Шалаш настроения

Все будет у меня — и хлеб, и дом,
И дождик, что стучит уже отчаянно.
Как будто некрещеных миллион
К крещеным возвращаются печально.

Заплаканных не будет глаз одних,
Проклятья миру этому не будет.
Благословляю вечный свой родник
И голову свою на черном блюде.

И плащ, познавший ангела крыло,
И смерть, что в нищете со мною мается,
Простое и железное перо,
Которое над всеми улыбается.

А славе, беззащитной, как свеча,
Зажженной на границе тьмы и тленья,
Оставлю, умирая, невзначай —
Безсмертные свои стихотворенья.

Все будет у меня — и хлеб, и дом,
И Божий страх, и ангельские числа,
Но только, умоляю, будь потом —
Душа, отцеловавшая отчизну!..

* * *

Я падаю, я падаю
с могильною лопатою,
но не питаюсь падалью,
а я живу лампадою.

Лампадой под иконою,
и на иконе — Боженька,
я с высотою горною,
и мне не надо большего.

И мне не надо лишнего,
земного и угрюмого.
Живу я с пьяной вишнею,
а вы о чем подумали?

И Ангелы, и Ангелы
летают рядом горние,
я — Пятое Евангелье,
а вы меня не поняли.

Евангелье живое я,
даю себя пролистывать,
а вы — мои животные,
меня же вы — освистывать.

Отдали нас облапывать,
пошли всю жизнь — обвешивать,
вы хамы! С вашей лампою
великие вы грешники!

В Америке и в Англии
стихи мои полюбите.
Я — Пятое Евангелье,
но вы меня не купите!..

* * *

Задыхаюсь рыдающим небом,
Бью поклоны на облаке лобном.
Пахнет черным с кислинкою хлебом,
Пахнет белым с искринкою гробом.

По садам ли гуляют по вишенным
Палачи мои с острым топориком?
По сердцам ли шныряют по выжженным
Две невесты мои, как две горлинки?!

Молодятся молитвы на паперти,
Согрешившей души и отверженной,
Ах, с ума вы сегодня не спятите,
Спите, будете крепко утешены.

Я не верю ни черту, ни дьяволу,
И в крапиве за древней избушкою,
Как невеста, зацветшая яблоня
Кое-что мне шепнула на ушко.

Я поднялся к ней пьяно-оборванный,
Как ромашка от ветра покачиваясь,
И как будто держали за горло,
Я прослушал все то, что назначено.

И сказала она удивительно
Кротко, просто, а значит, искусно:
То, что стал я писать — ослепительно,
То, что стал я так пить — это грустно.

То, что стал я хулой темных всадников.
То, что стал я хвалой падших ангелов,
Что пьют водку и в светле, и затемно
И шабят «Беломор» в мокрых валенках.

И на плечи дала мне огромного
Ослепительно-вещего ворона,
Он в глаза посмотрел мне холодные,
А потом отвернулся в ту сторону,

Где стояла босая и белая,
Майским градом еще не убитая,
И весна, и любовь моя первая
Со своими немыми молитвами.

Вся в слезах и, как будто в наручниках,
Кисти рук у нее перевязаны,
Со своими подругами лучшими,
Со своими лучистыми сказками.

Нет, они от меня не шарахались,
А стояли в молчании скорбном,
Как невесты царя, что с шалавами,
С шалопаями встретятся скоро.

На плечах моих ворон не каркнет,
На устах моих слово не вздрогнет.
И летит голова моя камнем
К их стопам, где слезами намокнет.

Сохрани и помилуя мя, Боже!
Сокруши сатану в моем сердце,
Неужели удел мне положен,
Там у печки с антихристом греться?

Сохрани и помилуя мя, Дева
И Пречистая Богоматерь,
Пока губится бренное тело,
Пусть души моей смерть не захватит.

Сохрани и помилуй в восторгах
Меня, грешного нынче и грязного,
Под холодной звездою востока,
И с глазами еще не завязанными.

Мы повержены, но не повешены,
Мы придушены, но не потушены,
И словами мы светимся теми же,
Что на белых хоругвях разбужены.

Помяни нас в свое воскресение,
Где разбитой звездой восклицания,
Где и пьяный-то замер Есенин,
Все свиданья со мной отрицая.

Пусть хоть был он и мотом, и вором,
Все равно мы покрепче той свары.
Все равно мы повыше той своры,
Все равно мы позвонче той славы.

Соловьев на знаменах не надо
Вышивать, выживать нам придется,
Как обрубленным яблоням сада.
Как загубленным ядом колодцам.

И пока не погасло светило
Наших дней, обагренных скандалом,
Ничего нас с тобой не смутило,
Ничего нас с тобой не судило.
Да и Слово сиять не устало.

Разлучить нас с тобою — нелепо.
Муза! Муза в малиновом платье.
Ты — Мария Стюарт, и на этом
Все же вышьем мы царскою гладью.

Что концы наши в наших истоках
И что нет отреченья и страха.
Каждый стих наш — преступной листовкой,
За который костер или плаха!

Пусть бывает нам больно и плохо,
Не впервой нам такие браслеты,
И зимой собираем по крохам
Нашей юности знойное лето.

Что же скажет угрюмый мой ворон?!
Ничего… просто гость и не больше,
Ничего, просто дикая фора
Слова, жившего дальше и дольше.

Вот и все, да и тайн больше нету,
Музы, музы, покатим на дачу.
Задыхаясь рыдающим небом,
О себе я уже не заплачу!..

* * *

Я тебя забываю…
Забываю тебя!
Словно в гроб забиваю
желтый труп ноября.
Ничего я не знаю,
да и знать не хочу,
я тебя задуваю —
золотую свечу!
И навек ли, не знаешь?
Эта осень в красе…
Ты во мне умираешь!
Умираешь совсем.
А душа моя — бойня
злых и сочных обид,
и впервые так больно
от горячих молитв!..

* * *

По дорогам-зеркалам
и по зеркалам-дорогам,
раздеваясь догола,
сердцем бью в колокола —
обожди еще немного.

По цветам и лопухам,
по реке из горностая
сколько б раз ни подыхал,
по подвалам опухал —
никогда вас не оставлю.

По вину и молоку,
по картежному проселку —
поклоняйтесь дураку,
поклоняйтесь кулаку,
я же — своему бесенку!

По глаголевым стихам,
по нагорьям, там, где игры.
Что уставились на храм,
что в одну я ночь воздвигнул?

Своему греху молюсь,
над горой великой маюсь.
И рукой обнять боюсь,
и зрачком отснять стесняюсь.

Чудо! Чудо там лежит.
Что народ мой православный?
И куда опять бежит?
А бежит смотреть на славу.

Строили вы тридцать лет
и потом еще три года,
что ж, блажен мой первоцвет,
и благословенны роды!

Храм построен без креста,
в темноте построен, слепо,
только вот над ним звезда,
а в глазах, в глазах — все небо!

По дорогам-зеркалам
и по зеркалам-дорогам
не имел я ни двора,
не имел я ни кола.
А теперь имею Бога!..

* * *

Никто не узнает
и не добежит.
Что слава? Что знамя?
Что сабля? Что щит?..

Что мнимые кости
беременной власти?
Что сласти? Что трости?!
Что лживые страсти?

Что небо вкрутую?
Что солнце нам всмятку?!
Прошу я святую —
на боль мою взгляд хоть.

Молюсь в тишине я
и в грозах молюсь,
прибитый шрапнелью
по имени — грусть.
Заступница света!
Затворница тьмы!
Дай теплого лета
и легкой зимы.
Дай хлеба на воле,
дай неба в тюрьме,
избави от горя,
избави и не
оставь, ради сына,
Иисуса Христа.
И первенца силы
зажги, как звезда.
Ничто мне не страшно,
о Матерь моя!
Он первый, он старший,
лампадка моя!
А что без него мне —
ты знаешь сама —
неволя, неволя, глухая зима.
Что муза? Что слава?
Что шпага? Что щит?
Малютка-держава,
защиты ищи
не в теплых ладонях,
а в сердце отца,
где веры довольно
и милость Творца!..

Отправить