Глава 9
Продолжаем исследовать Припять

Мы приближаемся к гостинице «Полесье». На стене ее ресторана – бередящее душу граффити: черные детские силуэты. Рядом кто-то по-английски приписал: Dead Kids Don’t Cry. Здание стоит на главной площади, и с него открывается одна из лучших городских панорам, поэтому мы прямиком идем по лестнице на крышу, не соблазняясь по пути манящими этажами. Отсюда видно все на мили вокруг. На горизонте за заброшенными домами – сама ЧАЭС, а в ста пятидесяти метрах от гостиницы сквозь ковер древесных крон прорастает верхушка колеса обозрения. И я решаю подойти к колесу поближе, пока мои друзья увлеченно снимают виды с крыши. Впервые оказавшись здесь на улице один, я разглядываю заросшую, потрескавшуюся площадь и вспоминаю старые фотографии: солнечные дни, кусты роз с едва раскрывшимися бутонами, праздники, улыбающиеся лица. А сейчас тут безлюдная пустота. Одиночка по природе, я любил фантазировать о том, насколько удивительно было бы оказаться последним человеком на земле, иметь неограниченную свободу идти куда вздумается и делать все что заблагорассудится. Меня всегда завораживали постапокалиптические сюжеты. Ирония в том, что теперь, действительно оказавшись в некоем подобии этой воображаемой ситуации, я чувствую себя очень неуютно. Я натыкаюсь на круглое здание, где в центре доминирует разбитый боксерский ринг – видимо, какой-то спортзал. Сделав снимки и выбравшись наружу, приближаюсь к самой, пожалуй, символичной конструкции, которая у всех ассоциируется с чернобыльской аварией, если не считать самой станции.

Странное чувство – впервые видеть своими глазами нечто знакомое по фотографиям, как Эйфелеву башню или пирамиды. То, что объект так знаком, отнюдь не мешает ощущать трепет. Ты помнишь все основные детали, все цвета и формы, но обнаруживаешь и массу подробностей, которых не замечал раньше. И, разумеется, чрезвычайно важен контекст: ты охватываешь все, что окружает объект, все, находящееся поблизости и в отдалении, – и то, чего никак не ожидал увидеть с этой конкретной точки. Рядом с колесом, на котором так никто и не успел прокатиться (его собирались открыть на праздновании Первомая), – знаменитый аттракцион с машинками. Полдюжины электромобилей из пластика и резины стоят без дела за голой стальной оградой, где когда-то были закреплены навесы от дождя, на площадке размером 10×20 метров. Этот ничем не защищенный металлический пол – одно из самых радиоактивных мест в городе. Сами машинки – учитывая обстоятельства – во вполне приличном состоянии. Я раньше видел прекрасную фотографию этого аттракциона и сейчас пытаюсь найти удачную композицию для собственного снимка, но мысли о разочарованных детишках в Первомай 1986 года не дают мне сосредоточиться. Они с таким нетерпением ждали праздника, чтобы оказаться там, где сейчас стою я, и с веселым смехом таранить друг дружку.

Вдруг до меня доходит, что уже полчаса я гуляю один. Я думал, Дэнни с другими ребятами последуют за мной через пару минут, но их нигде не видно, не слышно. Может, подтянутся позднее? А я вообще сказал кому-нибудь, куда иду?

Возвращаюсь к гостинице, окидываю взглядом крышу, где видел их в последний раз, но знакомых лиц не обнаруживаю. Может, пошли в давешний спортзал? По коридору от ринга попадаешь в грязный, абсолютно сухой бассейн. Интересно, его осушили ликвидаторы или он постепенно высох сам? Как бы то ни было, там тоже никого. Я останавливаюсь и прислушиваюсь – звук шагов по битому стеклу обычно слышен издалека, – но ничто не нарушает здешнюю тишину. Неужели они ушли? К колонне у просторного входа в здание прислонен квадратный холст с меня ростом, украшенный праздничной надписью белым жирным шрифтом «СССР 60» на кроваво-красном советском фоне. Оказывается, этот спортзал – задняя часть припятского Дворца культуры, одного из самых узнаваемых и заметных в городе зданий. Дворцами культуры назывались советские общественные центры с кинозалами, театрами, танцплощадками, бассейнами, гимнастическими залами и другими спортивными сооружениями вроде вышеупомянутого ринга. К концу восьмидесятых в Советском Союзе насчитывалось более 125 тысяч подобных центров. Мимо ободранных кресел я выхожу в центральную дверь на улицу и оглядываю окружающий ландшафт. Никого.

Сделав пару кривых беглых снимков, я решаю вернуться. И тут – буквально в двадцати футах (6 м) от места, где я стоял всего несколько секунд назад, – натыкаюсь на Давида, который фотографирует красный холст. Откуда он взялся? Он с улыбкой говорит, что Дэнни и Кейти обследуют здание где-то наверху. Я галопом мчусь по широкой лестнице и вбегаю в главный танцевально-выставочный зал, чья левая стена (левая относительно меня, а на самом деле это центральная часть здания) по всей длине состоит из огромных, от пола до потолка, окон. Стекол в них, понятное дело, давно нет, но видно, что в свое время этот зал производил грандиозное впечатление. Мои друзья фотографируют с балкона надо мной. Наконец-то мы снова все вместе. Справа на десятиметровой ширины ярком панно изображено славное торжество коммунизма, оно словно пристыло к бетону – безнадежная борьба.

Мы вчетвером обходим здание по периметру. На восточном углу я прохожу в трехсекционные двери и оказываюсь на задах то ли театра, то ли концертного зала (то ли и того и другого вместе). Им я займусь позднее, прежде нужно изучить забитую хламом комнатку справа, где хранятся написанные маслом портреты советских руководителей – квадраты размером как тот холст «СССР 60». Горбачева я узнаю сразу, а вот остальные мне неизвестны. Я ожидал увидеть Ленина или Сталина, но их там нет – слишком лакомый кусочек для мародеров. По крайней мере, Ленин здесь точно когда-то был – он гордо стоял на транспаранте, украшавшем фасад здания. Но его портрет, вероятно, успели украсть за все эти годы после аварии. Снимки готовы, и я нетерпеливо возвращаюсь за кулисы.

Пространство над сценой выше других помещений Дворца культуры, чтобы колосники с прожекторами оставались невидимы для публики. Такие же прожекторы валяются по всей сцене. Десятки висящих вокруг меня металлических кабелей пропущены сквозь просветы в каменной кладке. Я чуть было не поддаюсь соблазну залезть на верхние конструкции ради необычного угла съемки, но, поразмыслив, прихожу к выводу, что целые кости важнее. Из некогда стоявших здесь кресел не осталось ни одного, если не считать парочки никуда не годных грязных, выпотрошенных сидений. Странно: похоже, что все настенные панели разворовали. Повсюду видны голые кирпичи, а в одном углу стоят явно самодельные хлипкие козлы до потолка, изготовленные из досок сцены. Наверняка их сколотил человек, который не мог принести с собой подходящее оборудование. Козлы поставили сюда, чтобы украсть то, что висело на стенах, – единственное приходящее на ум объяснение. Тут смотреть больше не на что, наша группа хочет наведаться к колесу обозрения, и мы выходим на свет дня.

Пока мои друзья заняты съемкой, я стараюсь проникнуться здешней атмосферой, потом позирую для неизбежного группового снимка, и мы продолжаем путь. Наша небольшая компания ненадолго заглядывает в поликлинику, и мы сходимся во мнении, что ничего интересного там не осталось (единственный мой сносный кадр оттуда – забравшиеся внутрь сквозь раму открытого окна ярко-красные листья). Следующая из сегодняшних главных целей – детский сад «Золотой ключик», самое большое из пятнадцати дошкольных учреждений города. Его фотографий в интернете пруд пруди, и это неудивительно, поскольку здесь – настоящий заповедник потрясающих уникальных образов. «Золотой ключик» находится в центре города, неподалеку от площади, в окружении высотных многоквартирных домов, которые за деревьями мне не сразу удается разглядеть. На подходе к зданию детсада мне под ноги попадаются всё новые и новые никому не нужные игрушки. Первое, что бросается в глаза внутри, – кукла, сидящая, откинувшись на спинку стульчика для малышей. На ней выцветшая рубаха в красно-белую клетку и черные штаны, но лицо и почти все волосы скрыты под советским противогазом детского размера. Очевидно, композицию этой сцены специально составил кто-то из предыдущих фотографов, чтобы искусственно создать западающий в память образ, но какая разница? Образ действительно западает в память, если знаешь, что здесь произошло.

Тут столько всего, достойного внимания. Куда ни повернись, повсюду виды, которые можно изучать часами, – всего просто не объять. Я бесцельно брожу по зданию с камерой, безжизненно болтающейся на плече. Заставив себя наконец приступить к фотографии, я не могу выстроить композицию – объектов столько, что никак не решить, какой из них станет центром. В каждой комнате полно детских кроваток (интересно, это для тихого часа или дети здесь оставались и на ночь?), крошечных парт, стульев, книг и противогазов. Игрушечные звери, игрушечные кирпичики, игрушечные инструменты, игрушечные дома, игрушечные столовые приборы, машинки, куклы. Но некоторые объекты несомненно выделяются и заслуживают пристального изучения. Вокруг низенького – сантиметров тридцать от пола – белого деревянного столика рассажены пластиковая утка и две куклы – мальчик и девочка. Глаз поначалу привлекают насыщенные цвета ярко-желтой утки и темно-синий костюм мальчика, но настоящего внимания требует именно сравнительно тусклая девочка. За двадцать пять лет забвения ее эластичное силиконовое личико высохло, потрескалось и выцвело до серых оттенков. Кружевное белое платьице запачкалось и тоже стало серым. Когда-то причесанные волосы цвета сепии теперь выглядят неопрятно с вкраплениями тонкой паутины и частиц краски, снегом осыпавшейся с потолка. Единственные оставшиеся у нее цвета – розовый пластик тела, проглядывающего сквозь прорехи в платье, и пронзительные небесно-голубые глаза.

Мне ужасно не хочется уходить из детского сада, но время не ждет – нам нельзя снижать темп, если хотим посмотреть все, что запланировали. Следующий в нашем списке – городской бассейн, который в 2007 году приобрел известность у всех геймеров мира, став местом действия революционно новаторской игры Call of Duty 4: Modern Warfare (уровень «Припять»). Не помню, когда я впервые увидел его на фото, но это было задолго до игры, и с тех пор я всегда узнавал это изображение, даже не зная еще ничего о чернобыльской катастрофе. В самом облике опустевшего бассейна есть для меня что-то тревожное, застревающее в голове. Проходя мимо места встречи, где стоит наш автобус в ожидании трех часов дня, я радуюсь, что иду вместе с Дэнни, Давидом и Кейти, которые всегда знают маршрут. Если бы я целый день исследовал Припять в одиночку, то не смог бы разыскать большую часть мест. Одна из черт этого города, которые мне особенно нравятся, – густорастущие деревья и кусты, из-за которых дома внезапно выскакивают перед тобой, будто из ниоткуда. Такое уже случалось сегодня несколько раз, и сейчас, на подходе к бассейну, то же самое. Мы попадаем в здание через одностворчатую пожарную дверь в голой стене. Внутри – почти кромешная тьма, и мы, осторожно ступая, идем через освещенные нашими фонариками раздевалки. Добравшись до дальнего угла, карабкаемся вверх по крутой ржавой лестнице и выходим на свет. И я вновь лишаюсь дара речи.

Как можно без подготовки запечатлеть то, что сто раз фотографировали до тебя, придав при этом картинке свое уникальное виденье? Ответ: никак, так что мои снимки из бассейна ничем не отличаются от прочих его фотографий. В 2011 году во время этой поездки я снимал почти исключительно широкоугольником, чтобы впихнуть в каждый кадр как можно больше содержания и контекста. Вернись я туда сегодня – снимал бы совсем по-иному: другие точки и углы съемки, другой объектив, другие настройки камеры. Посидев пару минут на корточках у бассейна, я оборачиваюсь и вижу, что Кейти – вот уж кто любит приключения – забралась на один из двух трамплинов – тот, что повыше, – и теперь выглядывает, перегнувшись через край. Оттуда, наверное, вид получше.

Я закидываю сумку и штатив на первую снизу платформу, подтягиваюсь (нижней части лестницы нет и в помине) и тоже лезу наверх. Вид и впрямь лучше – не то слово. Не уверен, что размеры бассейна соответствуют олимпийским стандартам, но он все равно немаленький – шесть дорожек и добрых четыре-пять метров глубиной. Свет проникает в помещение через лишенные стекол окна. Они идут по всей длине здания и еще с боков доходят почти до конца стены. Подозреваю, какая-то усердная душа попыталась навести здесь некоторый порядок (интересно, зачем?), поскольку потолочные панели, которые давно выпали из своих гнезд, не валяются тем не менее в бассейне – кроме двух-трех. Интересно, с какой целью? На галерее появляется Давид, и тут я понимаю, что потратил почти все время на съемку самого бассейна. Но нужно посмотреть и остальные части здания, и я выбегаю в боковую дверь, несусь через очередную раздевалку и неожиданно обнаруживаю баскетбольный зал. Отшлифованные доски покоробились и с одного края отошли от пола – в общем, весьма живописно. И вот опять – через пару минут пора идти дальше. Ужасно досадно.

Я вымотан. Держать такой темп столько часов, да еще без еды и питья – завтракали мы уже давно, – все это начинает сказываться. Но отдыхать некогда, впереди нас ждет одна из припятских школ. По пути мы проходим через природный коридор из деревьев, которые, точно часовые, стоят над уходящим вдаль, усыпанным опавшими листьями пространством. Это место напоминает мне дорогу из желтого кирпича в стране Оз.

Шагая иными коридорами искусственного происхождения – бетонными, голыми, безликими, – мы сбиваемся с пути, но, вернувшись немного назад, обнаруживаем то, что искали. Вся школьная столовая затоплена океаном из сотен – если не тысяч – пыльных противогазов: их распотрошили здесь мародеры, пытаясь извлечь из фильтров крупицы серебра. На поверхности океана – останки глобуса, его отколотая половина с Европой – где-то на дне.

Осталось осмотреть последнее здание, очередную школу, но ей предстояло нас разочаровать. Мы составляли свой список по одному из фотоальбомов Дэнни, но он уже не новый, и та школа успела стать жертвой многих лет, что прошли с момента выпуска альбома и полностью оголили почти все школьные помещения. Парочку самых интересных кабинетов я фотографирую, а потом решаю провести последние двадцать минут, просто вдыхая атмосферу этого удивительного места. И забираюсь на крышу, где ко мне присоединяется Кейти: мы созерцаем безмолвие, которое будет длиться еще десять тысяч лет.