13
Восторг, Центр содержания под стражей
1956
Салливан волновался за старшего констебля Харкера. У СК была такая отдышка, словно он только что пробежал две мили, но Салливану было чертовски хорошо известно, что этот человек просидел за своим столом как минимум полчаса. Одна из сигарет Харкера все еще дымилась на краю пепельницы-ракушки. Он сидел здесь, тяжело дышал, пялился в пустоту, барабанил веснушчатыми пальцами по столу. Старший констебль – низкий толстый человек с двойным подбородком и редеющими рыжими волосами, в черном потертом костюме. Он, судя по всему, не брился уже пару дней.
– Ты просил меня зайти, Харкер, помнишь? – спросил Салливан, садясь напротив него. – Ты в порядке? Выглядишь немного помятым.
– Конечно. Я... я в порядке, – Харкер невольно начал теребить значок констебля на лацкане пиджака. – Просто иногда задумываюсь, – он быстро взглянул на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта, – не сделал ли я ошибку, приехав в Восторг.
Салливан усмехнулся:
– Не думай, что ты в этом эдакий одинокий рейнджер. Я почти не знаю людей, которые бы иногда не чувствовали себя так же.
Харкер кивнул, пожалуй, слишком торопливо:
– Но ведь есть все еще и истинно верующие, шеф. Как Риццо, Уэльс. Райан, разумеется. Этот ненормальный Сандер Коэн. Может быть, и МакДонаг. И, конечно, те, кого мы потеряли, как Гриви…
– Да, стыдно за Гриви – он вел себя слишком самоуверенно, ходил повсюду, как хозяин. Они чуть и Билла не забрали заодно.
– Я не знаю. У меня плохое предчувствие обо всем этом, шеф. Я благодарен вам за то, что вы доверили мне этот пост. Но лучше мне было оставаться в Штатах и, знаете, заниматься чем-то другим…
– Ты и я, мы со значками, приятель, и слишком стары, чтобы что-то менять, – он отчетливо видел, что Харкер напуган, очень напуган. – Что это? В смысле, есть что-то, что выбивает тебя из колеи. Что-то вполне определенное. Почему ты позвал меня?
Харкер раздраженно потер большим пальцем поросль двухдневной щетины и полез в ящик стола. Он достал оттуда пистолет, встал, спрятал оружие в карман пиджака и произнес:
– Я покажу вам, пойдемте.
Они вышли в коридор, где терпеливо ждал Карлоский с дробовиком в руках. Салливан держал этого русского при себе, когда Великий в нем не нуждался. Вчера его дробовик разорвал сплайсера-паука на две половины и спас шкуру Салливана.
Карлоский кивнул Харкеру, тот лишь хмыкнул и прошел мимо него, топая по коридору на своих коротких толстых ногах, держа одну руку в кармане на рукояти пистолета.
Старший констебль провел их за угол, мимо черного охранника, который открыл перед ними дверь, ведущую в тюремный блок. Они прошли вдоль ряда запертых камер. В тех, что находились по левую сторону, содержались мутанты с низким уровнем ЕВы, их можно было держать под стражей. Они бесконечно болтали и выпрашивали плазмиды. Одна дикого вида женщина с изуродованным мутацией лицом плюнула в посетителей через зарешеченное окошко двери.
Это место было куда грязнее и безумнее «Персефоны». «Изоляционный объект» не был переполнен обезумевшими сплайсерами, а всего лишь политическими заключенными.
Наконец-то Харкер остановился у пятнадцатой камеры, возле которой стоял, опираясь о металлическую стену, крупный констебль с взволнованными синими глазами и плотоядной улыбкой, в руках у него был Томми-ган.
– Здор'ово, шеф, – сказал Кавендиш.
– Чуть меньше часа назад, – начал Харкер тихо, когда Салливан и Карлоский нагнали его у двери камеры, – мы доставили сюда свихнувшегося сплайсера. Он был наполовину раздет, лицо сильно искажено из-за плазмидных мутаций, все как обычно. Когда мы нашли этого говнюка, в одной руке он держал вроде какой-то рыболовный крюк весь в кровище, а во второй – женскую голову. Ее голову, отрезанную от тела, вы понимаете? Прямо под подбородком! Ровно так! Брюнетка. Должно быть, была красавицей. Мне кажется, я мог видеть ее в «Форте Веселом», у шеста в клубе, – он облизнул губы, смотря вперед, на восемнадцатую камеру. – Ну, этот сплайсер как бы прижимал эту голову к груди, как ребенок куклу. Он храпел! Пат Кавендиш надел на него наручники и попытался разбудить, но парень был слишком истощен. Так что Патрик вызвал подмогу и доставил этого сукиного сына сюда, посадил его в семнадцатую камеру. Голову отправили в морозильник, на случай если вы захотите ее опознать.
– Ну да, – пожал плечами Салливан, – не первый сплайсер-убийца, которого мы тут закрываем. Достаточно безумный, но многие из них такие. У него, наверное, закончилась ЕВа, он устал, его плазмиды нуждались в перезарядке, решил вздремнуть… вот вы и поймали его. Райан сказал отправлять таких ребят Гилу Александру для этих… экспериментов. Суд проведем завтра утром…
Кавендиш презрительно хмыкнул:
– Друг мо-о-й! Вы, кажется, все неправильно поняли!
Салливану не нравился тон Кавендиша. Да что там, ему не нравился Кавендиш в принципе. О таких говорят «в семье не без урода». Наполовину ирландец, наполовину саффолкский брит. Оскал волчий. Любил бить заключенных. Зато был хорош в бою.
– У него ничего не заканчивалось, – продолжил Кавендиш, – напился он до отключки. В смысле, пахло от него так. И проснулся он с полным зарядом. В последний раз, как я смотрел, он был в восемнадцатой.
– То есть, в последний раз, когда ты смотрел?
– Появился новый плазмид на рынке, – сказал Харкер почти шепотом, его взгляд метнулся к восемнадцатой камере, – скорее на некоем черном рынке. Фонтейн не выпустил это в открытую. Этот плазмид сводит покупателей с ума в рекордно короткие сроки. И при этом делает их самими опасными существами во всем городе, если задуматься. Но, мне кажется, что они слишком безумны, чтобы использовать это против Совета. Слишком подчинены своим импульсам…
– Что использовать? – нетерпеливо спросил Карлоский.
– Они могут исчезать, – сказал Харкер, – и появляться... в другом месте! Это парень, он покидает свою камеру, когда ему угодно! Пат, как называют этот плазмид?
– «Телепорт».
И в этот самый момент тягучий звук заставил их повернуться к восемнадцатой камере. Странные черные частицы парили в воздухе, вспышки энергии принимали форму человека, звук все нарастал, а потом вдруг хлопнул и прекратился – из ниоткуда появился мужчина. Он был босым, голым до пояса, весь его гардероб составляла одна грязная, окровавленная рубашка. Волосы у него были неровно стриженные, каштановые, а вот разобрать черты лица оказалось практически невозможно из-за уродливых угловатых наростов. Один из них даже полностью заслонил его левый глаз.
– Эй, чертовы псины, все продолжаете будить меня! – зарычал он так, что из его рта, полного желтых зубов, полетела слюна. – Я просто хочу выспаться, черт вас дери! А-а-а-а, вы задницы с этими красивыми значочками! Я хочу себе один такой!
Карлоский, Кавендиш, Харкер и Салливан – все они прицелились в сплайсера. Но Томми-ган, дробовик и два пистолета смотрели на пустое место.
Сплайсер просто телепортировался. У него все еще было полно ЕВы, так что он исчез и появился вновь, но теперь уже за спиной у Карлоского. Он дернул Карлоского за волосы, радостно улюлюкая, но стоило русскому повернуться к нему с дробовиком, тут же испарился, мерцая…
И появился вновь, принес с собой неприятный запах, позируя, как какой-то танцор, стал между Салливаном и стеной. Он закричал на ухо мужчины, кудахтая:
– Приветик, шеф!
«Ублюдок ведет себя как какая-то мультяха», – подумал Салливан. Он попытался схватить сплайсера, но пальцы лишь прошли сквозь воздух, трещащий от энергии.
Шеф повернулся и увидел, как мутант одной рукой вырывает пистолет из рук Харкера, а другой срывает с него значок.
Салливан направил на сплайсера пистолет и выстрелил, но нажал на спусковой крючок на секунду позже – пуля прошла сквозь пустое место и срикошетила от металлической стены рядом с Харкером. Странный звук раздался вновь, вспышка света мелькнула за окошком восемнадцатой камеры.
Харкер издал жалобный, тихий вздох – звук, который вы никогда не ожидаете услышать от такого человека, – после чего захрипел, начал оседать вдоль стены, оставляя на ней кровавый след. Он упал лицом вниз, дергаясь, и застонал. Рикошет от выстрела Салливана ранил его. Причем серьезно.
– Проклятье, Харкер! – вскрикнул Салливан, словно все это было ошибкой самого Харкера. – Прости меня, я…
– Просто… – задыхался Харкер, – разберитесь с этим ублюдком…
Крепко держа Томми-ган, Кавендиш подбирался к окошку в металлической двери восемнадцатой камеры. Он только заглянул туда, как его голова дернулась назад, одновременно с раздавшимся выстрелом.
Сначала Салливану показалось, что констебль мертв, но затем он понял, что Кавендиш лишь потерял довольно большой кусок левого уха. Теперь он сидел, прижимая руку к красному потоку, шипя от боли весьма грозные ругательства.
– Хи-хи-хи-хииии! – донеслось из камеры. – Жаль, что я промазал, мог бы подправить твою уродливую гребаную мордень дыркой от пули, вонючая собака! Надо посоветовать такой метод Штайнману!
Салливан двигался вдоль камер в полуприсяде, держа оружие наготове. Он не обращал внимания на бородатого сплайсера из шестнадцатой, который все насмехался:
– Видите, если вы дадите нам наш АДАМ, мы все будем счастливыми гарпиями, но сейчас вы делаете из нас грустных грустнях, а грусть ранит! Ранила, ранит и будет ранить!
«Сегодня раню только я», – угрюмо подумал Салливан. Он нечаянно подстрелил Харкера. И этот сплайсер с телепортом потряс его. Теперь ему стало понятно, почему СК был настолько взволнован.
Шеф подобрался к двери камеры сбоку, держа пистолет поднятым, стараясь заглянуть в окно, не превратившись при этом в удобную мишень. Наполовину голый сплайсер отдыхал на кровати в дальнем углу камеры с мягкими стенами. Он завел левую руку за голову, а правой раскручивал револьвер на указательном пальце. При этом мутант распевал одну из рекламных песен Восторга:
Может оно и зелено,
Но вкус непревзойден.
Мужчина счастлив,
Лишь налей
Ты кружку до краев!
Ведь это… пиво Райана…
Его руками… сварено!
На слове «сварено!», сплайсер перестал раскручивать пушку и выстрелил в зарешеченное окно камеры. Пуля попала в решетку и срикошетила в коридор, но Салливан успел пригнуться.
Он медленно выпрямился и услышал за спиной тот странный звук и крик Кавендиша:
– Вниз, шеф!
Он упал на живот и заметил краем глаза, что сплайсер появился над ним, за его правым плечом, держа пистолет направленным вниз, готовясь выстрелить в голову.
Тре-та-та-та эхом затрещало в коридоре, вместе с громким звуком выстрела дробовика – и сплайсера отбросило назад. Его тело прошивало множество пуль, кровь летела во все стороны, правую руку просто наполовину оторвало дробью. Кавендиш неплохо прошелся по нему из автомата, а Карлоский – из дробовика. Кто-то за углом закричал от боли – туда срикошетили пули от Томми-гана. Может быть, металлические стены и не были такой уж хорошей идеей.
Салливан поднялся, кашляя от оружейного дыма, заполнившего узкое пространство коридора. Советы, насмешки и крики доносились из камер вокруг. Но сплайсер, умевший телепортироваться, корчился на полу, задыхался от крови, умирал.
– Что ж, мы разделались с ним, но потеряли Харкера, – пробормотал Салливан, поворачиваясь к мертвому констеблю.
– Это теперь полностью… как там говорят в бейсболе? – спросил Карлоский, не отводя взгляд от дрожащего сплайсера.
Салливан кивнул:
– Абсолютно новый гейм.
Театр «Рампа»
1956
Фрэнк Фонтейн занял свое место рядом со сценой в маленьком зале театра «Рампа». Он пришел сюда, чтобы посмотреть новую постановку кабаре Сандера Коэна. Янус-Коэн продвигал это представление как «трагичный фарс о личности». На деле это был плод чудаковатого сотрудничества Сандера Коэна и хирурга Штайнмана. Впрочем, голова Фонтейна сейчас была занята совсем другим – он вспоминал слова Райана. «Даже идеи могут быть контрабандой».
Фонтейн улыбнулся, сидя в обитом плюшем кресле. Какая ирония. Райан подал ему идею этой маленькой фразой. Распространи здесь разрушительные верования, и они перевернут это место с ног на голову, и тогда Райан окажется на дне, а Фрэнк Фонтейн вознесется на самую вершину.
Сытый еще с ужина и немного пьяный от вина, Фонтейн обернулся через плечо, посмотреть на людей, заполнявших маленький зал театра. Здесь был Штайнман – хирург, вырядившийся в смокинг, корчащий из себя «автора». Была и Диана МакКлинток, стоявшая в дверях. На ней было черное платье, расшитое красным бисером, с глубоким вырезом, в руках подходящая к наряду сумочка. Она хмурилась, то и дело смотрела на свои украшенные алмазами часы. Ждала Райана. Тут сомнений быть не могло, она была как его невестой, так и секретарем.
Два места были свободны рядом с Фонтейном – это была великолепная возможность. Он встал и махнул Диане, хотя почти не знал эту женщину. Он указал на два кресла, улыбаясь. Она взглянула в вестибюль, после чего кивнула Фрэнку, поджав губы, и поспешила к нему:
– Мистер Фонтейн…
– Мисс МакКлинток. – Он отошел в сторону, чтобы она могла сесть, и сказал: – Я и для Эндрю занял место.
– Если он вообще появится, – пробормотала она, усаживаясь. – Он всегда так занят…
Фонтейн сел рядом с ней:
– Я так понимаю, что кое-кто скоро сообщит о грядущей свадьбе…?
Она фыркнула, но тут же опомнилась.
– Ну, да. Когда он… решит, что пришло подходящее время, мы сообщим, – она открыла сумочку. – У вас не найдется сигареты?.. Мои, кажется, закончились.
Фонтейн заметил, что большую часть пространства ее сумочки занимала книга.
– Конечно, у меня найдется для вас сигарета, – ответил он, – в комплекте с коробком спичек от «Фонтейн Футуристикс». Очень стильным.
Он достал пачку и позволил Диане взять сигарету, после чего зажег ее.
– Вы меня спасли просто…
– Кажется, вы носите там книгу – с ней сумочка становится опасным оружием?
Она выдохнула дым:
– Не надо относиться с пренебрежением к желанию женщины учиться. Я читаю роман Фицджеральда 20-х годов «Прекрасные и проклятые».
Он подумал: «Что может быть более уместным?» Но подмигнул ей и сказал:
– Одна из вещей, которой я никогда не пренебрегаю – это желания женщины.
Она посмотрела на него с легким прищуром. Затем захихикала:
– О боже. Это ваше замечание о «женских желаниях» просто вернуло меня в те времена, когда я работала в клубе, где мы с Эндрю познакомились… – она посмотрела назад через плечо, – вы не видели его здесь, да?
– Боюсь, что нет, – может быть, надо намекнуть ей, что он свободен, если Райан дал ей от ворот поворот? Она могла оказаться полезной. – Если он не появится, я героически предложу вам свою руку, мадам, и провожу вас отсюда до луны и обратно.
– Отсюда до луны особенно далековато, – ответила Диана. Но, судя по всему, ей было приятно.
– Я теперь надеюсь, что он не появится.
Она вновь взглянула на двери и раздавила свою сигарету, когда занавес начал подниматься.
– Представление начинается, – вздохнула она.
Требовалось некоторое время, чтобы узнать Коэна в его странном образе, с еще одним лицом-маской, приделанным к затылку. На нем был зеленый, плотно прилегающий к телу костюм, абсурдные усы и борода, а за спиной – маленький лук и стрелы. Он скакал по сцене под музыку мандолины на фоне декораций с нарисованным лесом. При этом пел о том, как ему:
…Чудесно в Гринвудском лесу
С веселыми парнями,
С веселыми парнями,
Счастливыми парнями,
Но сука леди Мэриан
Пришла разрушить рай нам,
И, ох, как парадиз наш пал!
Его «счастливые парни» больше напоминали почти полностью обнаженных греческих борцов, они вышли из леса и стали танцевать, размахивать стрелами и петь с ним хором.
«Черт подери», – подумал Фонтейн.
На сцену вышел король Англии в мантии, украшенной львиной шкурой, с золотой короной и рыжей бородой, которая небрежно болталась прямо под подбородком. Он доставил Коэна в свой замок и назначил его новым шерифом Ноттингема, после чего «Робин Гуд» потратил немного времени, убивая этого самого короля. Он весело колол его в такт с песней. Теперь Коэн надел маску, которая была у него на затылке все это время (она напоминала лицо короля), оттащил тело прочь и сам занял трон.
Одноактный мюзикл милостиво закончился под жидкие аплодисменты, хотя доктор Штайнман хлопал стоя, с восторгом, и кричал:
– Браво! Брависсимо!
Фонтейн помог Диане накинуть на плечи ее пелерину. Может быть, ему удастся сводить ее в бар. После нескольких рюмок, она вполне может вспомнить повадки сигаретной девушки.
Но, к сожалению, Райан появился в проходе, он шел и кивал окружающим, то и дело пожимал руки. Он махнул Диане:
– Прости, дорогая. Я опоздал…
Вот и все. Но этот вечер не был потрачен впустую. Конечно, пришлось смотреть на то, как Коэн мечется по сцене, но эта пьеса подкинула Фонтейну идею.
По пути из театра он остановился, чтобы посмотреть на один из ранних плакатов пропаганды Райана.
«Восторг – надежда мира», – декламировала надпись над изображением Эндрю Райана, который держал мир на своих плечах. Атлант. Атлас. Эндрю Райан Атлант?
Убедившись, что никто не видит, Фрэнк Фонтейн сорвал плакат со стены.
Квартира Билла МакДонага
1956
Сидя на диване возле большого смотрового окна, Билл раздумывал, была ли запись своих «мыслей и впечатлений от жизни в Восторге» правильным решением. Он пытался делать это какое-то время, но выходило очень неестественно. Райан призывал всех записывать свои проблемы и планы для какой-то общей исторической ретроспективы, и это становилось чем-то вроде общей причуды. Но Билл уже начинал подумывать о том, что, в конечном итоге, все эти записи могут быть использованы против своих авторов…
Диктофон лежал на журнальном столике рядом с кружкой зеленого пива. Ни то, ни другое не казалось привлекательным. МакДонаг посмотрел на часы на стене. Семь. Скоро Элейн вернется из «Аркадии» с дочкой. Если он хочет это сделать, то лучше начать прямо сейчас. Билл потянулся было к записывающему устройству, но рука как-то сама собой взялась за кружку.
Он вздохнул, поставил пиво обратно на стол, нажал на кнопку записи диктофона и заговорил:
– Восторг меняется, но Райан не может разглядеть волков в лесу. Фонтейн… он просто мошенник и грамотный вор при деньгах, но у него АДАМ, и это делает его главным. Он вкладывает деньги во все более мощные и лучшие плазмиды, да еще и в эти «Дома Фонтейна для бедных». Хотя, как по мне, это «Центры вербовки Фонтейна»! У него скоро будет своя армия сплайсеров, а у нас целая куча проблем.
Билл остановил запись. Ему было о чем сказать еще, но он не хотел, чтобы его сомнения по поводу Восторга оказались запечатлены на пленке.
Телефон на журнальном столике зазвонил. Он взял трубку:
– Это Билл.
– МакДонаг? Это Салливан, У нас еще три убийства в Верхнем Атриуме… Совет устраивает экстренную встречу...
Зал собраний Совета
1956
Эндрю Райан не был уверен, что ему очень хочется проводить это специальное заседание Совета Восторга. Но он успокоил себя мыслью, что придет Салливан и МакДонаг. Он все еще чувствовал, что этим двоим можно доверять.
В этот раз пришли только шестеро. Они собрались за овальным столом в небольшой богато украшенной золотом комнате, которая находилась на верхнем этаже самого высокого «небоскреба» Восторга. Анна, Билл, Салливан, Антон Кинкайд, Райан, Риццо.
Райану не хватало здесь Рубена Гриви, а вот без Анны Калпеппер он бы вполне обошелся. Она любила лезть в любой разговор, не имея при этом никаких дельных мыслей. Ему не следовало допускать ее в Совет.
Райан двигал по столу кружку с кофе, так и не отпив из нее. Он как никогда остро чувствовал свой возраст. Его роль наставника и руководителя Восторга становилась все тяжелее – он почти физически ощущал, как эта ноша давит на его спину, заставляя кости трещать. И некоторые люди из Совета делали все только хуже – вечно окружали его своими слабыми, мелкими идеями. А тем временем проблемы Восторга становились проблемами Эндрю Райана: преступность, диверсанты, бездумное использование плазмидов, постоянный проблемы с техобслуживанием… чтобы справиться со всем этим, нужен был действительно проницательный взгляд на вещи. Он все отчетливее и отчетливее понимал это. Человек должен быть готов принимать большие решения для избавления от больших проблем.
– Здесь мы ближе всех к поверхности, – сказала Анна, сидя с чашкой чая. – Я даже начинаю думать, что не будет большого вреда, если устроить… несколько экскурсий туда. В смысле, поблизости, на лодке… – она взглянула вверх, на стеклянный потолок. Свет, проникавший сквозь стекло, добавляя электрическому освещению комнаты бледный бело-синий цвет, так что обращенное вверх лицо Анны походило на маску мима. Это напомнило Райану о Сандере Коэне, и он обрадовался, что художник так и не пришел. Он становился все более своеобразным. От него пришло лишь письмо по пневмопочте с какими-то загадочными извинениями, что он «полностью увлечен охотой на искусство, которое должно быть схвачено и помещено на сцену, в приготовлении к Титаномахии».
Титаномахия? О чем он вообще говорил?
Райан посмотрел вверх, когда над ними мелькнула тень: силуэт большой, гладкой акулы. Она с любопытством кружила над комнатой.
– Настанет день, – сказал Райан, – и у нас будут такие экскурсии, Анна. Но всему свое время.
Анна вздохнула и посмотрела на него жалобным взглядом. В последнее время подобное просто приводило его в ярость.
– Осмелюсь заметить, уже десять лет прошло с Хиросимы. И атомное оружие больше никто не применял. А новая война оказалась «холодной». Это сообщает радио.
Риццо скептически фыркнул и посмотрел на нее:
– У русских уже столько же атомных бомб, сколько и у США, мисс Калпеппер. Там настоящий пороховой погреб! Комми подгребли под себя Китай. У Советов в каждом, будь оно неладно, месте есть свои агенты! Наступление атомной войны – вопрос времени!
– Именно так, – сказал Райан. Старый добрый Риццо. Разумный человек. – По этой причине нам надо прятаться настолько хорошо, насколько это только возможно. Нам не нужно, чтобы кто-то снаружи заметил нас. Хватает и маяка. Если бы он не был необходим для подачи воздуха… – Райан сменил тему: – Давайте займемся делом. Нам нужно определить политику по отношению ко всему этому насилию...
– Это просто, босс, – сказал Салливан, облокотившись на стол и смотря вокруг измученным взглядом. – Мы должны запретить плазмиды. Я знаю, как вы относитесь к запрету товаров. Но у нас нет выбора! Вы говорили об атомном оружии, так вот, как по мне, плазмиды не сильно безопаснее этого…
Слова Салливана звучали немного невнятно. Перед встречей он выпил. Райан постарался сохранять терпение.
– Шеф, я знаю, вам было нелегко вот так потерять Харкера. Но у Рынка своя жизнь. И мы не можем душить ее запретами или даже, – у него были проблемы с произношением следующего слова, – регулированием. Есть простое решение. «Райан Энтерпрайзес» сейчас выходит на плазмидный рынок. У людей появится лучший продукт, и они перестанут покупать тот, от которого лишаются рассудка, – он посмотрел на Билла, подумав о том, что тот выглядит утомленным и встревоженным. – А что ты думаешь, Билл?
– Босс, вы, правда, собираетесь заниматься плазмидами? – спросил Билл с искренним удивлением. – Разработка плазмидов без побочных эффектов будет долгой, а за это время…
– Билл, либо мы начинаем делать их, либо запрещаем, а хорошо ли работал «Сухой закон»?
– Но они вызывают привыкание.
– Как и алкоголь!
Билл покачал головой:
– Подумайте, что случилось с мистером Гриви! Если бы вы видели это…
– Да, – смерть Рубена Гриви была болезненной темой для Райана. – Да, это стало огромной потерей для меня. Он был художником, предпринимателем, ученым, настоящим человеком эпохи Возрождения. Огромная потеря. И я чувствую долю своей ответственности за это – мне следовало послать с ним охрану. Но он бы не оступился от того, за что любил Восторг…
– Только я был с ним, – произнес Билл, выглядел он очень несчастным. – Если кто-то и несет ответственность…
– Единственный, кто несет ответственность, – перебил его Салливан, – это та сука с телекинезом, которая убила его. Но, мистер Райан, если вы не хотите запрещать плазмиды и собираетесь вывести «Райан Индастриз» на этот рынок, – он покачал головой, морщась от этой мысли, – тогда оборот плазмидов надо регулировать.
– Мы будем рассматривать вопрос о возможности ограничения некоторых плазмидов, – сказал Райан, хотя на самом деле у него не было никаких намерений что-либо ограничивать. – Сейчас жестокий переходный период. Ожидаемо. Часть суматохи рынка…
– Мы вообще можем узнать, какие плазмиды существуют? – вмешался в их разговор Кинкайд.
Салливан пожал плечами:
– Не точно. Но у меня есть примерный список, – он полез в карманы, ища листок. – Куда-то сюда сунул… Некоторые плазмиды попадают на этакий черный рынок, некоторые Фонтейн продает в магазинах, а рядом – ЕВу. Чертовы полы завалены шприцами… вот оно, – он развернул помятый листок бумаги.
Салливан прокашлялся, сощурился, глядя на листок, и прочитал:
– «Электрошок» – бьет электричеством. Может оглушить или убить человека. «Сожжение» – поначалу с его помощью готовили еду, но сейчас превратили в своего рода огнемет, заключенный в руке. Я видел, как работает «Телепорт» – не представляю, как мы сможем это контролировать. В смысле, боже, как мы можем посадить в тюрьму кого-то, кто умеет телепортироваться? «Телекинез» – вот это убило мистера Гриви. Да вы все видели этот плазмид. «Зимняя свежесть» – посылает поток абсолютно холодного воздуха, замораживает врагов. Ну и еще тот паучий плазмид, который позволяет сплайсерам скакать по стенам. Ползают повсюду как букашки.
– Ха, ползают, – Анна смотрела в потолок рассеянным взглядом. – От них мурашки ползают по спине, да? Неплохо, шеф!
Салливан взглянул на нее с недоумением. Он не шутил.
– Что с «Телепортом»? – спросил Билл. – Что нам делать со всеми этими чертовыми сплайсерами-Гудини? Такое не может оставаться законным.
Райан кивнул. Он тоже так думал. Этот плазмид мог ослабить систему охраны, дать людям возможность покинуть Восторг. Он установил камеры и охранные турели на всех выходах из города, чтобы остановить любого, кто решит уйти, не имя на то разрешения, и сейчас устанавливал больше дополнительных охранных ботов. Некоторые плазмиды могут сыграть злую шутку с этими чудесными устройствами.
– Мы посмотрим, что можно сделать, чтобы ограничить «Телепорт».
Кинкайд постарался поправить галстук, тот начал висеть еще более криво.
– Я не понимаю физику этих плазмидов. Откуда все эти клетки, порожденные АДАМом, берут энергию? Если сплайсер способен создавать огонь, появляется ли он из метана в его кишечнике? Откуда берется исходный материал? Теряет ли он вес во время использования плазмида?
Билл повернулся к нему:
– Вы ученый, но у вас нет никаких теорий?
Кинкайд пожал плечами:
– Я лишь могу предположить, что эта энергия каким-то образом забирается из окружающей среды. В конце концов, воздух вокруг нас заряжен. Это может объяснить работу «Электрошока». Клетки, однажды переработанные АДАМом, обладают своего рода вторичной метахондрией, которая способна обеспечить выброс специальной энергии. Мы еще не знаем, для чего нужны большинство генов, возможно, некоторые из них предназначены для подобных способностей. Представьте, возможно, некоторые из них даже смогут объяснить сказки о сверхъестественных существах: джинах, волшебниках и всем подобном. А эти способности подавлялись людьми потому, может быть, что были отягощены побочными эффектами: психозами, наростами на коже и всем подобным…
– Немного тревожащее предзнаменование, вам так не кажется, Кинкайд? – заметил Билл. – Раз подавляли тогда, то лучше подавлять их и теперь в Восторге.
– В этом есть смысл, – допустил Кинкайд, слегка кивнув. – Но мистер Райан прав, если можно создать плазмиды, то реально и улучшить их. Мы сможем избавить от негативных эффектов. Только представьте себе потенциал разумного использования телекинеза или способности карабкаться по стенам, как муха, создавать электричество. Стать… сверхчеловеком. Ведь это прекрасно.
– Может, люди могут просто научить использовать АДАМ правильно, – предложила Анна. – Образовательные программы там.
«Наконец-то, – подумал Райан, – Анна сказала что-то полезное».
– Неплохая идея, мы подумаем над этим.
– Побочные эффекты, – заметил Салливан, – это единственная вещь, которая удерживает множество людей от покупки АДАМа. Уберем их, и у нас повсюду будут эти сверхлюди. Нам всем придется употреблять плазмиды, чтобы сохранить некоторый баланс сил. А я не хочу метать огонь всякий раз, как рыгаю.
Билл торопливо кивнул:
– Шеф Салливан прав: с побочными эффектами или без них, но плазмиды просто слишком опасны. Восторг в основном построен из металла, но у него структура сложная, и это делает ее уязвимой и хрупкой в некоторых местах. Свихнувшиеся ублюдки носятся повсюду, стреляют огнем и пускают свои молнии, они могут обрушить весь чертов карточный домик!
Райан лишь пренебрежительно махнул рукой:
– Мы возьмем сплайсеров под контроль. Между тем, – добавил он задумчиво, – все это часть нашей эволюции. Просто болезнь роста, – он посчитал, что такого объяснения достаточно. Да они бы и не поняли, если бы он сказал им все, что думает на самом деле. Вот Гриви понимал. Он понимал необходимость отбора. Удаление слабых звеньев из Великой Цепи – вот через что они сейчас проходили в Восторге. В городе разгоралось пламя, которое одновременно и созидало, и уничтожало.
– Это не просто сверхсильные сукины дети, – прорычал Салливан, комкая список плазмидов дрожащей ладонью, – это сплайсеры-стрелки, которые свирепствуют повсюду, стреляют, где хотят. От АДАМа у них очень быстрые рефлексы. Нам пришлось убить четырех таких за последние два дня. Печально здесь то, что у них у всех были дети. Отправили их в тот новый приют Фонтейна…
– Фонтейн, – Билл посмотрел на Райана многозначительно. – Он приложил руку ко всему. Ко всем видам контрабанды. Босс, он теперь не просто привозит дешевый алкоголь и Библию.
Райан хмыкнул:
– Какие у нас есть доказательства контрабанды Фонтейна?
Салливан оживился, выпрямился:
– У меня их достаточно, мистер Райан, чтобы устроить обыск! После этого у нас будут улики! У меня есть свидетель из круга контрабандистов, он в заключении, под защитой.
– Тогда сложим все это вместе, – сказал Райан, – проведем обыск на его предприятии и посмотрим, что сможем получить из этого.
Кинкайд кивнул:
– И вся эта его благотворительность. Надо узнать, что кроется за этим.
– Подрыв моего авторитета, вот что! – с горечью ответил Райан. – Благотворительность – это форма социализма! Так похоже на эту Лэмб. Если они еще не работают вместе, то со временем точно начнут. Как Ленин со Сталиным, которого он сам же и привел. Остановим Фонтейна – остановим его пропагандистскую машину, которую он зовет благотворительностью…
– Но что с плазмидами? – спросил Риццо. – Мы не хотим их запрещать или подвергать регулированию… так как нам их контролировать?
– Сейчас это хороший вопрос, приятель, – заметил Билл.
– Я собираюсь анонсировать новую линейку товаров от «Райан Энтерпрайзес», – Райан улыбнулся, надеясь, что улыбка вышла обнадеживающей. – Новая линейка оружия! Огнеметы, химические распылители, гранатометы, пулеметы нового качества – мы можем использовать инновационное вооружение, чтобы держать сплайсеров в узде, пока не появится улучшенный АДАМ.
Билл покачал головой с сомнением, но ничего не сказал.
– Но есть кое-что еще, – произнес Салливан, хмурясь, – мой источник в «Фонтейн Футуристикс» сообщил про эксперименты с какими-то фея-монами, нечто, с помощью чего можно управлять сплайсерами…
– Он имел ввиду феромоны, как я предполагаю, – усмехнулся Кинкайд.
– Может быть и это, – невозмутимо продолжил Салливан. – В общем, Сушонг использует эти фер… эти вещества, чтобы контролировать сплайсеров да так, что они об этом не догадываются. Может быть, распыление этих химикатов заставляет их собираться в одном месте, так что они создают проблемы для… что ж, да для кого вам угодно. Я так думаю.
Райан нахмурился:
– Контролировать сплайсеров… с помощью феромонов, – это его заинтересовало. Но и обеспокоило. Потому что на Фонтейна работал Сушонг.
Это значит, что Фонтейн будет управлять как минимум частью сплайсеров. Все становилось куда понятнее: Фонтейн был хищником. Если позволить ему получить такую власть, он использует ее, чтобы подчинить себе весь Восторг. Возможно, он сделает это под покровом дымовой завесы. Как Билл и предупреждал, Фонтейн мог даже сотрудничать с последователями Лэмб, особенно сейчас, когда те остались не у дел.
Это могло означать разрушение Восторга.
«Форт Веселый», «Флит Холл», за кулисами
1956
«Может ли кто-нибудь еще заставить вас чувствовать себя так, как Сандер Коэн? Любимый музыкальный исполнитель Восторга возвращается с величайшим альбомом «Зачем спрашивать?». Песни любви. Песни радости. Песни страсти. Купите «Зачем спрашивать?» и пригласите Сандера Коэна в свой дом уже сегодня».
Мартин Финнеган торопливо шел за кулисы. На его лице возникла усмешка, когда он услышал рекламное сообщение, доносившееся из гримерной Коэна. Коэн слушал эту запись снова и снова.
«Может ли кто-нибудь еще заставить вас чувствовать себя так, как Сандер Коэн? Любимый музыкальный исполнитель Восторга возвращается…»
Мартин прошел по обитому деревом коридору. Сандера он нашел в гримерной перед круглым зеркалом в золотой оправе. Художник одной рукой накладывал на лицо очередной слой грима, а другой придавал своим усам остроту иглы. На нем был фиолетово-синий пиджак, тапочки и пурпурная пижама. Все из шелка. Его взгляд в зеркале метнулся к Мартину:
– У меня запасы грима заканчиваются, знаешь ли, – он взял специальный карандаш и начал красить им брови, делая их темнее. – Я просил Эндрю достать мне еще, но он вечно нудит о приоритетах импорта, о важности производства наших собственных товаров. Он что, правда ожидает, что я сам начну делать эти карандаши? Боже, ты выглядишь сегодня мужественно, Мартин… – он подкрашивал бровь и не переставал смотреть на Мартина в зеркало. Его лицо показалось Мартину еще более зловещим, чем при прошлой встрече, теперь он походил на какого-то безумного усатого мима…
«…пригласите Сандера Коэна в свой дом уже сегодня…». Запись закончилась, Сандер запустил ее вновь. «Может ли кто-нибудь еще заставить вас чувствовать…»
– Что думаешь об этой рекламе? – Коэн взялся за другую бровь, продолжая пристально смотреть на Мартина. – Ее начнут крутить сегодня вечером. Пытаюсь продвинуть мою новую пластинку. Как по мне, звучит пресновато. Нет нужного огня. Нет того чувственного жара, которым я так наслаждаюсь…
Мартин сел в деревянный стул позади Коэна, желая, чтобы он перестал прокручивать это рекламное сообщение снова и снова:
– Я думаю, это хорошо подходит для обычных людей. Звучит даже как-то по-семейному. Это хорошо, вам это нужно.
– О боже, надеюсь, это не означает, что они начнут приводить своих детей на мои представления. Я не могу представить, как смог перенести то время, когда был одним из них. Какое счастье, что это не продлилось долго.
Мартин постарался устроиться поудобнее на неудобном скрипящем стуле.
– К слову о том, как Сандер Коэн может заставить меня себя чувствовать… В записке, которую вы мне отправили, предлагалось попробовать что-то новое…
Коэн хихикнул, накрыв рот ладонью:
– Что ж, – он подмигнул и выдвинул ящик стола, вытащил оттуда две бутылки и поставил их на гримерный столик. Они были круглобокие, приплюснутые, наполненные чем-то красным. Мартин отлично знал, что это такое. Тут же Коэн выудил из нижнего ящика продолговатую черную коробку, в ней, в шелковых нишах, оказались два шприца со сверкающей жидкостью. ЕВА для активизации плазмидов. Мартин уставился на бутылки, в его горле пересохло. Они с Коэном не гнушались кокаина, неслабо напивались. Но это… Он видел сплайсеров. Некоторые из них выглядели довольными, но остальные были словно нитроглицерин, всегда готовый взорваться. Да и безобразные они. Люди, которые слишком сильно увлекались АДАМом, выглядели так, будто подцепили какую-то кожную заразу. Безумные выражения их лиц делали все только хуже. С другой стороны – только посмотрите на красное свечение, исходящее из бутылок! Вот она, сила.
– Ну? Можем мы побаловаться? – спросил Коэн, вытянув губы и комично сдвинув их в бок. – Хммм?
– Что за дьявол, – Мартин слышал свои слова словно издалека. Он понимал, что однажды попробует это. Он пробовал всё рано или поздно. Коэн приготовил шприцы. Финнеган почувствовал сожаление, что попробует в первый раз АДАМ в компании Коэна. Художник любил все доводить до крайности. После их прошлого маленького путешествия в «Аркадии», включавшего в себя танцы голышом с сатурнианцами и уговаривание мальчика-подростка стать любовником осьминога, им чудом удалось не оказаться за решеткой. Они просто были на шаг вперед констеблей.
Но Мартин очень хотел выступать на сцене. Хотя до сих пор учувствовал только в одном представлении в Восторге – в «картине» Коэна: он, Гектор Родригес, Силас Кобб и пара других ребят стояли на сцене практически без одежды в героических позах под руководством Художника. Представление это проходило для весьма небольшой аудитории. Посетители не стеснялись трогать себя в самых непристойных местах. Что там сказал Гектор вечером? «Очень может быть, что все это искусство просто кидалово».
– Теперь давай начнем, – сказал Коэн, – в этой бутылке «Спортбуст» и «Зимняя свежесть». Коктейль сплайсера. Это тебе. У меня же кое-что, что очень, очень тяжело достать – «Телепорт»! Следующую хочу попробовать ту паучью мутацию… Ну? Чего ждешь? Пей до дна! Так сказать…
Мартин сделал большой глоток из бутылки с АДАМом. Густая жидкость оказалась удивительно мягкой, хотя химический привкус все же и был, немного соленый, будто привкус крови. И потом…
Он застыл, словно кто-то пропустил электрический ток через его мышцы. Этот ток шел из генератора – головного мозга, – и растекался по всей нервной системе. Его спина изогнулась так сильно, что, казалось, сломается позвоночник.
Он повалился на пол, сотрясаясь от спазмов, борясь за каждый глоток воздуха. Волны тьмы, энергии бурлили в нем. Он чувствовал экстаз, но в то ж время ужас. Он чувствовал, что с него стягивают штаны, хотя и было ощущение, что все происходит с каким-то другим человеком.
– Престо! Укол! – выкрикнул Коэн, и Мартин почувствовал боль, когда острая игла пронзила ягодичную мышцу.
Какая-то белая вспышка заслонила его взгляд, и больше он ничего не мог видеть, словно смотря на искры сварки. Незнакомый, странный химический привкус появился во рту. Пульс барабанил в ушах. Но наконец-то пришло облегчение, чувство освобождения, словно всю напряженность смыло приливом живительной прохлады. Спустя несколько секунд он вновь мог двигаться и встал на колени.
– Сейчас, – сказал Коэн, положив пустой шприц на гримерный столик, – я собираюсь выпить свой. Вот этот шприц для меня. Сделаешь мне укол. И пока что не пытайся использовать свою силу! Ты можешь превратить меня в глыбу льда!
Они повторили процедуру с Коэном, сделав укол. Мартина, правда, шатало немного, и он постоянно боролся за какое-то внутреннее равновесие, и теперь уже не ощущал реальность происходящего…
Мартин отложил пустой шприц и осторожно сел на стул, пока Коэн бился на полу как рыба. АДАМ сливался с ЕВой, показываясь попеременными красно-синими вспышками энергии в теле Художника.
Вдруг он обмяк, вздохнув. После сел, радостно фыркнул и испарился. Это исчезновение сопровождалось странным долгим звуком, словно поток воздуха рванул заполнить образовавшийся искрившийся вакуум.
– Сандер? – язык Мартина как будто припух, говорить было сложно. Его голова стучала как парадный барабан, по которому лупит кокаинщик. Но он чувствовал себя хорошо, кощунственно хорошо…
Сосущий звук, за ним шипение, сверкание в форме Коэна, и вот уже в дверях появился он сам:
– Ха-ха! Смотри! Я сделал это, Мартин! Я телепортировался! Ха-ха-ха!
Мартину же казалось, что лицо Коэна дрожит, шишки растут и тут же пропадают на нем, как будто под кожей работают маленькие насосы.
Мартин смеялся – ему было плевать на все, что происходило с Сандером Коэном. На все плевать! Энергия ревела в комнате как торнадо. Жилки заметного для глаз электричества тянулись и щелкали в воздухе.
Он огляделся, ожидая, что это мощная сила начнет раскидывать мебель, подбрасывать вещи в воздух. Но ничего такого не произошло. Вся эта энергия была лишь порождением его разума.
– Пойдем, пойдем, следуй за мной. У меня есть особое развлечение в репетиционном зале! – воскликнул Коэн, кружась в танце и направляясь к двери. – Пойдем, пойдем, посмотришь на моих гостей!
– Гости? Какие именно, Сандер? Я не уверен, что смогу общаться с гостями. Я чувствую себя странно…
– Но ты должен!– радостно настаивал Коэн. – Это испытание! Я испытываю всех моих учеников! Некоторые сияют, как галактики… некоторые сгорают, как мотыльки в пламени! Просто помни: художник плавает в озере боли! Возможно, он сможет переродиться во что-то прекрасное, а, возможно, утонет! Ты утонешь – или пойдешь со мной?
Сандер вышел за дверь, Мартин поспешил за ним, несомый каким-то мощным внутренним зарядом энергии. Он не мог медленно двигаться, не мог медленно думать. Он был живой динамо-машиной.
«Неудивительно, что люди пристращаются к этому».
Мартин подумал об этом и тут же отогнал мысль прочь. Никакого дождя во время парада! И парадные барабаны гремели вокруг, пока он шел к репетиционному залу. Коэн уже телепортировался вперед.
Мартин словно катился на водных лыжах, двигаясь по освежающей, холодной воде, несомый мощным двигателем. Он вошел в дверь репетиционного зала, Художник уже был здесь, он прохаживался перед тремя людьми. Все трое были обездвижены, привязаны к металлическим рамам, соединенным между собой и стоявшим на маленькой репетиционной сцене….
Мартин видел все происходящее через тусклое стекло, через ментальные солнцезащитные очки, которые заставляли одни вещи сиять, а другие делали совсем незаметными. Все казалось нереальным, почти двумерным, как будто происходило с кем-то другим. Как в кино…
– Пожалуйста! – произнесла пышногрудая неряшливая женщина, ее каштановые волосы были уложены в стиле 20-х годов, волной. Она стояла на левой стороне сцены. – Отпустите меня! – пленница постоянно моргала, возможно, из-за того, что на одном глазу у нее отклеились накладные ресницы. На ней была порванная черная сорочка и только одна красная туфля.
В центральной рамке мужчина средних лет с белыми, выстриженными на макушке волосами, мотал головой из стороны в сторону от ярости и страха. Его костюм был подранным и окровавленным, его нос отек и кровоточил, опухший левый глаз не открывался. Третьим «гостем» Коэна оказался молодой человек в простой футболке. Его светлые растрепанные волосы, рыжеватая бородка и зеленые штаны невольно напомнили Мартину о Робин Гуде. По всем внешним признакам этот парень был либо пьян, либо под действием наркотика: он безвольно висел в рамке, что-то неразборчиво шептал, то и дело поднимал и опускал голову.
– Мы будем звать их Винкин, Блинкин и Нод! – продекламировал Коэн, прогуливаясь перед ними и хлопая в ладоши.
«Я был прав. Это точно кино, – подумал Мартин, – это все нереально. Они все нереальны».
Он был одновременно и в зале, и на экране. Удивительно хорошее чувство, одновременно смотреть на это и участвовать в этом.
– Прошу вас, мистер Коэн! – причитала женщина. – Я ничего от вас не прятала! У других девочек точно такие же суммы!
– Констебли Гектор и Кавендиш поймали этих троих для меня, Мартин, – сказал Коэн, вытаскивая зажигалку и серебряный портсигар из кармана смокинга. Он нажал кнопку на корпусе коробки, и из отверстия показался край сигареты. Художник поймал ее губами, прикурил и выпустил струю дыма в лицо Блинкана.
– Кавендиш! – прорычал Блинкин. – Этот жулик! Якобы представитель закона! Да ты купил его!
– А разве что-то иное обычно происходит с лучшими полицейскими? – спросил Коэн, пряча портсигар. – Вот Салливан упертый. Не возьмет взятку. Кавендишу же нравятся мои подарочки… ведь так, Блинкин?
– Это не мое чертово имя! – закричал мужчина. В его единственном открытом глазе мелькнула ярость, когда он вновь начал бороться с кожаными ремнями, обхватившими его лодыжки и запястья. Он был зол: – Ты чертовски хорошо знаешь, кто я такой! Я работал на тебя добрых шесть лет, Коэн! Делал чертовски много работы в твоем мелком дерьмовом казино!
– Ох, но ты жульничал с выигрышами, старина Блинкин, – проговорил Коэн елейным голоском, поигрывая зажигалкой.
– Спроси кого угодно в «Форте Веселом»! Я всегда был на должном уровне! – рычал Блинкин. – Я полностью…
Он прервался на долгий крик боли. Коэн ткнул сигарету в его единственный открытый глаз. Художник скорчил рожу, после чего раздался долгий, сосущий звук, в воздухе мелькнуло несколько вспышек, и он исчез.
…Только для того, чтобы вновь появиться, но теперь уже рядом с «Нодом». Он погладил молодого человека по светлым волосам.
– А тут проблема чисто художественная, вопрос композиции, – Коэну пришлось говорить громче, чтобы его не заглушал плач Блинкина. – Да заткнешь ты его или как?
– Разумеется, – Мартин был рад сделать это. Вопли Блинкина отвлекали его от фильма. Он подошел к Блинкину и взял его за горло, но не сдавил. Вместо этого из его пальцев вырвалось что-то, не специально.
Лед. Он начал расползаться от пальцев Мартина по шее мужчины, вот уже оказался на подбородке и покрыл лицо «гостя» словно шлем. В следующую секунду во льду оказались плечи и торс, мужчина был пойман в ледяной панцирь.
– Стоп! – рявкнул Коэн.
Мартин отступил назад, поначалу не поняв, что произошло. Впрочем, осознание пришло быстро – он использовал плазмид. Сила АДАМа, которая была дана ему, замедлила молекулы, обратила водяной пар из воздуха в лед на коже Блинкина.
– Если бы я тебя не остановил, – сказал Коэн, щелкая зажигалкой, – ты бы проморозил его насквозь в следующую же секунду. А так на нем хорошенький кокон изо льда. Пока что…
Это была правда. Блинкин дергался в ледяном саркофаге. Талая вода вместе с кровавой пеной текла по его лицу, крики были заглушены, один глаз кровоточил, второй смотрел во все стороны под почерневшим, не поднимавшимся веком.
Мартина удивляло, насколько мало его волновало происходящее прямо перед ним, насколько он был далек от того. Нарастающий жар, подкатывающая к горлу сладость плазмида владели им, и ничто другое не было реальным.
– Пожалуйста, мистер! Не делайте этого! – вскрикнула женщина. – Нет, нет, нееееееееет!
Мартин обернулся и увидел, как Коэн держит огонек зажигалки у края ее рваной одежды, у волос. Он поджег «Винкин».
– Мы почти готовы, Мартин! – изрек Коэн, пока женщина извивалась во все нарастающем шлейфе пламени. – Ты должен заключить ее в лед, когда она займет правильную для композиции позу! Мы создадим величественную картину, прекрасный триптих трагедии: человеческие состояния! Я назову это «Раскрытие трех душ»! Если бы только Штайнман мог увидеть это необыкновенное преображение!
Мартин едва мог расслышать эту речь за воплями женщины. Почти все ее волосы уже сгорели.
В каком фильме он оказался? Как он назывался? Мартин не мог вспомнить...
– Вот оно! – выкрикнул Коэн, подпрыгивая от восхищения. – Вот она изгибает спину дугой, кричит и выпрямляет пальцы! Сейчас! Заморозь ее! Просто укажи на нее рукой и заморозь!
Мартин вытянул руку и мысленно приказал плазмиду активизироваться. Он тут же почувствовал холодок, исходивший от пальцев, увидел кристаллы льда, рванувшие от его ладони. Огонь вокруг умирающей женщины резко погас.
Она была мгновенно заморожена, в ее пустые глазницы – огонь выжег глаза – начали забиваться осколки льда, рот застыл в крике, вместо волос наросли сосульки….
Мартин почувствовал приступ тошноты. Он начал понимать, что это все было реальностью. Эти люди были настоящими…
Коэн исчез, телепортировался, появился рядом с Блинкином, который только-только начал ломать свой ледяной кокон.
– Как только он выберется и откроет рот, чтобы закричать на нас, заморозь его! – приказал Коэн. – Проморозь насквозь!
«По крайней мере, это прекратит его мучения», – подумал Мартин. Но от этой мысли ему все равно стало плохо. Это все было на самом деле…
Он применил «Зимнюю свежесть» и заморозил человека. Мартин вздрогнул, словно заморозил сам себя.
– Ха-хааааааа! – Коэн засмеялся за секунду до своего исчезновения, в следующий момент Художник появился у стонавшего молодого человека, вяло висевшего в своих путах. – Осталась только одна часть триптиха! Иди, иди и поиграй с Нодом, Мартин!
Мартин не заметил, как оказался рядом с Нодом, как протянул к нему руки. В конце концов, этот молодой человек был очень красив. Коэн достал из кармана элегантную маленькую бритву…
Медицинский павильон, «Эстетические идеалы Доктора Штайнмана»
1956
Дж. С. Штайнман был ошеломлен и растерян. Он любовался на безглазое обвисшее лицо, которое так искусно удалил с черепа женщины. Доктор держал его напротив окна, за которым сиял океан, чтобы видеть глубины Северной Атлантики сквозь пустые глазницы. Штайнман думал: «Афродита, твой свет озаряет мои глаза…»
И в этот момент навязчиво зашумел звонок для посетителей.
– Что б им неладно было, почему они просто не оставят гения быть гением! – пробормотал он, вешая лицо на лампу рядом с операционным столом. Электрический желтый свет красиво струился через глазницы и ноздри, но кровь начала испускать ужасный запах, вступив в контакт с раскаленной поверхностью.
Звонок затрещал снова.
– Подожди здесь, моя дорогая, – обратился он к безликой женщине, лежавшей на операционном столе. Разумеется, разговор с ней был просто причудой: она не могла его слышать. Она была мертва. Она была преступницей, сплайсером. Штайнман выкупил ее у констебля, который выстрелил ей в голову, когда она попыталась порезать кого-то рыбным ножом. Пуля оставила сплайсера живой – она точно была жива еще несколько минут назад – но парализованной. Так что Штайнману не понадобилась анестезия или прочные путы, чтобы женщина вела себя спокойно, пока он резал…
Штайнман покинул операционную, поднялся по ступеням, прошел через автоматическую дверь, которая закрылись за ним. Рассеяно поигрывая скальпелем, он пересек небольшой холл и открыл дверь перед посетителем.
Штайнман понял, что ему следовало немного привести себя в порядок, прежде чем сделать это. Фрэнк Фонтейн и его телохранители стояли на пороге, уставившись на его забрызганный кровью хирургический костюм и окровавленный скальпель в руке. Плазмид «Усилитель», которым он пользовался, возможно, придал ему немного резкий, небрежный вид. Он уже три дня не спал.
– Мы не знали, что вы, хм, заняты, доктор, – сказал Фонтейн и перевел взгляд на телохранителей, один из них, разбойничьего вида, носил невзрачный костюм, второй, грязный, с длинными волосами, выглядел как испачкавшийся Иисус.
Штайнман пожал плечами:
– Просто анатомические исследования. Работаю с трупами. Немного грязновато. Вы хотите записаться на…
– Я хочу, – резко перебил его Фонтейн, – войти и поговорить с глазу на глаз.
Штайнман сделал приглашающий жест, махнув скальпелем. Это движение было необыкновенно быстрым, так что лезвие засвистело, словно рассекая воздух. Телохранители потянулись к оружию.
– Полегче, – осадил их Фонтейн, подняв руку. – Ждите снаружи.
Он вошел в холл к Штайнману и закрыл за собой дверь. Но доктор обратил внимание, что посетитель прячет левую руку под полой пальто.
– Не надо держаться за оружие, – фыркнул он, – я не какой-то… псих. Вы просто застали меня не в самый подходящий момент.
– Тогда, может быть, уберете скальпель?
– М? Ох, да, – он спрятал инструмент в нагрудный карман, лезвие теперь торчало оттуда словно расческа. – Что я могу для вас сделать?
Фонтейн провел ладонью по своей лысой голове.
– Надо будет провести кое-какую работу. Над моим лицом и лицом одного… одного парня, который работает на меня. Он немного похож на меня. Но я хочу, чтобы вы сделали его очень похожим.
– Ммм, возможно, – проговорил Штайнман, вычищая кровь из-под ногтей, – я должен его увидеть, чтобы быть уверенным. Но у вас четкий овал лица, это облегчает дело. Такой подбородок. Да. Если вы хотите, я могу провести трансплантацию лица! Ваше лицо ему, его – вам! Этого еще никто успешно не делал, но я всегда хотел попробовать.
– Эм, что ж, тут без шансов. Нет, просто… безболезненная операция, чтобы я выглядел… по-другому. И чтобы он выглядел так, как я сейчас. И я хочу, чтобы об этом не знал никто, кроме меня и вас… И я имею ввиду никто. Ни служаки Райана, ни последователи Лэмб, ни даже мои люди.
– Лэмб?
– Вы не слышали? Она что-то заваривает в «Персефоне». Я не доверяю ей и не хочу, чтобы она знала что-то о моих делах.
– Я могила!
– Так вы можете быстро изменить меня, чтобы я выглядел иначе? Безболезненно. И не стал уродом, которых вы отсюда выпускаете. Мне нужно хорошее лицо. Лицо, которому люди будут доверять…
– Это выполнимо, – допустил Штайнман, – но не бесплатно. Мне нужен запас плазмидов и много денег.
– Вы получите это. Но плазмиды только после операций. Не хочу, чтобы вы сошли с ума, пока будете работать надо мной. Вы уже сейчас выглядите так, словно вам надо выспаться…
Штайнман небрежно махнул рукой:
– Я трудился много часов, оттачивая и мои навыки, и мое искусство.
– Да. Хорошо. Я выдам вам неплохой аванс, так что будьте готовы приступить к делу в любой момент. Это будет скоро… И помните: никому ни слова. Даже Коэну, он слишком близок с Райаном…
– Ох, понимаю. Не надо бояться. Я в любом случае никому не расскажу об этом. Я весьма сдержанный. Благоразумие – часть моего профессионального кодекса.
– Хорошо бы. Иначе однажды и не заметишь, что выходишь через воздушный шлюз без водолазного костюма.
«Вот теперь это настоящий Фонтейн», – подумал Штайнман. Этот холодный голос, эти еще более холодные глаза. Вот его истинное лицо.
Штайнман подмигнул заговорщицки. Фонтейн лишь бросил на него короткий взгляд и вышел за дверь.
