Темная зона
Перевод А. Комаринец

Я живу в пещере.

У меня нет имени. По большей части я сплю.

На мне всегда одна и та же одежда: красная ковбойка, штаны цвета хаки, черные сапоги.

Меня разбудил перестук камней, катившихся вниз с крутого склона, который ведет ко входу в пещеру. Такое уже много раз случалось.

Я лежу навзничь на полу пещеры. Я перекатываюсь на живот, встаю на карачки и ползу ко входу. Странно, сколько бы раз я это ни проживал, я никогда не знаю, кто меня потревожил. А потом вижу ее. Девушку. Нет, это не девушка, это женщина, но про себя я называю ее девушкой. Мы рассматриваем друг друга в упор, и она так же удивлена, что видит меня, как я – что вижу ее. Потом она кричит и убегает вниз по склону.

Я бегу за ней следом.

Спуск с холма очень крутой, а долина внизу поросла лесом. Когда девушка ныряет в лес, я ныряю за ней следом. Она все еще кричит.

Лес по большей части кленовый, но встречаются также акации и ореховые деревья. Вначале я не знал названий деревьев, но одно за другим они заползли мне в голову.

Я бегу за девушкой, но не могу ее догнать. Никогда не могу. Наконец, мы оказываемся возле узкого ручья, и она с плеском перебегает его вброд. И исчезает. Я тоже пробую перейти через ручей, но это своего рода барьер, и я даже ступить в него не могу. В этот момент на меня накатывает слабость, я едва способен добраться назад в пещеру. Я падаю на землю и засыпаю.

В общем и целом история никогда не меняется.

На сей раз, когда девушка меня будит и мы оказываемся лицом к лицу у входа в пещеру, я пытаюсь ее схватить. Она отшатывается, но моя рука все же касается ее плеча. У нее привлекательное лицо. Глаза у нее светло-голубые, скулы высокие. Щеки у нее впалые, а губы – бантиком. У нее золотистые волосы, концы которых загибаются внутрь к щекам и шее. От талии и ниже на ней обтягивающий небесно-голубой предмет одежды. На ней всегда такие странные вещи. Иногда они не светло-голубые, а светло-зеленые, иногда – светло-желтые. Материал такой тонкий, что сквозь него видно тело. Но тело меня никогда не интересует. Я гонюсь за ней лишь по одной причине – чтобы ее убить.

Отшатнувшись от моего прикосновения, она кричит и сбегает с холма. Я опять бегу за ней. Я уже совсем близко и чувствую ее запах. От нее пахнет духами и потом. Но сексуального желания эти запахи у меня не вызывают. Да и с чего бы мне ее желать, спрашиваю я себя. Я не знаю. Я знаю только, что хочу ее убить.

Она забегает в лес. Волосы развеваются у нее за спиной. Я стараюсь схватить их, и мои ногти почти касаются концов. Но я не могу подобраться достаточно близко, чтобы схватить ее за волосы. Мы бежим через лес. Лес мертвый. В нем нет ничего живого, кроме девушки и меня. Откуда тут взяться жизни, спрашиваю я себя. Какую жизнь я имею в виду? Приходят слова. Птицы. Насекомые. Мелкие зверьки. Тут ничего такого нет. Да, лес мертвый.

Неважно. Я прибавляю скорости. Впереди я вижу ручей. Надо догнать ее, пока она туда не забежала. Я еще быстрее двигаю ногами. Но без толку. Она входит в ручей, пересекает его и исчезает. Я тоже пытаюсь его пересечь, хотя и знаю, что не могу. Я никогда не могу даже ступить в него.

Теперь я очень устал, и лес словно бы кружится вокруг меня. Спотыкаясь, я карабкаюсь на холм, с трудом забираюсь к себе в пещеру. Я заползаю поглубже. Усилием воли стараюсь отогнать сон, и некоторое время мне это удается. Потом стены вокруг меня сдвигаются и крутятся, как до того лес, и перед глазами все тускнеет.

Сегодня, после того, как опять гнался за девушкой и опять не смог ее поймать, я умудрился не спать дольше обычного.

«Сегодня» – новое слово в моем словарном запасе, но оно не совсем подходит к периодам времени, когда я бодрствую. «День» у меня ассоциируется с ясным небом, в котором высоко стоит солнце, с полями, деревьями и домами, распростершимися в долине. Но в небе над долинкой нет солнца, и само небо вечно серое. И нигде не видно ни домов, ни полей. Маленький мирок, в котором я живу (где бы он ни находился), не меняется от одного моего пробуждения до другого.

Но я не могу придумать лучшего слова, чем «день».

Пока я сижу у себя в пещере и стараюсь не заснуть, я вдруг понимаю, что знаю девушку, которую хочу убить. Но я никак не могу сообразить, ни как ее зовут, ни почему я хочу ее убить.

После того как опять гнался за девушкой до ручья и она исчезла за ним, я стою у бегущей воды и смотрю на недостижимый противоположный берег. Наконец я вижу, что кто-то стоит там и тоже смотрит на меня. Это худощавый мужчина в красной ковбойке, штанах цвета хаки и черных сапогах. Шляпы у него нет, и волосы у него такие же тускло-русые, как у меня. Лицо мне знакомо. Где-то я его видел много раз. Я, не отрываясь, смотрю на этого другого, а этот другой смотрит на меня, и наконец до меня доходит, что у него мое лицо, только правая и левая половины поменялись местами, как в зеркале, и что этот другой я.

Опять девушка. Опять погоня через лес. Я смотрю, как она исчезает. Она исчезает, как только ее нога касается противоположного берега. Алиса в Зазеркалье. А память-то у меня, оказывается, работает!

Я смотрю на себя на другом берегу.

Теперь мне ясно, что моя долина только половина долины.

Как далеко она простирается направо от меня? А налево? Что лежит за холмом, в котором притаилась моя пещера?

Когда я возвращаюсь на холм, то прохожу мимо зева пещеры и карабкаюсь дальше. Я карабкаюсь, карабкаюсь, карабкаюсь… наконец, до меня доходит, что я уже не карабкаюсь, а спускаюсь. Внезапно я оказываюсь у другой пещеры. Я внимательно ее рассматриваю. Нет, это не другая пещера. Это моя пещера. Я едва успеваю заползти внутрь, как на меня обрушивается сон.

Мои периоды бодрствования я называю «днем», а периоды сна – «ночью», так что получаются сутки. Но верно ли это? Возможно, от одного моего пробуждения до другого проходит много дней. У меня нет способа определить. Мои пробуждения целиком и полностью зависят от прихода девушки. Только она способна вернуть меня к жизни. Интересно, зачем она это делает? Ведь она уже должна была понять, что в пещере кто-то живет? Тогда зачем она раз за разом лезет на холм? Она как будто всякий раз при виде меня изумляется и пугается? Значит, между визитами она о моем существовании забывает? По всей очевидности, да, не то держалась бы подальше.

Теперь мои периоды бодрствования гораздо длиннее и с каждым пробуждением все удлиняются. Я стараюсь выбраться из долины. Сегодня, после того, как девушка опять от меня убежала, я не пошел сразу назад в пещеру, а повернул направо и двинулся вдоль ручья. Я шел и шел. Наконец, вокруг меня стали появляться знакомые деревья, уверен, я уже видел их раньше. Я подходил все ближе к склону. Вскоре сквозь ветки деревьев я уже увидел черный зев пещеры. Я поспешил к ней вверх по склону. Вход в нее показался мне знакомым. Я забрался внутрь. Да, это моя пещера. Сон набросился на меня из теней.

Я не пытаюсь выбраться из долины, пойдя в другом направлении. Я знаю, что если попробую, то просто вернусь к тому месту, откуда начал. В голову мне приходит странный термин. «Лента Мёбиуса». Да, искривление пространства. Вот что представляет собой долина – искривление пространства. Трехмерная лента Мёбиуса. Безжалостный тупик, из которого невозможно выбраться и ключ к которому есть только у девушки.

Я вспомнил пищу. Люди едят пищу, чтобы выжить. Я – человек. Почему мне не нужна пища?

Почему мне не нужна вода? Человеку, чтобы выжить, нужна вода.

Почему мне никогда не бывает жарко или холодно?

Я вспомнил свое имя. Оно пришло ко мне, пока я гнался за девушкой через лес. Уишмэн. Чарльз Уишмэн.

Это имя потянуло за собой другие. Джон Рэнч. Карл Юнг. Иммануил Кант. Пол Кюрен. Дженис Роулин. Черил Уишмэн…

Так девушку зовут Черил?

У нее моя фамилия. Может, она… моя жена?

Я сосредотачиваюсь на слове «жена». Проходит некоторое время, прежде чем я осознаю – вспоминаю – его смысл. А когда вспоминаю, я совершенно сбит с толку. Если Черил Уишмэн – моя жена, то почему я хочу ее убить?

Сегодня мне так невтерпеж поймать девушку, что я сразу на нее бросаюсь. Она отшатывается, но я хватаю ее за ноги. Она падает, отбрыкивается, и каким-то образом ей удается освободиться. Она босиком, и одна ее ступня ударяет меня в горло. Но я даже не чувствую прикосновения.

Поднявшись на ноги, она оглядывается через плечо. Ее лицо искажено страхом, но за маской страха я различаю знакомые черты и отчетливо понимаю, что она была моей женой. Была? Почему я говорю «была»? Она, наверное, все еще моя жена. Но если она моя жена, то почему я хочу ее убить? Наконец, приходит ответ: «Потому что она убила меня».

Но это неверный ответ. Теперь я знаю, что она меня убила, хотя не помню, как или почему, но я не поэтому хочу ее убить. Я хочу ее убить потому, что она считает, что я хочу.

Я уже на ногах и бегу за ней через лес. Но, как всегда, она оказывается у ручья прежде, чем я успеваю ее догнать, пересекает его и исчезает.

Я сижу на полу пещеры и думаю. Периоды бодрствования становятся все длиннее и длиннее.

Почему моя жена меня убила?

Почему я не мертв?

На ум мне приходит новое слово. Эндоаналитик.

Это слово – ключ, и оно открывает многое из того, что я пытаюсь вспомнить.

Я был эндоаналитиком. Я изучал кюренизм в Школе эндопсихологии Джона Рэнча. Я открыл практику на Бич-стрит в пригороде Форествью. Я купил дом на холме за городом и поселился там с моей женой Черил. У нас было много друзей. Мы устраивали вечеринки и ходили на вечеринки, которые устраивали наши друзья. Моя практика процветала. В олений сезон мы с Черил часто ходили охотиться.

Но я никак не могу вспомнить, что такое кюренизм.

Сегодня девушка… нет, я буду звать ее Черил, потому что она ведь Черил… Сегодня Черил, сбегая с холма, падает. Но когда я пытаюсь прыгнуть на нее, она уворачивается, я не нахожу, за что бы ухватиться, и кубарем качусь до середины склона. Она первой оказывается на дне долины, и, ныряя за ней в лес, я слышу, как сам снова и снова выкрикиваю слово «убийца». Она словно бы вложила это слово мне в рот.

Вот оно! Кюренизм – теория Пола Кюрена о природе снов.

О природе реальности.

Но это не просто теория. Давным-давно он превратил ее в факт. Но психоаналитики-фрейдисты отказались принимать ее как факт. Они пытались отмахнуться от Кюрена.

Они так и не сумели.

В конце XIX века Кюрен совместил некоторые положения трансцендентной эстетики и теории коллективного бессознательного Юнга и получил в результате Пространство Света и Пространство Тьмы. Он постулировал, что Пространство Света – это реальность, данная нам в наших ощущениях, а Пространство Тьмы – область снов. Он говорил, что вместе они составляют кантианскую вещь в себе, и ни одно из них не имеет времени или, невзирая на названия, которые он им дал, пространства. По его мнению, время и пространство привносит тот, кто их воспринимает.

Свои усилия он сосредоточил на исследовании Пространства Тьмы – или, как его стали называть позднее, Темной зоны. Разработав препарат, который устанавливал психоэмоциональную связь между ним и его пациентом (препарат он назвал кюренум), он обнаружил, что может входить в чужие сны. Он сосредоточился на повторяющихся снах и начал исцелять пациентов, уничтожая или изменяя их сны. Он называл себя эндоаналитиком. Позднее его лучший ученик Джон Рэнч построил в Катскильских горах Школу эндопсихологии Джона Рэнча.

Я входил в тысячи снов.

Повторяющихся снов.

Компетентный эндоаналитик не утруждает себя ординарными снами. Даже так называемые кошмары безвредны. Эндоаналитик же берется за сны, которые постоянно мучают пациента.

Ко мне приходили пациенты с навязчивыми снами, и я входил в те сны и их исцелял. Я не понаслышке знаю, что такое Темная зона. Если рассматривать ее с точки зрения юнгианских архетипов, она может иметь самые разные ипостаси, но для практикующего эндоаналитика она всего лишь то, во что ее превращает сознание спящего. Два уровня реальности всегда разделены символическим барьером. Просыпаясь, спящий проходит через этот барьер. Содержимое сна преодолеть этот барьер не может.

Я теперь в Темной зоне. Но не как эндоаналитик. Я – часть сна, я – то, о чем сон.

Спящий разум Черил создал в Темной зоне лесок, который замыкается на себя, и горную гряду без вершины. Барьером ей служит лесной ручей.

Она убила меня и теперь все время видит сон о том, что я прячусь в пещере, выжидая, когда подвернется возможность ее убить. Но ее спящий разум всякий раз забывает, что я тут, и, не зная о моем присутствии, ее спящее я всякий раз поднимается по склону к моей пещере.

Почему она меня убила?

Как она меня убила?

Я не могу вспомнить. Пока я стараюсь думать, стены пещеры сдвигаются все ближе. Отверстие пещеры темнеет. Перед тем, как мое сознание рассеивается, его пронзает молния страха. Если она перестанет видеть этот сон, я умру окончательно и бесповоротно!

В тот день мы пошли на охоту. Да, теперь я вспомнил.

Черил только что исчезла за ручьем-барьером. Я сижу на полу своей пещеры.

Да, в тот день мы пошли на охоту.

Она и я.

Дальнейшее расплывается. Мои мысли перескакивают с одного на другое, уводят меня дальше. Я снова становлюсь тем, кем был до моего убийства. Практикующим эндоаналитиком. Я сижу в моем кабинете на Бич-стрит, слушаю, как пациенты пересказывают свои сны. С каждой минутой я становлюсь все богаче. В профессиональных кругах поговаривают, что плату за часы приема я беру запредельную. Так или иначе я оправданно запрашиваю такие деньги. Я пять долгих лет потратил, чтобы набраться опыта. Даже с кюрен нельзя вот так запросто зайти в чужой сон. Каждый сон самобытен, и нужно многое узнать у пациента, прежде чем рискнуть вторгнуться на неизведанную территорию, и нужно заранее понимать, что и как надо сделать, чтобы уничтожить или изменить сон так, чтобы он больше не являлся и чтобы пациент исцелился от вызвавшего сон недуга.

В какие сны я только не входил!

Женщина идет по улице. Она замечает, что мимо марширует колонна детей, и останавливается посмотреть. Она видит, что каждый ребенок несет копье. Когда середина колонны оказывается напротив нее, заводила кричит: «Стой!» и марширующие останавливаются. «Налево!» – кричит заводила, и дети разом поворачиваются к женщине. Половина среди них девочки, половина – мальчики. Девочки в розовой форме, мальчики – в голубой. На шее у каждого ребенка большой золотой крест на золотой цепочке. Солнца нет, но кресты сияют так, как солнце сияет над головой. «Разойтись на фаланги!» – кричит заводила, и второй, четвертый и шестой ряды делают полшага вправо. «Сомкнуть ряды, опустить копья и наступать!»

Фаланги приближаются к женщине, наконечники копий сверкают в несуществующем свете. В ужасе она отступает от надвигающихся копий и тут же натыкается спиной на фасад здания. Тогда она пытается убежать по улице, но фаланга заступает ей дорогу. Я стою рядом в дверном проеме. Еще до того, как вошел в сон, я узнал, что символизируют дети. Они – те, кого бы она родила, если бы не пошла против церкви и не принимала противозачаточные таблетки. Я знаю, что она проснется до того, как они насадят ее на копья, но мне нужно помешать ей и дальше видеть о них сны. Я снимаю ремень, подхожу к ней, опускаюсь на одно колено, ее перебрасываю через другое. Я задираю на ней юбку, спускаю с нее трусы и начинаю лупить ремнем по голым ягодицам. Она кричит от боли. Фаланга останавливается, дети опускают копья и начинают хохотать. Мгновение спустя сон заканчивается. Он никогда больше не вернется.

Молодой человек взбирается на скалу. Он не скалолаз, и ему ужасно страшно. Он добрался до того участка, где не может найти, за что уцепиться. Он в опасном положении, и вскоре он упадет. Тогда он проснется. По его описанию повторяющегося сна я вычислил, что сон – это университет, в котором он учится на врача, и пришел к выводу, что у него нет качеств, необходимых для того, чтобы стать врачом. Он не может вскарабкаться выше потому, что не хочет, – вот в чем он должен себе признаться.

Я расположился на значительном расстоянии над ним, и теперь я бросаю ему веревку.

– Вам нужно сильно отклониться вправо, – кричу я. – Там есть уступ.

Он в отчаянии хватается за веревку, отталкивается от скалы и, как маятник, качается в поисках уступа. Это внушительный уступ, и оттуда широкая расщелина ведет к самой вершине скалы.

И теперь молодой человек не просыпается, а карабкается по расщелине. Подниматься так легко, что он понимает, что это самый логичный путь наверх, что ему вообще следовало бы отказаться от прошлого маршрута, пусть даже новый путь приведет его на совсем другую вершину. Когда он достигает вершины, его очаровывает вид. Он свободен, он нашел выход из тупика.

Такие разные сны.

Когда-то я входил во многие сны моей жены…

Я снова за ней гнался и снова вернулся в мою пещеру. На сей раз, когда я проснулся, кажется, что я проспал целую вечность.

Поначалу я входил в ее сны из любопытства. Я просто хотел знать, что ей снится. Перед тем как лечь, я принимал кюренум, а потом, лежа рядом с ней в темноте, проскальзывал в ее разум.

Сны у нее были такие простенькие, что от них становилось скучно. Но мне и так было скучно. Она мне наскучила. И меня выводило из себя то, что она действительно была такой невинной, какой казалась.

Ее простота всегда была афронтом моему интеллекту. На вечеринках она ставила меня в неловкое положение, когда говорила что-нибудь невпопад, смеялась над шуткой, когда не надо было, или не смеялась, когда следовало бы. И мой роман с Дженнис Роулин… Все мои пациенты были богаты, ну конечно, а как иначе они могли бы себе меня позволить? Но Дженнис была неимоверно, чудовищно богата. Ее родители выстроили себе замок на реке Гудзон. Как это часто случается с пациентками, она в меня влюбилась. Она была единственным ребенком, и ей предстояло унаследовать состояние родителей. Но и это было не главное. Она была образованной, утонченной, проницательной, – у нее были все те качества, которых мне не хватало в Черил. Я хотел жениться на ней, но Черил была старомодной, и я знал, что просто так она со мной не разведется, понимал, что мне предстоит схватка, и боялся, что огласка повредит моей практике.

Есть два диаметрально противоположных способа, какими эндоаналитик может кого-то убить. Он может сделать это снаружи – или изнутри.

Черил часто снилась вода. Ей снилось, что она стоит на берегу моря и видит, как к ней приближается огромная волна. Цунами. Тогда она поворачивается и бежит. Я начал ставить ей подножки, увеличивая ее мучения. Она растягивалась на песке, перекатывалась на спину, видела, что огромная волна почти настигла ее, и кричала. Она и меня тоже видела, но я всегда предполагал, что она думает, что я ей снюсь. Она поднималась на ноги и бежала снова – все еще с криком. Разумеется, она всегда просыпалась до того, как волна ее настигала. Тогда она лежала, скрючившись в кровати рядом со мной, и еще долго всхлипывала, прежде чем заснуть.

Был у нее еще один возвращавшийся раз за разом сон, я считал его сном из детства. Его нельзя было считать навязчивым в обычном смысле слова, потому что он не причинял ей психологического вреда. На самом деле, пока я не начал в него входить, он даже ей помогал.

Сон был про ее плюшевого мишку. В этом сне она была маленькой девочкой, и она входила в детскую, где на обоях были картинки с игрушками, песочницами, качелями и колясками, и начинала искать своего плюшевого мишку. Когда она не могла его найти, ей становилось страшно. Она искала его повсюду. Под кроватью, за комодом, в платяном шкафу, за занавесками. Наконец, она находила его под подушкой на своей кроватке, брала его и обнимала, а потом ложилась с ним в кровать, и когда она засыпала, то не просыпалась, а продолжала спать в реальной кровати рядом со мной. Наутро она просыпалась оживленная, веселая и счастливая, и, одеваясь, мурлыкала любимые песенки.

Первые несколько раз, когда я входил в этот сон, я держался вне поля ее зрения, и она не знала, что я рядом. Потом однажды ночью я последовал за ней в детскую и, когда она нашла своего медведя, выхватил его у нее из рук и вырвал ему глаза. Потом я отдал его ей, и она легла с ним на кровать и все это время рыдала. Когда сон закончился, я слышал, как она плачет рядом со мной в темноте.

Я вырывал мишке глаза несколько ночей подряд, потом изменил тактику. Теперь, отобрав у нее медведя, я держал его за задние лапы и раскачивал так, что он бился головой о стену. Всякий раз, когда я так делал, Черил просыпалась с криком. Я повторял это снова, снова и снова. Во всех ее снах про мишку я трансформировал себя в старика с крючковатым носом и подлыми глазками и был уверен, что она считает старика лишь очередным элементом сна. Но в снах о воде я выдал себя, войдя в них в собственном облике. Наутро после снов о мишке она просыпалась осунувшаяся и с опухшими глазами. Не могла есть, на завтрак с трудом проглатывала чашку кофе. Думаю, она весь день не могла есть. Она все худела и худела. Она все больше уходила в себя. Я был уверен, что она покончит с собой. Но нет. Она покончила со мной.

Похоже, я спал целую вечность, прежде чем ей снова приснился сон про пещеру. Но точно я определить не могу. Она карабкается по склону к пещере, мы смотрим друг на друга, потом она с криком бежит в лес. И даже если теперь я понимаю, что мне никогда ее не поймать, прежде чем она добежит до ручья и исчезнет, я все равно ее преследую. Она встроила этот инстинкт в мой конструкт во сне, и против него я бессилен.

Если между этим сном и его предшественником действительно был большой интервал, то вполне возможно, что она пошла лечиться. Но я так не думаю. Не только потому, что не видел никаких признаков другого эндоаналитика, но и потому, что не верю, что она станет искать помощи, ведь тогда ей придется рассказать психоаналитику, что она меня убила. Но иногда навязчивые сны тускнеют и исчезают сами по себе. Такое случается, если вызвавший их недуг утратил свою хватку. Если именно так обстоят дела, скоро я буду мертв.

Разумеется, я уже мертв, но только в реальном времени. В безвременьи Темной Зоны я и жив, и мертв одновременно. Согласно теории Кюрена, если пациент достаточно часто видит один и тот же сон, содержимое этого сна может обрести существование, независимое от того, кому оно снится, а тогда уже будет неважно, жив он или мертв в реальном времени. Я – доказательство его теории.

Как Черил меня убила?

Оказывается, я уже не способен ясно мыслить. Я снова довольно долго бодрствовал, но я не могу даже попытаться не исчезнуть на весь тот период, что разделяет ее сны. Я вот-вот снова засну. Я стараюсь бороться, противостоять тьме, которая на меня наползает. Без толку. Мое сознание тускнеет, я исчезаю.

В тот день мы пошли на охоту. Да, мы с Черил пошли на охоту. Мы пошли охотиться на оленя. Мы взяли с собой старомодные карабины шестнадцатого калибра. Винтовки при охоте на оленя все еще табу. Был ноябрь. Конец ноября. Я прекрасно это помню. Я усиленно вспоминаю, сидя у себя в пещере после тщетной погони. Был конец ноября, и выпал легкий снежок. Идеальный снег для охоты на оленя.

Мы шли по оленьим следам через лес. Мы вышли на прогалину. Мы знали, что олень близок, и остановились на опушке. Потом мы увидели, как справа от нас из лесу вышел олень. Это был крупный самец, и ветер дул в нашу сторону, так что он не мог нас учуять. Мы оба подняли карабины. Я уложил оленя выстрелом в горло, но видел, что он все еще жив. Черил не выстрелила. Вторая моя пуля попала оленю в голову и его прикончила. Я видел облачка от дыхания Черил. Я видел облачка от собственного дыхания. Приклад ее карабина еще упирался ей в плечо,

– Ты не хочешь удостовериться, что он мертв? – спросила она.

– Я знаю, что он мертв, – ответил я, но все равно пошел к животному.

Ее первая пуля попала мне в плечо и развернула меня на сто восемьдесят градусов. Падая, я видел ее лицо. Холод в ее глазах меня потряс.

– Нет, – произнес я.

Ее тело чуть дернулось, потом наступила великая белизна. После я ничего не помню.

Слава Богу, что у нее снова был сон про меня!

Прошла уйма времени с моего последнего пробуждения. Нет, не просто уйма, а чудовищная уйма времени. Я умею улавливать течение реальных дней и недель. Мне нужно выбраться из сна. Нужно!

Возможно ли, чтобы тот, кто снится, сам видел сны? Смогу ли я, если увижу во сне реального себя, стать реальным собой?

Я еще не видел здесь снов, но, возможно, сумею.

Из этого тупика нет иного выхода.

Если я смогу увидеть себя во сне таким, каким был в реальной жизни, стать реальным собой, я смогу предотвратить свою смерть в Пространстве Света. Зная все наперед, я буду знать, когда придет время, что я не должен поворачиваться к жене спиной, не должен выходить на прогалину.

Возможно, нужно увидеть во сне мгновение до того, как я застрелил оленя. Я пущу ему пулю в горло, потом выстрелю снова, а потом не выйду на прогалину. И Черил будет стоять рядом со мной, уперев приклад в плечо, а я посмотрю на нее и скажу:

– Сама пойди посмотри, мертв ли он.

И когда она пойдет, я ее застрелю.

Несчастный случай на охоте. Если получилось у нее, почему не получится у меня?

Когда сон приближается, я сосредотачиваюсь на самом важном мгновении. Я мысленно рисую себе прогалину. Я рисую себе оленя, который вот-вот на нее выйдет. Я вижу стоящую рядом со мной Черил. Два человека. Прогалина. Олень.

Я увидел деревья!

Да, деревья!

Я не видел ни Черил, ни прогалины. Но это начало.

На сей раз я знаю, что с тех пор, как я ей снился, прошла целая вечность. У меня такое ощущение, что я весь одеревенел и мысли у меня в голове еле-еле ворочаются. Но мне снова снились деревья. И присыпанная снежком палая листва. Я так близко, так близко! Когда надо мной смыкается сон, я изо всех сил сосредотачиваюсь на мгновении. Мы с Черил стоим на краю прогалины. На нее вот-вот выйдет из леса олень. На сей раз я обязательно сбегу!

Земля под ногами покрыта палой листвой. Под ней – наслоения листьев, опавших в прошлые годы. С каждым шагом я глубоко погружаюсь в наслоения листьев. Со всех сторон меня обступают деревья. Я смотрю налево, но не вижу никаких признаков Черил. Кругом только деревья.

Вот-вот я выйду на прогалину. Но что-то не так. Мне бы следовало стоять на краю прогалины, стоять рядом с женой. Я оглядываюсь по сторонам. Странно, но для этого мне не нужно поворачивать голову. Я все равно не вижу следов жены. Я втягиваю носом воздух, я выхожу на прогалину. Тут я вижу мою жену. И меня самого. Я наставляю на меня ружье. Нет! Я пытаюсь закричать, но не могу произнести слов. Я делаю прыжок. Ружье выстреливает, и мое горло пронзает боль. Я падаю наземь. Ружье у меня в руках все еще нацелено на меня. Нет! Я пытаюсь закричать снова, но у меня нет голоса. В последние секунды жизни я понимаю, что вырвался не просто из Темной зоны, но и вовсе с этого Света.