Глава 13
Марина Солодовникова очень удивилась, когда, открыв дверь детективам, увидела не только Волгину и Миндаугаса, но и двух мужчин в штатском, которые оказались следователем и сотрудником полиции. Здесь же, на площадке, топтались двое соседей Марины. Ей объяснили, что это понятые.
Ошарашенная таким поворотом дела, Марина попыталась протестовать, но вскоре поняла, что это бесполезно. Она только всхлипнула, взглянув на ордер.
– У меня обыск? Какой обыск? За что? – Солодовникова укоризненно взглянула на Мирославу, и взгляд ее без слов кричал: «Я вам доверилась, а вы!»
У Мирославы екнуло сердце, точно она и впрямь была в чем-то виновата. Она поспешила успокоить Солодовникову:
– Марина, никакого обыска не будет. Просто вы в присутствии понятых отдадите письма сестры вашего мужа.
– И всё? – спросила та.
– И всё. Просто я, как частный детектив, по закону ничего не имею права изымать. И если вы передадите мне письма в частном порядке, то они не смогут играть никакой роли на суде.
– На суде? – удивилась Солодовникова. – Но ведь убийцы моего мужа нет больше в живых.
– Вот именно, – буркнул Наполеонов и поспешил как можно скорее завершить дело и убраться из квартиры Солодовниковой.
Вслед за сотрудниками правоохранительных органов квартиру покинул и Миндаугас, тихо шепнув Мирославе:
– Я подожду в машине.
– Хорошо, – кивнула Волгина. Она и сама хотела остаться наедине с Мариной.
И когда это случилось, Мирослава попросила прощения.
– Марина, простите меня! Я виновата перед вами. Но, поверьте, иначе никак.
Та махнула рукой.
– Если бы я была на вашем месте, – продолжила детектив, – то тоже чувствовала бы удовлетворение, прочитав о том, что случилось с виновником гибели Артема. Но карать может только закон.
– Знаем, – горько усмехнулась Марина, – «Дура лекс, сед лекс», – и перевела, точно детективу перевод был неведом: – «Закон суров, но это закон».
– Я согласна, – сказала Мирослава, – что в вашем случае закон проявил бессилие.
– Только ли в одном нашем случае? – не скрывая злой иронии, спросила Солодовникова.
– Не только, к сожалению.
– Значит, тому, кто прикончил Шиловского, нужно поставить памятник! – выпалила женщина.
– Может, и поставят, – неопределенно отозвалась Волгина и добавила: – Когда-нибудь…
– Что вы имеете в виду? – спросила Солодовникова.
– Ничего. Скажите, а кто-нибудь из ваших родственников или знакомых живет в районе станции метро «Октябрьская»?
– Никто там не живет.
– Подумайте хорошенько, – попросила Мирослава.
– И думать нечего, никто там из наших знакомых и тем более родственников не живет.
– А у вашей свекрови были близкие подруги?
– Только Генриетта Павловна Никольская. Но она живет на улице Солнечной.
– Вы поддерживаете с ней связь?
– Нет. Зачем?
– А когда вы виделись с ней последний раз?
– Когда был год свекрови. Она приходила. – Через паузу добавила: – И много плакала.
– Генриетта Павловна была так привязана к Инне Гавриловне?
– Надо думать, если они дружили сорок лет.
– И она хорошо знала ее детей?
– Детей? – переспросила Марина.
– Я имею в виду Артема и Сашу?
– Саша не была дочерью Инны Гавриловны, – почему-то обиделась Марина, – она была всего лишь племянницей, заботу о которой после ухода из жизни сестры она взвалила на себя.
– Пусть так, – сказала Волгина, – но тем не менее Саша росла в доме Солодовниковых и Никольская не могла не знать ее?
– Естественно!
– Марина! Вы не подскажете мне более точный адрес Генриетты Павловны?
– Зачем вам?
– Хочу поговорить с ней.
– Нет, я не знаю ее точного адреса. То, что она живет на Солнечной, я слышала от свекрови.
– Жаль, – обронила Мирослава и подумала, что разыскивать подругу Инны Гавриловны придется своими силами.
Но тут до нее донесся голос Марины:
– Зато у меня есть телефон Никольской. Она всучила мне его на всякий пожарный, как она сама выразилась, во время нашей последней встречи. Если хотите, то я могу вам его дать.
– Очень хочу, – призналась Мирослава.
– Сейчас, – сказала Марина и вышла в другую комнату. Вернулась она довольно быстро, в ее руке был листок, на котором фломастером было написано семь цифр. Мирослава догадалась, что телефон стационарный. Взяла листок и поблагодарила Солодовникову.
– Спасибо.
Марина вместо ответа пожала плечами. Уже возле двери она сказала:
– Сама не понимаю, зачем я вам помогаю. Вы ведь верно угадали, что мои симпатии на стороне убийцы Шиловского. Я даже благодарна ему от всей души.
– Я знаю, почему вы мне помогаете, – совершенно серьезно проговорила Мирослава.
– Почему? – Казалось, что Солодовникова была удивлена.
– Потому, что вас мучает любопытство, кто же на самом деле этот Робин Гуд или Зорро.
– Неправда! – возмутилась Солодовникова.
– Правда, только вы сами себе боитесь в этом признаться. А еще…
– Что еще? – встревоженно переспросила Марина.
– Вы что-то знаете об отношениях своего мужа с сестрой и тщательно скрываете эту информацию.
– Неправда! – возмутилась Солодовникова. – У Артема с Калитиной не было никаких отношений!
– Вот как, не с Сашей, а с Калитиной. Может, вы все еще ревнуете мужа?
– Ложь! Уходите немедленно!
– Ухожу и приношу свои извинения, если чем-то ранила вас.
– Не надо мне ваших извинений! – выпалила Солодовникова. – Вы извиняетесь всякий раз только для того, чтобы тут же ранить побольнее.
– Вы ошибаетесь, – тихо сказала Мирослава и, выйдя за дверь, сама ее за собой осторожно прикрыла. Она услышала, как щелкнул замок, и тут же до ее слуха донеслись приглушенные рыдания.
«Не надо было ничего говорить ей об отношениях ее мужа и Саши. Скорее всего, со стороны Артема и не было никаких чувств», – укорила себя Мирослава и, нырнув в салон автомобиля, покаялась во всем перед Морисом.
– Вам не в чем себя винить, – спокойно заметил Морис, – ведь она сама добивалась от вас разъяснений, и вы честно ответили ей.
– Но…
– Никаких «но»! Вы же не сказали ей, что между ее мужем и его сестрой что-то было?
– Не сказала.
– А то, что Саша неровно дышала к брату, вырисовывается все отчетливее.
– Все равно не надо было говорить.
– Вот уж никогда не замечал за вами рефлексии, – хмыкнул Морис.
И Мирослава, увидев в зеркало рожицу, которую он скорчил, изображая, что жует огромный кислый лимон, невольно рассмеялась.
– Вот так-то лучше, – констатировал Морис и спросил: – А теперь куда?
– Когда въедем в город, я хочу позвонить одному человеку…
– Шуре Наполеонову, – в тон ей проговорил Морис.
– А вот и не угадал!
– Выкладывайте! Нехорошо утаивать от верного сотрудника информацию.
– А ты точно верный? – спросила она подозрительно.
– Даже чересчур, – вздохнул он, как ей показалось, с некоторой толикой сожаления.
– Хорошо, слушай. У Инны Гавриловны Солодовниковой была близкая подруга Генриетта Павловна Никольская, с которой они дружили сорок лет. Естественно, что Генриетта знала Артема и Сашу.
– Марина поддерживает с ней отношения?
– Нет. Но когда был год после ухода Инны Гавриловны, Никольская дала Марине Солодовниковой свой телефон, и та его, к нашей удаче, сохранила.
– Вы хотите с ней встретиться?
– Да, может быть, ей что-то известно о Саше.
Когда они въехали в город, Мирослава попросила Мориса остановиться возле скверика, который носил гордое название Площадь революции 1905 года.
Миндаугас как-то спросил у Волгиной, зачем нужно сохранять эти названия. На что Мирослава ответила:
– Чтобы помнили.
Он пожал плечами, но смирился, тем более что Волгина ему напомнила:
– Вон во Франции «Марсельеза» – гимн страны. И никто не пытается от него отказаться.
– Угу, – ответил он.
Пока Морис предавался воспоминаниям, Мирослава набрала номер телефона Никольской и с нетерпением прислушивалась к длинным гудкам.
Наконец трубку сняли, и совсем не старый голос произнес:
– Алло!
– Здравствуйте, не могли бы вы позвать к телефону Генриетту Павловну Никольскую?
– Не могла бы, – устало ответил голос.
– Почему?
– Потому, что мама в больнице. А вы, собственно, кто?
– Я Мирослава Волгина.
– Мне ваше имя ни о чем не говорит.
– Детектив.
– Вот как? – оживился голос. – Появились какие-то подвижки в деле об убийстве Артема?
– Виновник его гибели сам убит. Разве вы об этом не знаете?
– Мама мне что-то говорила, – неуверенно проговорил голос, – но ведь это не отменяет самого дела!
– Что вы имеете в виду? – скрывая удивление, спросила Мирослава.
– Отец этого подлеца мог бы раскошелиться и оплатить материальный и моральный вред жене и детям Артема. Мама говорила, что у Марины много долгов.
– Ей помогают родственники.
– И тем не менее!
– Извините, вы дочь Генриетты Павловны?
– Ах да, забыла представиться, я Татьяна Васильевна Рыданова, дочь Генриетты Павловны.
– Татьяна Васильевна, я была бы вам бесконечно благодарна, если бы вы согласились уделить мне несколько минут. Я понимаю, что вы очень заняты, но…
– Хорошо. Я скоро поеду к маме, выйду на остановке Авербаха…
– Татьяна Васильевна! Мы могли бы подъехать к вашему дому и довезти вас до больницы.
– Правда? – обрадовалась Рыданова.
– Да.
– Тогда подъезжайте на Солнечную, двадцать восемь. Но во двор не въезжайте, остановитесь на въезде в арку.
– Хорошо.
– Как скоро вы там будете?
– Примерно через полчаса.
– А как я узнаю вашу машину?
– Это будет черный «Мерседес».
– Как вы сказали, – запнулась Рыданова, – «Мерседес»?
– Вы не ошиблись. Но не беспокойтесь, ничего криминального.
– А вы точно детективы? – недоверчиво переспросила женщина.
– Точно. Прежде чем вы сядете к нам в машину, мы покажем вам наши удостоверения.
– Ну, хорошо, – не слишком уверенно проговорила она.
Но когда детективы подъехали к месту назначенной встречи, там уже крутилась женщина средних лет, в строгом платье коричневого цвета, с большой сумкой в руках. Машина остановилась, но женщина замерла на месте, точно ее загипнотизировали.
Мирослава хотела выйти из машины, но Морис сделал ей знак рукой, взял удостоверение и направился к женщине.
– Здравствуйте, Татьяна Васильевна, – он улыбнулся и чуть наклонил голову, – разрешите представиться, детектив Морис Миндаугас.
– А где женщина, которая мне звонила?
– Мирослава Волгина в машине. Вы хотите, чтобы она вышла и тоже пошла к вам?
– Нет, нет, – быстро сказала женщина и рысью понеслась в «Мерседесу».
– Минуточку, – окликнул ее Морис, – разрешите я понесу вашу сумку.
Она кивнула, и через миг сумка оказалась в руках Мориса. Она была неподъемной. Он удивился, как женщине под силу нести такую ношу, но тут же вспомнил, что русская женщина и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет. Он сокрушенно вздохнул и прибавил шагу, так как Рыданова уже была возле машины. Вскоре пассажирку удобно устроили на заднем сиденье, куда уже заранее перебралась Мирослава. И автомобиль тронулся с места.
– Я так рада, – сказала Рыданова, – что мне не нужно будет трястись хоть сегодня на автобусе.
Морису стало невыносимо жаль женщину, и он решил, что при расставании даст ей деньги на то, чтобы она ездила на такси. Хотя заранее знал все возражения Мирославы типа того, что всем не поможешь и что женщина наверняка потратит средства не на такси, а, например, на продукты и лекарства. Ну и пусть! Ведь и сама Мирослава была не чужда тому, чтобы помочь ближнему.
Он слышал, как на заднем сиденье Волгина спросила Рыданову, что случилось с ее мамой.
И та ответила:
– Сердце прихватило, – и, вздохнув, добавила: – Что вы хотите, возраст.
– Она надолго останется в больнице?
– К счастью, нет, дня через три обещали выписать, – и тут же забеспокоилась, – но ей нельзя волноваться.
– Я понимаю… – Через паузу Мирослава спросила: – А вы знали Александру Калитину?
– Сашу? Конечно, знала, как же иначе. И вот совсем недавно ее видела.
– Вы видели Сашу? – вырвалось у Мирославы.
– А что тут удивительного, – ответила Татьяна Васильевна, – девочка вернулась в родной город.
– Но Марину Солодовникову, свою ближайшую родственницу, она не навестила.
– Тоже нашли родственницу, – фыркнула Рыданова, – жена двоюродного брата.
– Но тем не менее…
Татьяна Васильевна отмахнулась.
– И с подругами она не встречалась.
– От подруг, наверное, отвыкла.
– И на квартиру к тетке не зашла.
– А что ей там делать-то? – Рыданова поджала губы. – Мама моя, конечно, всю жизнь дружила с Инной Гавриловной, но я никогда не скрывала, что не одобряю ее поступка.
– Какого поступка?
– А такого, что оставила племянницу без крыши над головой!
– Но ведь это была квартира Солодовниковой.
– Ее квартира. Никто не спорит. Но если она продала жилье племянницы и так неудачно вложила деньги от продажи, что они сгорели, так надо было квартиру свою завещать в равных долях сыну и племяннице.
– Возможно, вы правы, – тихо отозвалась Мирослава.
– Не возможно, а права! – безапелляционно заявила Рыданова.
Спорить с ней Мирослава не собиралась, вместо этого она спросила:
– И вы рассказали Саше о смерти Артема и тетки?
– А чего мне о них рассказывать? – удивилась Татьяна Васильевна.
– Но как же?
– Да Сашка уже знала обо всем!
– От кого?
– Тетке она время от времени позванивала, и та сама ей все выложила о несчастье с Артемом и о том, что Шиловский ушел от ответственности.
– Но Инна Гавриловна ни снохе, ни соседям не говорила о звонках племянницы.
– Сразу видно, что вы не знали Инну Гавриловну, – усмехнулась Татьяна Васильевна, – молчать, как партизан, было в ее характере.
– Но Саша не приезжала на похороны Артема.
– Так она узнала о его гибели уже после.
– Понятно. А о том, что тетки не стало, она не знала?
– Знала. – И женщина сразу ответила на немой вопрос Мирославы: – Когда на квартире тетки никто не отвечал на звонки, Саша позвонила маме, и та ей все рассказала. А когда Саша обмолвилась, что хочет вернуться в город, мама предложила ей пожить у нас. Но Сашенька отказалась. – Татьяна Васильевна вытерла платком краешек правого глаза.
– Это она? – спросила Мирослава, достав фотографию Александры Калитиной.
– Она, – кивнула Рыдаева, – только здесь она совсем молоденькая.
Когда стали подъезжать к больнице, Рыданова попросила Мориса:
– Вы только к самым воротам не подъезжайте.
А когда он бросил на нее в зеркало удивленный взгляд, пояснила поспешно:
– Неудобно мне…
Детективы не стали спрашивать, чего именно стесняется женщина. Морис остановил машину там, где она просила, а потом взял сумку и зашагал к дверям больницы. Мирослава осталась сидеть в машине и не знала, что перед тем, как открыть дверь в вестибюль, Морис вложил в карман Рыдановой некую сумму денег, сухо пояснив:
– Это за информацию.
– Да как же так? – растерянно спросила Татьяна Васильевна.
– Так надо, – заверил он ее. И она благодарно кивнула, вполне возможно догадавшись о его благотворительности.
– Куда теперь? – спросил Морис, усаживаясь за руль. Мирослава уже перебралась на переднее кресло пассажира и ответила: – Давай в ночной клуб.
– Так день же? – удивился он.
– Авось кого-нибудь застанем.
«Ах, это любимое русское «авось», – улыбнулся Морис про себя.
Но на этот раз авось не подвел. Им удалось застать в клубе бармена и официанта. И если официант, взглянув на фотографию Калитиной, нерешительно пробормотал: «Вроде бы похожа», то бармен заявил уверенно:
– Или это она, или, скорее всего, эта девушка ее сестра. – И пояснил: – Та, что была с Шиловским, старше и красивее.
Мирослава кивнула и пояснила, что фотография сделана несколькими годами ранее.
– Тогда это она, – подтвердил бармен.
– И это несмотря на плохое освещение? – попыталась заронить искру сомнения в его уверенность Мирослава.
– Будьте спокойны! – улыбнулся он. – У меня глаз алмаз.
– Я бы хотела показать фотографию также вашему швейцару.
– Михалыч отсыпается.
– Не могли бы вы дать мне его адрес? – попросила Мирослава.
– Приходите вечером, – начал бармен, но потом махнул рукой: – Сейчас я позвоню Михалычу, если он разрешит, то дам его адрес, тем более что живет он рядом.
Бармен отошел от детективов подальше и, набрав номер, о чем-то некоторое время переговаривался вполголоса с абонентом. Вернувшись, он сказал:
– Сейчас выйдете из клуба, перейдете улицу и увидите коричневое трехэтажное здание, обойдете его, подъезды с той стороны. Михалыч живет в среднем подъезде на первом этаже в угловой квартире с правой стороны, как подниметесь на площадку.
– Спасибо, – искренне поблагодарила Мирослава.
Михалыча они увидели, как только подошли к подъезду.
– Я здесь! – прокричал он, точно был за тридевять земель от них, и помахал рукой. – Заходите!
Они вошли в подъезд, дверь квартиры уже была открыта. Поздоровавшись со швейцаром, Мирослава протянула ему фотографию.
– Посмотрите, пожалуйста, знакома ли вам эта девушка?
Михалыч сбегал за очками, водрузил их на нос и сразу стал похож на профессора философии.
Он крутил фотографию в руках и так и сяк, пробовал рассматривать даже вверх ногами, но потом вернул Мирославе и проговорил с сожалением:
– Та девушка была в темных очках и в сером плаще с капюшоном.
– Спасибо, – вздохнула Мирослава, – извините, что потревожили.
Детективы направились к двери, а Михалыч побежал за ними.
– Погодьте, – нагнал он их у самого выхода, – вот если бы вы мне ее живьем показали и в этом, – он показал руками капюшон, – я бы тогда…
– Спасибо, – еще раз поблагодарила Мирослава, – вполне возможно, что следственные органы воспользуются вашим предложением.
– Э, – погрозил он пальцем и засмеялся хриплым смехом, – не надо меня на органы, а менты, если что, пусть приходят, помогу, чем смогу.
– Они теперь полицейские, – сказала Мирослава.
– А нам все едино, – отмахнулся Михалыч и закрыл за ними дверь.
Когда они сидели в машине, Мирослава спросила Мориса:
– Вот скажи, ты бы надел летом плащ, пусть и легкий?
– Так дождь был…
– Ну и что?!
– В общем-то, наверное, нет, ограничился бы зонтом.
– Вот и я о том же. Следовательно, она заранее планировала.
Морис пожал плечами.
Вечером приехал Шура и сообщил, что испытывает двойственное чувство. С одной стороны, ликование, потому как дело близится к развязке. А с другой стороны, некоторую печаль. Мирослава не стала спрашивать о причине его печали. Она о ней догадывалась, так как и сама испытывала нечто подобное.
Подводя итог, Наполеонов сказал:
– На листках письма отпечатки двоих людей, покойного Артема Солодовникова и, надо думать, Александры Калитиной. Последние обнаружены на руле машины Шиловского и на других внутренних частях его автомобиля. Она даже не потрудилась стереть их.
– Наверное, ей было все равно, – тихо обронил Морис.
– То есть?
Миндаугас ничего не ответил, ему не хотелось объяснять, что с потерей любимого человека окружающий мир перестает существовать для любящего. Мирослава поняла, что он имел в виду.
А Шура сказал:
– Возможно, она была уверена, что мы на нее не выйдем. А пальчиков ее в базе нет. Так что, если бы не письма, нам и сравнивать было бы не с чем. Теперь дело стало за тем, чтобы найти и задержать гражданку Калитину. – При этом Наполеонов не сводил глаз с детектива.
– Шура, – попросила Мирослава, – не смотри ты на меня жалостливыми щенячьими глазами. Мне, конечно, нисколько не жаль денег такого клиента, как Эдуард Бенедиктович Шиловский, и я могу нанять спецов, которые отыщут Калитину. Она ведь обычная девушка, а не спецагент, и поэтому надежно спрятаться не сумеет. Да и не думаю, что она готова провести всю свою жизнь в подполье.
– И что же ты предлагаешь? – спросил Наполеонов.
– Порадеть о престиже полиции. У вас есть не просто фоторобот Александры Калитиной, а ее портрет. Состарьте его слегка и разместите всюду, где возможно. Объявите вознаграждение тому, кто укажет ее место нахождения.
– Опять деньги государственные, – сокрушенно вздохнул Наполеонов.
– Да, не плачься ты! Стрясу я эти деньги с Шиловского.
– Ну, коли так… – задумчиво проговорил Наполеонов, и по его лицу стало видно, что он принял решение. Уже перед тем как отправиться спать, Наполеонов неожиданно спросил Волгину:
– Как ты думаешь, почему Александра писала Артему бумажные письма? Ведь проще было бы переписываться по мылу.
Мирослава вздохнула и сказала:
– Конечно, проще. Но только я думаю, что переписка у них была не обоюдной…
– То есть?
– Писала только Саша. Я уверена, что Артем ей не отвечал.
– Но почему она писала все-таки не на электронную почту?
– Как натуре романтической, Саше, вероятно, казалось, что бумажные письма прочнее и долговечнее электронных, которые можно легко удалить.
– Бумажные можно порвать, сжечь или просто выбросить, – возразил ей Наполеонов.
– Можно. Но, как видишь, Артем этого не сделал.
– Рука не поднялась?
– Ответить на этот вопрос нам теперь некому. Может быть ему, как и Александре, была свойственна некая толика романтизма.
– Ты считаешь Калитину девушкой романтической? – усмехнулся Наполеонов и добавил: – И это после того, как она раздавила Шиловского, не усомнившись в своей правоте?
– Может быть, именно поэтому. Ведь она мстила за любимого.
– А у тебя хватило бы духа раздавить кого-нибудь, как гусеницу?
– Нет, – ответила Мирослава.
– Ну вот видишь, – удовлетворенно констатировал Наполеонов и услышал в ответ:
– Я бы просто его пристрелила.
– Что? – вытаращил он глаза.
– Что слышал.
И Наполеонов, как ни вглядывался в бесстрастное лицо Волгиной, так и не смог понять, пошутила она или сказала серьезно.
На следующее утро Мирослава позвонила Эдуарду Бенедиктовичу Шиловскому, накануне безрезультатно обрывавшему ее телефоны, и проинформировала, что она вычислила убийцу его сына и сообщила его имя полиции. Теперь остается подождать, пока она его задержит.
– Я готов выделить любые средства! – закричал Шиловский в трубку.
– Возможно, понадобится некая сумма для вознаграждения тому, кто сообщит, где скрывается убийца, – проговорила она спокойно и, не прощаясь с клиентом, отключилась.
– Вот стерва! – то ли возмутился, то ли восхитился Шиловский.
– Она не стерва, – тихо сказала Ксения.
– Что? – Эдуард Бенедиктович оглянулся на жену и с укором покачал головой, при этом стараясь спрятать улыбку: – Нехорошо подслушивать чужие разговоры.
– Так я не чужие разговоры подслушиваю, – ответила она с невинным выражением преданной жены, – а родные! Мужнины!
Он не выдержал и рассмеялся.
– Ксюша! Ты бесподобна!
– А скоро у тебя еще появится парочка бесподобных.
– Что ты имеешь в виду? – удивился он.
– Я беременна! И УЗИ показало двоих!
– Ксюша! – воскликнул он, кинулся к ней, обнял ее, потом отстранился и встряхнул за плечи. – Ты не разыгрываешь меня? – Он пытливо заглянул ей в глаза.
– Какой ты глупый! – улыбнулась она нежно. – Впрочем, как и все мужчины! Разве такими вещами шутят?
– Ксюша! Как я счастлив!
– И я тоже. Но должна предупредить тебя сразу.
– О чем? – насторожился Шиловский.
– О том, что детей своих я буду воспитывать сама!
– Ах, это! – вырвалось у него облегченно. – Воспитывай себе на здоровье! Только роди мне их поскорее.
– Что значит поскорее? – притворно насупилась молодая женщина. – Рожу в срок, как положено.
– Я это и имел в виду! Ксеничка! Родная! – Эдуард Бенедиктович прижал к груди молодую жену и так стоял несколько мгновений, не замечая, что из глаз его катятся крупные слезы и падают на затылок Ксении.
– Кажется, дождь начался, – проговорила она и высвободилась из объятий мужа.
– Прости, Ксюш, это я от счастья.
– От счастья ты должен смеяться! А не разводить сырость! – Она погрозила ему пальцем.
– А что я еще должен делать от счастья? – улыбаясь, спросил Эдуард Бенедиктович.
– Ну, не знаю, – задумалась Ксения и тут же нашлась, – прыгать на одной ножке!
– Прыгать на одной ножке? – изумленно спросил он. И уже через полминуты, неожиданно для себя самого, запрыгал сначала на одной ноге, потом на другой, хохоча во все горло.
