Глава 22
27 августа
Катрин Линдос сидела на диване, поджав ноги, рядом со своей кошкой и с мобильником в руке. Она была зла. Весь день безуспешно пыталась дозониться до Блумквиста – и в итоге не получила в ответ ничего, кроме этого дурацкого шифрованного сообщения:
«Полагаю, нищий с Мариаторгет назвал тебя “мэм-сахиб”, как и Клару Энгельман. Вспомни, что он еще тебе говорил. Каждое слово на вес золота».
«Мэмсахиб» – ну конечно… Уважительное обращение к белой женщине в колониальной Индии. Но кто такая эта Клара Энгельман? И главное – ни единого человеческого слова. Ни даже формального вежливого вопроса, вроде «как живешь?». Ничего похожего на то, что писала ему сама Катрин в минуты тоски и одиночества. Неужели Микаэль совсем по ней не скучает?
Мысленно отправив к черту и Блумквиста, и нищего, и Клару, Катрин пошла на кухню поискать чего-нибудь съестного. Но голода она не чувствовала. Хлопнула дверцей холодильника, взяла яблоко из вазочки на столе – и тут ее осенило. Клара Энгельман, ну конечно… Эта гламурная кукла. Катрин набрала ее имя в «Гугле» – и тут же вспомнила всю историю.
Когда-то она читала об этом репортаж в журнале «Ярмарка тщеславия». И теперь наткнулась в Сети на снимки горного лагеря в Гималаях. Клара была там с Виктором Гранкиным – проводником, который тоже погиб. Миловидная женщина, хотя и немного вульгарна на иной вкус. Катрин вгляделась в лицо Клары Энгельман. Та улыбалась вымученно, через силу. Как будто улыбка была для нее лишь средством удерживать на расстоянии депрессию. А этот Гранкин… Инженер и профессиональный скалолаз, проводник, гид, консультант в индустрии приключений – кем он был на самом деле? На снимках у Виктора Гранкина стать военного… Да, солдат элитного подразделения. А вот и Юханнес Форселль. Катрин выругалась и тут же забыла о своей злобе на Блумквиста.
«Что ты там такого нашел?» – спросила она его в эсэмэске.
* * *
Только что Элин Фельке была возмущена и зла. Теперь же она выглядела неуверенно, будто наконец задалась вопросом: как могло получиться, что до сих пор она только и делала, что бросалась из одной крайности в другую?
– Боже мой, Сванте… – пробормотала Элин. – Что я могу о нем сказать? В нем не было ничего, кроме необыкновенной уверенности в себе. Он мог уговорить человека на что угодно. И мы шли у него на поводу, и ели этот его дурацкий суп из черники всем лагерем… Думаю, из него получился бы хороший продавец. Но что ему понадобилось на Эвересте…
– То есть?
– Сванте оказался в числе немногих посвященных в тайну Виктора и Клары. И это как будто его смущало.
– Почему вы так думаете?
– Просто у меня возникло такое ощущение. Быть может, он ревновал или… знаете что… я думаю, Виктор это заметил. Более того, мне кажется, что именно это и стало главной причиной его нервозности накануне восхождения.
– Но с какой стати это так на него подействовало?
– Его что-то пугало, я бы так сказала. Неколебимый как скала, он вдруг стал задумчивым и робким. И я все думаю, не было ли это связано со Сванте?
– Со Сванте?
– Да. Что, если Виктор боялся, что Сванте разболтает обо всем Стану Энгельману?
– У вас есть основания подозревать, что они общались?
– Возможно, но…
– Что?
– Сванте производил впечатление вероломного человека. Он все чаще говорил об Энгельмане как о хорошем знакомом, даже имя его произносил так, будто намекал на что-то. Хотя не исключено, что все это не более чем мои фантазии… И потом, под конец изменился даже Сванте…
– Что, тоже занервничал?
– Мы все нервничали. – Элин кивнула.
– Это понятно. Но вы назвали его самой большой загадкой в лагере?
– Именно так. Сванте держался королем, но при этом… как будто все время за тобой подглядывал. На первый взгляд та же расточительность и щедрость, что и у Юханнеса, но под ней… что-то гадкое и противное. Он мог опутать человека лестью лишь для того, чтобы в следующий момент больно подколоть.
– И какие у него были отношения с Форселлем?
– Сложные, как мне кажется. Безусловно, какая-то часть Сванте была влюблена в Юханнеса.
– А остальные части?
– Он как будто следил за ним, все время был настороже.
– С чего это вы так решили? – удивился Блумквист.
– Не знаю… – Элин вздохнула. – Может, так на меня подействовала последняя газетная кампания против него?
– То есть?
– Все это ощущалось как несправедливость, – пояснила Элин. – Как будто Сванте причиняет Юханнесу какие-то страдания… Похоже, я слишком разговорилась.
Микаэль осторожно рассмеялся.
– Да, похоже на то. Но я благодарен вам за это. Насчет моего репортажа можете не беспокиться, как я уже сказал. Я тоже люблю фантазировать и домысливать, но в моей работе важно придерживаться фактов.
– Скучно. – Элин снова вздохнула.
– Возможно, но это все равно что лазать по горам. Я должен знать, где находится следующий выступ. Знать – а не полагать или верить. Иначе плохо кончу.
– Это так.
Взглянув на свой мобильник, Микаэль обнаружил сообщение от Катрин Линдос. Она ответила вопросом, и это была одна из причин немедленно проститься с Элин Фельке. Блумквист подхватил дорожную сумку и покинул дом в Эстермальме, не имея ни малейшего представления о том, куда теперь направится.
* * *
Вернувшись домой поздно вечером, Фредрика Нюман обнаружила в электронном ящике длинное письмо от психиатра Фарзада Мансура – главного врача закрытой клиники «Сёдра Флюгель».
Мансур подтверждал, что Нима Рита был его пациентом, но Фредрике все равно не верилось в это. Не убеждали и следы антипсихотических препаратов в крови шерпы – уж очень убогим и грязным выглядел он для такого учреждения. Фредрика была заинтригована, возможно, это и заставило ее с таким напряжением несколько раз перечитать письмо Фарзада.
По телефону у Мансура был такой приятный голос, что Фредрике сразу захотелось отыскать его фотографию в Сети. На его страничке в Фейсбуке она обнаружила множество снимков приветливо улыбающегося мужчины, в том числе и на фоне парусников и моря. При этом текст на мониторе, адресованный ей и Бублански, больше походил на объяснительную записку и не соответствовал возвышенному образу любителя парусного спорта.
«К сожалению, – писал доктор Мансур, – случилось то, что случилось. Нам всем очень жаль, но печальное событие совпало с самым тяжелым периодом этого года, а именно с последней неделей июля, когда ни меня, ни доктора Кристера Альма не было на рабочем месте».
Что за событие? Фредрика Нюман ничего не понимала. Она была так огорчена и разочарована, что плохо воспринимала написанное. И все же, пробежав глазами текст, поняла, что Нима Рита и в самом деле лечился в «Сёдра Флюгель», хоть и под другим именем. И что однажды, а именно вечером двадцать седьмого июля этого года, он сбежал из клиники и не был даже объявлен в розыск, поскольку все руководство находилось в отпуске.
Но и это не всё. Ниме Рите были прописаны особые процедуры, которые – не то по халатности, не то из соображений заботы о пациенте – проводились крайне нерегулярно.
«Как вам, наверное, известно, – писал Фарзад Мансур, – я и Кристер Альм приняли руководство клиникой “Сёдра Флюгель” в марте этого года и сразу обнаружили множество злоупотреблений. Несколько пациентов содержались в закрытых палатах и подвергались принудительному лечению, которое, по нашему с доктором Альмом мнению, сказывалось на их состоянии негативно. Одним из них был мужчина, поступивший в наше учреждение в октябре 2017 года под именем Нихара Раваля. Документы, подтверждающие его личность, отсутствовали, но, судя по записям в истории болезни, пациенту было пятьдесят четыре года, он страдал параноидальной формой шизофрении и имел повреждения неврологического характера, о степени тяжести которых судить трудно. Якобы он был выходцем из горных областей Непала».
Фредрика посмотрела на дочерей, как всегда, сидевших на диване с мобильниками, и вернулась к письму.
«Пациент не получал даже стоматологической помощи, – продолжал Мансур, – и не имел возможности общения с кардиологом, в чем крайне нуждался. При этом получал большое количество психиатрических препаратов и подвергался насильственному лечению. Есть информация, – источник которой я здесь, к сожалению, открыть не могу, – что этот человек мог представлять опасность для общества. Возможно, мы с Кристером не оценили серьезности этих предупреждений и не снимаем с себя ответственности. Мы всего лишь действовали в интересах пациента, поэтому старались проявить больше человечности по отношению к нему, с тем чтобы заручиться его доверием. Но пациент был дезориентирован. Он совершенно не понимал, где находится. В то же время проявлял агрессию, прежде всего в отношении тех, кто не желал выслушивать его бесконечные истории. Поэтому мы, значительно сократив дозу медикаментозных препаратов, сделали акцент на терапевтическом лечении. Боюсь, и оно не было особенно успешным.
Дезориентация усугублялась. Больной говорил все больше, при этом недоверие к нашему учреждению и всем нам росло. Не теряя надежды установить с ним контакт, мы стали называть его Нимой, «сидраром Нимой», как он того хотел.
Помимо прочего, пациент был одержим своей умершей женой Луной и вечерами бродил по больничным коридорам, выкрикивая ее имя. Иногда слышал ее плач и крики о помощи. Во время особенно тяжелых приступов он бредил какой-то «мэмсахиб», которую мы с Кристером поначалу отождествляли с той же Луной. Теперь же, дополнив картину новыми сведениями, я могу утверждать, что речь шла не об одной, а о двух травмах.
К сожалению, мы не преуспели в том, чтобы внести больше ясности в его историю. Но, с учетом обстоятельств, крайне неблагоприятных для работы с самого начала, наши действия вполне можно назвать успешными. В конце июня пациенту была возвращена его куртка, по всей видимости, внушавшая чувство защищенности. Правда, больной постоянно требовал спиртного – обычное следствие снижения седативных препаратов, – но слуховые галлюцинации по ночам, насколько мы могли судить, прекратились. Во всяком случае, он стал меньше кричать.
В общем, мы с Кристером имели все основания уйти в отпуск со спокойной совестью, будучи уверены, что придерживаемся правильной стратегии, как в отношении этого пациента, так и клиники в целом…»
«Да, конечно, – думала Фредрика Нюман. – Но Нима Рита мертв, а значит, руководство клиники просчиталось. То, что они позволили пациенту пребывание на террасе, с учетом общей картины заболевания, вопросов не вызывает. Но он находился там один, а это явное нарушение правил».
Нима Рита сбежал двадцать седьмого июля вечером. В узком промежутке между ограждением и крышей террасы был обнаружен кусочек ткани от его брюк. Очевидно, пациент умудрился протиснуться в эту щель, после чего спустился с крутой скалы к Остравикену и нашел пристанище в кварталах в окрестностях Мариаторгет.
Самым возмутительным при этом было то, что в клинике не предпринимали никаких действий по его розыску, вплоть до возвращения из отпуска Кристера Альма четвертого августа. Но и тогда сообщили не в полицию, а некоему контактному лицу, которого предписывалось ставить в известность обо всем, что касалось Нимы Риты.
Фредрике Нюман не нравилась ни эта таинственность, ни канцелярский стиль доктора Мансура. Она еще порылась в Сети в надежде узнать больше о клинике «Сёдра Флюгель», поговорила с комиссаром Бублански, а потом сделала то же, что и в первый день знакомства с историей Нимы Риты.
Она позвонила Блумквисту.
* * *
Микаэль еще не успел ответить Катрин. Он сидел в «Тюдор Армс» на Гревгатан, пил «Гиннесс» и продумывал план дальнейших действий. Первое – добраться до Сванте Линдберга. Блумквист убеждался все больше, что именно Линдберг был ключом ко всей истории. С другой стороны, не менее ценным источником оставался Юханнес Форселль.
Как он себя чувствовал? Не имея возможности связаться ни с Форселлем, ни с его женой, ни с пресс-секретарем Никласом Келлером, Блумквист решил взять паузу и определиться с жильем. Прежде всего, ему требовалось место для работы и сна. Но не успел Микаэль всерьез озадачиться этой проблемой, как зазвонил мобильник.
Это оказалась Фредрика Нюман, которой тоже удалось нарыть много интересного. Блумквист извинился, дал отбой и послал ей сообщение, в котором советовал скачать приложение «Сигнал», с тем чтобы они могли общаться по секретной линии.
«Ради бога, – ответила Фредрика. – Эти приложения сводят меня с ума. Ненавижу их».
«Разве у вас нет дочерей, которые дни напролет сидят с мобильниками?» – написал Блумквист.
«Вы шутите?»
«Попросите их скачать для вас приложение. Скажите, что мама решила подработать детективным агентом».
«Я попробую».
Блумквист глотнул пива и посмотрел на улицу, где две женщины возились с детскими колясками. Он отпустил мысли на волю, пока сигнал мобильника не возвестил получение очередного сообщения:
«Вы что, и вправду Микаэль Блумквист?»
Он послал им селфи с выставленными в виде буквы «V» пальцами.
«Круто».
«Не преувеличивай».
«Правда, что мама подрабатывает у вас детективным агентом?»
«Правда».
Он прикрепил смайлик, изловчившись на этот раз не попасть на красное сердце, и далее объяснил девочке по имени Аманда, что именно она должна делать. Спустя пятнадцать минут Фредрика Нюман перезвонила Блумквисту по секретной линии. К тому времени он уже вышел на улицу и продолжил беседу на ходу.
– Даже не представляете себе, как я выросла в глазах дочерей! – похвасталась доктор Нюман.
– Значит, сегодня я сделал хоть что-то разумное, – ответил Микаэль.
* * *
Фредрика Нюман отпила белого вина из бокала и рассказала Блумквисту о том, что узнала из письма доктора Мансура.
– То есть как он туда попал, по-прежнему неизвестно, – резюмировал Микаэль.
– Все окутано тайной, – подтвердила Фредрика. – Военной тайной, я бы сказала.
– Вопрос национальной безопасности?
– Откуда мне знать?
– …или же речь идет скорее о безопасности отдельных лиц, – продолжал рассуждать Блумквист.
– И такое вполне возможно.
– Странно, вы не находите?
– Еще бы… – Фредрика Нюман вздохнула. – Человек годами сидел взаперти, не имея возможности даже лечиться у дантиста, – это же готовый скандал. Или я что-то не так понимаю… Вы вообще слышали об этой клинике?
– Я читал программную декларацию ее основателя Густава Ставшё.
– Да, там все здорово написано, – подхватила Фредрика. – Что самые больные должны пользоваться наибольшим вниманием. Что главный критерий развитости общества – его забота о самых слабых.
– Он сгорел на своей работе, не так ли?
– Именно так, – подтвердила Фредрика. – Но тогда было другое время. Сегодня его представления об обществе и терапии многим кажутся наивными. Психиатрия пошла по другому пути, медикаментозных средств и принудительного лечения. И учреждение на живописной скале, так похожее на благоустроенный пансионат, превратилось в место изоляции самых безнадежных. Вы слышали, что у них проблемы с кадрами? Набирать людей все труднее, ведь у клиники плохая репутация.
– В это легко поверить.
– Одно время ее вообще хотели расформировать, а пациентов распределить по муниципальным больницам. Но последователи Густава Ставшё воспротивились и не дали осуществиться этим планам. Они пригласили доцента Кристера Альма, психиатра с хорошей репутацией, занять директорское кресло. Доктор Альм начал процесс модернизации, и тут ему на глаза попался Нима, или Нихар Раваль, как он значится в журналах.
– По крайней мере, они не изменили инициалы.
– Это так, но тумана от этого не убавилось. Право на информацию из первых рук узурпировало некое контактное лицо, имени которого клиника не открывает. Похоже, некто высокопоставленный, перед кем весь персонал стоит на цыпочках.
– Некто вроде Сванте Линдберга, – подхватил Блумквист.
– Или министра обороны Юханнеса Форселля.
– Тогда все совсем безнадежно.
– Почему?
– Слишком много вопросов.
– В любом случае их более чем достаточно.
– А вы не выясняли, не упоминал ли Нима Форселля во время сеансов их терапии? – спросил Блумквист.
– Ничего об этом не знаю.
– Понятно.
– Бублански вообще считает, что одержимость Форселлем началась после того, как Нима увидел его на экране телевизора в магазине на Хорнсгатан. Возможно, это связано и с тем, что у шерпы в кармане оказалась бумажка с вашим номером.
– Я должен расследовать эту историю до конца.
– Что ж, удачи, – напутствовала Фредрика.
– Благодарю, она мне понадобится.
– Могу я спросить у вас еще одну вещь?
– Конечно.
– Ваш генетик из Лондона, кто она?
– Моя хорошая знакомая, не более.
– Тоже таинственная особа…
– У нее на это свои причины.
Они пожелали друг другу хорошего вечера, и Фредрика выглянула в окно, где в окутавшем озеро тумане снова угадывались силуэты двух белых лебедей.
