Троцкий не обманул, и в условленное время в депо станции Москва-Ярославская Шульгина ждал поезд, готовый к путешествию через всю Россию, к границе с Дальневосточной республикой, а при необходимости – хоть до самого Тихого океана. Как раз на днях Конференция областных правительств Амура, Приморья и Забайкалья в Чите приняла решение об объединении и сформировала правительство ДВР на основе широкой многопартийности и признания незыблемости частной собственности. Японские войска эвакуировались из Забайкалья, Семенов отступил в Маньчжурию, и формально независимая «буферная республика» фактически превратилась в вассальное государство, руководимое директивами ЦК РКП и Наркоминдела РСФСР.

Экспедиция Шульгина официально считалась секретной, но все, кого это хоть в малой степени интересовало, знали, что Народно-революционная армия ДВР организационно является Отдельной армией Советской России, и для оказания ей практической помощи Реввоенсовет направляет в Читу группу советников и военспецов.

Двое суток ушло на сборы, формирование эшелона, погрузку припасов на долгий, неизвестно что сулящий путь. Шульгин догадывался, что предстоит отнюдь не легкая прогулка – пять суток туда, столько же обратно и пару дней на решение всех вопросов с иркутскими товарищами.

Это вам не мирное советское время и не знаменитый, всегда ходящий строго по графику экспресс «Россия». Поэтому он положил себе срок – месяц. Только что закончившаяся война, разруха, изношенная до предела нитка единственного железнодорожного пути, нехватка чего угодно, начиная от угля и какого-нибудь некстати лопнувшего подшипника. Но он имел вкус именно к таким вещам – сборам в долгие путешествия, составлению списков снаряжения и припасов, моделированию самых невероятных ситуаций, могущих сложиться в пути.

Да и помощники у него были подходящие. Он взял с собой боевую группу из тридцати офицеров во главе с подполковником Мальцевым, великолепно зарекомендовавшим себя во всех делах от Стамбула и до последней операции в Москве, жандарма Кирсанова, с которым последнее время как-то странно сдружился – оба чувствовали взаимную симпатию, видимо, из-за сходства характеров, и одновременно глубоко спрятанное недоверие. Кирсанов, возможно, оттого, что не мог до конца понять смысл деятельности Шульгина с товарищами, а Сашка ощущал в капитане пока неясное ему психологическое несоответствие между внешностью, биографией и манерой поведения.

Кроме того, Воронцов подобрал ему группу из пяти флотских офицеров, лично знакомых с адмиралом, причем капитан первого ранга Кетлинский в шестнадцатом году служил у Колчака флаг-офицером, а двое – в Сибирской бригаде морских стрелков контр-адмирала Старка, которая готовилась оказать сопротивление и большевикам, и чехам накануне гнусного предательства, но сам Колчак запретил, не желая лишнего кровопролития.

После ареста адмирала офицеры сумели пробраться через Красноводск и Баку в Крым. Маршрут их нынешнего путешествия не мог не вызвать у моряков, столь тесно связанных с трагическими событиями прошлогоднего декабря, естественных ассоциаций, и Шульгину пришлось поддерживать предложенную Воронцовым легенду о Владивостоке как конечной цели экспедиции и планах организовать оттуда эвакуацию офицеров, а по возможности и части кораблей Сибирской флотилии на Черное море.

Выехали ранним метельным и морозным утром. Впереди двигался, густо дымя трубами сразу двух паровозов, бронепоезд. Бронеплощадки с четырьмя горными стосемимиллиметровыми орудиями и десятью пулеметами, классные вагоны для штаба и команды, двухосные теплушки с боеприпасами и двухнедельным запасом продовольствия. Шульгин, конечно, мог бы обернуться только на своем поезде, но «броненосец железных дорог», несущий на борту имя «Роза Люксембург», исписанный революционными лозунгами и призывами, в том числе почему-то: «Смерть палачам за казнь лейтенанта Шмидта» (логичнее было бы требовать смерти палачам той самой Розы, имя которой носил бронепоезд), сам по себе внушал уважение окружающим и служил достаточным гарантом от повторения недавнего инцидента с нападением на поезд Шульгина англо-советского диверсионного отряда. Несмотря на принятые меры, агрессивность зарубежных друзей в ближайшее время должна была только возрасти. Просто потому, что логика исторического процесса не оставляла его участникам другого выхода. Вопрос только в том, в какие формы выльется их активность на этот раз.

Поезд Шульгина из бронированного салона, двух пассажирских вагонов первого класса, пулеметной бронеплощадки и теплушки с припасами, влекомый новейшим, только что доставленным из Швеции магистральным паровозом, следовал за бронепоездом на отдалении полутора верст.

Сашка стоял у окна и смотрел на скользящие мимо заснеженные сосны, открывающуюся между ними всхолмленную русскую равнину, уходящую к мутному горизонту, подступающие вплотную к полосе отчуждения бревенчатые деревеньки в десяток дворов, вспоминал, как он много-много раз проезжал по этой же дороге на пригородных электричках. Только пейзаж тогда был вокруг совсем другой.

На душе было не то что тревожно, а как-то непонятно-грустно. Не перед кем позировать и рисоваться, в салоне он ехал один, а то, что он затеял, словно бы выходило за отведенные судьбой рамки. Почему ему так казалось, он не совсем понимал. Словно до этого просто играл роль в спектакле студенческой самодеятельности, а сейчас вдруг предстояло без подготовки выйти на сцену МХАТа. Или судьи на фехтовальной дорожке вдруг объявили, что бой будет на настоящих шпагах и до решительного исхода.

Может быть, поэтому он не взял с собой в поездку Анну, как она ни настаивала. А ей очень хотелось прокатиться в поезде через всю страну и поучаствовать в настоящем деле. Чем такие дела иногда кончаются, она не знала по молодости лет или просто не хотела знать. Вот Ларису бы он взял. Да не в его власти…

Колеса ровно стучали под настилом пола, скорость едва ли превышала тридцать, ну сорок километров. Вспомнив, что расстояние между телеграфными столбами составляет пятьдесят метров, он решил посчитать. Двадцать столбов в минуту – шестьдесят километров в час. Пока секундная стрелка обежала круг, за окном их проплыло четырнадцать. Это ж сколько ехать еще!.. Позвать, что ли, из соседнего вагона Кирсанова с Мальцевым и того каперанга, пульку до Ярославля расписать?

…Андрею сейчас, наверное, веселее.

…Новикову действительно было не скучно. Первые три дня после возвращения он провел то в постели Ирины, то в прогулках с ней по Севастополю и Южному берегу Крыма. Им было чем заняться и о чем поговорить. Особенно Ирину интересовали обстоятельства, при которых Андрею с Сильвией удалось вырваться с Валгаллы.

Она испытывала естественное, вполне объяснимое недоверие и неприязнь к Сильвии и к Антону тоже. Хотя тщательно их маскировала. Они оба слишком напоминали ей о прошлом и таили угрозу в будущем.

– Судя не только по словам Антона, но и по данным других источников, получилось вот что, – рассказывал Андрей, когда они, словно в молодости, сидели у костерка, разожженного просто для настроения на краю плоского треугольного утеса, повисшего над кипящим далеко внизу прибоем. – Сам Антон решить нашу проблему не мог, поскольку не имел больше доступа к аппаратуре Замка и вообще операциям, связанным с внутригалактическими делами. Чинов-то он достиг в своей иерархии высочайших, а возможности… Как в анекдоте про прапорщика, который приказы на присвоение воинских званий оформлял.

…Примерно так все оно и было. После контакта с Шульгиным Антон возвратился к себе, на ту самую Административную планету в центре Галактики, где размещались главные органы и учреждения легального правительства Конфедерации Ста миров. Профессор Бандар-Бегаван, не так давно возведенный в сан Пожизненного Наставника, принял его незамедлительно.

Следует отметить, что лишь немногие должностные лица Конфедерации, от Тайного посла и выше, да и то не все, а с разбором, были допущены к Знанию о существовании Держателей, Мирового разума и Гиперсети. Большинство из них вступали с ней в контакт только принудительно, когда от них требовалось сбросить в Сеть накопленную информацию и получить то или иное задание. Гораздо меньшее число сановников имело право и возможность контактировать с Держателями произвольно, грубо говоря – получили доступ к аналогу кремлевской «вертушки» в сталинские времена, но и то лишь в специально отведенное и ограниченное время. И только самые значительные персонажи форзейлианской иерархии, которых называли Облеченные доверием, могли входить в Гиперсеть в любое время, получать советы и знакомиться с глубинными банками информации. Допущенные в Спецхран и к особым папкам ЦК КПСС – так можно сказать. Бандар-Бегаван входил в этот круг.

Внешне Наставник изменился мало, но постоянная причастность к тайнам Вселенной наложила на него печать мудрости, отрешенности и даже некоей надмирности. Однако выслушал он Антона доброжелательно и с пониманием.

– Вину за очередной просчет я готов отнести и на свой счет тоже. Эйфория от «победы» оказалась слишком велика, а мы с тобой вдобавок слишком много внимания уделили нашим новым обязанностям и упустили почти очевидную альтернативу… Если нас принудят за это к покаянию, я возражать не стану.

– Наставник, при чем здесь покаяние! – возмутился Антон. Как всегда, мудрое смирение Бандар-Бегавана вызывало у него раздражение. И невысказанные вслух упреки в ханжестве. Конечно, скрыть свое отношение к Наставнику от Сети было невозможно, как и то, что Антон регулярно уклонялся от процедур рекондиционирования. Сохраняя в своей личности многие психические и интеллектуальные качества, приобретенные за полтора столетия работы на Земле, он ко многим установлениям и традициям метрополии относился без пиетета. Был своего рода диссидентом. Однако раз Держатели его не карали за это, а, напротив, позволяли продвигаться по службе, значит, им угоден такой сотрудник? Посему Антон не счел нужным упражняться в освященных авторитетом Держателей торжественных периодах.

– Смотрите на проблему просто и конкретно. Если Новикова и… (здесь он произнес подлинное, аггрианское имя Сильвии, под которым она числилась в реестрах Департамента активной дипломатии. Транскрипции на русский не поддается) вынудят согласиться на сделанное им предложение, с таким трудом достигнутое равновесие можете считать… – После мучительных поисков наиболее приемлемого, эмоционально окрашенного определения Антон сказал просто: – разрушенным. И не о покаянии тогда пойдет речь, а о существовании Конфедерации не только как политического, но и физического объекта. Кому мы тогда будем нужны?

– Драматизируете? – склонил голову Наставник.

Если бы они общались по-русски, каковой язык Бандар-Бегаван знал по должности, Антон загнул бы сейчас добротную матерную конструкцию, одну из тех, до которых был большой охотник великий князь Александр Александрович, впоследствии император Александр III.

Короче, после двух часов деликатнейших переговоров Антон выторговал себе право на проведение еще одной активной операции, по смыслу аналогичной той, что О. Бендер проделал в отношении одноглазого предводителя шахматного клуба. Исходя из принципа: победителей не судят. То есть прекратить изящное интеллектуальное противостояние; силой вырвать у аггров (а значит, у их хозяев) Новикова и Сильвию, как ключевые фигуры партии; окончательно, двумя полностью непроходимыми барьерами, заблокировать и Таорэру, и Землю в их нынешних реальностях.

– Гарантии и ответственность за поведение землян я беру на себя. Они прекратят всякое вмешательство в деятельность Гиперсети. Более того, они забудут о ее существовании на век или два. Пока не придет в равновесие вся раскачанная Игрой микроструктура Галактики. Вы же, Наставник, должны поставить перед Держателями условие невмешательства в качестве категорического императива… Иначе…

– Что – иначе? – как бы даже с любопытством спросил Бандар-Бегаван.

– Я вам, кажется, не сообщал, что сейчас, кроме Новикова, на Земле имеются еще как минимум пять кандидатов в Держатели сравнимой с ним силы…

– Ну и что? Мы знаем века, когда их бывало и десять.

– Так не бывало, уважаемый Наставник. Раньше подобные люди обнаруживались в разных государствах, отличались крайне неодинаковым уровнем культуры и интеллекта, а главное – не имели представления о Гиперсети в адекватных ее философскому смыслу понятиях. Эти же близко знают друг друга, весьма умны, а самое страшное – абсолютно синтонны. То есть могут в любой момент объединить мощь своей психики и нанести скоординированный удар в самое ядро Сети…

Он не стал добавлять, что такая ситуация сложилась при его непосредственном участии. Кому нужно – узнают сами.

– Они, я должен добавить, в силу особенностей своих натур пока не помышляют о равноправном вхождении в Гиперсеть, им достаточно, чтобы их оставили в покое на Земле. Что тоже весьма необычно. Амбиции всех предыдущих медиумов и пророков были гораздо серьезнее. Мы можем согласиться на это сейчас и добровольно или придем к аналогичному результату, но ценой тяжелых потрясений. Наша с вами судьба в таком случае окажется более чем печальной…

– Вот на таких примерно условиях Антон и вытащил меня с «того света», – сказал Новиков. – Буквально. Я был уже во всех смыслах в загробном мире…

А через три безмятежно счастливых и радостных для Ирины дня все сразу кончилось. Андрею пришлось выдержать вполне тривиальную семейную сцену, которую она ему устроила, узнав о намерении опять отправиться в Лондон и Париж и снова в обществе Сильвии. Ирина не то чтобы ревновала, она просто очень опасалась, что «соотечественница» устроит Андрею очередную пакость, может быть, даже и невольно.

Но выхода у Новикова не было. То, что они задумали с Берестиным и Воронцовым, больше поручить было просто некому.

Договорились только, что Андрей будет как можно чаще связываться с «Валгаллой» по радио или хотя бы давать нормальные телеграммы, если не будет другой возможности.

…Сильвия после возвращения сильно изменилась. Наверное, для нее потрясение от встречи с «землячками» было сильнее, чем для Новикова. Понять это он мог, хотя и не без удивления. Ему до сих пор казалось, что возраст, опыт земной жизни и достаточно тренированная психика должны были сделать аггрианку более устойчивой к не столь уж тяжелому, даже и по человеческим понятиям, стрессу.

Тем не менее в Лондоне у них началась напряженная светская жизнь. Легенду Андрей, чтобы не привлечь к себе раньше времени внимание вездесущих и могущественных врагов, взял, с некоторыми диктуемыми временем коррективами, практически ту, что разработал в свое время Шульгин для знакомства с Сильвией в восемьдесят четвертом году. И его же имя – сэр Ричард Мэллони, землевладелец из Новой Зеландии, неслужащий аристократ, охотник и путешественник, большую часть жизни проведший в экспедициях по Африке и Южной Америке, настолько далекий от политики, что даже о мировой войне знает понаслышке.

Это могло бы показаться диким везде, кроме доброй старой Англии. Там чудаков ценят, особенно если они принадлежат к обществу и достаточно богаты. Никого же не удивлял старый лорд Вудхолл, настолько презиравший гнусный ХХ век, что, уединившись в своем поместье, не только никуда не выезжал и не пользовался предметами, изобретенными позже 1870 года, но и требовал подавать ему к завтраку «Тime» и «Punch», вышедшие в этот же день, но ровно пятьдесят лет назад. Напротив, к его изыску многие относились с пониманием и чуть ли не с завистью. Только вполне самодостаточная личность может позволить себе столь элегантные причуды.

Представленный леди Спенсер как сын ее бомбейского дядюшки, то есть попросту кузен, что, впрочем, вызвало смешки и перешептывание среди некоторой части дам, хорошо знающей склонность Сильвии к оригинальным связям, сэр Ричард поселился в гостевых комнатах ее дома в Бельгравиа, открыл текущий счет на весьма приличную сумму в солидном банке братьев Бэринг и стал вести рассеянный образ жизни, коротая время между светскими приемами и покером в «Хантер-клубе», куда его приняли кандидатом по рекомендации двух весьма уважаемых членов.

А знаменитый клуб переживал не лучшие времена. Чудовищный необъяснимый взрыв, случившийся в одном из самых роскошных кабинетов, унесший жизни сразу одиннадцати уважаемых членов и их гостей, немедленно окружил почтенное заведение тягостной атмосферой… Тщательно проведенное следствие признало причиной трагедии взрыв светильного газа, и страховая компания выплатила солидное возмещение и клубу, и семьям погибших, но на клуб легла черная тень… Поэтому желание сэра Ричарда Мэллони стать его членом, невзирая на «осложнения», было воспринято как добрый знак.

Манеры и стиль поведения Новикова странным образом напоминали сразу двух литературных героев – Филеаса Фогга и лорда Джона Рокстона. Его даже забавляло, что никому из окружающих такое сходство не приходило в голову. Впрочем, даже сообразив, ни один настоящий джентльмен не подал бы виду. Человек, имеющий на счету (на одном из счетов?) сотню тысяч фунтов, может позволить себе и не такое.

Конечно, кроме слегка карикатурного поведения, за душой Новикова было и еще кое-что. Готовясь к своей миссии, он загрузил свою память таким количеством всевозможных сведений, бытовых, политических и финансовых, что свободно мог поддерживать разговор на любую возникающую тему, а изысканностью языка готов был поспорить и с пресловутым профессором Хиггинсом. Они с Шульгиным приняли персонажа Бернарда Шоу за образец не потому, что других подходящих объектов для подражания взять было негде, а просто пьеса и тем более мюзикл очень им понравились в студенческие годы. Они еще в молодости любили, по мере появления, подражать манерам становящихся популярными в среде их друзей и подруг кинематографических героев. Однако сейчас, в Англии, главная заслуга в том, что у Новикова роль получалась, принадлежала Антону, в числе прочих подарков снабдившему друзей обучающей приставкой к главному компьютеру «Валгаллы», которая позволяла напрямую вводить в мозг сотни килобайт нужной информации.

Не прошло и двух недель, как сэр Роберт стал весьма популярен в свете и приобрел обширные знакомства, ненавязчиво отдавая предпочтение депутатам парламента, банкирам и высшим офицерам армии, а тем более флота.

Возвращаясь за полночь, но чаще под утро в особняк Сильвии, он делился с ней добытыми за день сведениями, намечал планы предстоящего дня, просто за бокалом сухого вина болтал на служебные и отвлеченные темы. Вот и на этот раз, побрившись второй раз за день и переодевшись, он прошел из гостевого крыла дома в малый каминный зал второго этажа, где Сильвия уже ждала его и служанка сервировала стол для чая. Андрей подвинул кресло поближе к камину. Начав рассказывать о состоявшихся сегодня встречах, он не скрывал удивления.

– Из литературы я представлял, что работа шпиона гораздо труднее. В наше время мне тоже приходилось охотиться за достаточно конфиденциальными материалами. Журналист, пусть и не состоящий в штате Комитета, должен время от времени выполнять деликатные поручения. Но даже в Манагуа получить что-нибудь действительно серьезное было посложнее…

– Что же ты путаешь совсем разные вещи? Что такое советский журналист в свободном мире? Враг по определению, заведомый агент КГБ. Да еще и общая атмосфера тридцатилетней «холодной войны». А здесь времена патриархальные, англичане не успели понять, как изменился мир, да и ты сейчас относишься к кругу людей, которые, как жена Цезаря, вне подозрений. От тебя могут скрыть сведения о предстоящем повышении курса акций, но свободно, за бокалом хереса, поделятся мнением об итогах заседания Комитета по вооружениям…

– Это меня устраивает. Мне как раз и надо знать как можно больше о вопросах, которые рассматривают Комитет по вооружениям, Министерство иностранных дел на своих закрытых сборищах, Генеральный штаб или что тут его заменяет, о чем сговариваются лорды адмиралтейства… Ты тоже встречайся, плати любые деньги, спи с ними, если потребуется, но мне нужна информация…

Сильвия сидела, переплетя вытянутые на середину ковра тонкие стройные голени, вертела в пальцах ножку венецианского бокала. Она тоже сильно изменилась. Печальная какая-то, будто все время вслушивающаяся в то, что ей нашептывает внутренний голос. И ни разу она больше не пыталась агрессивно охмурять Новикова, словно завод в ней кончился. При этом стала более привлекательной, чем раньше. Человечнее, что ли?

Электрическая лампа под шелковым абажуром цвета опавших листьев освещала только столик, накрытый для файф-о-клока, и часть пушистого ковра. Снаружи к оконным стеклам плотно прижался, заглядывая в комнату, тяжелый как кисель смог. Даже сквозь двойные рамы ощущался его терпко-кислый каменноугольный запах.

«Жаль, что здесь еще нет кондиционеров», – мельком подумал Андрей.

– Мы с тобой помногу разговаривали практически об одном и том же, – тихо сказала Сильвия. Отчего-то они продолжали наедине пользоваться русским языком, хотя Новиков теперь мог не только говорить, но и свободно думать по-английски. Даже стихи писать, если бы потребовалось. – И ты так ни разу не ответил прямо: для чего нам и дальше участвовать в совершенно бессмысленных противостояниях на Земле и за ее пределами? Ответь, Андрей, после того как мы выбрались живыми с Таорэры, зачем все это? Вообще?

– Что – это? Наша нынешняя операция? Гражданская война? Аггро-форзейлианский конфликт, в который мы влезли? Или… – Новиков давно ждал подобного разговора. Не могло без него обойтись. Никто ведь не заставляет теперь Сильвию оставаться в их компании. Свободно может послать их по любому принятому в Великобритании адресу и продолжить легкое, ни к чему не обязывающее существование последней и окончательной леди Спенсер. Пока не исчерпает отпущенный ей для жизни в человеческом облике моторесурс. А вот не получается, наверное. Привыкла чувствовать себя женщиной конца века, и начало оного для нее уже скучно? Пройденный этап? Или хочет ощущать свою принадлежность к самому сильному сейчас на Земле клану? Влюбилась, неважно, в кого, в Сашку, в Алексея, непосредственно в него, Андрея Новикова? Одним словом – натуральная Валгалла, Вагнер, «Заклинание огня», превращение очередной валькирии в смертную женщину…

– И это тоже. Но я еще шире беру. Ты не захотел принять предложение Дайяны. И Антона тоже, как я понимаю. Ты не желаешь занять отведенное тебе Держателями место в иерархии Мира. Отказываешься от бессмертия, от власти над многими реальностями Галактики, от того, чтобы стать значимой частью Вселенского разума… О долях процента такой власти и таких возможностей тщетно мечтали сотни поколений мудрецов, и не только земных…

– Ну вот. С этого начинались наши дискуссии с Ириной почти десять лет назад, этим и заканчивается. Только она мне поменьше предлагала. Ставки растут? – Андрей давным-давно задавал себе такие точно вопросы, такие и из них вытекающие и знал взаимоисключающие ответы на них. Хорошо, она тоже хочет включиться в эту карусель антиномий? Пожалуйста, пусть слушает, а потом сама делает и выводы, и выбор.

– Богом, говоришь, мне предложено стать? Пожалуй, если верить рекламным проспектам, даже побольше получается. Бог, по человеческим представлениям, в правах гораздо сильнее ограничен. Впрочем, что мы знаем о богах в их повседневной жизни и кто сейчас верит рекламным проспектам? Однако пусть даже все так, как говорят… Ну зачем оно мне, леди Спенсер? Зачем? – Новиков подался вперед, возбужденно ударил себя кулаком по колену. – Я ничего не знаю о Том Мире и Том Свете. Не знаю, не могу знать и, следовательно, не могу этого хотеть. Ирина в начале нашего знакомства очень любила к наглядным сравнениям прибегать, понимая, что истина в чистом виде мне недоступна. Так вот тебе и сравнения: представим, что я молодой, здоровый, красивый (улыбнулся виновато) полинезийский парень века этак из шестнадцатого. Когда никакие Магелланы и Куки еще по райским островам не шлялись, из ружей не стреляли и сифилис не экспортировали. Бананов и кокосов навалом, все девушки вокруг – мои, каноэ у меня самое быстрое и плавательная доска самая эргономичная. Живи и радуйся. Тут приезжает экспедиция антропологов из XX века. Изучают они мой IQ, выясняют, что он равен 200 или 300, приходят в дикий восторг, начинают меня уговаривать ехать завтра же с ними в Нью-Йорк, обещая в перспективе, что, слегка подучившись, я смогу запросто стать президентом «Дженерал моторс» или даже Генеральным секретарем ООН! На пальцах при этом объясняя, насколько это будет здорово для меня и полезно для мира…

– Вот ты каким образом положение дел представляешь…

– А каким еще образом это можно представить? Так мое сравнение еще весьма антропоморфно. Там хоть не предлагают перезаписать личность на дискету, а тело выбросить за ненадобностью…

Сильвия помолчала, совсем забыв, что в бокале плещется, теряя последние пузырьки, недопитое «Клико».

– Да. Теперь я понимаю. Можно поспорить, можно и принять. Раз ты все видишь именно так, то конечно… Только извини, сразу же следующий вопрос. Если ты не приемлешь перемен, более всего ценишь покой и скромные радости человеческой жизни, зачем тогда остальное? Вы получили для себя все, о чем осмелились подумать и чего пожелать. И вдруг ввязываетесь в постороннюю для вас войну, даже, согласимся, выигрываете ее. И теперь неожиданно затеваете новую авантюру с непредсказуемыми последствиями. Почему не хотите жить спокойно? Может быть, мечтаете, не подавая вида, о власти над миром? Пусть только человеческим миром, но все же…

Андрей хмыкнул неопределенно, посмотрел с сожалением на выдохшееся вино, взял бокал из руки Сильвии, выплеснул остаток в фарфоровую кадку с огромным, на полкомнаты, рододендроном.

– Только добро переводишь. Для такого разговора, как у нас, водку надо пить под сало и луковицу. А по вашей бедности и коньяк сойдет. Так вот насчет власти… Означенный в предыдущем абзаце полинезиец, если он не совсем дурак, должен бы послать тех цивилизаторов подальше и заняться, особенно если есть надежда, что они более не вернутся, дальнейшим благоустройством своей единственной и неповторимой жизни. Что я сейчас в меру сил и делаю. Прозит! – Он подмигнул собеседнице и залпом опрокинул рюмку, не тратя времени на растирание продукта языком по небу и смакование образовавшейся вкусовой гаммы.

– Мы получили от Антона «в подарок» данную реальность. Не самую лучшую из возможных, но вполне приемлемую. Средневековье было бы куда неудобнее для жизни. Но и ты, и мы знаем, что должно последовать в истории нашего любезного века в интервале ближайших шестидесяти лет. А я вдобавок заглянул еще и на семь лет глубже в наше гипотетическое будущее… – Андрей чувствовал, что говорит как-то не совсем так, как следует. Все же о серьезных вещах принято и беседовать серьезно, без навязшего в зубах ерничества эпохи «поздней оттепели». Но по-другому он уже не умел. Или интуитивно смягчал непомерную тяжесть реальных проблем несерьезностью их изложения.

Это вообще было бедой их поколения. Научившись более-менее остроумно переводить мысли в слова и фразы, навсегда усвоив ироничное, с оттенком незлого цинизма отношение к понятиям, которые официальная идеология требовала считать святыми, они в конце концов почти потеряли способность переживать что-либо действительно всерьез. За исключением, может быть, самых элементарных вещей – собственной любви, смерти близких, того, что в их круге принято было считать честью и совестью. А в остальном – в полном соответствии с учением Марка Аврелия: «Никогда не расценивай как полезное тебе что-нибудь такое, что вынудит тебя нарушить верность, забыть стыд, возненавидеть кого-нибудь, заподозрить, проклясть, притворствовать, возжелать чего-нибудь, что нуждается в стенах и завесах…» И так далее…

– Так вот, все это нам крайне не нравится. А в то же время знание подробностей будущего, исторического материализма и теории цивилизаций А.Тойнби дает основание надеяться, что в наших силах избавить мир от малоприятных перспектив. Миллионов десять людей уже погибло в мировой и гражданской войнах, но еще миллионов полтораста ныне живущих и еще не родившихся ждет такая же участь. Сама знаешь – войны, революции, коллективизации, атомные бомбы. И к концу века тупик – политический, военный, демографический и экологический.

– Уверен, что удастся вам все это переделать? И как же? Нам, к примеру, за сто лет не удалось изменить земную жизнь к лучшему…

Он заколебался. Говорить ли ей все до конца? А почему бы и нет? Если даже захочет кому-то разболтать, так кто в такое поверит? Рассчитывать же на ее добросовестное сотрудничество, по-прежнему оскорбляя недоверием, которого она не может не чувствовать…

– Хорошо. Если ты свой выбор сделала и готова идти с нами до конца… Как?

Сильвия молча кивнула. Колебаний в ее глазах Андрей не заметил.

– Аллес гут. Каждый солдат должен знать свой маневр. Суть нашего замысла столь же гениальна, как и примитивна. Все беды ХХ века оттого, что мир оказался разделен на два непримиримых блока, примерно равных по силам. Отсюда и гонка вооружений, и вторая мировая, экспорт революций и контрреволюций, бессмысленное разрушение экологии… Много чего. Значит, этого нужно избежать. Первый этап мы выполнили. Вместо устрашающего СССР, прямо заявившего о своих глобальных аппетитах, получились две России.

Одна будет отрабатывать на своей территории (под негласным контролем) методику достижения социальной справедливости. Вдруг да получится что-нибудь толковое, вроде «свободного труда свободно объединившихся людей». Тогда это будет действительно положительный пример, вроде израильских кибуцев.

Вторая Россия станет развиваться как классическая европейская демократия с национальным колоритом. Вроде Швеции или Исландии. Приличная территория, промышленность, благоприятный климат, весьма образованный средний класс, кулацки настроенное, работящее крестьянство. Почти оптимум. Вдобавок – отсутствие общих границ с сильными потенциальными врагами. И самое главное – никаких геополитических амбиций. То есть наплевать на все, кроме собственной души. Экзистенциализм Камю как национальная идея. В перспективе возможна и третья Россия. На базе Дальневосточной республики. Это уже будет аналог США начала прошлого века. В итоге интересная складывается геополитика: одна нация – три социально-политические системы. Готовые в случае общей опасности сплотиться для самозащиты, но не представляющиеся остальному миру агрессивным монстром…

Сильвия хотела что-то спросить, но, увлеченный собственной лекцией, Новиков ее остановил.

– Остается внешний мир. Каким образом заставить его сохранить в ближайшие годы нейтралитет, более того, исключить возможность нарушения мирового равновесия путем создания блоков типа Антанты, НАТО и т. п.? Вот этим мы сейчас с тобой и занимаемся. Читала Эренбурга? Нет? Зря. В романе «Хулио Хуренито» главный герой имеет кличку «Великий провокатор». Я решил исполнить здесь его функцию. Наша первая задача – сделать нечто такое, чтобы на много лет перессорить друг с другом всех возможных наших противников. Прежде всего это Англия и Франция. Германия надолго выбита из «Европейского концерта», тем более что наметились пути ее сближения именно с Россией. Хоть с одной, хоть с другой. А то и с обеими сразу, на базе разделения труда. Турцию мы можем сделать своим союзником, оказав ей помощь против Греции и той же Антанты. США далеко, причем есть способ переключить их интересы с европейского театра на Дальний Восток. США, Китай, Япония и ДВР – узелок там можно завязать на десятилетия. Остаются Англия и Франция. И тебе предстоит немного поиграть против твоей исторической родины…

– Ты что, собираешься спровоцировать войну между Англией и Францией?

– Как ты могла подумать! Наша цель как раз предотвратить любые крупные войны в обозримом будущем. Мы с Воронцовым собираемся спровоцировать вооруженный конфликт между Англией и Югороссией…

Его слова вызвали у Сильвии почти что шок.

– Это уж совсем из разряда бреда! Сильнейшая мировая держава, только что выигравшая большую войну – и обрубок изнуренной России. Вы только что кое-как сумели удержаться на грани полного разгрома и вдруг… Да Гранд-Флит только пошевелит стволами своих пятнадцатидюймовок, и Врангель капитулирует без всяких условий… – В Сильвии вдруг прорезался агрессивный патриотизм британской аристократки.

– А вот это вряд ли, как говорил товарищ Сухов. Сухопутной армии у вас нет. А если бы и была – нет подходящего театра, чтобы ее использовать. Пешком через десять европейских границ?

– Не забывай уроки Крымской войны. Из Босфора до Севастополя двое суток ходу…

Новиков весело рассмеялся. Цель была достигнута. Если Сильвии пришла в голову именно эта мысль, значит, и всем остальным, кто имеет право решать, она тоже придет.

– Отлично. Вот тебе и конкретное задание. Разжечь общественное мнение, прежде всего в верхах, таким образом, чтобы после некоторых демаршей врангелевского правительства возникло единодушное мнение – наказать наглецов, устроить очень наглядную демонстрацию британской мощи, то есть послать в Черное море флот и предъявить ультиматум.

– И что это даст?

– Скажу чуть позже. Одновременно поручаю тебе купить редакторов и обозревателей нескольких авторитетных оппозиционных газет, десяток-другой членов парламента, чтобы они резко осуждали предлагаемую акцию, кричали о предательстве верного союзника – России, правопреемником которой является Югороссия. Чтобы требовали отставки правительства и выполнения обязательств перед спасшей мир от большевистской угрозы маленькой, но гордой части русского народа. В таком примерно духе. Причем дозировать кампанию, чтобы она не помешала интервенции, но достаточно запомнилась, и когда Британия получит по соплям… – От грубого слова Сильвия непроизвольно поморщилась. – Ай бэг ё пардн… Когда она получит не смертельный, но крайне серьезный и оскорбительный урок, гнев нации должен обратиться не на Россию, а на собственное правительство и бездарных адмиралов…

– Сделать все это можно, однако в чем же будет заключаться урок?

– О деталях – позже. Ты усвоила свою задачу? А я завтра выезжаю в Париж. Там у нас тоже есть свои люди, и мы развернем кампанию прямо противоположного плана. Объявим, что Югороссия в полном объеме принимает на себя обязательства царской России и немедленно начинает выплату процентов по всем облигациям русских займов начиная с четырнадцатого года.

– Дороговато будет… Они не захлебнутся? Такая масса свободных средств сразу…

– Пусть реинвестируют. Зато после этого любой, кто посягнет на золотую курицу, сразу станет кем? Вот именно. При том, что русских французы традиционно уважают, а твоих соотечественников – наоборот… – Новиков решил заканчивать столь затянувшуюся беседу. Сказано достаточно.

– Срок нам с тобой на все – месяц. Каждые три-четыре дня я буду наезжать сюда, информацией обмениваться, позиции согласовывать… Если все выйдет так, как я надеюсь, лет за двадцать-тридцать мы настолько развернем векторы мировой политики… Уж Гитлера и Сталина здесь точно не появится…

– Новые могут возникнуть…

– Это уже другой разговор. На то есть дипломатия и спецназ ГРУ…

Новиков встал и посмотрел на часы в простенке.

– Ого! Действительно, заболтались мы. Надо ехать в клуб. Сэр Ричард никогда не опаздывает к робберу, даже на десять секунд.