Маленькая комната, метров десять, вытянутая, но зато с высоченными потолками и с огромным окном, из которого был виден какой-то сквер, – она безобразно была завалена картинами и рамами. Свернутые трубки бумаги валялись везде, одна на другой, выстроились пирамидой у трубы. У дверей лежали стопкой холсты с подвернутыми краями. Рамы были под подоконником, на двух табуретах вдоль стен. Ими оказался набит шкаф без дверей.

Эта квартира разительно отличалась от аккуратной и удобной комнаты Общаги. Там Ярик чувствовал себя уютно, все было на месте и к месту, а здесь – наоборот. Будто он ненароком заглянул туда, куда заглядывать не следовало. Чужая территория, чужие воспоминания, всколыхнувшиеся пылью от неосторожного прикосновения.

– Я сразу заметила, что вы немного сумасшедший, – сказала Катя, осматривая комнату. – Пойдемте на кухню, что ли?

– Зачем мы здесь? – спросил Ярик, остановившись на пороге.

Катя разворошила на кухне рулоны изрисованной бумаги, нашла стул, села на него. Осторожно отодвинула со стола маленькие (десять на двенадцать) рамочки и начала выставлять то, что собрала у Эльдара. Все эти пузырьки, баночки, обереги и медальоны.

– Чтобы выиграть время, – ответила она, не поднимая взгляда. – Всегда есть опасность, что нас выследили. Вспомнили что-нибудь еще? Уже пора.

– Что я тут жил… С женой… – Он нахмурился, роясь в памяти, как в помойке. – Марина. Неплохо жили. Я рисовал, впрочем, как и сейчас. Она лепила такие свистульки из глины, красивые. Продавала в переходе в метро.

– А потом?

Она как будто что-то знала. Что-то, чего Ярик не мог пока еще вспомнить.

– Это все очень странно, – пробормотал он. – Куда делась моя жена?

Он никак не мог вспомнить ее лица. Честно говоря, до этого момента он вообще не вспоминал про жену. А сейчас вспомнил: первая встреча (восемьдесят второй, у метро «Пушкинская», где ТЮЗ), первое свидание (на квартире у какого-то давно забытого друга), первый поцелуй (прекрасный, как и все последующие), свадьба, переезд в эту квартиру, доставшуюся в наследство.

А потом?

В голове щелкнуло.

Он молча вернулся в комнату и принялся рыться в рисунках, надеясь найти что-то, что напомнило бы ему о Марине. С рисунков смотрел Петербург. Темный, холодный, влажный, утопающий в серости. Тот самый Питер, в который не верят туристы, хотя читают о нем в книгах, видят его в фильмах и слышат о нем в разговорах.

Шелест бумаги оглушал. В воздухе гуляла пыль, скопившаяся здесь за много лет. Открыть бы окно, впустить воздух. Он потянулся к ручке, заметил между рамами что-то, открыл, вытащил – сложенный вчетверо плотный глянец. Развернул и увидел себя молодого, без бороды, улыбающегося, с прекрасным чистым взглядом. А рядом стояла молоденькая хрупкая девушка лет двадцати пяти, такая красавица, что хотелось смотреть на нее бесконечно долго. Он и смотрел, а воспоминания вползали в его голову – сначала робко, но затем все смелее и смелее – обретали четкость.

Ощущение чуждости, охватившее его на пороге квартиры, растворилось, уступив место узнаванию. То ли жидкость так подействовала, то ли действительно произошло что-то такое, чего он не мог (да и не хотел) объяснять. Стерся поверхностный слой ощущений, а под ним, как под заплесневелой штукатуркой, проступило что-то давно забытое…

Ярик вернулся на кухню минут через десять. Катя вертела в руках колбочку с темной жидкостью. Рядом стоял пузырек с душой Эльдара. Хотя какая это душа? Душа светлая, чистая, а тут комок грязи, не больше.

Он показал Кате фото. Отчеканил:

– Вот моя Марина. Мы прожили семь лет вместе. Счастливо. Как говорится – душа в душу. А потом умерли.

– В один день, – сказала Катя. – Как в сказке. Только это плохой финал, да?

– Откуда ты все знаешь?

Катя шевельнула плечом.

– Я видела вашу жену, – сказала она. – Там, откуда пришла. Среди мертвых.