Глава 21
27 августа
Паулина Мюллер в пижаме сидела на кровати в бывшей детской, попивала теплый шоколад и разговаривала по мобильнику. Она вернулась в Боденхаузен, в Мюнхен, в объятия мамы, которая обращалась с ней, как с десятилетней девочкой.
Собственно, Паулина не имела ничего против. Ей хотелось жаловаться на жизнь и плакать, сбросив с себя груз ответственности за свои проблемы. К тому же она допустила ошибку. На самом деле родители, похоже, давно раскусили Томаса. В их глазах не промелькнуло и искры сомнения, когда Паулина рассказывала о том, что ей пришлось пережить. Но сейчас она закрылась от них в комнате и попросила не беспокоить.
– Итак, вы не догадываетесь, кто была та женщина, – допытывалась инспектор Ульрика Йенсен, словно не верила ни единому слову Паулины и имела на это все основания.
Ведь Паулина не только сразу поняла, кто наказал Томаса. Она уловила мрачную логику событий и была страшно напугана тем, что сама стала их причиной. Сколько раз после этого она повторяла, что никогда в жизни не должна больше встречаться с Томасом, ни при каких обстоятельствах…
– Нет, – ответила она Ульрике Йенсен. – Ума не приложу, кто это мог быть.
– Но Томас говорил, что вы встретили женщину и влюбились, – продолжала инспектор.
– Да, так я написала, чтобы позлить его.
– Тем не менее, судя по всему, преступница как-то связана с вами. Складывается впечатление, что она вообще действовала по вашему поручению. Она взяла с вашего мужа клятву, что он больше не будет искать с вами встреч.
– Это странно.
– В самом деле? Соседи говорили, что вы ходили с забинтованной рукой, прежде чем съехать от него. И вы объяснили это тем, что обожгли руку утюгом, так?
– Именно так.
– К сожалению, этому не все верят, Паулина. Из вашей квартиры доносились крики. Крики и грохот, как будто там была драка.
Паулина задумалась.
– В самом деле? – удивленно повторила она.
– Так может, это все-таки Томас прижег вам руку утюгом?
– Возможно.
– Я имею в виду, что та женщина могла действовать из соображений мести, понимаете?
– Возможно.
– И в этом случае она – кто-то из близких вам людей. Так кто же она?
– Я не знаю.
– Вы не знаете…
Беседа продолжалась примерно в таком духе, пока наконец Ульрика не сменила тон.
– Хотя… – уже мягче начала она.
– Да? – насторожилась Паулина.
– Полагаю, вам не о чем беспокоиться.
– Что вы имеете в виду? – не поняла Паулина.
– Ваш муж очень боится той женщины. Похоже, теперь он и в самом деле будет держаться от вас подальше.
На несколько секунд Паулина замолчала, а потом спросила:
– Это всё?
– Пока да.
– В таком случае, я хочу сказать «спасибо».
– Кому?
– Я не знаю.
Паулина добавила еще, что надеется, что Томасу в скором времени полегчает, и дала отбой.
Она сидела на кровати, пытаясь переварить полученную информацию, когда мобильник зазвонил снова. Это была Стефани Эрдман, адвокат по семейным делам. Паулина встречала ее имя в газетах. Эрдман вызвалась представлять интересы Паулины в суде и сразу предупредила, что беспокоиться о гонораре не стоит: этот вопрос уже улажен.
* * *
Соня Мудиг встретила его в коридоре полицейского участка и покачала головой. Имя Нимы Риты не упоминалось ни в одном документе миграционной службы, вот что это должно было значить. Тем не менее им выдали ордер на дальнейшие розыскания, и это была хоть маленькая, но победа. Потому что расследование и без того стопорилось из-за множества внешних помех. Разговор с секретными службами давно вылился в монолог, и это все больше раздражало Бублански. Он задумчиво посмотрел на Соню.
– Возможно, теперь у нас есть подозреваемый.
– И кто он?
– Имени я не знаю.
– Тем не менее он подозреваемый?
– Кое-что указывает на него.
Бублански рассказал Соне о мужчине, которого Хейкки Йервинен видел на Нурра-Банторгет между часом и двумя ночи на субботу пятнадцатого августа и который, по всей видимости, и передал Ниме отравленную бутылку.
Соня делала отметки в блокноте. Так они дошли до его кабинета, где устроились в креслах друг напротив друга и замолчали. Бублански волновался. Он чувствовал, что история с бутылкой говорит ему нечто большее, нежели он пока в состоянии понять.
– Итак, на сегодняшний день мы не располагаем сведениями о каких-либо контактах погибшего с врачами или клиниками в Швеции? – спросил комиссар.
– Пока нет, – отвечала Соня. – Но я продолжаю поиски. Он ведь мог быть зарегистрирован и под каким-нибудь другим именем, верно? Нужен ордер на более обстоятельное обследование тела.
– Как долго он пробыл в городе? Что нам об этом известно?
– Ничто не указывает на то, что он пробыл в квартале больше пары недель.
– И где он находился до того, в другом городе или в другом квартале?
– Это всего лишь мои догадки, – ответила Соня. – Ничего не известно.
Бублански откинулся на спинку кресла, посмотрел в окно на Бергсгатан и понял вдруг, что именно мучило его последние полчаса.
– «Сёдра Флюгель», – произнес он.
– Что? – не поняла Соня.
– «Сёдра Флюгель» – закрытая психиатрическая лечебница. Если он где и лежал, то наверняка там.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что все сходится.
– Что сходится?
– Туда обычно увозят тех, о ком стараются забыть. Это закрытое учреждение, и с ним давно работают военные. Помнишь Андерссона, того солдата из Конго, который бросался на людей в городе? Его тоже лечили в «Сёдра Флюгель».
– Я помню его, – ответила Соня. – Тем не менее все выглядит несколько надуманно, согласись.
– Я еще не закончил.
– Простите, комиссар.
– Йервинен говорил, что Нима спустился с какой-то горы к озеру – и здесь тоже все сходится. Ведь «Сёдра Флюгель» стоит на живописной скале, нависающей над Орставикеном. И потом, оттуда не так недалеко до Мариаторгет.
– Отлично, – восхитилась Соня.
– Разумеется, это всего лишь мои предположения.
– Я немедленно наведу справки.
– Конечно, но…
– Что еще?
– Это по-прежнему не объясняет, как Нима оказался в Швеции и прошел паспортный контроль, не попав ни в один из списков.
– Такое невозможно, – согласилась Соня, – его должны были зарегистрировать. Впрочем, нам надо с чего-то начать.
– Неплохо было бы для начала поговорить и с Ребекой Форселль.
– С этим все так же глухо, – покачала головой Соня. – Правда, есть еще одна женщина, которая знала и Ниму, и Клару.
– Кто такая?
Соня рассказала.
* * *
Прогуливаясь по Гётгатан, Катрин Линдос безуспешно пыталась дозвониться до Микаэля. Она возмущалась и спрашивала себя, зачем он, собственно, ей понадобился? Дел и без Блумквиста было невпроворот. Катрин только что закончила запись радиодиспута с министром культуры Алисой Франкель и профессором журналистики Юргеном Вригстадом о травле Юханнеса Форселля в СМИ, но от этого ей не стало легче. Она вышла из равновесия, как это бывало с ней всегда после записи на радио.
Чаще всего в таких случаях Катрин не давала покоя какая-нибудь брошенная ею реплика или чей-нибудь вопрос. На этот раз ее мучили сомнения, не выглядела ли она чересчур жесткой, односторонне-пристрастной, как СМИ, которые сама критиковала. Хотя Катрин всегда умела взглянуть на себя со стороны, и на этот раз тема диспута сильно ее задела. Возможно, рассуждая о Форселле, Катрин имела в виду прежде всего себя.
Она знала, что ложь имеет обыкновение усугубляться и множиться, обрастая самыми немыслимыми вариациями. Катрин никогда не думала лишить себя жизни, но в последнее время все чаще чувствовала, как уходит из-под ног почва. В день записи она пробудилась на рассвете, как от кошмарного сна. Словно темная тень из прошлого встала вдруг за ее спиной.
Так или иначе, она сумела с этим справиться. Гётгатан была как никогда многолюдна. Перед Катрин на тротуаре появилась группа малышей детсадовского возраста с воздушными шариками. Линдос свернула на Бондегатан и стала пробираться к Нюторгет, где наконец перевела дух.
Нюторгет была одной из самых фешенебельных площадей в Сёдере, притом что само слово «фешенебельный» происходило из лексикона СМИ и воспринималось многими едва ли не как ругательство. Тем не менее Катрин чувствовала здесь себя вполне комфортно и каждый раз возвращалась сюда, будто к себе домой. Она подошла к самому краю, это так. Но с тех пор как ее программа на радио приобрела такой успех – а на сегодняшний день это была самая известная площадка для диспутов в Швеции, – Катрин стала чувствовать себя намного увереннее. Во всяком случае, имела возможность в любой момент развязаться со всем этим и переехать куда-нибудь в пригород. А о том, что успех недолговечен, Катрин помнила всегда.
Она убыстрила шаг. Неужели за ней и в самом деле кто-то шел? «Все это глупости, – подумала Катрин. – Призраки прошлого». Тем не менее ей захотелось домой, и как можно скорей. Просто закрыть за собой дверь и погрузиться в мир какой-нибудь романтической комедии или чего-нибудь другого, что не имело бы прямого отношения к ее собственной жизни.
* * *
Микаэль сидел на балконе дома в Эстермальме и беседовал с женщиной, на которую ему указала Соня Мудиг. Утро журналист провел в библиотеке, где перечитал все, что нашел о событиях на Эвересте. Кое-что как будто начинало проясняться. Во всяком случае, теперь Блумквист лучше понимал, чего ему недостает.
Именно поэтому он и явился сюда, на Юнгфругатан. В свои тридцать девять лет Элин Фельке выглядела элегантно, хотя, возможно, слишком строго. У нее были правильные черты и спортивная фигура. Но в 2008 году, будучи еще Мальмгорд, а не Фельке, Элин принимала участие в экспедиции на Эверест американца Грега Долсона. Тогда она была известной звездой в мире фитнеса и вела колонку вопросов-ответов в «Афтонбладет».
Группа Долсона начала восхождение к вершине в тот же день, что и Виктор Гранкин, а именно тринадцатого мая. В период акклиматизации обе команды жили бок о бок, каждая своим лагерем. Элин навещала земляков Форселля и Сванте Линдберга и была дружна с Кларой Энгельман.
– Спасибо, что согласились со мной встретиться, – начал Микаэль.
– Не за что, – отозвалась Элин. – Но вы должны понять, что я порядком устала от этой темы. Так или иначе, я рассказывала об этом не меньше двухсот раз.
– Ого! – воскликнул Блумквист. – Звучит так, будто вы хорошо заработали на этом.
– Был финансовый кризис, если вы помните. Поэтому вышло не так много, как ожидалось.
– Мне жаль, но давайте перейдем к Кларе Энгельман. Мне известно, что она и Виктор состояли в любовной связи, поэтому вам нет необходимости смущаться по этому поводу.
– Вы будете меня цитировать?
– Нет, если вы того не захотите. Мне важно всего лишь установить истину.
– Хорошо. Да, они были любовниками, но тщательно скрывали это. Даже в лагере об их отношениях знали немногие.
– Но вы знали.
– Клара рассказала, – Элин кивнула.
– Вас не удивляет, что Клара Энгельман примкнула к экспедиции Виктора Гранкина? Разве не было бы логичней, с ее деньгами и связями, предпочесть ему американца – я имею в виду Долсона, не в пример более авторитетного?
– Гранкин тоже пользовался популярностью у толстосумов, – ответила Элин. – К тому же, они со Станом Энгельманом знали друг друга. Их связывали какие-то дела, это точно.
– И это не помешало Гранкину соблазнить жену Энгельмана.
– Полагаю, это стало неожиданностью для самого Гранкина.
– В интервью вы говорили, что Клара выглядела несчастной первое время пребывания в лагере.
– Я разглядела это не сразу. Поначалу я не видела в ней ничего, кроме упрямства, но потом поняла, что авантюра с Эверестом была для нее чем-то вроде освобождения. Клара надеялась, что восхождение придаст ей мужества для развода. Однажды вечером, когда мы пили вино у нее в палатке, Клара призналась, что наняла адвоката.
– Черлза Местертона, если не ошибаюсь?
– Да, кажется, так его звали. Кроме того, она связалась с издательством и собиралась писать не только о восхождении, но и о Стане, его связях с проститутками и прочем.
– То есть Стан Энгельман мог почувствовать угрозу с ее стороны?
– С трудом себе такое представляю.
– Почему?
– Потому что на каждого адвоката Клары он мог выставить своих двадцать. «Он раздавит меня в лепешку» – так она сама говорила.
– Но потом что-то произошло?
– Да, потом в игру вступил наш герой и всеобщий любимец.
– Виктор Гранкин?
– Именно.
– Как он это сделал?
– Точно сказать не могу, но Виктор умел вскружить голову. Он излучал невозмутимое спокойствие при любых обстоятельствах. Нам было достаточно посмотреть на него, чтобы поверить, что все образуется. В нем чувствовалось что-то добродушно-медвежье, а смех прогонял любые страхи. Помню, я завидовала его группе, потому что тоже хотела бы иметь такого проводника.
– И Клара в него влюбилась?
– По уши.
– Почему, как вы думаете?
– Позже я задавалась вопросом, не было ли это связано со Станом? С таким союзником, как Виктор, Клара имела все шансы выиграть битву с мужем. Не удивлюсь, если она так думала, по крайней мере. Потому что Виктор… он улыбался бы даже стоя под градом пуль.
– Но потом что-то изменилось.
– Да.
– Рассказывайте.
– Даже Виктор стал проявлять признаки нервозности, и это вывело группу из равновесия. Представьте, что стало бы с пассажирами, если б стюардесса впала в истерику во время полета?
– Что же случилось, как вы думаете?
– Не знаю, но, как мне кажется, Виктор испугался собственной смелости. Возможно, он осознал, что с Энгельманом шутки плохи, и, честно говоря…
– Да?
– Здесь я его прекрасно понимаю. Все мы когда-то были молоды и верили, что романтикам принадлежит мир. Но позже, вспоминая события на Эвересте, я думала не столько о Викторе, Кларе и Стане, сколько об остальных. И о том, насколько безответственно было со стороны Виктора выделять кого-то из группы. Как руководитель экспедиции, он был обязан заниматься всеми одинаково. То, что он сосредоточился на Кларе, можно назвать предательством. Он любой ценой хотел протащить ее на вершину, поэтому все так плохо и кончилось.
– Ему следовало спустить ее вниз.
– Безусловно, но он медлил. И не только из-за красивых снимков и статей в глянцевых журналах. Он хотел обелить Клару после всей той грязи, которую на нее вылили. Показать всему миру, на что она способна.
– Говорят, Гранкин был сам не свой накануне восхождения из четвертого лагеря?
– Я тоже об этом слышала. Возможно, он просто устал. Он ведь из последних сил держал группу.
– Как он относился к Ниме Рите?
– Виктор? С большим уважением.
– А Клара?
– Как вам сказать… Они были… с разных планет.
– Она насмехалась над ним? Презирала?
– Нима ведь был страшно суеверен.
– И что, она подтрунивала над ним?
– Возможно, но до этого Ниме уж точно не было никакого дела. Он был сосредоточен на своей работе. Нет, их отношения испортило другое.
– Что же?
– У Нимы была жена…
– Луна?
– Именно, Луна. И она была для Нимы всем. Ему можно было говорить что угодно и держать за кого угодно – пока дело не касалось жены, ему было все равно. Но стоило Ниме услышать худое слово в адрес Луны – и он сразу мрачнел. Однажды Луна появилась в лагере со свежим хлебом, сыром, манго и личи. Все это она разносила в красивой плетеной корзинке и делила между всеми, и все улыбались и благодарили. Но возле Клариной палатки Луна не то поскользнулась на кошках, не то споткнулась об одну из многочисленных сумок Клары, которые та неизвестно зачем потащила за собой наверх… Так или иначе, Луна упала на гравий, ободрала руки, и все, что было в корзинке, рассыпалось. Не бог весть какая трагедия, но Клара оказалась рядом. И, вместо того чтобы помочь, она пробурчала только: «Надо смотреть под ноги». Видели бы вы Ниму в этот момент! Я испугалась, что он не выдержит, вспылит… Хорошо, что подоспел Юханнес Форселль, помог Луне подняться на ноги и собрал ее хлеб и фрукты.
– То есть это Форселль разрядил тогда обстановку?
– Он умел делать это, как никто другой. Вы встречались с ним?.. Ну, я имею в виду, до того, как началась эта кампания в прессе.
– Я брал у Форселля интервью сразу после того, как он стал министром обороны.
– Тогда вам, наверное, будет трудно это представить. В те времена все его любили. Юханнес был как порыв свежего ветра – в любой компании, при любых обстоятельствах. И с Нимой у него сложились особенно теплые отношения, здесь вы правы. «Let me bow for the mountain legend» – так он ему говорил. И еще – «What a wife you have! What a beautiful woman…» – и Нима таял.
– Он отблагодарил его за это?
– Что вы имеете в виду?
Микаэль подыскивал подходящую формулировку. Он не хотел, чтобы это прозвучало как беспочвенное обвинение.
– Я только подумал, не мог ли Нима оказать в горах предпочтение Форселлю перед Кларой Энгельман?
Элин посмотрела на него с недоумением.
– Вы вообще представляете себе, как все происходило? – сказала она. – Нима остался с Кларой и Виктором, а Юханнес и Сванте отправились к вершине одни.
– Это я знаю. Но потом, что случилось потом?.. Клара была обречена, так везде пишут. Но что это значит? Где она на самом деле вдруг оказалась?
И тут лицо Элин вспыхнуло:
– В аду, – прошипела она. – Я так устала от всего этого… От всех идиотов, которые видели горы только на картинке, но почему-то лучше всех обо всем знают… И вот что я вам скажу. – Элин как будто вдруг нашла нужные слова. – Вы вообще имеете представление о том, каково там, наверху? Какими усилиями там дается каждый шаг, каждое движение… В лучшем случае, у вас есть силы позаботиться о себе. Не отстать, не задерживать группу. И никто, будь то сам Нима Рита, – никто не может спустить вниз человека, который лежит в снегу с лицом, покрытым ледяной коркой, на высоте восемь тясяч метров. А Клара лежала именно так. Я собственными глазами видела ее, когда мы возвращались обратно. Вы ведь читали об этом? Они с Виктором лежали в обнимку, в снегу.
– Да, я читал.
– Это конец, понимаете? Никакая сила на Земле не могла вернуть Клару к жизни. Она была мертва.
– Я всего лишь пытаюсь собрать кусочки пазла… – оправдывался Микаэль.
– А я не верю ни единому вашему слову, – продолжала Элин. – Вы хотите очернить Форселля, как и все остальные.
Блумквисту захотелось закричать, что это не так, но он сдержался.
– Прошу прощения, – начал он вместо этого. – Просто мне показалось…
– Что вам показалось?
– Что в этой истории кое-что не стыкуется.
– Что именно?
– Мне не понравилось то, что говорит обо всем этом Сванте Линдберг. Такое впечатление, будто он чего-то недоговаривает.
Элин успокоилась и взглянула на двор внизу.
– Вот это как раз мне хорошо понятно, – согласилась она.
– Почему вам это понятно?
– Потому что Сванте был самой большой загадкой в лагере.
