сорвалось».
Сама Мирослава думала, что двоюродный брат вполне мог загреметь в госпиталь с ранением, но тетю Заю она успокаивала, уверяя ее, что Виктор сам себе не хозяин и, вероятнее всего, его опять отправили в срочную командировку. Придется потерпеть. В глубине души и Мирослава, и тем более тетя Зая мечтали о том времени, когда Виктор уйдет с военной службы и будет жить как все простые люди, – работа, дом, семья, неопасный отдых в отпуск. Вот только когда наступит это время…
Она немного подумала и решила позвонить Морису. Он сразу взял трубку.
– Я скоро приеду, – тихо сказала она.
И он так же тихо ответил:
– Мы ждем, – имея в виду себя и Дона.
У Мирославы сжалось сердце.
– Спасибо, – выдохнула она.
Он не стал спрашивать за что, отлично понимая, что благодарит она его за тактичность, за то, что не набросился на нее с вопросами – что да как.
Игорь тем временем поставил перед ней тарелку с яичницей и чашку чая.
– Я не голодна.
– Все равно ешь, – настойчиво проговорил он.
И она, не желая его огорчать, послушно стала жевать. Потом спросила:
– Тебе помочь с посудой?
– Не надо.
– Тогда я поеду?
– Езжай.
Когда она вошла в свой сад, то почувствовала, как сильно пахнут левкои.
– Кажется, скоро будет дождь, – обронила она.
– Да, обещали, – отозвался Морис и следом за ней прошел в дом.
Мирослава схватила Дона, лежавшего на плетеном кресле, и крепко-крепко прижала к груди. Кот недовольно заворочался.
– Прости, – шепнула она в мягкое ухо.
Выбравшись из хозяйских объятий, кот забрался на плечо Мирославы и нежно замурлыкал. Она ласково погладила его.
– Если бы ты знал, какое ты счастье.
Кот ничего не ответил, щуря большие глаза янтарного цвета. Но вне сомненья, он прекрасно знал, что он не только счастье, но и душа дома. Дом полон уюта и тепла, только если в нем живет кот, которого очень-очень любят его обитатели.
