ПОВЕСТЬ О ЖЕНЩИНЕ-ВОИНЕ И ПРЕДАННОМ УЧЕНИКЕ

Дальше: Глава шестая НЕ МЫ ИДЕМ ПО ПУТИ[75]

«Мастера боевых искусств и мастера созерцания говорят одно и то же: истинный дух — ветер. Он не знает сомнений, ограничений и правил. Он также далёк от наших представлений о нравственности. Применительно к врагу это значит бить без паузы. Применительно к себе это означает быть без паузы.»

«Записки на облаках»

Содзю Иссэн из храма Вакаикуса

Глава первая
ХИЖИНА В ЛЕСУ

1
«Единство сердец»

Как варят суп для борцов сумо?

Главное, сперва отварить рис. Какая еда без риса? Затем умелый повар, ловко орудуя ножом, срезает мясо с курицы, а лучше — с перепелов. Для последнего нужен незаурядный талант: перепел — птица мелкая. Тут гляди, не отсеки себе палец! Из оставшихся костей повар варит бульон с морковью и наганэги. Пока бульон кипит, мясо рубится в фарш и лепится приятными на вид колобками вместе с зеленым луком. Колобки варятся в заранее процеженном бульоне с капустой, грибами шиитаке, креветками, соевыми ростками, сыром тофу, рыбой красной и белой, если будет такое настроение…

Легко ли накормить громадного борца? Кидай в суп, что есть, борцу только в радость.

Птицелов Кэцу никогда не занимался сумо. Супа для борцов он тоже не ел и не варил. Всё, что он делал, это ловил перепелов в лесах на восточных склонах Акаямы. Добычу у него скупала борцовская школа Ямахибики через своих поставщиков. Платили мало, могли бы больше, но Кэцу не жаловался. Выходя на промысел, он представлял себе миску этого замечательного супа — горячего, наваристого, с облачком ароматного пара над чашкой.

Воображаемый суп служил Кэцу талисманом на удачу.

Лес, умытый ночным дождём, сиял вокруг птицелова. Золото, багрянец, зелень. Скоро листва облетит, превратится в бурую жижу, но сейчас — любуйся, пока можешь! Увы, Кэцу было не до красот осенней поры. Истинной красотой, которой, как известно, не существует без увядания и пользы, для него были птицы в силках. Жирные, бокастые, вкусные! Временами Кэцу из птицелова превращался в охотника — сидел с луком в засаде, поджидая стаю диких гусей, вздумавших поплавать на крошечном заболоченном озерце, укрытом в горах. Раньше, когда отец ещё не состарился окончательно, они вдвоём хаживали на «горного кита». Лук достался отцу от деда, а тому, наверное, от прадеда. Сейчас лук и мешочек железных наконечников для стрел перешли в собственность Кэцу. Ему же досталось и «кабанье копьё» — короткое, с тяжёлым жалом и металлическими «рогами» на древке. С копьём Кэцу рисковал выходить сам-на-сам только на молодых глупых подсвинков, в крайнем случае, на свинью.

Сын? Мал ещё. Жди, пока подрастёт, станет родителю подмогой…

Рассади вепрь-секач клыками живот Кэцу, кто будет кормить семью неудачника? А вот если наоборот, то убитый вепрь был в состоянии прокормить семью охотника в течение довольно длительного времени. Ещё лучше — олень. Мяса не так уж много, но его можно продать богатым горожанам-паломникам, посетившим храм Сува-тайся. В храме продавались «дозволительные билеты» на употребление дичи в пищу. Тут ведь главное что? Главное возгласить молитву «сува каммон», обращённую к снисходительному божеству, и кушать мясо специальными палочками, тоже приобретенными в храме.

«Дозволительный билет» в письменном виде объяснял совместимость милосердия и насильственного лишения жизни. Охота ради собственного выживания оправдана, гласил он. Судя по толстым рожам обладателей билетов, с выживанием у них всё было в порядке. Не то что с охотой! Охоту запрещал указ правительства «О запрете лишения жизни живых существ». Об этом указе население извещали более ста раз. Призывов не убивать птиц насчитывалось сорок штук, кошек и собак — тридцать с лишним, лошадей — семнадцать, что ли? Ещё говорили про моллюсков и насекомых…

Кэцу попробовал вспомнить, сколько раз им объявляли про моллюсков — и сбился со счёта. Какая разница, если все правительственные воззвания пропадали без толку. Куда податься бедному обитателю гор, когда дома плачут голодные дети? В лес, куда ещё! Или на озеро.

Принесёшь гуся, они уже и не плачут.

Идя вверх по склону, он заприметил дым над хижиной лесорубов. Кэцу точно знал, что лесорубы выйдут из деревни только послезавтра. До этого дня хижина пустовала, вернее, должна была пустовать.

Кто бы это мог быть?

«Грабители? Только бы грабители! О добрый Бисямон-тэн, податель счастья, хранитель севера! Ты, облачённый в доспехи самурая, оглянись на бедного Кэцу! Сделай так, чтобы это были грабители!»

Где грабители, там и добыча. А где добыча, там и необходимость её прятать. Сейчас лихие молодцы что-нибудь закопают, пометят место и уйдут. Они уйдут, а Кэцу придёт, выкопает и унесёт. То-то радости будет в семье!

Кэцу ускорил шаги. Тенью скользнув меж деревьями, он зашел к хижине сзади — и, сгибаясь в три погибели, чтобы не попасться благословенным грабителям на глаза, подобрался к дощатой стене. Упал на колени, прямо в грязь, приник глазом к щели. Ага, мужчина. Молодой мужчина, считай, юноша. Такой молодой, а уже разбойник! И весь в белом, аж светится.

Юноша сидел на полу. Перед юношей лежал нож.

Призрак, подумал Кэцу, холодея. И укорил себя за глупость: какой призрак? Зачем призраку нож? Призрак мертвый, во второй раз не зарежется. Живой самурай, живехонький! Пришёл в тихое место, чтобы без помех вскрыть себе живот. Видать, на службе провинился, хочет честь сохранить…

Разочарование накрыло его мокрым рядном. Что взять с мёртвого самурая? Одежду? Кровь белое заляпает, не отстирать. Деньги? Кто же берёт с собой деньги, уединяясь для самоубийства?! Разве что нож… Ага, еще шпилька в волосах. Что там, в углу? Верхняя одежда? Нет, чтобы сложить аккуратно, на радость Кэцу — бросил, словно ворох тряпья. Брызги крови долетят, упадут, испортят…

Верхняя одежда зашевелилась.

Кэцу едва не заорал во всю глотку. Зажал рот ладонями, упёрся лбом в землю, гася крик. Демон! Злой дух! Иттан-момэн, чьё коварство не имеет предела! Вот сейчас кинется на бедного Кэцу, обовьётся вокруг шеи и задушит!

Бежать? Догонит.

Время шло, но никто не покушался на жизнь случайного соглядатая. Расхрабрившись, Кэцу выпрямился, сунулся обратно к щели. В хижине было темно, очаг едва тлел, давая больше тепла и дыма, чем света. Но острое зрение птицелова сразу уловило главное: за то время, пока Кэцу молился всем богам о спасении своей ничтожной жизни, ужасная шевелящаяся одежда сползла набок, открыв взгляду молодую женщину. Лесорубы, ночуя в хижине, обходились без одеял, женщине здесь нечем было укрыться, кроме как верхним кимоно и плащом юного самурая.

Влюблённые, с облегчением подумал Кэцу, и вспомнил про нож. Ну да, нож. «Единство сердец», двойное самоубийство. Если что-то препятствует любовникам, сгорающим от страсти, быть вместе — рука об руку они уходят из этой обители скорби. Кэцу слышал, что раньше, до того, как будда Амида осчастливил Страну Восходящего Солнца своим даром, превратив её в Чистую Землю, мужчина убивал женщину, а затем вспарывал себе живот. Сейчас «единство сердец» происходило иначе: сперва женщина перереза̀ла горло мужчине, а уже затем, обосновавшись в теле убийцы — фуккацу! — мужчина вспарывал себе живот, как если бы по-прежнему оставался мужчиной во плоти.

Это делалось из опасений, что женщине, воскресшей в теле мужчины, после первой смерти может не хватить смелости покончить с собой во второй раз. Что же до мужчины, то вторая смерть была для него испытанием крепости духа и подлинности любви. Струсить, остаться жить в теле возлюбленной, отдавшей жизнь ради «единства сердец» — сыщется ли что-нибудь позорней этого?!

— Ты готова? — тихо спросил самурай.

Женщина ворочалась, пыталась сесть и не могла. Вместо того, чтобы ответить любовнику — да, мол, готова с радостью! — она злобно шипела сквозь зубы. Так шипит ядовитая змея, предупреждая: не подходи! Да она калека, внезапно сообразил Кэцу. У неё сломана спина! Вон, ноги будто тряпки… Или не калека?!

Птицелову вспомнились истории про садзаэ-они — старых улиток, превратившихся в нечистую силу. Приняв облик красавиц, садзаэ-они соблазняли доверчивых сластолюбцев — и крали у них мошонки. Чтобы вернуть свои «золотые шарики», глупцы были вынуждены отдать нечисти последние деньги. Неужели самурай угрожает подлой улитке ножом, требуя возвратить ему мошонку? Да, тут не до «единства сердец»!

— Хорошо, — кивнул юноша. — Не будем медлить.

Взяв нож, он на коленях подполз к калеке. Рука женщины взметнулась подобно хлещущей ветке, пальцы целились самураю в глаза. Похоже, улитка не собиралась сдаваться без боя. Перехватив руку на полпути, юноша всем телом навалился на улитку, прижал к земляному полу. Какое-то время они боролись — слишком долго, слишком яростно, несмотря на очевидное неравенство сил. Ступня самурая угодила в очаг, по хижине градом разлетелись рдеющие угли, грозя поджечь утлое жильё. Дым заволок все пространство от пола до потолочных балок. Кэцу не заметил, когда нож рассёк глотку проклятой соблазнительницы. Но едва дым рассеялся, взорам открылась картина, достойная «Рассказов о сверхъестественном»: самурай откатился в сторону, хрипя и кашляя, а под вздрагивающим телом садзаэ-они растекалась тёмная лужа.

Юноша встал, отошёл назад, к очагу. С нескрываемым удивлением потрогал себя ниже пояса — должно быть, украденная мошонка вернулась к законному хозяину. Кэцу ждал, что мёртвая женщина прямо сейчас превратится обратно в улитку, но этого не происходило. Агония прекратилась, садзаэ-они вытянулась, замерла. Нечисть можно убивать без помех, не опасаясь, что злой дух возродится в твоём теле. Но юноша вёл себя так, словно уже не был самим собой. Убрав руки от мошонки, он трогал лицо — нос, губы, брови.

Когда из горла самурая исторгся торжествующий вопль, Кэцу не выдержал. Спотыкаясь, дрожа всем телом, он ринулся прочь от хижины.

2
«Такой будда, как вы…»

— Прощения прошу, господин! Могу ли я видеть дознавателя? Его зовут Рэйден…

— Младшего дознавателя.

Голос секретаря Окады подобен несмазанным петлям ворот. В нём скрипит раздражение. Другой голос — нудно-заискивающий — мне незнаком.

— Простите, господин! Да, конечно, младшего дознавателя по имени Рэйден.

— Почему именно он?

Вне сомнений, это лучший момент для моего появления.

— Действительно, почему именно я? Доброе утро, Окада-сан.

Двери в кабинет секретаря раздвинуты, как всегда. А вон и Окада — восседает на низком помосте, придвинув к себе рабочий столик. Слева — заросли бамбука, они же стоящие стоймя бамбуковые футляры со свитками. Справа — уступы крепостной стены, то есть стопки рисовой бумаги, перетянутые чёрными и красными шнурками. На столе — тушечница, кисти и развёрнутый свиток, придавленный с краю нефритовой статуэткой Кома-ину, Льва Будды. В свиток Окада вносил записи, пока его не отвлёк посетитель.

Посетитель крутанулся на коленях, торопясь развернуться ко мне — и с деревянным стуком приложился лбом об пол. Ага, выпрямился. Лицо загорелое, обветренное. Кожа иссечена мелкими морщинками. Брови выгорели на солнце. Редкая бородёнка свисает с подбородка отдельными клоками, словно каждый растёт сам по себе.

Крестьянин?

Изношенное кимоно с ватным подбивом. Тёмно-коричневая ткань, рисунок — жёлтые листья. Вещь старая, добротная. Главное, тёплая. Лесоруб? Сухощав, в плечах неширок. Что это у него к рукаву пристало? Голубиное пёрышко? Рядом на половице — три высохших сосновых иголки. Сосны, голуби. Загар, морщины. Одежда в тон осеннему убранству леса…

— Мой господин, для меня огромная честь…

— Почему именно я, птицелов?

— О, господин! Права была моя жена, как есть права…

Теперь настал черёд удивляться мне:

— Жена? При чём здесь твоя жена?

— Так ведь кто меня к вам отправил?! Она и отправила. Так и сказала: «Что ты, недотёпа, сидишь, ворон ловишь?!» А я ей: «Опомнись, Шика! Когда это я ворон ловил?! Кому они нужны, те вороны? Их только в Ибараке едят: ножки жарят, из грудок сашими делают…» А она: «Хватит болтать! Сашими ему! Ножки ему! Беги, дурень, в службу Карпа-и-Дракона! Расскажи, что видел!» А я: «Да как же я, ничтожество, туда пойду?! Меня, небось, и на порог не пустят!» А она мне: «Сестра говорила, есть там милосердный господин, истинный будда. Найди дознавателя Рэйдена из семьи Торюмон. Он в прошлом месяце ложное фуккацу разоблачил, а вдобавок целую шайку разбойников плетьми избил, до полусмерти! К нему иди, Кэцу! Он тебя не прогонит, потому что человек чести, доброго нрава и великой мудрости…»

Секретарь Окада хрюкнул. Пряча улыбку, он ткнулся носом в свиток.

— «…и за дело радеет пуще всех! Каждого насквозь видит: кто врёт, а кто правду говорит! Вот ему-то ты всё и доложи, открой сердце!» Права была жена! Вы, господин, и впрямь меня взглядом насквозь пронзили. Сразу поняли, что я птицелов. А я птицелов и есть! Вам это убийство раскрыть…

— Убийство?!

— Ну да! О чём же я и толкую?

— Иди за мной.

Я отвёл Кэцу в дальний конец крыла, открыл последнюю дверь по левой стороне. Да, завидуйте! Теперь у меня есть свой собственный кабинет! Куда меньше, чем у старшего дознавателя Сэки, даже меньше, чем у архивариуса Фудо — и всё равно он казался мне слишком просторным. Как спальня родителей в нашем доме, клянусь!

Птицелова я привёл не кабинетом хвастаться — показания снимать. Не в секретарской же приёмной свидетеля допрашивать?

— Давай, рассказывай, как жена велела.

Жену я помянул не без умысла. Похоже, Кэцу её слушался.

— Пошёл я, — затарахтел он, будто погремушка с сушеным горохом, — значит, вчера в лес. Силки хотел проверить. Иду, смотрю…

Дым над хижиной лесорубов. Щель в стене. Юноша-призрак, весь в белом. Нож. Женщина-улитка. Борьба. Кровь из перерезанного горла… Я видел всё, словно наяву. Вот только картина тонула в тумане, расплывалась, не желая обретать законченные очертания. Тень картины, призрак…

— …ну да, призрак! Призрак и похотливая улитка! Дальше я уже не смотрел — бежал, аж в ушах свистело! Ноги сами несли. Прибегаю домой, а жена мне: «Какие призраки, дуралей! У таких, как ты, в башке пляшут клювастые тэнгу! Весь разум выклевали! Беги, Кэцу, докладывай! Запомни: Рэйден, Торюмон Рэйден. Моя двоюродная сестра, что у господина Иноэ в услужении, всё мне про него рассказала! У О-Нами, которая тоже у господина Иноэ служит, тетка замужем за колченогим Кишо, так его брат у Акайо, того самого торговца рыбой, в лавке служил, вот он и поведал…»

— Это всё?

Мне совершенно не хотелось выслушивать птицелова до завтрашнего утра.

— Нет, господин! Ещё жена сказала, что за донесение об убийстве и фуккацу положена награда! Что такой будда, как вы, проследит, значит, чтобы награда…

— С происшествием в хижине — всё?!

Награда за донесение о фуккацу, имевшем черты преступления, действительно полагалась. А за ложное свидетельство — совсем даже наоборот. Плети или ссылка, в зависимости от обстоятельств. О последнем жена решила глупому муженьку не напоминать. Впрочем, о наказании Кэцу мог не беспокоиться. Видно, что не врёт.

— Всё, господин. Нижайше молю о прощении и напоминаю насчёт…

— Если преступное фуккацу имело место, награду ты получишь. Но сначала я должен во всём убедиться и провести дознание.

— Да, господин! Я понял, господин.

Кэцу был заметно разочарован. Он-то надеялся получить награду сразу по донесении! Ничего, подождёт.

— Отведёшь меня к той хижине. Я хочу увидеть место убийства собственными глазами.

3
«И прихвати лопату!»

Процессия у нас вышла знатная.

Впереди — по-женски, но весьма шустро — семенил птицелов. Когда он вжимал голову в плечи, словно боясь удара, то делался похож на ходячую груду палой листвы. Следом — с подобающей званию решительностью и без спешки — шествовал я. За мной ковылял безликий, опираясь на свою варварскую клюку. Исполняя мой приказ, Мигеру старательно изображал хромого. Получалось у него не очень, хотя и лучше, чем пару недель назад.

При виде каонай в блестящей маске карпа Кэцу шарахнулся прочь. Будь мы у меня дома, птицелов снёс бы спиной стену. Хорошо, что в управлении стены крепкие, из оштукатуренных досок, а не из бумаги! Забившись в угол, Кэцу отчаянно бормотал какую-то белиберду: небось, был уверен, что это чудодейственная молитва. Уговорить беднягу выбраться из угла я не смог. Пришлось гаркнуть как следует: так, чтобы он больше боялся меня, живого будду, а не каонай.

Слово чести, нашу служанку — и то было легче приучить не шарахаться от Мигеру.

Из города нас выпустили без проволо̀чек. Подорожную грамоту я оформил у секретаря, да и герб Карпа-и-Дракона на моей груди действовал лучше некуда. Стражники в бумаги лишь мельком глянули, а досматривать вообще не стали. У Кэцу имелось постоянное разрешение на вход-выход, а Мигеру для караульных превратился в призрака: тут и слепому ясно, кто он и при ком он.

Сотня шагов, другая, и мы свернули со скользкого, раскисшего от недавних дождей глинистого тракта. В холмы вела неприметная тропка, без Кэцу я бы прошел мимо. Жухлая трава напоминала шерсть на бугристой шкуре спящего зверя, по спине которого пробирались мы — три неугомонные блохи. Впечатление усиливали бурые листья, испещрившие шкуру пятнами. Чёрные ветви деревьев на фоне низких туч, метущихся по небу — ни дать ни взять, уродливые рога, растущие из зверя в самых неожиданных местах.

Не люблю осень, особенно позднюю. Но прав настоятель Иссэн: есть в таких картинах мрачное очарование. Всё становится чужим, незнакомым, странным.

Мокрая шкура,
Рога подпирают высь.
Чуткий сон зверя.

Стихи я сочинять не умею. Само сложилось, в такт шагам. Надо будет Иссэну прочесть — пусть оценит. Кстати, за время пути я оценил несомненное преимущество от присутствия каонай. Болтун-птицелов как воды в рот набрал. Он даже оглядывался редко, опасаясь наткнуться взглядом на безликого.

Вот, обернулся.

— Прошу прощения, господин! Ваш слуга…

Дурной у меня глаз. Все испортил.

— Что с ним?

— Он перестал хромать! Моя жена говорит: ходьба по холмам очень полезна. В особенности если каждый день…

Похоже, Мигеру надоело изображать хромого. Здесь, в безлюдной местности, он отбросил всякое притворство. Разыгрывать представление перед единственным зрителем — недотёпой Кэцу — каонай счёл излишним.

— Твоя жена — истинный подарок судьбы. Ее высказывания полны сокровенной мудрости. Если она еще и умеет варить суп…

— Умеет, господин!

— Вот-вот. Сам видишь, моему слуге полегчало. Пару дней, и бегать начнёт — не угонишься.

Мудрость жены я и впрямь оценил по достоинству. Понятно, зачем она это муженьку вдалбливает: чтобы не бездельничал, пропитание для семьи добывал.

Отмахав с десяток тё, мы вошли в лес. Тропа исчезла под сплошным ковром листьев. Он простирался во все стороны, сколько хватало глаз. Облачная пелена над головами прохудилась, разодранная ветками. В разрывах мелькало солнце. Я прикинул, что время уже за полдень.

— Пришли, господин. Вот она, хижина. Тут, значит, всё и случилось.

В просвете меж деревьями виднелась… Ничего себе хижина! Вполне приличный дом, не меньше нашего. Из досок, кстати, не из бамбука. Ну да, из чего ещё лесорубам дома строить? Сколочено грубо, но прочно. Крыша — из вязанок соломы, посеревших от времени и дождей. Веранды нет. Людей не видно. Дыма тоже нет. Даже не пахнет дымом. Я приложил палец к губам, постоял, вслушиваясь.

Тишина. Лишь ветер тоскует в облетающих кронах. В отдалении каркнула ворона.

— За мной.

Дверь открылась нехотя, со старушечьим ворчанием. Ладони сами легли на рукояти плетей. Краем глаза я заметил, как Мигеру перехватил свою клюку — так берут меч наизготовку. Это он правильно. Вряд ли, конечно, нас ждёт засада…

Птицелов остановился поодаль, шагах в десяти. Подходить ближе Кэцу не собирался. Он и там-то себя чувствовал неуютно. Я сделал вид, что приказ следовать за мной к птицелову не относится. Испугается, сбежит, лови его потом. Махнул рукой слуге: ладно, к тебе тоже не относится, стой где стоишь.

Всё, захожу.

Я снял обувь и шагнул вперёд.

В первый момент показалось, что весь дом состоит из единственной большой комнаты. Пустой: никого и ничего. Ну, почти ничего. Когда глаза привыкли к царившему внутри сумраку, я различил аккуратную стопку ветхих циновок в углу, грубо сколоченный некрашеный стол высотой мне по колено. На полке — горшки и глиняные миски.

Пройдя к окну, я раздвинул ставни. Сделалось светлее, я разглядел тёмный проход в дальней стене: он вёл в соседнее помещение. Сунулся туда — и зашипел от боли, налетев в темноте на что-то твёрдое.

Кладовка без окон, узкая как гроб. Немного повозившись, я вытащил на свет всё её содержимое. Лопата, ржавый топор с треснувшим топорищем, пыльный ящик с плотницким инструментом. Им давно не пользовались.

— Никого нет, — я выглянул наружу. — Ждите, я всё осмотрю.

Мигеру опустил клюку.

Пятен крови на полу не обнаружилось. Похоже, пол недавно вымыли со всей тщательностью. Можно сказать, выскоблили. Ни пыли, ни грязи, ни мелкого сора. Местами доски ещё влажные — в такую сырость это немудрено.

Верхние циновки чистотой могли поспорить с полом. Они тоже были слегка влажными. Нижние в пыли, без подозрительных пятен. Нет, вот и пятнышко: маленькое, бурое, в самом углу. Это влажная циновка. Мыли-мыли, да не отмыли до конца!

Кровь?

Вероятно.

Горшки и миски: чистёхоньки, пыли нет.

Стол. Стены. Ничего.

Что ж это получается? Четыре нижние циновки пыльные, а всё остальное в доме выскоблено до блеска? Да, ещё ящик с инструментом. Тоже пыльный. И топор.

А лопата?

На лопате не было ни пыли, ни грязи. Ею недавно пользовались, а потом вычистили с усердием. Ага, проморгали. Рядом с лопатой валялся кусочек земли меньше ногтя. Свежий, сыроватый.

— Заходите!

Мигеру вошёл, разувшись у порога, встал посреди комнаты. Блестящая лупоглазая маска карпа поворачивалась из стороны в сторону; казалось, из чёрных дыр-зрачков тянутся невидимые пальцы, ощупывают стены, пол, полку с посудой.

— Заметишь что-нибудь необычное — скажи.

— Да, господин.

Кэцу мялся снаружи. Я выглянул в дверь, прикрикнул на него, но это не помогло. Страх оказался сильнее желания получить награду. А и верно, зачем он мне в доме? Он-то внутри не был, что нового он сможет мне сказать?

— Покажи, откуда ты подглядывал.

С явным облегчением птицелов заспешил вокруг дома. Я последовал за ним, и вскоре Кэцу указал мне на приметную щель между досками. Присев на корточки, я заглянул внутрь. Да, действительно: видно бо̀льшую часть комнаты — и переминающегося с ноги на ноги Мигеру.

— Где лежала женщина? Где сидел мужчина?

Я уступил место птицелову. Тот приник к щели с опаской, словно ожидал увидеть призрака. И, похоже, увидел: вздрогнул и отшатнулся.

— Он… ваш слуга!

— Что — мой слуга?

— Он смотрит! Велите ему не смотреть, господин!

Действительно, глаза маски уставились прямо на меня.

— Мигеру, отвернись! Смотри в другую сторону.

Молча, с безразличием куклы, каонай повиновался.

— Там он сидел, — сообщил Кэцу, убедившись, что безликий отвернулся.

— Где — там?

— Там, где стоит ваш слуга. А женщина лежала на циновках. Там, куда ваш слуга сейчас смотрит. Прямо перед ним.

— Жди здесь.

Я вернулся в дом. Ещё раз осмотрел место, на которое указал птицелов. Здесь пол выскоблили даже тщательней, чем вокруг. Никаких следов.

— Идём, — окликнул я Мигеру. — И прихвати лопату.

Глава вторая
ТРИ СХВАТКИ ИЗ ПЯТИ

1
«Я осквернён! Осквернён!»

То, что мы искали, нашёл Кэцу.

Разделившись, мы двинулись от хижины лесорубов кругами, постепенно расширяя область поисков. Я пытался представить, как бы это увидел сокол, пролетая над нами. Не думаю, что сокол увидел бы всё именно так, но в моем разуме наши пути предстали как тройственный символ томоэ — «небо-человек-земля» — три капли, сходящиеся к центру круга. Почему сходящиеся? Мы же уходим всё дальше от хижины…

Я споткнулся о скользкий корень и едва не упал. Схватился за ствол старой сосны, ободрал ладонь о жёсткую бугристую кору. Прав сенсей Ясухиро, я слишком много думаю. Не тогда, когда надо. Не о том, о чем надо…

Впрочем, сенсей всегда оказывается прав.

Время от времени мы перекликивались, чтоб не потерять друг друга. Потом Кэцу заорал: «Нашёл, нашёл!» — и я поспешил на голос. Проломился сквозь заросли папоротника, оставляя за собой колышущийся, быстро затягивающийся след — как от лодки на воде. Чуть не свалился в неглубокую лощину, но удержался на ногах: оскальзываясь на размокшей глине, сбежал вниз, кое-как выбрался наружу. За пригорком стоял Кэцу, указывая на свежий холмик, присыпанный хвоей. Хвоя на холмике смотрелась неуместно. Ну да, вокруг на земле её не было. Прогалина, ближайшая сосна — шагах в десяти, не меньше.

Из кустов с треском выломился Мигеру с лопатой на плече. Глянул на холмик, воткнул лопату в землю и отошёл в сторону. Отвернулся.

— Копай.

Честно говоря, я и сам не знал, к кому обращаюсь. По большому счёту, какая мне разница, кто будет копать: Мигеру или Кэцу? Но уж точно не младший дознаватель Рэйден!

— Копать? Это вы мне, господин?

— Тебе, кому же ещё?

Я невольно помотал головой. Нет, я не ослышался: это сказал Мигеру! Тон, с каким безликий обратился к птицелову, исключал возражения, но Кэцу упорствовал:

— Я?! Почему я? У вас же есть слуга, господин! Пусть он…

На Мигеру птицелов старался не смотреть.

Я решил не вмешиваться. Кто возьмёт верх в словесном поединке? Нет, скорее в поединке характеров. Не будь Мигеру безликим, я бы не задумываясь поставил на него. А так, конечно… С другой стороны, низкое — ниже некуда! — положение не помешало моему каонай отделать под первое число шайку грабителей. Драки между слугой и птицеловом я, конечно, не допущу…

— Ты смеешь перечить господину?!

Голос Мигеру из-под маски звучал глухо, зловеще, как из колодца. Он не сулил бедняге птицелову ничего хорошего: точь-в-точь призрак из страшной сказки. Я готов был поклясться, что призраков Кэцу боится ещё больше, чем безликого.

— Господин! Господин! Прошу вас, скажите ему…

— Сказать — что? Чтоб ты взял лопату и копал? Господин тебе это уже сказал. Давай, за работу!

Кэцу поник, сделавшись похож на грустного воробья под дождём. Он молча побрёл к лопате. На миг мне даже стало жалко птицелова, но я себя одёрнул. Сам виноват! Не сумел переспорить каонай, презренного из презренных — теперь работай! Небось, руки не отвалятся. Но каков Мигеру, а? Надо приглядывать за ним, чтобы другим дерзить не начал. А то войдёт во вкус…

С влажным хрустом лопата входила в холмик, выворачивая наружу пласты мягкой, плохо утрамбованной земли. В земле извивались жирные дождевые черви. Когда от холмика ничего не осталось, Кэцу обернулся ко мне, просительно улыбаясь: «Может, хватит, господин?» Я покачал головой: «Нет, продолжай». Оскальзываясь, птицелов стал копать дальше. Это длилось недолго: лопата вскоре наткнулась на какое-то препятствие и застряла. Кэцу копнул слева, справа — нет, не идёт. Вновь покосившись на меня, он опустился на колени и принялся разгребать рыхлую землю руками.

— Тут что-то есть, господин! Что-то закопано!

— Что?

— В полотно завёрнуто. Да, полотно, жёлтое такое… А-а-а-а!

Вопя как резаный, птицелов опрокинулся на спину, резво откатился в сторону, подальше от разрытой ямы. Вскочив на ноги, он припустил прочь с быстротой зайца, преследуемого лисой.

Мигеру невозмутимо проводил его взглядом.

— Стой!

Птицелов не слышал.

— Да стой же, дурень!

Добежав до ближайших деревьев, птицелов остановился. Отчаянно приплясывая на месте, он плевался и отряхивался.

— Что там?

— Там… Там мертвец, господин! Я осквернён! Осквернён!

— Осквернён?

В голосе Мигеру звучало удивление.

— Чепуха, отмоешься! — крикнул я птицелову. — Очистишься, в храм сходишь.

— Да! Да! Буду целый день мыться! И в храм схожу, да!

— Вот и хорошо. А теперь вернись и закончи работу.

— Нет! Нет, господин! Я туда больше ни ногой! Ни рукой!

— Вернись сейчас же!

— Близко не подойду! Простите, господин! Я не могу! Да меня Шика в постель не пустит, если узнает!

— Так не говори ей!

— Не говорить? Шике?!

— Ну да!

— Вы правы, господин! Я не стану ей говорить! Ни словечка не скажу! Вот прямо ни единого!..

Кажется, Кэцу был до глубины души поражён этой новой для него идеей: ничего не говорить жене. Голос птицелова перешёл в невнятное бормотание, Кэцу вновь принялся остервенело чистить одежду и руки. К могиле он не вернётся, понял я. Даже за сотню золотых кобанов.

— Мигеру! Закончи то, что он начал.

Маска каонай повернулась в мою сторону. Мигеру пожал плечами и направился к разверстой могиле. Подходя к ней, он проделывал странный обряд: подносил ладонь ко лбу, к животу, к плечам по очереди, затем поцеловал собственные пальцы. При этом он бормотал себе под нос какие-то таинственные заклинания. Наверное, так варвары отгоняли злых духов.

Подобрав лопату, брошенную птицеловом, каонай счистил ею остатки земли с того, что покоилось в могиле.

— Тело завёрнуто в полотно, как он и сказал. Разворачивать?

— Разворачивай.

Я постарался, чтобы мой голос не дрогнул. Тревожить мёртвых — последнее дело. И небезопасное к тому же. Вот как явится сейчас неупокоенный дух! Злой, голодный, мстительный!

Но я должен был узнать правду.

Мигеру не испытывал на сей счёт особого беспокойства. Присев на корточки, он принялся за дело. В отличие от Кэцу, скверны он не боялся — или не подавал виду.

— Готово.

Не «готово, господин», а просто «готово». Ладно, решил я. Сейчас не время ставить каонай на место. Подходить к могиле не хотелось, но я себя пересилил.

Поначалу я не мог оторвать взгляд от ржавой полосы, что рассекла горло мертвеца. Казалось, это дорога в ад, прямиком в мрачные глубины преисподней князя Эмма. В лёгких кончился воздух, я глубоко вздохнул и бросил глазеть на смертельную рану. На восковом, с синеватым отливом лице мертвеца не было ни пудры, ни румян, ни бровей, нарисованных тушью. Поэтому я не сразу понял, что передо мной женщина.

Такое лицо могло бы принадлежать и мужчине. Молодому крепкому мужчине лет тридцати, а может, младше. Высокие скулы, плотно сжатый рот — и в смерти лицо это хранило сердитое выражение, добавляя покойнице возраста.

Ни боли, ни страдания, ни страха. Суровость и упрямство. И что-то ещё, что я чувствовал, но не мог выразить словами.

Тёмно-зелёное кимоно из плотной ткани. Тонкий золотистый рисунок: ветви ивы, стебли бамбука. Судя по очертаниям тела под одеждой, женщина при жизни была худощавая, но крепкого сложения. Приказать Мигеру раздеть труп? Убедиться, нет ли на теле других ран или иных повреждений? Нет, это выше моих сил. Достаточно! Птицелов рассказал правду — женщину зарезали — и честно заслужил свою награду.

— Заворачивай.

Каонай повиновался. Когда края грязно-жёлтого полотнища вновь скрыли тело, я заметил, что в могиле, кроме трупа, лежит посох.

Нет, не посох.

Оружие.

2
«В случае неудачи я останусь жить!»

— Нижайше прошу разрешения войти!

— Входите, младший дознаватель. У вас есть, что доложить?

— Да, Сэки-сан.

— Докладывайте. И покороче!

— Слушаюсь, Сэки-сан.

Старший дознаватель сидел не на походном стуле, а на циновке, очень мягкой и очень дорогой. Слушал он меня, по привычке насупив брови, но внимательно, не перебивая. Донос птицелова, хижина лесорубов, выскобленная дочиста, пятнышко крови, могила в лесу, труп женщины с перерезанным горлом…

И найденная в могиле нагината.

Нагинату я забрал с собой и сейчас принёс в приёмную. Вон, у двери стоит. Знатное оружие. Фамильное, сразу видно. Дубовое древко в кэн длиной — я не поленился, замерил. Тёмное, старое. Отполировано с большим тщанием, но в ладонях не скользит. Чёрный плоский наконечник — из наборных пластин кожи, плотно пригнанных друг к другу. Упругий и жёсткий одновременно. Я не удержался, дома на соломенном чучеле опробовал. Чучелу мало не показалось — снова чинить придётся. Или новое делать. Такой красавицей человеку руку отсушить или ключицу сломать — раз плюнуть.

На древке девиз: «Посреди бури — скала, посреди леса — буря». Вырезано и вытравлено.

— …Нагината? Из могилы?!

— Именно так.

— И вы принесли её сюда? В мой кабинет?!

— Нижайше прошу простить меня, скудоумного! Я отмыл эту нагинату в трёх водах, оттёр и отчистил. Настоятель Иссэн окурил её священными благовониями и прочитал подобающую случаю молитву. Но это, конечно, ни в коей мере меня не оправдывает! Я виноват!

— Ну, если только настоятель Иссэн… — с неудовольствием проворчал Сэки Осаму. — Вы закончили доклад?

— Да, господин Сэки. Закончил.

— Сообщите всё, что рассказали мне, секретарю Окаде. Пусть заведёт отдельное дело. Когда, говорите, это случилось?

Запамятовал он, как же!

— Позавчера.

— Значит, подождём. Если в течение сегодняшнего дня перерожденка не явится с заявлением о фукаццу, завтра постарайтесь установить её личность. Не отчаивайтесь, если это вам не удастся, Рэйден-сан. А то, чуть что, кидаетесь живот себе вспарывать! Если после каждой неудачи дознаватель будет сводить счёты с жизнью, где мы людей брать будем? Где, я вас спрашиваю?!

— Я вас понял, Сэки-сан! Если заявления сегодня не будет, я приложу все силы, чтобы узнать, кто была та женщина, и кто её убил. Но в случае неудачи останусь жить, хотя жизнь в позоре — жалкое прозябание.

Если перерожденка не объявится, искать её наша служба не станет. Я должен буду выяснить личность убитой и убийцы, составить как можно более подробное описание — и отослать в столицу. Оттуда описание разошлют на дорожные заставы по всей Чистой Земле. Рано или поздно попадётся, никуда не денется. Назначат денежный штраф или отправят на принудительные работы, чтобы знал. А не попадётся, тоже не беда — чай, не государственная измена.

На сей счёт Фудо-сан успел меня просветить.

— Так-то лучше. У вас всё?

— Если позволите…

— Что ещё?

— Птицелову Кэцу положена награда за сообщение о фуккацу.

— Награда ему положена… Скажите секретарю Окаде: я разрешаю выдать. Только под роспись!

— Да, Сэки-сан!

И старшему дознавателю, и мне было прекрасно известно: Окада без росписи листа бумаги не выдаст, не то что денежного вознаграждения. Также мы оба понимали, что птицелов неграмотен. Ничего, как-нибудь разберутся.

— Теперь всё?

— Да, Сэки-сан.

— Идите.

Никто не явился к нам в тот день с заявлением о фуккацу.

3
«Записки на облаках», сделанные в разное время монахом Иссэном из Вакаикуса

Пьесу «Хитрость князя Оды» приписывают вашему покорному слуге, недостойному последователю Будды. Это ложь, пьеса создана господином Ямаширо из Эдо. Но при всех несомненных достоинствах сюжета она была так скверно написана, что господин Ямаширо долго искал кого-нибудь, кто взялся бы переписать его пьесу более возвышенным слогом. Многие брались, но вскоре отказывались, утверждая, что нет смысла запирать ворота после того, как лошадь убежала. Утверждение это столь удивило господина Ямаширо, что он обратился ко мне с просьбой истолковать его.

Признаюсь, я дал толкование неверное, но зато оно щадило чувства господина Ямаширо. Возликовав, он предложил мне взяться за эту работу — и я, великий грешник, согласился. Я даже довел этот труд до конца, не предполагая, что он надолго испортит мне литературный вкус — и придется медитировать целую осень, чтобы восстановить душевное равновесие.

Мое изложение господину Ямаширо не понравилось. Он обвинил меня в вычурности, затянутости и неестественности. Впрочем, это не помешало ему предложить пьесу столичным театрам. О чудо! «Хитрость князя Оды» собирала публику в самые неудачные дни, когда иные труппы голодали. При этом зрители утверждали, что господин Ямаширо — псевдоним скромного монаха Иссэна из Вакаикуса, пожелавшего остаться неизвестным.

Не знаю, на чем основывалось такое мнение. Но в итоге деньги достались господину Ямаширо, а слава — мне. Это ещё раз подтверждает суетность желаний: мне, отринувшему мирские страсти, не нужна была слава, а господину Ямаширо, человеку обеспеченному — деньги.

Позвольте предложить вашему вниманию фрагмент пьесы:

Ода Нобунага:

Я — князь Ода Нобунага,
Демон-повелитель Шестого неба,
убитый изменником Акети Мицухидэ
и воскресший в его теле милостью будды Амиды.
Узнаете ли вы меня?

Хор:

Мы узнаем тебя, наш господин!
Что лицо? Что тело?
Твой воинственный дух сияет в любом обличье!

Ода Нобунага:

Мои верные князья, вассалы клана Ода!
Обладатели больших имён,
грозные в битве, мудрые в совете!
Здесь ли вы?

Хор:

Мы здесь, о господин!
Веди нас в бой!

Ода Нобунага:

Мои доблестные самураи, гроза войны!
Носители доспехов, повелители мечей,
люди высокой чести!
Здесь ли вы?

Хор:

Мы здесь, о господин!
Веди нас в бой!

Ода Нобунага:

Мои легконогие асигару, копейщики и стрелкѝ!
Вы, пехотинцы, простолюдины,
не возведенные в ранг самурая!
Ваш доспех — отвага, ваш шлем — упорство в битве.
Здесь ли вы?

Хор:

Мы здесь, о господин!
Веди нас в бой!

Ода Нобунага:

Мои князья и вассалы! Мои самураи!
Слушайте моё повеление:
в битву не вступать, оставаться позади!

Хор:

Что ты говоришь, о господин!
Зачем нас позоришь?
Вели нам лучше покончить с собой,
чем так срамиться перед людьми!

Ода Нобунага:

Молчать, когда говорит князь Ода!
Покоряться, когда велит князь Ода!
Падите ниц!

Хор:

Мы пали на колени свои!
Мы пали на лица свои!
Мы покорны, о господин.

Ода Нобунага:

Мои копейщики и стрелки!
Вы сегодня моя надежда и опора.
Идите в бой на моих врагов,
пугайте их воинским кличем,
но не смейте обращать оружие против них.
Идите в бой и умрите все до единого!

Хор:

Что ты говоришь, о господин!
Зачем нас позоришь?
Вели нам лучше покончить с собой,
чем так срамиться перед людьми!

Ода Нобунага:

Молчать, когда говорит князь Ода!
Покоряться, когда велит князь Ода!
Падите ниц!

Хор:

Мы пали на колени свои!
Мы пали на лица свои!
Мы покорны, о господин.

Ода Нобунага:

Дайте врагам убить вас,
отсечь ваши головы, пронзить сердца!
Пока они не поняли, что случилось,
не осознали новый порядок,
пока руки их стремятся к убийству,
пока ноги их настигают противника,
пока мечи рубят, не задумываясь,
копья пронзают без сомнения,
стрелы летят точно в цель —
ложитесь под их мечами, стрелами, копьями,
ложитесь колосьями под серпом!

Хор:

Мы покорны, о господин,
поляжем за тебя все до единого.

Ода Нобунага:

Я верю вашему слову,
вы исполните мою волю.
А когда вы воскреснете в телах наших врагов,
а когда вы захватите их, подобно трофеям —
хлещите оставшихся древками копий,
бейте кулаками, пинайте ногами,
сломите их дух, не убивая.
Пусть видят в вас вчерашних товарищей,
приверженцев их кланов,
братьев по оружию.
Пусть ужаснутся, запутаются, лишатся пыла,
пустятся в бегство, забыв о приказах.
Тогда вернетесь ко мне в телах наших врагов,
обретете честь и награду.
Каждый станет моим самураем,
забудет о низком прошлом, возвысится.
Хорошо ли вы поняли меня?

Хор:

Славим мудрость господина!
Славим хитрость господина!
Мы поняли твой замысел, наш владыка,
мы падем и восстанем,
захватим великую добычу:
тела самураев, честь самураев,
звания самураев!
В бой, пехотинцы! В бой, не боясь смерти!
Наш девиз: фуккацу!

Ода Нобунага:

Кто первый поймёт, что принес нам будда,
кто первый вооружится его подарком,
словно мечом, выкованным на небесах,
тот и станет победителем в новых битвах,
сделается сёгуном, основателем династии.
Фуккацу!

4
«И всё-таки помните обо мне»

— Умоляю простить мою неслыханную дерзость…

— Я слушаю вас.

— Я бы хотел просить о разговоре с глазу на глаз, сенсей.

Ясухиро долго смотрел на меня. Нет, не на меня — на оружие, которое я держал в правой руке. Взгляд сенсея был тяжел, как кузнечный молот. Кажется, разговор с глазу на глаз уже начался.

— Это личный разговор? Или служебный?

— Служебный.

— Следуйте за мной, Рэйден-сан.

Я отметил вежливое обращение ко мне, ничтожному. Нет, не ко мне — к службе Карпа-и-Дракона, от имени которой я обращался к сенсею. Ясухиро всегда умел дать понять собеседнику, чего он стоит, даже если не держал в руке палку или плеть.

Идти пришлось недолго. Я ждал чего угодно, но только не этого: сенсей привёл меня в святая святых — в комнату, где стоял доспех его предка, укрепленный на кипарисовой вешалке. Сюда пускали немногих. Сам я был тут всего дважды: когда Ясухиро принимал клятвы учеников, и ещё раз, по мелкому поручению учителя.

— Я слушаю вас, — повторил сенсей.

— Эта нагината… Она вам известна?

— Вы позволите?

Приняв оружие от меня, Ясухиро некоторое время размышлял о чем-то своём. Нагината подрагивала в его пальцах. Сенсей перекладывал её из руки в руку, иногда перебрасывал, давая «длинному мечу» на миг повиснуть в воздухе, поворачивал, наклонял. Движения были простенькими, задумчивыми, не имевшими боевого смысла, но я не мог избавиться от впечатления, что сенсей ведёт трудный поединок. Мне даже показалось, что в глубине шлема, принадлежавшего давно умершему воину, прямо за железной маской демона, зажглись багровые огни. Они светились в прорезях глазниц, словно предок Ясухиро тоже следил за действиями потомка — и понимал в них куда больше моего.

— Три схватки из пяти, — пробормотал сенсей.

— Что, извините?

— Я выиграл у неё три схватки из пяти. Это стоило мне большого труда. Еще год-другой, и я возьму не более двух побед. Я старею, это следует признать.

— Она умерла, сенсей.

Я отлично понял, о ком идет речь. Я только не знал имени.

— Как?

— Её убили. Перерезали горло. Я взял нагинату из её могилы.

— Это не значит, что она умерла, — Ясухиро еле заметно улыбнулся. — Вам это известно не хуже моего. Впрочем, новое тело… Нужно время, чтобы привыкнуть к нему, восстановить навыки. Новое тело не всегда готово к схваткам. Вы знаете, в ком она переродилась?

— Вы знаете, как её зовут? — ответил я вопросом на вопрос.

Это было неучтиво по отношению к сенсею. Но младший дознаватель мог позволить себе мелкую неучтивость по отношению к допрашиваемому свидетелю.

— Сидзука Йоко из Эдо, — он ещё раз улыбнулся. — Странствующая онна-бугэйся.

Я оценил чувство юмора сенсея. Или, скорее, родителей женщины. Сидзука — тихая, спокойная. Вряд ли эта фамилия соответствовала характеру женщины, труп которой мы нашли в свежей могиле. Тихие женщины не расхаживают с алебардами наперевес, и уж тем более не являются в школы боевых искусств, чтобы бросить вызов такому человеку, как Ясухиро Кэзуо. Имя Йоко — «уверенный ребенок» — подходило ей куда больше.

— Значит, три схватки из пяти? С кем она сражалась перед вами?

— Ни с кем.

Я остолбенел. Бросивший вызов никогда не выходил сразу против главы школы. Сперва с ним бились младшие ученики, потом — старшие, потом сын сенсея…

— Здесь для неё не было соперников, — Ясухиро понял мое замешательство. — Никого, кроме меня. К чему зря тратить время? Я не люблю смотреть, как унижают моих учеников.

И моего сына, услышал я недосказанное.

— Это был её первый визит к вам?

— Нет. Она приходила два с лишним года назад. Три поражения из пяти — тогда она сражалась с моим сыном. С тех пор её мастерство возросло.

— Вы к тому времени уже были знакомы? Я имею в виду её первое появление.

— Нет. Она представилась, когда вошла во двор школы. Я сразу понял, что передо мной онна-бугэйся. Мне даже не надо было видеть, что она вооружена. Походка, осанка — такое не спрячешь.

— Она была одна?

— С ней был ученик, молодой человек чуть младше госпожи Йоко. Он сопровождал её и в первый раз, и во второй.

— Как вы поняли, что он ученик, а не слуга?

Сенсей не ответил, а я залился краской стыда. Глупейший вопрос! «Походка, осанка — такое не спрячешь…» Багровые огни в прорезях маски погасли — дух предка Ясухиро не желал смотреть на меня, дурака.

— Молодой человек участвовал в поединках?

— Он хотел, но она не позволила. Зря, как по мне. Не думаю, что он сильно уступал ей в боевых навыках. Может, и вовсе не уступал. Когда она удалилась по телесной надобности, я, глядя как он упражняется в одиночестве, дал ему пару советов.

— Он поблагодарил?

— Да. И сразу доложил об этом госпоже Йоко, как только она вернулась.

— Она рассердилась?

— Полагаю, что да. Но ничем не выказала гнева. Я принёс ей свои извинения: мне не стоило лезть в чужую науку. Она поблагодарила меня за ценные наставления, и они ушли. Уходила она, всё ещё сердясь. Наверное, это и было причиной того, что она вернулась через два года.

— Куда они направились от вас?

— Не знаю.

— Как звали ученика?

— Не помню. Она представила юношу, но я забыл его имя. Кто её убил, Рэйден-сан? Ученик? Если да, он безумец. Или это был несчастный случай? Хотя нет, вы сказали, что ей перерезали горло… Я не в силах представить себе такой несчастный случай.

Ясухиро отвел взгляд. Ему было стыдно выказывать любопытство, недостойное главы школы, но он не мог удержаться.

— Это был осознанный поступок, сенсей, — я протянул руки, и Ясухиро вернул мне нагинату. — Во всяком случае, так утверждает свидетель. Извините, я больше ничего не могу вам сказать. Я даже не знаю, ученик ли это сделал. Хотя ваш рассказ наталкивает меня на мысль, что да, госпожу Йоко убил ученик.

— Он… Вернее, она заявила о фуккацу?

— Ещё нет. Срок вышел, но я всё ещё жду.

— Превосходное оружие, — сенсей смотрел на нагинату, но говорил, кажется, не о ней. — Истинное совершенство. Сейчас это улика, но позже… Если её станут продавать, предложите мне первому. Я дам хорошую цену, нет, лучшую!

— Это если хозяйка не вернется за ней, — напомнил я. — Извините, сенсей.

— Ну да, конечно. И всё-таки помните обо мне. Такую услугу я не забуду.

Глава третья
В ЧАСТНОМ ПОРЯДКЕ

1
«Как вы объясните ваше поведение?!»

— Научитесь принимать жизнь такой, какая она есть….

Мы сидели во дворе — на земле, подстелив жесткие циновки. Циновок в доме Ясухиро было несметное множество. Сенсей мог бы выдать каждому по три штуки, и ещё бы осталось. Наверное, сохранились с тех времён, когда школа пользовалась в Акаяме куда большей известностью. Из других городов приезжали, даже с других островов.

Я поёрзал на месте, чувствуя задом тростниковую плетенку. Мне казалось, что я сижу на мирской славе, которая подобна дуновению ветра — раз, и сгинула.

— Что вам будущее? Его нет. Будущее — это тревога и беспокойство.

Сенсей прохаживался перед нами, обмахиваясь веером. День выдался теплый, солнечный, ничто не мешало солнцу греть, а сенсею — одарять нас светом своей мудрости. Или не своей, какая разница?

Чья бы мудрость ни была, я, нерадивый, никак не мог на ней сосредоточиться.

— Заботы о том, что ещё не случилось, впускают в ваше сердце змею тревоги. Она жалит вас, отравляет, выпивает жизненные силы. И когда невзгода действительно придёт, у вас не останется сил противостоять ей…

Это да, думал я. Ну какое мне дело до женщины-воина, чьё тело гниёт в лесной могиле? Хорошо, её убили. Мне-то что?! Вскоре она заявит о фуккацу, получит грамоту, удостоверяющую перерождение, и дело завершится само собой. Или не заявит — в этом случае искать её всё равно никто не будет. Сколько таких перерожденцев бродит по Чистой Земле без грамоты? Каждого искать, никаких сил не хватит. Если же обман вскроется, госпожа Йоко будет наказана по заслугам. Как ни крути, надо слушать сенсея, а не кормить змею тревоги мякотью своего сердца.

— Не гонитесь за идеалом. Идеала не существует, это самый коварный обман, какой только есть под этими небесами…

Ну, тут бы я поспорил. Я, например, хочу стать идеальным дознавателем. Или хотя бы таким, как Сэки Осаму. Грозным, милостивым, мудрым, проницательным. И хитрым, не без того. Хитрости, сказать по правде, мне сильно не достает. Простаком родился, сейчас кручусь волчком, стараюсь восполнить.

Хорошо, пусть не идеальным. Стану старшим дознавателем и успокоюсь.

— Прекратите глупую погоню за призраком. Усердно занимайтесь, не стараясь достигнуть выдуманной цели, делайте ежедневно один маленький шаг — и пройдете путь в тысячу ри. Разве это не счастье?

Счастье, согласился я. Забыть про госпожу Йоко — счастье. Делать шаг за шагом, не задумываясь о всякой ерунде — счастье. Ну почему моя голова такая упрямая? Почему я не могу забыть?!

— Не следуйте порывам. Чувства хороши в любви, а приёмы следует брать старые. Опасно бросаться в бой, не оценив противника, не взвесив слабые и сильные стороны — как его, так и себя самого…

За моей спиной, у ворот, послышался шум — разговор на повышенных тонах. Кажется, привратник не пускал кого-то во двор, опасаясь прервать наставника во время поучений, а дерзкий гость упорствовал.

Сидел я в последнем ряду. Сенсей на меня и внимания не обращал, точно вам говорю. Пользуясь этим, я снова поерзал, разворачивая циновку, потом осторожно глянул через плечо. Рядом с возмущенным привратником стоял молодой самурай, старше меня лет на восемь. Лица его я не видел — коническая соломенная шляпа бросала на лицо густую тень. Телосложением самурай напоминал архивариуса Фудо, разве что в плечах чуточку шире.

— Я буду ждать здесь, — твердо произнёс гость.

Привратник зашипел, стараясь убедить наглеца выйти на улицу — вытолкать его силой привратник боялся, несмотря на присутствие сенсея и двор, полный учеников. Но я уже не слушал их перепалку. Сам не знаю, что толкнуло меня на этот странный поступок, но я встал, рискуя навлечь на себя гнев Ясухиро, и повернулся к самураю. Когда я убедился, что он пристально смотрит на меня, изумлён такой неучтивостью по отношению к говорящему сенсею, я медленно наклонился, поднял нагинату, лежавшую рядом с циновкой, и оперся на алебарду. Я сделал это так, как если бы оружие было моим, а я собирался немедленно пустить его в ход, выгоняя наглеца со двора.

Да, последнее: на мне было казённое кимоно с гербами службы.

В такое трудно поверить, но тень, лежавшая на лице самурая, побледнела. К чести гостя, решения он принимал быстро. Миг промедления, и вот он уже идет ко мне, словно мы были наедине.

Я ждал, надеясь, что сенсей не огреет меня плетью раньше, чем ситуация разрешится.

— Меня зовут Сидзука Йоко, — громко произнёс самурай, и двор окаменел. Было странно слышать женское имя из мужских уст. — Я хочу заявить о фуккацу. Будьте великодушны, примите мое заявление.

— Вы задержались, — я нахмурил брови. — Сегодня четвертый день после вашего перерождения.

Самурай встал передо мной на колени. Не знаю, чего в этом было больше — смирения или вызова. Дорожную одежду самурая покрывала грязь, словно он не первую ночь провел под открытым небом. Сняв шляпу, он — она? — положил её перед собой.

Лицо как лицо. Густые брови, тонкий нос.

— Умоляю простить меня. После фуккацу я была в крайней растерянности. Скиталась в горах, не понимая, кто я, где я, что делаю… Готова принять любое наказание.

Я поманил привратника:

— Каким именем этот человек представился вам?

— Нобуюки Кубо.

— Вы уверены?

— Разумеется!

— Почему вы представились мужским именем? — я шагнул к самураю, навис над ним. — Если вы хотели заявить о фуккацу, вы должны были назвать свое настоящее имя, а не имя этого тела. И потом, желающие сделать заявление приходят в управу службы Карпа-и-Дракона, а не в дом семьи Ясухиро! Как вы объясните ваше поведение?!

Надеюсь, в этот момент я был грозен не меньше, чем господин Сэки.

— Вы совершенно правы, — согласился самурай. — Ваша проницательность изумляет. Но если бы я представилась женским именем, привратник бы удивился. Представляете, что бы началось? Крик, расспросы, недоверие… Мужчина выдает себя за женщину?! С какой целью? Не готовит ли он покушение на почтенного главу школы?

— Покушение? Вы что, забыли о фуккацу?

— Случается, конкуренты платят наёмникам, чтобы те искалечили неугодного сенсея. Так или иначе, я хотела избежать лишней суеты.

— И все-таки, почему вы не явились в службу?

— Я боялась, — самурай понурился. — Я никого не знаю в Акаяме, кроме уважаемого сенсея Ясухиро. Хотела посоветоваться: кому лучше заявить о фуккацу? Так, чтобы не наказали за просрочку… Смотрю, а здесь вы. Решила, что боги указывают мне верный путь.

Я кивнул:

— Хорошо, объяснения принимаются. Я приму ваше заявление. Сенсей, вы позволите нам расположиться в доме? Или лучше будет, если мы удалимся в управу?

— Я выделю вам комнату, — буркнул Ясухиро самым недовольным тоном. Думаю, он уже понял, что вожделенная нагината уплывает из его рук. — Но только после того, как закончу сегодняшний урок. Сядьте, Рэйден-сан. Сядьте и вы, госпожа Йоко. Уверен, вам будет полезно услышать то, что я скажу. Итак, покончите с сожалениями. Сожалея, вы живете прошлым, тем, чего уже нет. Сделанного не изменить, это камень, привязанный к вашим ногам. Он тянет вас на дно, где вы задыхаетесь…

Я опустился на циновку, подвинулся, уступая часть циновки госпоже Йоко. Женщина, одетая в плоть мужчины, села, касаясь меня плечом. Я слышал — нет, всем телом ощущал её дыхание. Так дышат очень спокойные, хорошо владеющие собой люди, которых ничто не тревожит. Это не значит, что у них нет забот. Но змее тревоги, как бы та ни старалась, не вползти в их сердце.

Что будущее? Его нет. Будущее — это сплошное беспокойство.

2
«Почему вы скрыли эти подробности?»

— Ваше имя?

— Сидзука Йоко.

— Ваш отец?

— Сидзука Кэйташи, старший вассал господина Фудзитаки.

— Ваша мать?

— Госпожа Синго из семьи Рюбэй.

— Место вашего рождения?

— Эдо, усадьба моего отца возле Западной цитадели.

— Как вы собираетесь обеспечить себя средствами к существованию?

— Простите, не поняла.

— На что вы собираетесь жить в новом перерождении?

— Надеюсь, господин Ясухиро позволит мне преподавать в его школе. Я не надеюсь, что он возьмет меня в приемные сыновья…

— Дочери.

— Сыновья. В этом теле я мало гожусь в дочери. Но я готова принести господину Ясухиро вассальную клятву. Если, конечно, он снизойдет ко мне, ничтожной.

— Имя вашего ученика?

— Вы имеете в виду моего убийцу?

— У вас были ещё ученики?

— Нет.

— Тогда мне непонятно ваше уточнение.

— Нобуюки Кубо. Привратник уже назвал вам это имя. Зачем вы спрашиваете о том, что знаете?

— Мое дело спрашивать, ваше — отвечать. Советую принять это к сведению.

— Прошу прощения за дерзость. Очень сожалею.

— Как вы были убиты?

— Кубо сказал, что больше не хочет ждать, пока я подпишу ему мейкё-кайден. Он требовал мастерский диплом прямо сейчас. Я отказала ему. Объяснила, что он ещё не обучился всем секретам моего стиля «порхающей ласточки».

— Он настаивал?

— Да. Кинулся на меня, повалил, приставил нож к горлу. Я победил тебя, сказал он. Подписывай! Когда я попыталась вывернуться, у него дрогнула рука. Полагаю, он полоснул меня ножом.

— Полагаете?

— Не могу сказать точно. Я не помню ничего, что было дальше.

— Заняв его тело, вы видели собственный труп. Такой человек, как вы, сразу определит, отчего наступила смерть.

— Да, конечно. Но я была в таком состоянии, что плохо оценивала происходящее. Только что я лежала, и вот стою…

— Оставим это. Значит, он требовал диплом. Далее — несчастный случай. Тогда как вы объясните мне тот факт, что перед нападением на вас Кубо готовился совершить сеппуку? Он угрожал покончить с собой, если вы не подпишете ему мейкё-кайден?

— Откуда вам это известно?!

— Про угрозы?

— Про сеппуку.

— Кажется, вы забыли, кто здесь задает вопросы.

— Приношу глубочайшие извинения. Кубо шантажировал меня. Говорил, что если он покончит с собой из-за диплома, которого достоин, но не получил — это унизит меня. Ославит в глазах всех мастеров.

— Вы согласились с этим?

— Я посмеялась над ним. Сказала: от моей чести не убудет. Если же ты такой дурак — убивай себя, мне-то что? Тогда он в ярости набросился на меня, как был, с ножом. Дальше всё произошло так, как я вам уже рассказывала.

— Почему вы скрыли эти подробности?

— Не хотела срамить ученика перед вами. Он был хорошим учеником: старательным и почтительным. Не знаю, что на него нашло. Год спустя я подписала бы ему диплом без нажима с его стороны. И потом, я сейчас заняла его тело. Не слишком хочется рассказывать такие позорные вещи о человеке, в чьём теле ты живёшь…

— Я понимаю вашу сдержанность. Думаю, подписание вашей грамоты о фуккацу пройдёт без задержек.

— Моя благодарность не имеет пределов. Вы уже убедились, что я — это я?

— Я знал это до начала допроса.

— Каким образом?!

— О чем я попросил сенсея Ясухиро, когда он окончил свои наставления?

— Вы попросили его сразиться со мной. Господин Ясухиро был так любезен, что согласился. Я проиграла ему четыре схватки из пяти.

— Три.

— Четыре. У сенсея доброе сердце, он назвал одно поражение ничьей. Он не хотел меня оскорблять при учениках. Но я-то знаю… Я ещё не до конца привыкла к этому телу.

— Привыкайте. И привыкайте говорить о себе, как о мужчине. После демонстрации воинских умений вы прошли в дом, а я задержался во дворе. Сенсей подтвердил мне, что вы — это вы. Можно изменить имя, внешность, что угодно, но нельзя подделать манеру ведения боя.

— Так сказал сенсей?

— Да.

— Он заблуждается. Будь я Нобуюки Кубо, моя манера боя была бы такой же. Ученик копирует учителя, талантливый ученик копирует в точности.

— Сенсей сказал мне об этом. И добавил, что никогда не спутает наставника с наставляемым. Он ещё сказал, что талантливый ученик — в какой-то мере перерождение учителя. Не копия, нет. Другое тело, другой почерк, иное мастерство. Новая жизнь, сказал сенсей, новый путь. Путаница исключается.

— Я немедленно пойду и извинюсь перед господином Ясухиро.

— За что?

— Я сказала, что он заблуждается. Это было самонадеянно с моей стороны. Мои познания — песчинка рядом с его горой.

3
«Я понял вас, Сэки-сан»

В воротах управы меня ждал сенсей Ясухиро.

Вид у сенсея был такой, что я испугался. Мрачный, сосредоточенный, в церемониальной накидке с гербами семьи — он что, решил вызвать меня на поединок? Только этого мне не хватало! Перед встречей с Ясухиро у меня состоялась беседа с господином Сэки, тоже нелёгкая, и меньше всего мне хотелось портить отношения с сенсеем.

Почему он стоит в воротах? Почему не заходит внутрь? Ну да, подчёркивает, что хочет говорить на официальную тему, но в частном порядке. Почему не дождался, пока я вернусь в его дом? Хочет, чтобы стражники были свидетелями. Значит, всё сказанное будет пристойно во всех отношениях. А то, что будет сказано между словами, поймём только мы — для ушей стражи оно прозвучит пустым сотрясением воздуха.

— Рэйден-сан, — сенсей поклонился первым. — Я готов заплатить штраф.

— Штраф? Какой штраф, сенсей?

— Штраф за просрочку заявления о фуккацу. Госпожа Йоко опоздала с заявлением. На неё будет наложен штраф, который я хочу заплатить. Вот…

Он достал из рукава матерчатый кошель.

— Здесь семьдесят моммэ. Я поинтересовался у вашего секретаря, какой штраф полагается в случаях кратковременной просрочки. Секретарь был так любезен, что расписал мне все возможные штрафы на сто лет вперед. У госпожи Йоко нет таких денег, но они есть у меня. Я не хочу, чтобы её отправили на принудительные работы.

— Его, — я улыбнулся.

— Что? Кого — его?

— Вы не хотите, чтобы на принудительные работы отправили Нобуюки Кубо. Госпожи Йоко больше нет. Есть Нобуюки Кубо, «второй человек». Вот грамота, — я достал свиток, — подписанная старшим дознавателем. Штраф решили не накладывать в виду смягчающих обстоятельств.

— Тогда эти деньги ваши.

— Я не могу их принять.

— Вы обязаны их принять. Иначе я обижусь.

Присутствие стражи меня не стесняло. Взять деньги от благодарного поручителя не было служебным нарушением. Тем более что благоприятное решение уже вынесли. Благодарность — не преступление, хоть сотню свидетелей выставь. Я ещё раз оценил предусмотрительность сенсея.

— Я передам ваши деньги в храм Вакаикуса. Вы согласны, Кэзуо-сан?

— Это ваше дело и ваше право.

Я назвал сенсея уважительно, но по имени, опустив обращение «сенсей». Он ответил мне сухо и отстраненно, на грани пренебрежения. Мы оба подчеркнули, что разговаривают не ученик с учителем, то есть обязанный с благотворителем, а служба Карпа-и-Дракона с кланом Ясухиро. Стражники услышали, что в этих денежных отношениях нет ничего личного, а к деньгам мы оба относимся с презрением.

Всё было сделано правильно.

— У меня к вам просьба, сенсей, — я вернулся к прежнему обращению, восстанавливая привычный тон. — Не подумайте, что я прошу вас сейчас, потому что вы мне чем-то обязаны. Я и раньше хотел вас об этом просить, но считал такую дерзость чрезмерной. Сегодня удачный день, отмеченный богами, и я рискнул.

— Все, что угодно.

— Вы покажете нам приёмы обращения с нагинатой?

Нам. Не мне. То есть всем ученикам, каких сенсей сочтёт достойными.

— Конечно. С завтрашнего дня я и сам собирался начать давать вам уроки древкового боя. Поскольку это было мое решение, а не ответ на вашу просьбу, вы по-прежнему мне ничем не обязаны.

Давать уроки вам. То ли мне, то ли всем, кого выберет сенсей. Понимай, как хочешь.

— Ученик всегда обязан своему учителю.

— Ну, разве что так.

Нет, он не улыбнулся. И всё-таки улыбнулся. Ни одна черточка не дрогнула на этом суровом лице, но я ясно видел тень улыбки. Разумеется, вожделенная нагината госпожи Йоко уже нашла нового хозяина. И в школе семьи Ясухиро появился новый младший наставник. Принудительные работы в любом случае не понадобились бы. Со временем — и не слишком долгим — госпожа Йоко, вернее, «второй человек» Нобуюки Кубо без труда заплатил бы штраф, вздумай наша служба наказать его за медлительность.

— Жду вас на занятиях, Рэйден-сан.

— Вы слишком снисходительны ко мне, сенсей.

Провожая его взглядом, я вспоминал другой разговор — тот, сложный, который состоялся у меня с Сэки Осаму. Сложности не касались оформления грамоты о фуккацу — тут все прошло наилучшим образом. Причин для отказа не было, грамоту старший дознаватель подписал быстро. Мысль отказаться от начисления штрафа также принадлежала ему. «Ученик, — сказал господин Сэки, передавая бумагу мне. — Этот Нобуюки Кубо… Он что, не понимал, что делает? Если понимал, должен был знать, что отдает свое тело этой женщине. Если действовал в помрачении, под влиянием гнева… Ну разве что так. Ваше мнение, младший дознаватель?»

Птицелов утверждал, напомнил я, что женщина походила на улитку. У неё было что-то не в порядке со спиной. Естественно, я не осматривал труп на предмет повреждений — да и кто бы на моем месте совершил такой ужасный поступок, не боясь мести злых духов?! Но я склонен верить птицелову.

«Полагаете, Кубо сознательно отдал свое тело наставнице? Здоровое тело взамен больного? Благородный поступок, но бессмысленный. Карму не обманешь самопожертвованием. В этом случае госпожа Йоко возродилась бы безликой. Нет, раз лицо на месте, значит, здесь другие мотивы…»

Вы правы, согласился я.

«Хотите что-то добавить?»

Да, если позволите. Госпожа Йоко уверяла меня, что три дня после фуккацу бродила по горам в помрачении чувств. При этом она самым тщательным образом прибрала в хижине, скрыв все следы убийства, и зарыла своё прежнее тело в тихом месте. Разве такие поступки говорят о смятении чувств? Я склонен считать, что госпожа Йоко солгала мне: она действовала расчетливо и хладнокровно.

«Почему бы тогда ей не сжечь труп? Пепел никому ничего не расскажет.»

Всю неделю шли дожди, сказал я. Для костра нужно топливо: дрова, хворост. Отсыревшие ветки горят плохо и дают много дыма. Густой дым могли заметить. На месте госпожи Йоко я бы не стал рисковать.

«Разумно. По-вашему, она собиралась скрыть факт фуккацу? Выдать себя за настоящего Кубо?»

Да, именно так. Ученик путешествовал с наставницей много лет, она знала про него достаточно, чтобы никто ничего не заподозрил. Манера ведения боя у них также сходна, тут не подкопаешься. Даже если бы опытный сенсей вроде Ясухиро что-то и заметил, он бы не стал утверждать подмену окончательно. Слишком зыбкая почва для обвинения.

«Родители?»

Не думаю, что Кубо часто заезжал домой. И потом, любые сомнительные моменты легко списать на то, что Кубо с возрастом изменился, стал неразговорчив, избегает откровенностей…

«Хорошо, допустим, Сидзука Йоко собиралась незаконным образом жить дальше, как жил бы Нобуюки Кубо. Сейчас Сидзука Йоко законным образом живет как Нобуюки Кубо-второй. Дело закрыто, спорить больше не о чём. И всё-таки я чую здесь нечто удивительное. Даже если преступления нет, но есть что-то, что могло бы стать сокровищницей наших архивов, редкой драгоценностью…»

Я весь внимание, господин старший дознаватель.

«Предположим, некий юный дознаватель, пылкий не по чину, продолжит наблюдение за Кубо-вторым. В частном, разумеется, порядке. Если он ничего не обнаружит, в том не будет служебного промаха. Если же отыщется что-то любопытное, я буду признателен пылкому юному дознавателю. В частном, разумеется, порядке.»

Я понял вас, Сэки-сан.

* * *

Когда я свернул за угол, выяснилось, что меня ждет еще один человек. Сегодня я был просто нарасхват.

— Позвольте отнять у вас немного времени, — Ясухиро Цуиёши, сын и наследник сенсея, преградил мне дорогу. Тон его был настолько холоден, что я сразу понял: речь зайдёт о чём-то сугубо личном, но имеющем касательство к службе Карпа-и-Дракона, а главное, неприятном для Ясухиро-младшего. — Хочу сразу заявить, что был против решения отца оставить эту женщину в нашей школе.

— Я вас понимаю, — кивнул я.

— Простите, но вряд ли. Вы считаете, что отец способен взять эту женщину…

— Этого мужчину.

— Да, конечно. Вы считаете, что отец способен, видя несомненный талант, взять этого мужчину в приёмные сыновья. Это умалит моё положение, а в будущем может и вовсе лишить меня звания наследника и положения в школе, соответствующего моему праву рождения. Не знаю, способен ли мой отец на такое в отношении кровного сына. Иногда, когда я вижу, как он очарован мастерством этого мужчины, мне кажется, что да. Но я возражал против присутствия господина Нобуюки-второго в нашей школе по иным, более общим соображениям.

— По каким же?

— Если вам будет так угодно, следуйте за мной.

4
«Это был умысел. Злой умысел.»

Песок шуршал и поскрипывал под моими сандалиями. Он словно пытался нашептать мне какую-то удивительную историю: одну, но на разные голоса. Не ту ли, что собрался поведать мне Ясухиро-младший?

Мы молчали всю дорогу. Сын сенсея шёл впереди, я без вопросов следовал за ним. Последним тащился Мигеру, невпопад опираясь на свою клюку. Мы миновали портовый квартал, затем — сам порт с длинными дощатыми пирсами, унылыми стайками рыбацких лодок, пузатыми плоскодонками торговцев и двумя кораблями покрупнее. Наконец мы выбрались на пустынный берег. Впереди торчали зубы прибрежных скал, выщербленные временем и ветром. Похоже, Цуиёши вёл меня к скалам.

Не нашёл места поближе? Хочет что-то показать?

Море катило низкие тяжёлые волны. Ближе к берегу они вскипали пеной на гребнях. Движение воды напоминало колыхание расплавленного свинца. Языки прибоя с шипением лизали песок и уползали обратно, оставляя солёную пузырящуюся слюну и бурую кайму мокрых водорослей. Осенний ветер налетал порывами — и уносился прочь. Запах моря будоражил ноздри, наполнял грудь странным возбуждением. Чувство было приятным и даже каким-то… Успокаивающим, что ли?

Может ли возбуждение успокаивать?

Надо спросить настоятеля Иссэна, знатока парадоксов.

Осенний берег.
Песни поём втроём:
Я, ветер, прибой.

На миг тучи прорвал золотой клинок солнечного луча. Там, где он ударил в воду, свинец превратился в сверкающую искрами синеву — и вновь поблёк.

У подножья скалы Цуиёши обернулся, махнул рукой: за мной. Поднимаемся, значит. Вроде и так не ясно. Ну, полезли. В гэта по скалам лазить не слишком удобно, так что я их ещё внизу сбросил, и носки заодно. Босым взбираться оказалось неожиданно легко: уступы и толстые корни с готовностью подставлялись под ладони и ступни. Вскоре я уже стоял на ровной, будто срезанной ножом вершине. Глянул вниз: не так чтобы высота высоченная, но свалиться отсюда не хотелось бы. Ещё сломаешь себе что-нибудь, и хорошо, если руку, а не шею.

Цуиёши тоже смотрел вниз, кривился.

— Это был умысел, — лицо Ясухиро-младшего, и без того не слишком приветливое, стало мрачней тучи. Сейчас он очень походил на своего отца, раздраженного чьим-то проступком. — Злой умысел. Уверен, она нарочно сюда забралась.

— Кто?

В ответе я не нуждался. Я знал, кто.

— Эта женщина. Тогда ещё женщина.

— Зачем?

Вместо ответа Цуиёши одним неуловимым движением извлёк из-за пояса боккэн. Не лёгкий бамбуковый синай — тяжёлый боевой меч из дуба. Опасное оружие, для мастеров. Проломишь случайно противнику голову — и здравствуй, фуккацу!

Ещё миг назад Мигеру, вскарабкавшийся следом за нами, смотрел на море тем взглядом, каким голодный пёс смотрит на кусок мяса. Чтобы это понять, мне не нужно было видеть его глаза под маской. Я не успел заметить, когда безликий развернулся к Ясухиро-младшему — по-волчьи, всем телом — и поудобнее перехватил свою клюку. Казалось, Мигеру всё ещё опирается на неё, но я видел: в любой миг каонай готов пустить клюку в ход. Видел это и Цуиёши, просто притворился, будто не замечает. Поза моего слуги ясно говорила такому знатоку, как сын сенсея: каонай будет защищать господина до последнего, и плевать ему, кто перед ним — мелкий уличный бандит или младший наставник школы воинских искусств.

— Можете мне не верить, — глухо произнёс Цуиёши. Казалось, маска карпа закрывает его собственное лицо. — Но она давно это задумала. Возможно, тогда, когда взяла несчастного парня в ученики.

Он цедил слова, будто они жгли ему рот:

— Я сказал ей сегодня утром: «Сколь бы долго луна ни скрывалась за тучами, рано или поздно она являет людям свой лик.» Эта женщина пожала плечами. Чужими ворованными плечами. Я добавил: «И лик этот может оказаться ущербным.» Она ответила: «Прелесть луны в ущербности.» Я не нашелся, что возразить. Я никогда не был силён в словесных поединках. Сейчас я бы сказал: не всякая ущербность прелестна.

Меч с низким гулом вспорол воздух. Если бы удар предназначался мне, я бы вряд ли сумел отшатнуться.

Глава четвёртая
ПОЕДИНОК В СКАЛАХ

1
«Это всё, что вы поняли?»

Тяжёлый меч летал, будто птица перед грозой. Любой из множества ударов, без сомнения, сокрушил бы кости, угоди он в противника. Но противник тоже был не промах: Цуиёши приходилось нелегко. То и дело он уходил в защиту, отступал под натиском яростного призрака. Я ещё не видел этого, второго, но уже догадывался…

Второй? Вторая?

Сын сенсея замер, занеся боккэн над головой.

— Я часто прихожу сюда, на берег, — дыхание его оставалось ровным и глубоким. — Упражняюсь по вечерам. Море помогает.

— Море?

— Мощь. Спокойствие. Ритм.

Да, спокойствие. Надо бы и мне взять пример с Ясухиро-младшего.

— Я увидел их оттуда, — Цуиёши взглядом указал на берег. — Её и ученика. Они как раз начали поединок.

— Учебный?

— Я поначалу тоже так решил.

Его меч вновь пришёл в движение. Метнулся, отбивая стремительный выпад. Нагината, которой не было, целила прямо в горло — я вдруг увидел это как наяву. Судя по возгласу Мигеру, безликий тоже оказался зрячим сверх меры. Наборное кожаное лезвие, попади оно в цель, надолго вывело бы жертву из строя, а то и искалечило бы. Наши предки так убивали стальными клинками. Цуиёши волчком завертелся по площадке: опасно приближаясь к краю, возвращаясь к центру. Танец с призраком продолжился, образ женщины с нагинатой проступал всё отчётливей.

Цуиёши перехватил боккэн так, что меч словно сделался втрое длиннее. Движения сына сенсея изменились. Они остались быстрыми, как вспышка молнии, но приобрели женственную, чтобы не сказать, змеиную плавность. Теперь в его руках плясала и пела чужая нагината, а противник-невидимка отбивался от алебарды боккэном…

Нет, двумя боккэнами! Ну конечно, двумя!

«…мало кто умеет биться двумя деревянными мечами, большим и малым…» — всплыли в памяти слова сенсея.

Нобуюки Кубо-первый, преданный ученик женщины-воина, умел.

Гневный дух, поднявшись из лесной могилы, вселился в сына сенсея. А может, это сын сенсея призвал гневный дух, пользуясь волшебством своего мастерства. Сидзука Йоко атаковала зло, остро, опасно. Это всё дальше уходило от учебного поединка между наставником и последователем. Это всё ближе стремилось к настоящему бою, где каждый старался обезвредить, ранить, изувечить противника — как сотню лет назад стремились убить. Женщина нападала быстрее, ещё быстрее, ласточкой она порхала над обрывом, избегая ответных ударов. Казалось, она смеётся над недотепой-учеником, презирает его, вынуждает терять лицо.

Дух сменился духом.

Я не уловил момент, когда Цуиёши из женской ипостаси Сидзуки Йоко вновь превратился в мужскую ипостась Нобуюки Кубо. Два меча его — видимый мне боккэн и воображаемый, но оттого не менее ужасный малый меч — рушились на женщину с быстротой шторма, несущегося от горизонта к утлым рыбацким скорлупкам, и мощью, способной сокрушить гору. Под натиском ученика, разъярённого до потери самообладания, бесплотный призрак Йоко отступил к краю площадки: шаг, ещё шаг.

Женщина отразила последнюю атаку. Но сила столкновения была такова, что госпожу Йоко отбросило назад. Третий шаг, пустяк, мелочь, но сделать этот шаг можно было только по воздуху.

Кубо-первый замер над обрывом, глядя на искорёженное тело на песке. Когда он обернулся ко мне, пряча меч за пояс, это уже вновь был Ясухиро Цуиёши.

— Вы это видели с берега? — я указал на кромку моря. — Да, Цуиёши-сан?

— Нет. Мне стыдно. Это недостойный поступок, но я не смог удержаться и подобрался поближе. Схватка двух мастеров другой школы… Я хорошо знаю эти скалы. Я забрался с восточной стороны и смотрел вон оттуда.

Он указал на скальный выступ, заросший кустами дикого самшита. Да, там запросто можно было спрятаться и оставаться незамеченным — особенно когда те, за кем ты наблюдаешь, увлечены боем.

— Госпожа Йоко оступилась и упала с обрыва?

— Да.

— Вы очень хорошо всё показали, Цуиёши-сан. Я готов поклясться, что увидел поединок от начала до конца собственными глазами.

— Тогда вы должны понимать, что здесь произошло.

— А что тут такого произошло? Они увлеклись, госпожа Йоко оступилась и сорвалась со скалы. Она покалечилась? Но осталась жива?

— Да, покалечилась. Да, осталась жива. Это всё, что вы поняли?

Прозвучало как упрёк. Мне даже показалось, что Ясухиро-младший превратился в Ясухиро-старшего. Чего я не понял, хотя был должен? Какая змея пряталась под корягой? Я не видел ни змеи, ни коряги, ни намёка на что-то большее, чем просто несчастный случай во время обучения.

— Увы, это всё.

2
«Deseo de muerte»

— Deseo de muerte, — прозвучал голос, приглушенный рыбьей мордой.

— Что?

— Желание смерти. Она хотела, чтобы её убили. Но так, чтобы её убили честно, без подлога с её стороны.

Карп заговорил без разрешения. Карп заслуживал кары.

— Мигеру! Как ты посмел? Неслыханная дерзость! Немыслимая глупость! Встревать в разговор господина с другим самураем?! Вернемся домой, я сурово тебя накажу!

— Остановитесь, Рэйден-сан!

Сын сенсея встал между мной и наглым слугой:

— Прошу вас! Позвольте ему говорить дальше!

Я утратил дар речи. Наследник семьи Ясухиро вступился за чужого слугу? За презренного каонай?! Неужели небо рухнуло на землю?!

Рухнуло. Сто лет назад взяло и рухнуло, сделав землю чистой.

Поза Цуиёши, его лицо, горящие глаза — всё выражало самый неподдельный, острый интерес. С таким же интересом, должно быть, он следил за поединком женщины с мужчиной — прячась в кустах самшита, дрожа от возбуждения, стыдясь порыва, но не в силах противиться искушению.

— Мигеру, поблагодари господина Ясухиро за милость, оказанную тебе, недостойному.

Каонай поклонился:

— Спасибо, господин. Вы очень добры.

— Значит, по-твоему, она хотела, чтобы её убили?

— Я глубоко убеждён в этом. Maestro, ваша demostración была великолепна, — Мигеру ещё раз поклонился Цуиёши, и я понял, почему никто из дознавателей не хотел брать этого безликого в слуги. — Думаю, ученик уже превзошёл её. В силе — наверняка. В скорости. Она это знала. В умении? Не знаю. Скорее всего, тут они были равны. Что оставалось у женщины в запасе?

Каонай помолчал, словно ждал нашего ответа, не дождался и ответил сам:

— Опыт. За женщиной оставался опыт. Ещё хитрость и хладнокровие. Она ярила ученика, как matador ярит el toro красным плащом. Надеялась: он потеряет голову и убьёт её в честном бою. Matador так не поступает, matador сам убивает el toro. Но тут не corrida, а она — не matador.

Мигеру замолчал. Я смотрел на него, потрясённый. Не знаю, кто кого ярит у него на родине красным плащом, но всё остальное… Неужели он смог это увидеть?! Неужели он прав? Обилие незнакомых мне слов, засоривших речь Мигеру, говорило о том, что безликий взволнован сверх всякой меры.

— У кого вы учились?

Совершенно забывшись, Цуиёши обратился на «вы» к презренному каонай. Поза Мигеру неуловимо изменилась. Он стал выше ростом, выпрямился, развернул плечи. Потомственный самурай!

— Моим учителем был дон Карлос де Эспиноза, primera espada… Первый клинок Кастилии. Gran maestro! Позже я учился на улицах Мадрида и Барселоны, в тавернах Севильи и на палубе «Меча Сантьяго». Нас брали на абордаж. Мы брали на абордаж. Как видите, я выжил.

Он сгорбился, словно его ударили палкой. Втянул голову в плечи:

— Прошу меня простить. Нет, я не выжил. Я сказал глупость.

— Вы убивали? — тихо спросил Цуиёши.

— Да, много раз.

У Цуиёши невольно вырвался вздох. В этом вздохе я услышал зависть, равной которой не было отсюда до бездн преисподней. Но сын учителя более ничем не проявил обуревавшие его чувства.

— Мне искренне жаль, что вы — безликий. Примите мои соболезнования.

— А уж мне-то как жаль, господин!

Под маской карпа забулькал горький смех.

— Простите меня, Рэйден-сан, — Ясухиро-младший повернулся ко мне. — Я забылся. Чтобы увидеть подоплеку этой схватки, тем более в моём ничтожном представлении, нужен больший опыт, чем есть у вас. Я говорю не только о боевых навыках. Для этого нужно самому учить других, видеть в их ошибках свои. У вас ещё всё впереди, не сомневайтесь.

— Цуиёши-сан, вы слишком добры ко мне. Я приложу все силы, чтобы достичь должного мастерства. Но пока я его, как вы верно заметили, не достиг, я нуждаюсь в ваших пояснениях.

— И вы их получите.

— Вы сказали, она давно это задумала? Погибнуть в честном — подчеркиваю, честном! — поединке с учеником? С целью захватить его тело? Вы это имели в виду?

— Именно так. Я видел, как она хладнокровно выводила ученика из себя. При этом сама она сражалась в полную силу. Поддайся она, подставься под удар — фуккацу превратило бы её в безликую. Вам это известно лучше моего. Это был не случайный порыв, а замысел, который она вынашивала годами. Сила, скорость, мастерство — она выжала из ученика всё, чем он овладел под её руководством, и это было выше её собственных возможностей. Молодой Кубо был идеален, за исключением одного недостатка: на таком уровне он терял самообладание. В этом она и видела шанс. Он бил честно; он бы и убил её честно, просто потому, что не сдержал бы меч. Может ли человек, способный хладнокровно принести в жертву собственного ученика, преподавать в додзё моего отца?!

Я услышал другое: «Если она сделала это один раз, не сделает ли со временем снова?»

— Это всего лишь мои выводы, — закончил Цуиёши после долгой паузы. — Мысли и слова. У меня нет доказательств. Раз она не стала безликой — не было и преступления. Если её оправдала карма — в чем её могу обвинить я? В чём я могу обвинить его?!

— Я услышал вас, Цуиёши-сан. У службы Карпа-и-Дракона также нет претензий к господину Нобуюки-второму. Но поверьте, я буду присматривать за ним. Я не такой мастер меча, как он; вероятно, мне никогда и не стать таким. Но зрение у меня не хуже, это точно.

Сын сенсея ответил поклоном и начал спуск к морю.

Идя за ним, я размышлял о том, что Нобуюки-второй обманул меня не дважды, а трижды. Замысел онна-бугэйся не удался. После падения она была искалечена, но выжила. Рассказ Цуиёши целиком и полностью совпадал с показаниями птицелова. Женщина-улитка? Нет, птицелову не привиделось со страху. Выходит, в хижине лесорубов между госпожой Йоко и её учеником не было никакой схватки из-за диплома, а значит, не было и несчастного случая. Что за схватка между калекой со сломанной спиной и молодым, полным сил, умелым бойцом?!

Ложь, завернутая в ложь.

Но как же она всё-таки добилась своего?

3
«У нас тоже история?»

— …я виновен, сенсей. Мне нет прощения! Из-за меня вы стали калекой!

Женщина, укрытая ворохом одежды, молчит. Мёртвыми глазами глядит мимо ученика, в очаг. Там рдеют угли, постреливая редкими искрами.

Молодой самурай одет в белое нижнее кимоно. Он берёт нож. Долго смотрит на лезвие.

— Я всё исправлю. Я отдам вам своё тело!

Фигура в белом расплывается в глазах женщины. Слёзы? Она разучилась плакать. Дым от очага? Или после падения со скалы она повредила не только спину? Что случилось с её зрением?

Не имеет значения.

— Что ты исправишь? Что?!

Она думает, что кричит. Но с губ срывается лишь хриплый шёпот.

— Хочешь, чтобы я стала безликой?! Лучше смерть!

— Нет! Не лучше!

— Отдай мне нож! Я сама перережу себе горло!

Она тянет к нему руку. Рука дрожит. Комнату заволакивает туманом. В нём движутся и спорят зыбкие силуэты.

Оба движутся, оставаясь на местах.

— Я возненавижу вас, сенсей.

— Ты сошёл с ума!

— Я смогу! Я вас возненавижу и убью. Вы займёте моё тело и сохраните лицо.

— Безмозглый глупец! Тебе не обмануть карму!

Ученик пробует ногтем остроту лезвия. Кивает в такт своим мыслям.

— Война, — говорит он, — это путь коварства и обмана. Карма? Значит, война с кармой.

Оставаясь на коленях, белый призрак нависает над ворохом одежды. Над блестящим от пота женским лицом.

Высверк стали.

Чушь! Сто тысяч бочек отборной чуши! Недаром у меня всё перед глазами плыло, когда я воображал эту сцену. Возненавидеть по собственному желанию? Наставницу, рядом с которой странствовал много лет? Которую, возможно, любил как женщину? Демон, и тот бы не смог. Ударил бы ножом из выдуманной ненависти, а на деле из искреннего милосердия, и стала бы госпожа Йоко презренным каонай.

А вот взяла и не стала.

Не сходится.

— …мейкё-кайден! Диплом мастера! Я его заслужил.

— Рано.

— Я победил вас, сенсей. Я вас превзошёл!

В ответ — хриплый смех. Он похож на лай собаки. Смех и кашель.

— Ты утратил хладнокровие. Нападал, как бешеный бык. Это ты называешь мастерством?

— Вы валяетесь на земле! Вы ползаете, а я хожу!

— Я отразила все твои удары. Ты не победил меня. Я упала с обрыва.

— Диплом! Мой диплом! Подпишите его, пока вы ещё в состоянии это сделать! Я заслужил!

— Чем? Недостойным поведением? Кричишь, выпрашиваешь диплом, словно милостыню…

— Если вы не подпишете мне диплом, я убью себя у вас на глазах!

В руках самурая — нож. Высверк стали слепит глаза. Картина плывёт, очертания мужчины размазываются. Снова призрак вместо живого человека.

— Если ты такой дурак, вспори себе живот! Мне-то что?

— Вы умрёте здесь от голода и жажды! Рядом с моим трупом!

— Лучше смерть, чем жизнь калеки. Твой труп? Я буду смеяться, глядя на него.

— Мое самоубийство опозорит вас!

— Позор для живых. И потом, не всем везёт с учениками.

— Нет, вы его подпишете!

— Ты меня заставишь?

— Да! Я не дам вам умереть! Вы будете жить и мучиться! А ещё…

Рука с ножом нависает над женщиной. Ворох одежды приходит в движение. Отчаянная, безнадёжная борьба.

— Я выколю вам глаза! Изуродую лицо…

Вскрик, хруст. Хрип. Брызжет красное. Всё тонет в багровой пелене.

Мог ли Нобуюки Кубо оказаться таким мерзавцем? Вряд ли. Оба Ясухиро, старший и младший, должны были почувствовать внутреннюю гниль. Нет, они не упоминали об этом. С другой стороны, случается всякое, а Ясухиро видели Кубо всего пару раз. Если так, в третий раз Кубо-второй почти не соврал мне. Просто умолчал о сломанной спине.

Не хотел порочить память ученика? Так ведь опорочил, заявил о требованиях подписать ему диплом, о насилии. Спрятал больший грех за меньшим? Напал на учителя — одно дело, напал на учителя-калеку — другое…

Мог Кубо случайно перерезать горло госпоже Йоко? Пожалуй, мог. В драке что угодно случается, будь ты хоть небесным воином. Я вспомнил, как бандиты напали на моего отца во сне, связали и избили. Не хотелось вспоминать, само всплыло.

Они боролись. Она пыталась вырвать у него нож, клинок соскочил…

Нет. Не сходится.

Ладно отец и сын Ясухиро. Но сама госпожа Йоко? Годами странствовала бок о бок с молодым Кубо. Учила его, вела по пути. И не заметила гнили? Не увидела мерзавца за маской почтительного ученика? Что же она за мастер тогда? Или заметила? Увидела? Радовалась этой гнили, выращивая себе новое тело?! В конце концов, если бы всё получилось, как задумала госпожа Йоко — такого подлеца не жалко, туда ему и дорога…

— Я понял! Я всё понял! Вы готовили меня для собственного фуккацу! Вы не учили меня — вы воспитывали себе новое тело…

— И что? Я доверила тебе такое важное дело, а ты даже этого не смог! Никчемная бездарность!

— Как вы могли?! Я вам верил!

— Замолчи.

— Вы, мой сенсей, предали меня! Вы были для меня всем…

Хриплый смех. Кашель. Женщина с трудом приподнимается на локте. На лице ни страдания, ни сожаления. Насмешка: злая, беспощадная. Кривятся бескровные искусанные губы:

— Посмотри на себя! Я для тебя была всем?! Это правда. Я — всё, а ты — никто. Глупец, тряпка. Твой дух низок и грязен. А вот тело твоё ещё могло бы послужить. Шкодливый щенок! Ты и это испортил!

— Никто не смеет так говорить со мной…

Кубо шипит разъярённой змеёй. К лицу его приливает кровь, отливает, всё сразу. Он багровеет, бледнеет, скрипит зубами. Гримаса ярости. Взгляд рассыпает молнии.

— Ты уже испортил всё, что мог. Чем ты ещё можешь навредить мне? Больше, чем сейчас?

— Я… Я убью себя! У вас на глазах!

В руке Кубо нож. Отблеск пламени из очага отражается в клинке. Хижину застилает кровавый туман.

— Убивай! Я буду только рада!

— Я убью вас и себя одним ударом! Мы вместе уйдем в ад! Воплощаться будет некому и не в кого!!!

Хрипит, клокочет женский смех. Лицо Кубо расплывается, течёт расплавленным металлом. Превращается в оскаленную маску демона Ашура — воплощения гнева, ярости, безумия.

Взлетает нож. Туман смыкается, растворяет в себе силуэты мужчины и женщины. Шум борьбы, рычание. Безумные выкрики. Влажный хруст, хрип, бульканье…

Тишина.

Если госпожа Йоко сумела разъярить своего ученика во время поединка на скале так, что Кубо потерял самообладание — не могла ли она повторить это позже, в хижине? Вывести беднягу из душевного равновесия? Неужели молодой господин Нобуюки по-настоящему обезумел? Забыл о фуккацу, о самосохранении, обо всём на свете, кроме собственной ярости и страстного желания отомстить предавшей его наставнице?

Бросился с ножом на искалеченную женщину?!

В ужасных и поучительных историях, которые я слышал от бродячих сказителей, случалось, что человек полностью лишался рассудка. В рассказах настоятеля Иссэна деяния патриархов школы дзен также мало отличались от поступков умалишенных. Но это истории, там на горсть правды лохань выдумки, а у нас жизнь, обыкновенная человеческая жизнь…

Или у нас тоже история?

4
«Вы будете умирать каждое утро и каждый вечер»

Снять обувь у порога. Поклониться. Войти в додзё.

С тряпками и вёдрами, полными воды.

Выстроиться рядами по три человека.

Расставить ноги пошире. Присесть, как это делают борцы сумо. Нет, ноги ещё шире. Нет, присесть ещё ниже.

— Вы боевые крабы или дохлые мухи?!

Взять тряпку.

Окунуть в ведро с водой.

Выкрутить.

Посмотришь со стороны — стихи получаются, изысканное хайку:

Взять тряпку.
Окунуть в ведро с водой.
Выкрутить.

Сам Мацуо Басё от зависти все ногти на руках сгрыз бы. Жаль, нет его здесь, великого поэта. Странствует где-то, саке пьёт. А мы здесь. Не со стороны смотрим, изнутри. Постигаем поэзию на практике. Тряпку выкрутить, опустить на пол перед собой. Взять покрепче.

Протереть пол слева направо. Широким махом.

— Хай, сенсей!

Протереть пол справа налево. Широким махом.

— Хай, сенсей!

Шаг вперед. На крабьих ногах. Не отрывая тряпки от пола.

Взять ведро. Подтянуть поближе.

Боги, моя поясница!

Протереть пол слева направо. Широким махом.

— Хай, сенсей!

Протереть пол справа налево. Широким махом.

— Хай, сенсей!

Шаг вперед. Шаг вперед. Шаг вперед.

Взять ведро. Подтянуть.

Зал кончился.

Повернуться лицом ко входу. Не вставая.

Не убирая рук с тряпки.

Протереть пол слева направо. Протереть пол справа налево.

Боги, моя спина! Мои бёдра!

Шаг.

Слева направо. Справа налево.

Подтянуть ведро.

Почему я не умер во младенчестве?!

Сенсей Ясухиро сейчас во дворе. Я слышу его голос. Милосердный Будда, почему я не там, во дворе, со старшими учениками? Почему я не трудился усердно, чтобы пополнить их ряды? Сенсей Ясухиро такой добрый, такой заботливый, не то что эта ужасная женщина, которая теперь этот ужасный мужчина Нобуюки Кубо-второй…

— Эй, крабы? Почему пол ещё грязный?!

Да с этого пола есть можно! Доски облизывать!

— Принесите свежей воды! Моем дальше!

Если так она мучила своего ученика, неудивительно, что он её зарезал.

— Господин Рэйден! Вы свернете себе шею.

— Я?

— Разумеется, вы. Почему вы все время на меня поглядываете?

— Хочу пригласить вас в лапшичную старого Ючи.

— Сейчас?!

— Нет. После занятий.

— Это служебное приглашение?

— Личное, сенсей.

— Во всем, что касается дел за пределами этого додзё, я вам не сенсей. С радостью принимаю ваше приглашение. За еду заплачу̀ я. Это меньшее, чем я могу отплатить вам за содействие в получении грамоты. Ноги шире!

* * *

Шёл дождь, я ждал под навесом.

Болело все.

Видя мои страдания, дядюшка Ючи вертелся вокруг несчастного Торюмона Рэйдена ужом: приносил свежий чай, закармливал сладостями. Пригнал служанку, чтобы та разминала мне плечи, затем мальчика на побегушках — чтобы тот массировал мне ступни. Вооружил обоих флаконом змеиного масла, спасающего от ломоты в суставах. Когда хозяин лапшичной решил послать за слепым массажистом, чтобы слепец размял мне недоразмятое, я поднял знамя мятежа.

Велел подать саке.

Тут она и пришла. Понимаю, это недостойно, а для младшего дознавателя службы Карпа-и-Дракона — и вовсе позор, но я не мог воспринимать Нобуюки Кубо-второго иначе как женщину. Смотрел на молодого широкоплечего самурая, а видел бледную до синевы госпожу Йоко, восставшую из могилы.

И разрез на шее тоже видел. Чудеса, правда?

— Заниматься надо усердней, — без предисловий сообщила она, присаживаясь напротив меня. — Поначалу вам будет казаться, что вы умерли. Окоченели, не в силах шевельнуть даже ресницами. Вы будете умирать каждое утро и каждый вечер. Позже вы оживёте, чтобы больше не умирать. Так бывает всегда. Хозяин, лапши с осьминогом!

Я смотрел на неё. На него. На неё. В случае с фуккацу моего собственного отца я быстро принял тот факт, что отец — отец. Знал, конечно, что он — бабушка, и всё-таки — отец, без дурных колебаний. Что же мешало мне повторить это здесь и сейчас, сидя напротив госпожи Йоко?

— Чтобы больше не умирать, — повторил я.

Разговор наш противоречил всем правилам вежливости. Сложись всё иначе, и мы бы сперва говорили о пустяках, погоде, кленовых листьях, затем сочинили бы по стихотворению, вне сомнений, бездарному, восхвалили бы их достоинства, справились бы о здоровье собеседника — разумеется, не в тех выражениях, которыми пользовалась госпожа Йоко! И лишь затем…

Вот оно, подумал я. Вот оно, долгожданное затем.

Пришло, не спросясь.

— Прошу снизойти к моей просьбе, — сказал я. — Дайте мне совет.

Госпожа Йоко наклонилась вперед:

— Совет? Он точно не касается ваших служебных дел? Вы говорили, что приглашение личное.

— Каюсь, мой вопрос касается одного из дел службы. Но дело рассмотрено и закрыто, так что вопрос будет личным. Если вы сочтете, что мой интерес выходит за границы частной беседы, вы всегда можете отказать мне в совете. Вы даже сможете подать жалобу секретарю Окаде. Будьте уверены, он даст вашей жалобе надлежащий ход.

Она долго думала, хмурясь.

— Хорошо, — лицо госпожи Йоко по-прежнему оставалось мрачней тучи. — Я вас слушаю.

— Допустим, я — мастер воинских искусств…

— Допустим? Рэйден-сан, вы требуете от меня невозможного. Богатое воображение не числится в списке моих талантов.

В харчевню вошел бродячий музыкант. Сел в углу, вынул из-за пазухи бамбуковую флейту. Озябшими пальцами тронул отверстия, поднес флейту к губам. Хозяин хотел его выгнать, чтобы не мешал беседе, но госпожа Йоко кинула флейтисту монетку, и дядюшка Ючи сделал вид, что музыкант — его родной брат, потерянный во младенчестве.

Некоторое время мы слушали музыку.

— Ладно, — кивнула госпожа Йоко. — Вы — мастер воинских искусств. Вам нужен совет, как им стать? Я даю такие советы на каждом занятии.

Мои мышцы согласились, откликнувшись болью. «Эй, крабы? Почему пол ещё грязный?!» Признаюсь, я бы с радостью обошёлся без таких советов до весны.

— Я благодарен вам за науку, Кубо-сан. Но если уж мы с вами сумели представить меня мастером…

Произнести новое имя госпожи Йоко оказалось труднее, чем я думал. Проще было бы звать её сенсеем. Увы, мы находились в харчевне, а не в додзё, и беседовали, а не упражнялись.

— В таком случае мы, вероятно, сумеем найти для меня и правильный способ быть убитым?

Глава пятая
ИВА НАД ПРУДОМ

1
«Путь коварства и обмана»

— Вы шутите?

— Нет.

— Быть убитым? Вы хотели сказать: правильный способ убить?

— Нет.

— Тогда вспорите себе живот. Вернее способа я не знаю.

— Это самоубийство, Кубо-сан. А мы говорим об убийстве.

— Найдите безумца. Дурачка. Убедите его. Обманите.

Невольно я покосился на Мигеру, скучавшего на улице. Да, ум госпожи Йоко был остёр.

— Безумца, — повторил я. — Дурачка. Почему не ученика?

— Я не понимаю, о чём вы говорите.

Взгляд её заледенел. Мы сидели в харчевне, но я не мог избавиться от наваждения. Мне казалось, что мы бьёмся в скалах, и главное — не утратить самообладания, как бы госпожа Йоко ни старалась затуманить чувствами мой разум.

— Как вы считаете, Кубо-сан, я смог бы подставиться под смертельный удар своего ученика? Где-нибудь в скалах, над морем? Так, чтобы падение усугубило ситуацию? Вынудить ученика потерять чувство контроля?

— Подставиться под удар? — голос её сел, будто она напилась ледяной родниковой воды. — После фуккацу вы станете безликим. Это хуже, чем смерть.

Принесли лапшу. Отдельно в лаковой миске лежали щупальца осьминога, сдобренные кунжутным маслом — заказ госпожи Йоко. Щупальца слабо подёргивались: осьминог был свежим, только что разделанным. Я наполнил две чашки саке, поднял одну, приглашая госпожу Йоко составить мне компанию, но она пить не стала. Она стала есть: медленно, сосредоточенно, пережевывая осьминога самым тщательным образом. Так и следовало делать: во рту мелкие присоски моллюска цеплялись за всё, что попало. Случалось, любители осьминогов умирали от удушья. Но мне казалось, что дело тут не в правилах еды — медлительность позволяла госпоже Йоко справиться с волнением, не выказывая смятения чувств.

— Вы правы, Кубо-сан, — я опустошил свою чашку и отставил её в сторону. — Подставиться под удар было бы безрассудством. Но что, если бы я дрался честно, не поддаваясь ученику? Что, если бы я знал, что ученик уже превзошел меня? Что он способен нанести мне убийственный удар без снисхождения с моей стороны?! Я бы это знал, а ученик не знал. Такое ведь можно допустить? Честный бой, честная смерть. Фуккацу, новое тело, подтверждающая грамота…

— Господин Ясухиро-младший, — с ненавистью произнесла госпожа Йоко. Будь эта ненависть огнём, полгорода сгорело бы в пожаре. — Я знала, что он временами упражняется на берегу. Когда мы пришли, его не было. Я решила, что сегодня он не придёт. Я ошиблась.

Воистину она была бесподобна. Скорость, с какой она делала выводы, потрясала. Прощаясь с Цуиёши, я пообещал сыну сенсея, что без особой нужды не стану упоминать, от кого получил сведения о поединке в скалах. «Вы будете говорить с ней? — спросил Цуиёши. — С этой?..» Да, сказал я. Сын сенсея рассмеялся: «Тогда вам и не понадобится упоминать обо мне!» Почему, удивился я. Он ушёл, не ответив, и я остался в недоумении.

Сейчас я понимал, почему.

— Никто не мог объяснить вам, Рэйден-сан, то, что вы сейчас сказали мне, кроме Ясухиро-младшего. Разве что Ясухиро-старший, но вряд ли это он прогуливался возле моря. Никто другой…

— Вы ошибаетесь, — возразил я. Удовольствие, которое я испытал в этот момент, было постыдным, но очень приятным. — Господин Ясухиро-младший всего лишь показал мне, что произошло. Его мастерство несравненно. Он показал, а я, глупец, не понял. Объяснил мне это совсем другой человек.

— Кто?

— Позвольте мне не называть его имени.

— Я знаю всех мастеров в Акаяме! Такие тонкости…

— Возможно, вы знаете не всех. Итак, ваше мнение?

Она взяла бутылочку с саке. Залпом, без паузы, осушила две чашки подряд. Махнула хозяину: неси ещё!

— Вы ничего не докажете, — улыбка госпожи Йоко была сродни волчьему оскалу. — Здесь нет преступления.

— Нет, — согласился я. — И тем не менее… Я слыхал, что война — путь коварства и обмана. Вы воюете со мной, Кубо-сан?

— Я? С вами? Что за глупость?!

— Тогда почему вы мне всё время коварно лжёте? Вы умолчали о поединке в скалах. Вы дали показания, что в хижине лесорубов дрались со своим учеником, когда он напал на вас. Это тоже ложь. После падения у вас была сломана спина. О каком поединке может идти речь?

Она горько вздохнула:

— Я действительно дралась с ним. Как могла, как умела. Этот дурак хотел убить меня из благих побуждений. А я не хотела становиться безликой. Вы мне не верите, да? Понимаю, это трудно назвать поединком. Будь моя спина цела…

— Хорошо, тут я вам верю. У вашей схватки в хижине был свидетель, он подтверждает ваш рассказ.

— Свидетель? У вас что, в любом закоулке по свидетелю?!

Я предпочел оставить эту реплику без ответа.

— Чего вы хотите, Рэйден-сан? — она наклонилась ко мне, как в начале беседы. Дядюшка Ючи принёс саке, госпожа Йоко наполнила чашки. Одну пододвинула ко мне: — Вы же понимаете, что у вашей службы нет ни единой причины открывать дело вновь. У нас частная беседа, у неё не может быть никаких последствий.

— Война, — я покатал это слово на языке. — Путь коварства и обмана. Я плохой ученик в додзё сенсея Ясухиро, но я быстро учусь в додзё Карпа-и-Дракона. Я хочу услышать от вас правду. Да, правда не даст мне шанс вновь открыть дело о вашем фуккацу. Как, впрочем, и ложь. Но мне нужна эта правда. Я на ней настаиваю.

— А что, если я откажусь?

— Тогда, уважаемый господин Кубо-второй, эта история станет достоянием гласности. Как вы считаете, много ли молодых людей захочет учиться у вас, зная, как вы поступаете с учениками? У молвы быстрые ноги, не пройдёт и месяца, как она выбежит за пределы города. Извините за прямоту, но я хочу, чтобы вы заранее представляли себе последствия. Те последствия, о которых вы сказали, что их не может быть.

Она сжала пальцы. Чашка хрустнула, рассыпалась осколками. Хозяин кинулся убирать, но госпожа Йоко жестом отослала его прочь.

— Я бы гордилась таким учеником, как вы, Рэйден-сан, — она держала осколок так, словно хотела перерезать мне горло. — Вы точно знаете, куда бить, и не промахиваетесь. Какова будет судьба правды, если я откроюсь вам? Это останется между нами?

— Нет.

— Она станет, как вы изволили выразиться, достоянием гласности?

— Нет. Я поделюсь вашим рассказом со старшим дознавателем Сэки и архивариусом Фудо. Возможно, ещё с кем-то, если сочту нужным. Обещаю, лишних ушей здесь не будет. Ваша история ляжет в архив службы Карпа-и-Дракона. Такие истории представляют большой интерес для нашей службы. Их необычность позволит нам знать, что делать, если подобный случай повторится.

— На этом всё закончится?

— На этом всё закончится.

Она выпила саке прямо из бутылочки, прежде чем начать. Я терпеливо ждал, слушая флейту. Мелодия напоминала крик чаек над морем. Если закрыть глаза, можно представить себя в скалах, на свежем ветру. При богатом воображении можно даже представить себя внизу, на камнях, со сломанной спиной.

Назад: Глава пятая МОТЫЛЁК СЕЛ НА МЕЧ

Дальше: Глава шестая НЕ МЫ ИДЕМ ПО ПУТИ[75]