Глава 7. Патрик Куинлан

Он выжил; некоторым людям, видимо, на роду написано долго жить, что бы ни случилось. Хотя это не значит, что Илья Закревский получил свое личное чудо, вторую попытку, шанс начать все сначала. Он, скорее, застрял между небом и землей. Спасатели, приехавшие на место аварии, были уверены, что передадут медикам покойника. Илья действительно не был пристегнут, и, когда машину вертело в воздухе, ему пришлось несладко. Его вырезали из искореженного салона, просто стараясь сохранить тело целым для похорон, и лишь потом обнаружили, что его сердце бьется — тихо, слабо, но бьется же!

Теперь его ожидала реанимация, операции и… Пока сложно было сказать, что дальше. Возможно, ничего хорошего. В любом случае он был выведен из игры.

Это преступление было наглым, как и все предыдущие нападения «Гудини», но слишком примитивным для него. Леон представить не мог, как человек, разработавший такие совершенные схемы нападения — и явно гордившийся этим! — решился на такой предсказуемый ход.

Поэтому он почти не удивился, когда Дмитрий объявил ему, что в этом деле совсем другой подозреваемый.

— Полиция считает, что это сделала Полина Увашева. Пока только доказательства предъявить не могут. По крайней мере, достаточные для ареста, потому что кое-что уже есть.

Полину, вдову Сергея Увашева, все списали со счетов. Казалось, что ее история закончена: ее муж стал жертвой и умер, ни она, ни он не были связаны с неизвестным убийцей или его сообщниками.

Вот только сама Полина не собиралась предаваться трауру, а потом кое-как строить свою жизнь заново. Выяснилось, что после похорон Сергея она много и часто говорила о мести. Казалось, что это просто болтовня, способ избавиться от боли… А потом Илью чуть не убили. Вот тогда стали искать подозреваемых — и вышли на Полину.

— Она недавно перевела большую сумму денег на счет, который невозможно отследить, — сообщил Дима. — Сама она заявляет, что деньги для какой-то родственницы, но при этом даже не старается врать убедительно. В день нападения она вдруг собрала у себя подруг, так, чтобы постоянно быть на виду. Она сменила телефон. А главное, она сама всем своим видом показывает, что причастна к этому.

— Что, напрямую поговорит: «Да, кстати, я тут недавно заказик сделала, чтобы парнишку раскатали»? — удивился Леон.

— Нет, конечно, одни намеки. Полина сейчас делает все, чтобы окружающие знали: это устроила она, но в то же время на суде не могли доказать ее вину.

— Как она вообще вышла на Закревского? Разве она знала про фишку с попкорном?

— Нет, она, похоже, действовала параллельно с полицией.

Полина, которая теперь в одиночку управляла бизнесом и счетами компании, наняла лучших детективов, которые проверили все контакты Артура Селиванова, всех, с кем он общался. И во всех списках появлялся Илья: он был не просто клиентом, как раз перед исчезновением Сергея он стал частым гостем в офисе Селиванова. Казалось, что у этих двоих нет ничего общего, а они виделись чуть ли не чаще лучших друзей.

— В слежке, организованной ею, она, кстати, призналась, — указал Дима. — Но за такое не судят, детективы работали вполне легально. А если и нет, отвечать будут они, не клиентка. Я, если честно, подозреваю, что Увашева подкупила кого-то в полиции и узнала, что мы тоже подозреваем Закревского.

Он был единственным подозреваемым, на которого вышли все, причем разными путями. Полина, ослепленная собственной болью, решила, что настала пора действовать. То покушение, которое она организовала, было простейшим, однако и оно должно было сработать, если бы не дурное везение Ильи. Хотя какое там везение? Леон видел, в каком состоянии его вытащили из машины, вряд ли он после такого восстановится.

— Что по этому поводу думает Шипова? — поинтересовался он.

— Бесится она. Ты же знаешь, даже когда вы с Анной стали помогать следствию, она уже ходила с репейником в заднице. А Полина помешала. То, что ее пока нельзя арестовать, Ингу вообще добивает.

Она ведь действительно помешала, иначе это не назовешь. Леон не встречался с Полиной Увашевой, но мог догадаться, что она, помогавшая мужу строить бизнес с нуля, вряд ли могла быть круглой дурой. Неужели она не понимала, что Илья — только верхушка айсберга? Что он не исполнитель и не организатор, он в лучшем случае курьер. Или он вообще не причастен ко всему, что случилось!

Разговор с Димой еще больше запутал его. Он ожидал, что и Анна будет возмущена. Но после того, как он все рассказал ей, она осталась привычно спокойна.

— Полина знает, что делает, — только и сказала она.

Они встретились в ресторане в центре города. Леон вырвался туда после разговора с братом, и обоим сейчас хотелось пообедать. Он уже привык покидать дом утром и возвращаться вечером или даже ночью. Лидия не скандалила, оставила его в покое, и он был почти счастлив.

— Как это она знает, что делает? — нахмурился Леон. — Ты еще скажи, что она права! Слушай, я тоже не в восторге от Закревского, но это же не повод такое с ним делать!

— Я не говорила, что она права. Я просто вижу, что она задумала.

— Что же?

— Она объявила войну, — тихо и задумчиво произнесла Анна. Она не смотрела на собеседника, ее взгляд был прикован к чашке кофе. — По крайней мере, мне так кажется. Да, она вышла на Илью. Не нужно быть серьезным психологом, чтобы понять: он не способен на такое убийство. Понаблюдай за ним сутки — и это станет ясно как божий день. Но посмотри, что она сделала… Она не просто организовала покушение, она прямо сейчас старается, чтобы об этом многие узнали.

Леон наконец увидел, к чему она клонит, однако это было настолько невероятно, что у него никак не получалось поверить.

— Она что, выманивает убийцу на живца… на себя?!

— Похоже на то.

— Она нормальная вообще? — возмутился Леон.

— Когда я согласилась помочь с этим делом, я собрала информацию на всех, кто был с ним связан, в том числе и на нее. У Полины Увашевой никого нет. Ее родители давно умерли, братьев и сестер никогда не было, она полжизни прожила с Сергеем. Думаю, она не может просто принять его смерть, да еще такую чудовищную, не может успокоиться, пока не отомстит.

А вот теперь она задела Леона за живое. Он знал, что нельзя примерять на себя преступления, это неправильно и ни к чему хорошему не приведет. Но иногда иначе не получалось, и теперь он думал, что было бы, если бы он оказался на месте Полины. Если бы Анна пропала, а потом обнаружилась измученной, истощенной, мертвой… Он бы тоже мстил и делал это куда безрассуднее и яростнее, чем Полина. Плевать на весь белый свет, лишь бы добраться до ублюдка!

То, что он думал об Анне, а не о Лидии, его даже не удивляло.

— Но ее вендетта бессмысленна и опасна, — добавила Анна. — Полина не понимает, с кем имеет дело. Она явно убеждена, что все по-прежнему сводится к деловым разборкам. Но даже в этом у нее не так много опыта, если учитывать, что раньше Увашевы играли по правилам.

— Ты считаешь, что потеря Закревского так повлияет на этого психа, что он спать не сможет?

— Дело не в Закревском. Думаю, он был не важнее для своего шефа, чем Питзел для Холмса. А Холмс, кстати, убил Питзела ради очередной аферы со страховкой. Как видишь, такие люди друзьями не дорожат, они вообще слабо понимают, что такое дружба. Но этим нападением Полина лишила его любимого орудия, вторглась на его территорию, и он ответит.

Если учитывать, что Соню Селиванову он убил просто так, без какой-либо причины, то не стоило надеяться, что у него не хватит решительности напасть на Увашеву. Это дело и раньше было сложным, а теперь стало только хуже.

Леон впервые в жизни понимал Ингу: все-таки не стоит посторонним, да еще и дилетантам, лезть не в свое дело.

— Ну и что дальше? — поинтересовался он. — Как-то спасать эту дуреху надо! Предупредим полицию?

— Нет необходимости. Даже если Шипова и компания не догадаются, чего на самом деле добивается Полина, они будут следить за ней, как за подозреваемой. А мы зайдем с другой стороны.

— Какой?

— Нам нужно предупредить Полину, объяснить ей, с кем именно она связалась, — ответила Анна. — Она схватила кость, которой поперхнется, и она должна понять это. В идеале Полине лучше уехать из страны и не возвращаться, пока он не будет найден.

— Будет ли?

— А у нас уже выбора нет, — беззаботно пожала плечами Анна. — Рано или поздно он узнает про всех, кто связан с его делом: про нас, про Шипову, про брата твоего. Это стало неизбежным с тех пор, как мы нашли тело Селивановой: он не хотел, чтобы мы ее находили. Если он действительно похож на Холмса, теперь все просто — или он, или мы, иначе и быть не может.

Наверное, глупо было надеяться, что он не только выживет, но и придет в себя, чтобы дать показания. Да, очень глупо… Но порой Инге так хотелось верить в справедливость, общую для всех, что здравый смысл просто отступал. Она утешала себя лишь тем, что никто не узнает о ее наивных надеждах.

Лечащий врач Ильи Закревского только на третьи сутки согласился поговорить с ней. Это был мужчина средних лет, уставший настолько, что Инга невольно поражалась: как он вообще на ногах стоит?

— Вот теперь можно утверждать, что он выживет, — сказал врач, болезненно потирая виски. Скорее всего, он уже не думал о том, с кем разговаривает, ему хотелось, чтобы эта беседа как можно скорее закончилась. Инга и сама была бы рада отпустить его, но ей нужны были ответы.

— Выживет — а дальше что?

— Дальше, боюсь, уже ничего. Открытая черепно-мозговая травма, мозг сильно пострадал — чего ж вы хотите? Организм у него крепкий, молодой все-таки. Поэтому он будет цепляться за жизнь, а мы — его лечить. Его дальнейшее будущее зависит от воли родственников.

Значит, Илье, которому не было и тридцати двух, предстояло стать «овощем». Вряд ли его лечащий врач заблуждался, другие медики, занимавшиеся его лечением, подтверждали мрачный прогноз. Выживет? Да. Очнется? Нет. Показания? Вы с ума сошли?

У его семьи были деньги — и огромные деньги, все деньги мира. Но сейчас этим людям предстояло усвоить, что не все покупается и продается. Что толку бегать туда-сюда с чековой книжкой, если заплатить просто некому? Нет, они могут надеяться, тратиться на клиники, экстрасенсов, целителей Амазонки и прочую экзотику. Однако рано или поздно им придется поднять белый флаг.

Это безумно злило Ингу. Она не оправдывала Илью и по-прежнему верила, что он мог быть связан с теми убийствами. Но это не давало Полине Увашевой никакого права устраивать самосуд! Вчера Инга разговаривала с этой дамочкой, и вспоминать ту встречу ей до сих пор было противно.

Перед ней сидела моложавая, ухоженная бизнес-леди и смотрела на Ингу с королевской гордостью. Слова о том, что она была не права, Полина просто пропускала мимо ушей. Ей и в голову не могло прийти, что ей что-то не дозволено. В смерти своего мужа она видела индульгенцию за все будущие грехи. Самонадеянная, холодная, властная, она не понимала, что сделала хуже самому Сергею! Ведь теперь расследование снова остановится, и его настоящий убийца все-таки уйдет безнаказанным.

Инга наконец позволила уставшему врачу уйти, а сама направилась к Илье. В этом не было необходимости, и это было нежелательно. Если бы она была простой посетительницей, ее бы никогда не пустили в реанимацию. Но полицейское удостоверение открывало многие двери, и Инга порой этим пользовалась.

Она и сама не знала, зачем она идет к нему. Что она надеется там увидеть, что может увидеть? Искалеченного парнишку, окруженного медицинским оборудованием? Он теперь зависит от этих машин — и будет зависеть остаток дней своих, до тех пор, пока его родня не признает поражение. Инге хотелось посмотреть на него, потому что из подозреваемого он превратился в одну из тех жертв, для которых она и добывала справедливость. Она пока не бралась сказать, как справится с двумя сложнейшими делами одновременно, однако она не собиралась отпускать Полину Увашеву безнаказанной.

Она ожидала увидеть только Илью и была крайне удивлена, когда из его палаты вышел мужчина в белом халате, небрежно наброшенном поверх дорогого делового костюма.

Он точно был не из врачей! На вид ему было около шестидесяти, но это оказался тот редкий случай, когда возраст ничего не забрал у него: ни властную осанку, ни уверенную походку, ни аристократичное выражение лица. Белоснежный оттенок седины лишь придал ему благородства, а взгляд и вовсе казался молодым.

Именно из-за этого взгляда, устремленного на нее, Инга и смутилась, хотя ей следовало бы разозлиться: кого это сюда пустили?! Она не знала этого мужчину, хотя его лицо показалось ей смутно знакомым.

Обойти ее мужчина не мог, это было бы слишком большой наглостью. При этом он не выглядел ни испуганным, ни взволнованным. Он остановился перед Ингой и чуть наклонил голову в знак приветствия.

— Добрый вечер. Вы, должно быть, занимаетесь расследованием этого дела?

Догадаться было несложно — Инга приехала в больницу в полицейской форме.

Голос у мужчины был низким, бархатным, вкрадчивым, из тех голосов, которые хочется слушать как можно дольше. Но Инга не дала себе поддаться наваждению, она наконец опомнилась.

— Кто вы такой и что здесь делаете? — строго поинтересовалась она. — Сюда нельзя посетителям!

— Виноват, нарушил правила, но иначе было нельзя. Илья очень дорог мне, и я должен был его увидеть. Бедный мальчик… Теперь не представляю, как рассказать об этом его отцу.

Спокойная уверенность в его голосе сменилась болью, его страдание было таким искренним, что Инга почувствовала, как ее негодование отступает.

— Вы скажете, кто вы такой, или нет?

— Александр Гирс, — представился он. — Я крестный Ильи и близкий друг его семьи.

Александр Гирс — это имя мгновенно подсказало ей, почему лицо мужчины показалось ей знакомым. В последнее время этот тип часто мелькал в новостях, кажется, он был связан со строительством какого-то крупного спортивного объекта.

— Вы архитектор, не так ли? — уточнила она, проверяя свою теорию.

— Именно так, у меня архитектурное бюро. Но это никак не связано с Ильей или его семьей. Его отец — мой друг, общего бизнеса у нас нет. Илью я знал с детства, он ровесник моего сына. Когда мне рассказали о том, что случилось, я до последнего не мог поверить. Да, Илья любил лихачить — и я, и его отец не раз отчитывали его за это. А толку? Молодежь неисправима!

— Нам нужно уйти отсюда, — заметила Инга. — Реанимация — не лучшее место для таких разговоров. Я провожу вас к выходу.

Ей следовало добиться наказания или для него, или для тех врачей, которые его сюда пустили. Понятно же, что без взятки не обошлось! Но Инга просто не могла. Она видела, что Гирс не врет ей. Для него Илья и правда был сыном, который уже никогда не проснется.

Гирс не стал возражать, и они вместе направились к лифту.

— Почему здесь вы, а не его отец? — поинтересовалась Инга, когда они остались вдвоем в просторной кабине.

— Вы не знаете?.. Ну конечно, откуда вам знать. Но если вы будете вести это дело, вам скоро сообщат: отец Ильи очень тяжело болен. Онкология, уже второй год сражается. Мы пока не говорим ему о том, что произошло, потому что для него это может стать слишком большим ударом. Я понимаю, что это не получится скрывать вечно, вот только… Я все жду, когда мне удастся придумать более-менее подходящий способ рассказать ему. Должен же быть такой способ!

— Думаю, вам следует обратиться к психологу.

— Возможно, — кивнул Гирс. — Я никогда не был силен в исцелении чужих душ. А уж когда он узнает, что это была не случайная авария, а покушение…

— Так, стоп, — прервала его следовательница. — Этого еще никто не может сказать наверняка!

Ее собеседник окинул ее укоризненным взглядом.

— Да бросьте вы! Та стерва, что это затеяла, ничего не скрывает.

— Даже если за этим кто-то стоит, полиция разберется. Думайте об Илье, а не о том, кто это сделал!

Один самосуд Инга уже допустила, не хватало еще, чтобы эта история получила продолжение! Что это, Дикий Запад? Средневековье? Ты убил моего сына — я убью твоего? Но у Полины Увашевой нет детей, охота пойдет на нее.

Инга решила, что сразу после этого разговора она усилит слежку за Увашевой и сделает все, чтобы эту бессердечную идиотку еще и охраняли. Может, это и несправедливо, но это закон!

Естественно, Гирс не стал настаивать на мести. То, что он увидел в реанимации, потрясло его, но теперь он пришел в себя. Его лицо вновь было непроницаемой маской, его голос — бархатной волной, проникающей в самую душу.

— Как вам будет угодно. Прошу простить, я в горе бываю рассеянным — я не запомнил ваше имя.

— Я его не называла. Инга Шипова.

— Рад знакомству. Вы будете вести это дело?

— Возможно.

— Я надеюсь, что у вас получится, — заметил Гирс. — Отец Ильи — очень вспыльчивый человек… старой закалки.

— Дайте догадаюсь: той закалки, которую проходили в нашей стране в девяностые годы прошлого века?

— Очень может быть. Пока мне удается скрывать от него правду, ничего не будет. Но когда он узнает… Я рекомендую вам поторопиться с расследованием.

Расследованием, как же! Инга и сама прекрасно знала, что все сводится к Полине. Ей просто нужно было найти доказательства.

Они добрались до первого этажа и там расстались.

— Всего доброго, — бросил ей на прощание Гирс. — Надеюсь, вам повезет.

— А я надеюсь, что о везении и речи идти не будет. Я просто доведу это дело до суда — и все.

— Только этого и хотим я и семья Ильи. Но если у вас не получится… суд ведь бывает разный. Я верю, что каждый в конечном итоге получит то, на что нарывался.

Его голос был все таким же бархатным, его манеры — безупречными. Но в его взгляде в этот момент было нечто такое, от чего Инге, задержавшей за свою карьеру десятки преступников всех мастей, захотелось бежать, бежать как можно дальше — и никогда больше не видеть этого человека.

Погода заметно ухудшилась, и Анна Солари хандрила. Ноябрь ничем не удивлял, он был таким, каким ему хрестоматийно полагалось быть: с морозным ветром, дождем, переходящим в снег, с темными днями, которые мало чем отличаются от вечеров, и ночами, которые кажутся бесконечными. Жизнь идет своим чередом, и в ее круговороте есть место и таким периодам.

Но Анну это мало утешало. Смена сезонов и усиливающиеся холода возвращали старые боли. Никто не мог точно и однозначно сказать, какие травмы оставил в ее руке удар молнии. Такие случаи были слишком редкими, чтобы изучить их: гораздо чаще молнии убивали на месте, и Анне, пожалуй, следовало радоваться своей удаче. Но когда ее рука наливалась тяжелой, пульсирующей болью и каждое движение требовало немалых усилий, радоваться как-то не получалось.

Поэтому Анна пока отменила все встречи, ничего не объясняя. Она знала, как Леон относится к ней, — или думала, что знала. Ей не хотелось расстраивать его, поэтому она предпочла молчание. Да и какой толк говорить об этом? Все пройдет само собой… когда-нибудь.

Раньше она в это время улетала на юг, она почти не зимовала рядом с Москвой, холода ее угнетали, а тепло и морской воздух, напротив, облегчали жизнь. Но в этот раз бежать было нельзя, она чувствовала, что должна помочь с этим делом.

Поэтому она спасалась, как могла: лекарствами, успокоительными травами и перевязью, оберегающей ее руку от лишних движений. А сейчас она и вовсе решила сосредоточиться только на деле. Оно было достаточно важным, чтобы забыть ради него про весь остальной мир.

Анна много лет искала способы справляться с болью и с теми воспоминаниями, которые она приносила. Из всех вариантов медитация оказалась самым надежным. Правда, получаться у нее стало не сразу. При первых попытках она не могла избавиться от ощущения, что просто сидит, как дура, на коврике и ждет непонятно чего. Но Анна была слишком упряма, чтобы сдаться, она пыталась снова и снова.

Постепенно у нее начало получаться управлять разными слоями мыслей: сознанием, подсознанием, воображением. Медитация дарила телу покой, заставляла не думать об окружающем мире и сосредоточиться на том, что внутри. Иногда Анна делала это наверху — в доме-обманке, под самой крышей, где ее ждали слова людей, давно расставшихся с жизнью. Но в ноябре та комната ей не подходила, наверху было слишком холодно.

Поэтому она предпочла другую — небольшой зал в ее подземном доме, созданный и обустроенный исключительно для медитации. Там не было ничего, кроме матов, застилавших пол, и держателей для благовоний, закрепленных на стенах. Скрытые колонки позволяли включить здесь музыку, и иногда Анна так и делала, — когда ей нужно было расслабиться, но сегодня не хотела. Ей предстояло мыслить, анализировать и искать ответы, какое тут расслабление? Поэтому она просто зажгла несколько ароматических палочек, быстро наполнивших комнату острым запахом специй с приятным оттенком дыма.

После этого она устроилась на ковре и погасила свет. Окон в ее подземном убежище не было, поэтому темнота, окружившая Анну, была кромешной. Но она не боялась, ей нужна была эта темнота, в которой не важно, открыты твои глаза или закрыты, результат все равно один. Анна сосредоточилась на дыхании: глубокий вдох, пауза, выдох и снова вдох. Она постепенно отстранялась от собственного тела, заставляла себя поверить, что оно не существует, или существует, но не здесь. Тело вместе с ней летело через время и пространство, в мир, которого не было, однако в темноте он становился таким реальным, что в него нельзя было не поверить.

…Чикаго конца девятнадцатого века встречал ее простором и масштабом, которыми могли похвастаться немногие города того времени. Он был чистым и свежим, он дышал той особой атмосферой, которая присуща только что построенным домам или квартирам после глобального ремонта. Этот город был лидером, новатором, который с жадностью ребенка в магазине игрушек собирал все то, что станет обыденным лишь через несколько лет. Его дома, дороги, система канализации — все это было передовым. Пожар подчистил его улицы, освободил их для новых зданий, архитектурных идей, для первого в мире небоскреба. Для Чикаго пожар стал тем худом, которое не обходится без добра.

Это город будущего. Глядя на него, сложно поверить, что где-то за океаном прямо сейчас существует Джек-потрошитель. Они с Генри Холмсом современники, возможно, даже ровесники — история это допускает. Они существа одной породы, которые живут в двух совершенно разных мирах. Джека-потрошителя породил и вскормил уставший, закопченный Лондон. Город для всех — и вместе с тем город для избранных, узкие улицы, полные тумана и смога, порты и подворотни, наполненные зловещими тенями. А Генри Холмса приютил наивный в своей молодости Чикаго, пропитанный светом и теплым ветром. Здесь все на виду и, рядом с большими стройками, очень легко поверить в прогресс. Здесь выглядят и одеваются по-другому. Как можно, глядя на эти врата в будущее, поверить, что где-то совсем рядом притаилось существо пострашнее Джека-потрошителя?

В этом мире Анна — одинокая путешественница. В конце девятнадцатого века это не норма даже в свободолюбивых Штатах, но такое случается. Все зависит от города, и Чикаго, кажется, готов принять всех. Это город ветров, город перемен, от него ждут лучшего.

Поэтому она и направляется в отель мистера Холмса. Почему именно туда? А почему нет? Его рекомендуют, у него отличное расположение, о нем в городе знают. Да и может ли отель, который только-только построили, быть плохим? В новизне всегда есть определенное очарование!

Первый взгляд на здание не разочаровывает ее. Оно большое, современное, оно действительно красивое — в нем нет ничего угрожающего, ни одного указания на то, что от этого места лучше держаться подальше. Три этажа, большие окна, милейшие башенки — отель и правда похож на замок!

Хорошее впечатление закрепляется, когда она попадает внутрь. Она почти сразу знакомится с молодым хозяином отеля, и мистер Холмс обворожителен. Его нельзя назвать красавцем — скорее, он непримечателен, но только до того, как он начинает говорить. Пара минут — и она забывает обо всем, она уверена, что сделала правильный выбор, что только в этом отеле она и должна была остановиться.

Мистер Холмс очень учтив с ней, он провожает ее к выделенной комнате, и она мгновенно влюбляется в эту спаленку с простой, но милой мебелью, в чистоту, в вид за окном. Она смотрит на Чикаго и думает, что это лучший город в мире.

Но сказка быстро заканчивается. Уже к вечеру ей становится не по себе. Ей кажется, что в стенах кто-то скребется… Крысы? Но какие-то очень большие крысы! Ночью ветер приносит в трубы вентиляции гулкое эхо криков, отчаянных, диких. Она зажмуривается, накрывается подушкой и убеждает себя, что ей мерещится. Да и потом, она ведь не одна в отеле! Пусть кто-нибудь другой разберется с этим, вызовет полицию. Это не ее проблемы!

Ее очарование отелем быстро испаряется. Чем больше времени она проводит здесь, тем четче понимает, какое это жуткое место. Она может подниматься по лестнице — и уткнуться в глухую стену. Зачем здесь вообще лестница, что за бездарный просчет архитектора? А как здесь темно… Стены отеля увешаны газовыми лампами, но работает в лучшем случае половина. Из-за этого запутанные, изломанные коридоры погружены в зловещий полумрак. Почти все двери заперты, возле некоторых из них почему-то очень жарко, а возле некоторых — так холодно, что рядом с ними невозможно находиться.

Ей тут не нравится, она хочет уехать. Но уехать нельзя — она заплатила за несколько дней вперед, и мистер Холмс ничего ей не вернет. Зачем ему? У нее есть все, что он ей обещал: спальня с хорошей мебелью. Остальное ее не касается.

Другие постояльцы отеля выглядят такими же растерянными, как она. По-настоящему счастливы только те, кто не оглядывается по сторонам. Они уходят рано утром, у них дела в Чикаго, а приходят поздно вечером, такими уставшими, что никакие шорохи и смены температуры их не беспокоят.

Люди, которые здесь работают, ей тоже не нравятся. По-настоящему хорошо ей только рядом с мистером Холмсом, да и то пока он говорит с ней. Когда он отходит, магия пропадает и возвращается тревога. Его друг, мистер Питзел, тоже любит улыбаться, но он какой-то неприятный, скользкий, рядом с ним не хочется задерживаться. Мистер Куинлан, уборщик, угрюмый тип, из этого и простое приветствие клещами не вытянешь. Женщины выглядят нервными и мечтательными одновременно, странное сочетание, но как есть. Была тут еще милая девочка, кажется, Перл… Она была улыбчивой и смешливой, искренней, как и все дети. Однако очень скоро она исчезла, и ее мама — тоже. Мистер Холмс сказал, что они уехали и больше не вернутся.

Отель напрягает ее, давит, он словно требует от нее ответов. Но каких? Часть ее умоляет собрать вещи и бежать отсюда, наплевав на деньги. Другая часть, та самая, авантюрная, позволяющая путешествовать одной, когда женщины редко это делают, жаждет во всем разобраться.

Однажды у нее появляется такая возможность. Мистер Холмс ушел, оставив связку ключей у стойки — и это большая связка. Ей кажется, что в этом отеле не наберется столько комнат. Она заинтригована. Она понимает, что это опасно, что так делать нельзя, но уже не может остановиться.

Она идет в спальню мистера Холмса. Возможно, этого будет достаточно? Она увидит, что он живет в самой обычной комнате, и успокоится!

Но это не обычная комната, нет. Здесь есть двери, которых быть не должно, — двери, ведущие прямо в стену. А в его шкафу за одеждой она обнаруживает очень странную панель, она таких в жизни не видела! Она в этом не разбирается, но, похоже, у мистера Холмса есть возможность прямо отсюда контролировать подачу газа в здание. Нет, она, должно быть, ошиблась! Разве это не глупость — прятать нечто подобное в шкафу? Да и потом, это слишком сложно для простой подачи газа.

Ей следует уйти, а она направляется к подозрительным дверям. Они ведут ее к другим коридорам и лестницам, скрытым, перемежающимся с теми, которые казались ей непонятными раньше. Теперь все в этом отеле приобретает совершенно иной смысл. Лестницы не ведут в никуда, они просто указывают на другие спрятанные двери. Из тайных коридоров можно наблюдать за постояльцами… и за ее комнатой тоже! Все то время, что она верила, будто находится одна, мистер Холмс мог следить за ней!

Однако и это еще не самое страшное. Потайные лестницы приводят ее в очень странные комнаты: маленькие, полностью лишенные мебели. Но тут определенно кто-то был! Дверь и стены исцарапаны, на полу какие-то непонятные пятна… а это что такое?

Подойдя ближе к темным бороздам на деревянной стене, она видит ноготь, застрявший там. Окровавленный ноготь, вырванный у основания. Кто-то, оставленный здесь, обезумел настолько, что рвался на свободу из последних сил, не замечая собственной боли.

Она кричит, ей страшно, она хочется уйти. Но она, сама того не заметив, заблудилась в лабиринте. Ключи ничего ей не дают, потому что она не знает, где их использовать. Она мечется в полумраке, бьется в деревянные панели, она даже не думает о том, что ее могут обнаружить. И кто-то из постояльцев наверняка ее слышит, как эхо в вентиляции, которое он принимает за игру ветра.

Она пытается спуститься на первый этаж, к выходу, а вместо этого попадает в подвал. Ее ужас, и без того разбушевавшийся, доходит до предела. Потому что здесь, в едином просторном зале, существует отдельный мир, совсем не похожий на солнечный Чикаго. Странного вида печи, металлические бочки, наглухо запечатанные — так, чтобы даже запах жидкости, хранящейся в них, не прорвался наружу. Деревянные конструкции, очень похожие на орудия пыток, — но это ведь не могут быть они, правда? Через несколько лет наступит двадцатый век, какие пытки!

Но главное, в зале полно столов, а на столах лежат тела. Одни из них — уже не более чем скелеты, которые предстоит очистить от остатков крови. Другие — изуродованные трупы. Третьи, кажется, умерли только что… Многие незнакомы ей, но некоторые лица она узнает, они приехали в отель почти одновременно с ней!

Что он делает с ними? Зачем? Она не знает, не может угадать, ее сознание сковано страхом, и она, как зачарованная, смотрит, как кровь со столов стекает в специальные решетки в полу.

Кто-то касается ее плеча, осторожно, мягко, но она все равно кричит, а голос мистера Холмса за ее спиной успокаивает ее:

— Дорогая моя, не волнуйтесь. Сегодня я покажу вам весь отель.

Он по-прежнему ведет себя как друг. Как будто она важна, она — его почетная гостья. Но она не сомневается, что после этой экскурсии ее тело окажется на одном из столов в подвале…

Анне потребовалось серьезное усилие, чтобы отогнать иллюзию. Этот опыт дался ей с трудом: она, остававшаяся в безопасности своего дома, тяжело дышала, сердце колотилось так, будто Холмс и правда стоял у нее за спиной, ее кожу покрывала испарина. Анна поспешила подняться и включить свет, но в зале для медитации никакого Холмса, конечно же, не было.

— Дьявол, — прошептала она. — Старею…

Никогда еще погружение в воображаемый мир не было таким реальным. Она ведь и правда ненадолго позабыла, кто она такая! Она была той девушкой в отеле, одной из многих, кто угодил в ловушку, умело замаскированную гостеприимством и радушием. Анна спаслась, спаслась лишь благодаря столетию, отделявшему ее от Холмса, а та девушка умерла. После смерти она превратилась в скелет, выставленный на продажу, в муляж для очередной аферы со страховкой, а может, и вовсе в пепел: у Холмса хватало для этого ресурсов. Печи для сжигания тел, щелочь, кислота… он был мастером своего дела.

Хотя стоило ли ей удивляться такому исходу, реальности этого видения? Анна признавала, что это дело беспокоит ее — даже больше, чем история Джека. Потому что новый Джек, при всей своей жестокости, все равно был похож на тех маньяков, которых она изучала. А тот, кого они ищут теперь, слишком умен, слишком жесток… слишком непонятен.

Она направилась на кухню и заварила себе чай, размышляя о том, что видела. Образ, созданный ее воображением, — это не ужастик, который смотрят ради развлечения. Суть медитации в том, чтобы разобраться в собственном подсознании. Получается, через эту историю подсознание пыталось указать ей на нечто новое, важное для следствия. Вот только на что?

Камеры пыток в отеле? Она и так о них знала.

Пропавшие постояльцы? Сложно о таком забыть, точный список неизвестен и по сей день!

Бен Питзел, слонявшийся рядом с хозяином? Анна уже рассказала о нем Леону.

Но что еще… или кто еще?

Куинлан!

Да, упоминание его имени отозвалось чувством узнавания в ее мыслях. Подсознание словно пыталось сказать ей: не забывай про него, обрати на него внимание. Ради этого ты и побывала в отеле Холмса: все эти дни — ради одной минуты, когда угрюмый и дерганый Патрик Куинлан прошел мимо тебя.

Но почему он? Он как раз не слишком важен!

Куинлан работал уборщиком в отеле еще при жизни Холмса. Он тоже попал под влияние талантливого манипулятора, но не так, как Питзел. Холмс и сам это признавал, поэтому не доверял Куинлану, не раскрывал ему все тайны отеля. Впрочем, уборщик о многом догадывался, но молчал. Позже, на суде, он ссылался на то, что боялся Холмса.

Зато, когда Холмс бежал из Чикаго, Куинлан постепенно начал приходить в себя. Вряд ли его можно было назвать хорошим человеком, но после того, как вскрылись все преступления владельца отеля, совесть заговорила даже в нем. Столько смертей, столько боли… Он поспешил дать показания против Холмса, попытался начать новую жизнь, но ни к чему хорошему это не привело.

Он не мог спать — сон покинул его на много лет. В те редкие случаи, когда переутомление брало верх, его мучили кошмары. Куинлан с ужасом рассказывал жене, что его преследуют призраки отеля — и дьявольская душа самого мистера Холмса. Он боялся всего и всех, он чувствовал всеобщее презрение живых и осуждение мертвых. Он верил, что многие души, прошедшие через мучительную смерть в отеле, так и не обрели покой. Этот покой не достался и Куинлану: в своей предсмертной записке он написал: «Я не мог спать», а потом отравился стрихнином.

Можно считать, что отель мистера Холмса, к тому моменту сожженный, так и не отпустил его, сделав своей последней жертвой.

Но какое отношение все это имеет к делу нового Холмса? Какая связь? Если Илья Закревский был связан с ним, а это еще под вопросом, он был скорее Питзелом — человеком, посвященным в тайну. При чем тут Куинлан?

— Недоверие… — тихо сказала Анна, но в безмолвии пустой кухни ее голос все равно казался слишком громким.

А ведь очень может быть! Она вспомнила Куинлана, чтобы понять: Холмс не доверял своим помощникам до конца. Он использовал их, потому что иначе не мог, он физически не справился бы со всем сам. Однако он никогда не доверил бы им выбор жертв.

Значит, с теми, кого он убил, он встречался лично. В случае с Соней Селивановой все понятно: он похитил ее и поговорил с ней, изучая ее. Если так, то первое похищение наконец-то обретало смысл! Он должен был наблюдать за Увашевым и Селивановым до того, как убил их. Причем своими глазами, не через помощников.

Если она права, то им нужно найти человека, который хотя бы раз мелькнул и рядом с Увашевым, и рядом с Селивановым до того, как их не стало. И вот он — их мистер Холмс.