Глава 12
— Отцвели уж давно, — вздохнула Виктория.
— Как видишь, еще не отцвели, — улыбнулась Мирослава.
Тетка с племянницей стояли рядом с кустами хризантем, которые в этом году цвели особенно ярко, можно даже сказать, самозабвенно. Терпкий привкус от их аромата надолго оставался на губах…
— Почему ты сегодня такая печальная, тетя?
— Я не печальная, но, видишь ли, возраст порой навевает грустные мысли.
— А по-моему, имея молодого мужа, грустить просто непозволительно и в сто лет, — улыбнулась Мирослава.
— Ты забываешь, что я писатель. А писатели — вообще странные люди, — снова вздохнула тетка.
— Особенно если они еще и поэты, — хмыкнула племянница.
— Ага, еще и поэты… — подозрительно покорно согласилась Виктория.
— Мне лично нравится взгляд на хризантемы японцев, — сказала Мирослава. — В переводе с японского языка на русский название цветка — kiku переводится как солнце. Они и правда похожи на солнце, ты не находишь, тетя?
— Нахожу… Помнишь, в «Записках у изголовья» Сей Сенагон: «Если в девятый день девятой луны к утру пойдет легкий дождь, хлопья ваты на хризантемах пропитаются благоуханной влагой, и аромат цветов станет от этого еще сильнее».
— Красиво…
— Японцам в воспевании красоты хризантем не уступали китайцы.
— Ты права! — И Мирослава прочитала строки китайской поэтессы XII века Ли Цинчжао:
Твоя листва — из яшмы бахрома —
Свисает над землей за слоем слой,
Десятки тысяч лепестков твоих,
Как золото чеканное горят…
— О да! Ли Цинчжао сумела сочетать в своем творчестве женское восприятие природы с гениальностью, которую, как всегда бывает в подлунном мире, признали спустя века после ухода автора из этого мира.
— Тетя! Но тебе-то грех жаловаться!
Виктория рассмеялась:
— Я и не жалуюсь. Кстати, а ты знаешь, что некоторые китайские поэты не только воспевали хризантемы, но и разводили их, как, например, живший в четвертом веке нашей эры и считавшийся величайшим поэт Тао Юань-мин:
Хризантемы осенней нет нежней и прекрасней!
Я с покрытых росою хризантем лепестки собирал
И пустил их в ту влагу, что способна унять печали
И меня еще дальше увести от мирских забот…
— Тао Юань-мин провел несколько лет на службе, потом вернулся в свою деревню, построил себе домик с крышей, покрытой соломой, и стал выращивать хризантемы.
— Романтично! — выдохнула Мирослава.
— Некоторые сорта хризантем, выведенные этим поэтом-селекционером, дошли до нашего времени.
— Не зря человек приходил на эту землю…
На этот раз тетка с племянницей вздохнули хором.
Набежавший ветер прошелестел в листве, уронил несколько листьев и закружил их в воздухе.
— А знаешь, тетя, — сказала Мирослава, — я бы не отказалась побывать в Японии на Празднике Хризантемы.
— Да, должно быть, это чарующее зрелище. Но я хотела бы побывать на другом празднике.
— На каком?
— Хадака Мацури!
— Хадака Мацури? Подожди, дай вспомнить!
Виктория взмахнула руками и рассмеялась:
— Он проходит в третью субботу февраля.
— Нет, не вспомнила, — с беспомощной улыбкой проговорила Мирослава.
— В этом году праздник выпадает на 20 февраля! — Виктория притопнула ногой от нетерпения.
— Все равно не помню! Признавайся! Не томи!
— Об этом должна знать каждая женщина! — настаивала Виктория.
— Скажешь, узнаю, — сдалась Мирослава.
— Ладно уж, — сжалилась тетка, — в этот день японские мужчины в полном расцвете своей красоты и мужественности от двадцати трех до сорока трех лет будут ходить по улицам городов только в набедренных повязках фундоси, то есть практически обнаженными!
— Зачем?!
— Как зачем? Чтобы порадовать представительниц прекрасного пола, — пошутила она и добавила уже серьезно: — По японским традициям считается, что таким способом мужчины получают от судьбы защиту от всех неприятностей и проблем.
— Интересно…
— А как, должно быть, красиво, — закрыла глаза Виктория от представленного наслаждения.
— А Игорь знает о твоих грезах? — насмешливо спросила Мирослава.
— Знает! — пылко ответила тетка, — и даже разделяет!
— Что?! — округлила глаза племянница.
— Не в том смысле! — притопнула ногой Виктория, — просто он решил подарить мне поездку на этот праздник в виде подарка к именинам.
— По твоей, разумеется, просьбе? — хмыкнула Мирослава.
— Разумеется, догадливая моя.
— Золотой у тебя муж, тетя!
— Не жалуюсь.
Виктория подмигнула племяннице:
— А ты не собираешься обзавестись золотым мужем?
— Что ты, — отмахнулась Мирослава со смехом, — второго такого Игоря нет.
— Ну, необязательно Игоря. Есть и другие варианты…
— На Шуру, что ли, намекаешь?
Они обе рассмеялись.
— Сама, знаешь, на кого я намекаю.
— Угу. Но я замуж не тороплюсь.
— Все ясно с тобой. А Шура, между прочим, тоже неплохой вариант, — и встретив изумленный взгляд Мирославы, поспешила уточнить: — Но, разумеется, не для тебя.
— Слава богу! — выдохнула Мирослава.
А Шура тем временем страдал! Он бегал взад-вперед по своему кабинету, его душа болезненно раздваивалась.
— Александр Романович, может, вам чаю принести? — осторожно спросила Элла, просунувшая голову в дверь.
— Отстань! — отмахнулся Наполеонов.
— Отстань, — передразнила Элла и, сделав вид, что обиделась, пробормотала: — Бегаете тут, как ежик по ночам у моей прабабки в деревне.
— А что, ежики так бегают? — невольно улыбнулся следователь.
— Конечно! — заверила его секретарь, — я сама слышала! Он мне всю ночь спать не давал!
— Кто? — расплылся в улыбке Наполеонов.
— Кто-кто, ежик! — передразнила его Элла и закрыла дверь.
— Эй! — окликнул он.
— Не «эй», а Элла Владимировна, — донеслось из-за двери.
— Хорошо, Элла Владимировна, — покладисто повторил он, — принесите мне, пожалуйста, чаю.
— Детский сад какой-то, — проворчала секретарь, — то не несите, то несите. Сейчас принесу!
— Угу, — Наполеонов сел за стол и уткнулся в страницы дела.
Элла вошла чуть ли не на цыпочках, поставила чай и сушки в соломенной корзиночке и так же тихо вышла, плотно затворив за собой дверь.
Следователь медленно пил чай, не прикасаясь к сушкам. В его голове все яснее складывалась картинка совершения преступления, и она совсем не совпадала с той версией, которую он разрабатывал до этого. Ему до боли в сердце не хотелось встречаться с адвокатом обвиняемой… Впрочем, с этим можно было и подождать.
А вот встретиться с Мирославой не мешало бы поскорей. Что там она говорила ему в их последнюю встречу? И он мысленно вернулся в недавнее прошлое:
— У тебя нет признания обвиняемой, — резонно заметила Мирослава.
— Ха, зато у меня есть улики! — возразил Наполеонов.
— Все твои улики формальные, — отмахнулась она.
— Ничего подобного! — горячился Шура.
Наполеонов вздохнул, поставил на стол пустую чашку. Тогда он был уверен в своей правоте и не хотел слышать ее возражений. А она не стала ничего доказывать, прибегнув к своему излюбленному правилу: «Я с глухими не разговариваю», — дала ему возможность наломать дров и набить шишек.
Сколько раз он уже говорил себе, что надо быть умнее и не отмахиваться от замечаний Мирославы, какими бы они нелепыми ни казались на первый взгляд. Наполеонов не понимал, как ей удается видеть невидимое…
Его порой просто бесили ее признания, что «так говорит ее интуиция» или что она действует «по наитию». Ведь ничего из этого нельзя пощупать и пришить к делу.
Он вздохнул и решил сегодня же вечером поехать к Волгиной.
«Повинную голову меч не сечет» — говорят в народе. И к тому же у нее может быть что-то новое, реальное, что можно и пощупать, и к делу пришить. А раскрыть это дело ему страсть как хотелось.
