Глава 8
Дезактивация зоны

Когда первоочередные проблемы, связанные с горящим реактором, были решены, началась титаническая работа: требовалось очистить от радиоактивного мусора тридцатикилометровую зону отчуждения – в первую очередь вокруг станции, – а также спроектировать и построить гигантскую защитную оболочку, чтобы изолировать четвертый энергоблок от окружающей среды. Для участия в ликвидации последствий аварии привлекли военных и гражданских специалистов со всего Советского Союза, которых мы знаем как ликвидаторов. По данным ВОЗ, статус ликвидатора получили примерно 240 тысяч человек, работавших в зоне отчуждения в 1986–1987 годах. Операция в относительно широких масштабах продолжалась и позднее, и к 1990 году число получивших удостоверения ликвидаторов составило 600 тысяч.

Предстоял огромный объем работ. Одна смена у ликвидаторов могла длиться от нескольких минут до десяти часов – в зависимости от уровня радиации. В первую очередь построили одну крупную дамбу и несколько дамб поменьше, чтобы дожди не смывали радиоактивные мусор и пыль в реку Припять, жизненно важный для страны источник воды. Это дало время, чтобы собрать, вывезти и захоронить все, что разнеслось по окружающей территории, в том числе погибшие деревья из Рыжего леса. Другие предложения по дезактивации леса – например, сжечь деревья – не были приняты, поскольку ветер и дождь продолжили бы распространение зараженных частиц. Самые мощные транспортные вертолеты России круглосуточно облетали территорию, сбрасывая специальный полимерный композит для пылеподавления, чтобы подвижная техника не поднимала пыль в воздух, и ликвидаторы могли снимать верхний слой почвы для захоронения, а чтобы предотвратить разнос радиоактивных частиц автотехникой, в зоне прокладывали новые дороги. Вдоль этих дорог на определенном расстоянии друг от друга расставили милицейские посты. Вооруженные дозиметрами и специальным дезактивирующим спреем, постовые окатывали этим спреем все проходившие мимо грузовики, легковые машины и бронетехнику. Принимали и еще более радикальные меры: например, самые зараженные деревни сносили бульдозерами и захоранивали, причем некоторые приходилось перезахоранивать дважды, а то и трижды. Тысячи зданий, которые минула эта участь – включая весь город Припять, – тщательнейшим образом обработали химреагентами, а на улицах положили новый асфальт. На самой АЭС целиком заменили весь верхний слой почвы и все дороги. Вывезли и захоронили в общей сложности 300 тысяч кубометров грунта, а места захоронения залили бетоном. Это потребовало долгих месяцев работы. Ситуацию усугубляло то, что всякий раз, стоило в радиусе 100 километров от станции пройти дождю, появлялись новые пятна серьезного заражения благодаря тому, что лилось на землю из радиоактивных туч.

Охотничьи отряды неделями прочесывали зону, отстреливая брошенных домашних животных, которые уже стали сбиваться в стаи. Это было необходимое зло, чтобы избежать распространения радиации и нападений на ликвидаторов, а также спасти от страданий самих животных. «Первый раз приехали – собаки бегают возле своих домов. Сторожат. Людей ждут, – вспоминал Виктор Вержиковский, председатель Хойникского добровольного общества охотников и рыболовов. – Обрадовались нам, бегут на человеческий голос… Стреляли в доме, в сарае, на огороде. Вытаскивали на улицу и грузили в самосвалы. Оно, конечно, неприятно. Они не могли понять: почему мы их убиваем? Убивать было легко. Домашние животные… У них нет страха оружия, страха человека». Не все погибли от рук охотников. Николай Гощицкий, инженер, приехавший в начале июня в командировку с Белоярской АЭС, встречал во время поездки избежавших пули животных. «[Они] ползали по земле, полуживые, истерзанные болью… Птицы, как будто вылезшие из воды, с куцыми, свалявшимися перьями – ни летать, ни ходить… Кошки с нечистой, словно прожженной местами шерстью, и тоже не могут ни есть, ни пить толком». Животные, которые к тому моменту еще продолжали жить, все ослепли.

Дезактивация имела для ее участников свои последствия. «Нам сказали, что из-за этой работы нам нельзя пять лет иметь детей, – вспоминает Игорь, солдат-ликвидатор, который помогал эвакуировать семьи и убирать зараженный верхний слой почвы. – А как объяснишь жене или девушке? Обычно ничего и не объясняли, надеялись, обойдется. Нашей задачей было снять верхний слой и грузить в самосвалы. Я думал, что захоронения – это такие серьезные, сложные сооружения, а это оказались просто открытые ямы, даже ничем не обложенные! Мы сворачивали эти слои в большие рулоны, как ковры, а в них оставались все червячки-жучки-паучки. Но нельзя же снять кожу со всей территории вместе со всем, что в ней живет. Мы сняли тысячи километров – не только земля, а кусты, дома, школы, всё. По вечерам мы напивались. Иначе никак». Выпивка среди ликвидаторов была обычным делом – тем более их убедили, что водка защищает от радиации.

В программу дезактивации также вошел проект, который неофициально назывался «Стена в грунте», – его целью было изолировать станцию от грунтовых вод. Вот что говорится в книге Жореса Медведева «Наследие Чернобыля»: «Предотвратить попадание грунтовых вод из очага заражения в Припять и другие водоемы могло создание водонепроницаемого барьера… Слой глины располагался на глубине 30 метров от поверхности. Вокруг территории станции прорыли гигантскую траншею 32 метра в глубину [и 60 сантиметров в ширину] и залили в нее специальный бетонит и другие нерастворимые соединения. Получилась громадная водонепроницаемая панель с повышенными противофильтровальными свойствами. Отгороженная от гидрологической среды территория должна была выходить далеко за пределы саркофага, которым предполагалось накрыть реактор (то есть примерно 2–3 километра радиусом])». Подобный проект сейчас реализуется на Фукусиме, только там речь идет не о бетонном наполнителе, а о создании ледяной стены путем заморозки грунта.

На протяжении всей операции у ликвидаторов были проблемы с обеспечением средствами защиты – особую озабоченность это вызывало у тех, кто работал в непосредственной близости от станции. Им выдали по три комплекта на полгода. Некоторые демонстрировали легкомысленное отношение к своему здоровью. «Защитные средства – респираторы, противогазы, но никто ими не пользовался, потому что жара до тридцати градусов, – рассказывает Иван Жмыхов в книге “Чернобыльская молитва”, – напялишь – умрешь сразу. Расписались как за дополнительную амуницию и забыли». Почти на всех фотографиях, которые только можно найти, ликвидаторы – без противогазов: молодых ребят мало заботил невидимый враг. Григорий Медведев, участник ликвидации и расследования обстоятельств аварии, автор «Чернобыльской тетради», вспоминал: «Солдаты и офицеры собирали графит руками. Ходили с ведрами и собирали… Графит валялся и за изгородью рядом с нашей машиной. Я открыл дверь, подсунул датчик радиометра почти вплотную к графитовому блоку. 2 тысячи рентген в час. Закрыл дверь. Пахнет озоном, гарью, пылью и еще чем-то. Может быть, жареной человечиной». Солдаты, собирающие графит руками, – эта картинка иллюстрирует уровень информированности людей в первые дни ликвидации. Трудно представить, чтобы кто-то из увиденных Медведевым людей выжил. Ликвидаторы большей частью спали в обычных палатках, стоящих прямо в чистом поле. Некоторым из тех, кто работал поблизости от реактора, повезло: их разместили на восьми шикарных пассажирских теплоходах, пришвартованных у пристани в 50 километрах вниз по Припяти и служивших плавучими гостиницами для измученных работников. Припятский бассейн и некоторые места отдыха скрупулезно и многократно очистили, чтобы людям в свободное время было где прийти в себя. Есть черно-белые фотографии, где ликвидаторы плавают в бассейне – отличный способ снять стресс после каждодневной работы по дезактивации.

К концу 1986 года ликвидаторы дезактивировали более шестисот городов и сел. В мае и июне из бронетранспортеров постоянно обрабатывали киевские дома. Еще два с лишним года после аварии в украинской столице иметь личный дозиметр считалось преступлением. Правительство ужесточило контроль за торговлей продуктами питания и запретило открытые палатки. В докладах украинского санэпиднадзора отмечалось, что с киевских улиц исчезли тысячи точек по продаже мороженого, сладостей и напитков.

Вскоре после аварии по всей стране прошли первомайские демонстрации. Огромные толпы людей радостно шагали по улицам Киева в те минуты, когда уровень радиации достигал пика. Но об аварии никто не сообщил, и все подверглись облучению. Никому не известно, у скольких людей появились позднее проблемы со здоровьем из-за того, что в те дни они выходили на улицу. 15 мая – с огромным запозданием – из города с 2,5-миллионным населением вывезли на четыре месяца детей, их матерей и беременных женщин.

С самого начала стало очевидно, что четвертый энергоблок ЧАЭС не удастся просто захоронить вместе с другими зараженными объектами и что его придется поместить внутрь некоего нового строения. Этот проект официально назывался обыденным словом «Укрытие», но те, кто возводил эту железобетонную конструкцию, вскоре дали ей более мрачное имя – «Саркофаг». Он стал масштабнейшим и сложнейшим инженерным сооружением в современной истории. Ни один сопоставимый по важности объект никогда не проектировался и не строился в столь сжатые сроки и в столь экстремальных условиях. Требовалось создать конструкцию 170 метров в длину и 66 – в ширину, которая станет оболочкой, целиком накрывающей четвертый блок. Саркофаг должен был обладать достаточной прочностью, чтобы в украинских климатических условиях простоять двадцать лет (за это время предстояло найти более долгосрочное решение), сдерживая внутри астрономические уровни радиации. В его сооружении участвовало четверть миллиона рабочих, и всем им за время стройки досталась доза радиации, которую в обычных условиях они получили бы за всю жизнь. Прежде чем приступить к строительству, нужно было собрать и захоронить радиоактивный графит и реакторное топливо. Для вскапывания грунта доставили дистанционно управляемые бульдозеры из Западной Германии, Японии и России. Рабочие поначалу складывали обломки в кучу у основания четвертого блока, которую просто заливали бетоном, но этого хватило ненадолго. «Гейзеры из жидкого бетона начали бить. На топливо в завале как попадет жидкость, начинается то ли разгон атомный, то ли просто нарушение теплообмена и рост температуры. Резко ухудшается радиационная обстановка», – докладывал тогдашний начальник стройки Василий Кизима.

Главным препятствием для создания Саркофага были бесчисленные обломки графита, извергнутые из реактора на крышу третьего блока и на общую для обоих энергоблоков трубу. Их требовалось удалить, но радиация на крыше блоков существенно превышала смертельный для человека уровень, к тому же кровля оказалась недостаточно прочной для тяжелых бульдозеров. Выход из положения виделся в применении дистанционно управляемых легких роботов, доставленных на место из России, Германии и Японии (включая экспериментальные СТР-1, луноходы из советской космической программы), которые должны были подгребать обломки к краю крыши и сбрасывать их вниз с шестидесятиметровой высоты. Там их соберут в кучи бульдозерами и захоронят. Однако дело неожиданно приняло хоть и прискорбный, но любопытный оборот: одни роботы залипли в растаявшем битуме или застряли среди обломков, другие не выдержали радиации.

Фотограф Игорь Костин вспоминал, как один немецкий робот, выйдя из строя, перестал слушаться команд, подкатился к краю крыши и свалился вниз, будто сам спрыгнул. Ломались даже большие дистанционно управляемые немецкие бульдозеры, работавшие внизу. С помощью роботов удалось сбросить примерно 90 тонн обломков, но на крыше оставалось во много раз больше. Бульдозеры для работы внизу заменили обычными, управляемыми человеком эквивалентами с кабинами, экранированными свинцом, чтобы хоть как-то защитить водителей. Для работ на кровле альтернатив не было, и там пришлось работать людям – в среде, где погибали даже машины. «Лучшими роботами, – с горечью объясняет Николай Штейнберг, назначенный после аварии главным инженером ЧАЭС, – были люди»,.

10 тысяч рентген в час – этого достаточно, чтобы убить человека за минуту, и с таким уровнем излучения до того момента не сталкивался никто из ликвидаторов. Поэтому трудившиеся на крыше называли себя «биороботами». Никому не доводилось работать в таких условиях – ни до, ни после. «Некоторые не стремились туда, конечно, ехать, – вспоминает Александр Федотов, бывший «биоробот». – Но как военнообязанные должны ехать. А вот лично мое мнение – надо было ехать и отдать свой долг… А кто вместо меня поедет?.. Кто закроет эту аварию… чтобы радиация не распространялась по всей территории, по земному шару? Надо же было кому-то делать». И это правда. Согласно расчетам, чтобы не получить смертельную дозу, человеку можно было работать на крыше не дольше сорока секунд за один выход. В течение всего дня самые разные по основной профессии люди в ужасе мчались через крышу, хватали кусок реакторного графита, который мог весить 40–50 килограммов, сбрасывали его вниз и неслись назад. Сделанные вручную костюмы, напыленные свинцом, служили им единственной защитой – причем каждым костюмом можно было пользоваться лишь один раз из-за того, что свинец способен поглощать большое количество радиации. По ночам группа дозиметристов-разведчиков, которых называли «ночными котами», бегло делали на крыше замеры, чтобы те, кто придет днем, могли избежать наиболее загрязненных мест.

В реальности сорокасекундного лимита придерживались не всегда, если верить словам бывшего «биоробота» Александра Кудрягина: «Время – сорок-пятьдесят секунд. По инструкции. Но это невозможно – требовалось хотя бы несколько минут. Туда – назад, забег – бросок. Кто-то нагрузил носилки, другие сбросили. Туда, в развалины, в дыру. Сбросил, но вниз не смотри, нельзя». Чтобы преодолеть страх, люди шутили, рассказывали анекдоты: «Американского робота отправили на крышу, пять минут поработал – стоп. Японский робот девять минут поработал – стоп. Русский робот два часа работает. Команда по рации: “Рядовой Иванов, можете спуститься вниз на перекур”». Американские роботы для работы в радиоактивной среде и в самом деле существовали, но, в отличие от анекдота, в Чернобыле их никогда не было. Америка предлагала помощь, но советское правительство предложение отклонило.

Для операции, которую в нормальных условиях выполнил бы один человек за час, на чернобыльской крыше требовалось шестьдесят человек. Работа заняла две с половиной недели, и в большинстве случаев каждый «биоробот» ходил на крышу лишь один раз, хотя были и такие, кто поднимался до пяти раз, а разведчики-«коты» – гораздо больше. Механические роботы успели выполнить лишь 10 % зачистки. Остальной объем выполнили 5 тысяч человек, получившие суммарно 130 тысяч рентген, по оценкам Юрия Самойленко, заместителя главного инженера по дезактивации. Киевский кинорежиссер Владимир Шевченко скончался через год после съемок жутких кадров на крыше, где запечатлены разрушенный реактор и «биороботы», работающие без всякой защиты. Его камеры сами стали источником излучения, и их пришлось захоронить.

После очистки крыши быстрыми темпами началась сборка Саркофага из заранее изготовленных узлов. За 206 дней стройки, которая завершилась в конце ноября 1986 года, на нее ушло 400 000 кубометров бетона и 7300 тонн стали. Инженеры далеко не везде могли вручную закручивать болты или заваривать соединения, не было у них и возможности на глаз определять места просадок нижней конструкции, когда сверху добавлялись новые габаритные компоненты, поэтому в Саркофаге полно нежелательных дыр. Боковые части и крыша конструкции просто лежат на стальных опорных балках, которые, в свою очередь, стоят на поврежденном бетоне – Саркофаг никогда не отличался особой прочностью и имел протечки с самого начала. Но это не было серьезной проблемой, ведь создание полностью герметичной оболочки и не планировалось: это привело бы к опасному росту давления внутри конструкции. Выбросы от 740 тысяч кубометров чернобыльских радиоактивных материалов уже в 400 раз превысили уровень излучения хиросимской бомбы. Чернобыль останется радиоактивным еще много тысяч лет, а плутония в нем хватит, чтобы уничтожить миллионы людей.

Несмотря на лимит времени, установленный для защиты «биороботов», немалая часть этих людей впоследствии умерла. Учитывая интенсивность облучения, пусть даже непродолжительного, вполне справедливо будет предположить, что их проблемы со здоровьем напрямую связаны с полученной дозой. За свою жертву каждый из них получил удостоверение ликвидатора и премию в сто рублей. Теоретически действительно существует определенная предельная доза, получив которую, человек может вернуться домой в полном здравии. Но на практике – как видно из свидетельств бывших ликвидаторов – в Чернобыле о здоровье людей мало кто думал. «В военный билет в конце срока, – говорит работавший в зоне инженер-химик Иван Жмыхов, – каждому вписали одинаковую цифру: среднюю дозу радиации умножили на число дней пребывания. Замерили среднюю дозу в палатках, где мы жили». Вертолетчик Эдуард Коротков тоже отмечал проблемы с замером дозы облучения. «В карточку мне записали двадцать один рентген, но я не уверен, что это на самом деле так, – говорит он. – Там сидел дозиметрист в десяти-пятнадцати километрах от станции, он производил замеры фона. Эти замеры потом умножались на количество часов, которое мы налетали за день. Но я оттуда поднялся на вертолете и полетел на реактор: туда-назад, проход в двух направлениях, сегодня там – восемьдесят рентген, завтра – сто двадцать… Ночью кружусь над реактором – два часа». Правда, некоторые ликвидаторы – в основном добровольно пошедшие работать на самые загрязненные участки, вроде тех самых «ночных котов», – сознательно занижали дозы в записях: они «не могли допустить мысли, что самое главное в зоне будет сделано без них».

По неофициальным данным Чернобыльского союза, организации, объединяющей бывших ликвидаторов, от облучения умерло 25 тысяч человек и 200 тысяч стали инвалидами,. Цифры, вероятнее всего, несколько завышены, но все равно имеющиеся свидетельства доказывают, что число тех, кто продолжает страдать, очень велико. Один из шахтеров, рывших туннель к бассейну, через двадцать лет после аварии говорил: «У нас у всех букеты заболеваний: и сердце, и нервная система, и психика, и опорно-двигательный аппарат. Мало того что мы дышали там всеми элементами, у нас еще и химическое отравление было, кроме радиации».

О бедственном положении ликвидаторов можно написать отдельную книгу, но, чтобы не нарушать баланс повествования, ограничусь этой главой. Главное, они показали себя героями, чья отвага не знала предела. По ходу своего исследования я то и дело в самых разных источниках сталкивался с одним и тем же фактом (и он, похоже, раскрывает советский менталитет как таковой): люди с полной готовностью выполняли все, что необходимо было сделать. Бесчисленное множество мужчин и женщин пожертвовали здоровьем и самой жизнью ради всех нас, и то, что правительства бывших советских республик сегодня почти забыли об этих людях после подвига, который они совершили, – вопиющая несправедливость.