Глава 17
26 августа
По окончании рабочего дня Ян Бублански задержался в полицейском участке просмотреть новостные сайты. Министр обороны Юханнес Форселль лежал в коме в Каролинской больнице. Он едва не утонул, его состояние оценивалось как критическое. Несмотря на то что сознание вернулось, оставался риск серьезных травм мозга. Писали об остановке сердца, осмотическом отеке легких и гипотермии, об аритмии и церебральных повреждениях.
Даже журналисты серьезных СМИ подозревали попытку самоубийства. Одно это свидетельствовало об утечке какой-то информации, не подлежащей огласке. Всем было известно, какой Форселль искусный пловец, поэтому версия самоубийства казалась самой разумной. Тем не менее мелькали другие – о том, что министр переоценил свои возможности, забрался слишком далеко и попал в холодное течение. При этом ни одно из предположений, конечно, не исчерпывало всей правды. Писали, что Форселля спасло некое частное лицо, что их обоих подобрала спасательная команда на катере, а потом подоспел и вертолет, доставивший пострадавших в Каролинскую больницу.
Среди заметок попадались уж слишком похожие на некрологи, воспевавшие Форселля как «сильного и несгибаемого политика, до конца стоявшего за общечеловеческие ценности». В них говорилось, что Форселль «боролся против интолерантности и деструктивного национализма» и был «неисправимым оптимистом, всегда искавшим пути к взаимопониманию». Что он стал жертвой «несправедливой кампании ненависти, следы которой уводят на русские фабрики троллей».
– Теперь самое время поговорить об этом. – Кивнув, Бублански переключился на колонку Катрин Линдос в «Свенска дагбладет», где утверждалось, что произошедшее – вполне естественное следствие демонизации человека в общественном сознании.
Дочитав колонку, Бублански повернулся к Соне Мудиг, дремавшей в потертом кресле с ноутбуком на коленях.
– Ну, что? – спросил ее комиссар. – Хоть что-нибудь прояснилось?
Соня подняла голову и рассеянно посмотрела в его сторону.
– Пока ничего нового. Мы даже не вышли на Хейкки Йервинена. Зато я поговорила с врачом, которая занималась Нимой Ритой в психиатрической лечебнице в Катманду.
– И что?
– Она говорит, что у Нимы был тяжелый психоз, что он слышал голоса и крики о помощи. При этом чувствовал, что помочь не в силах, и это повергало его в отчаяние. Он как будто снова и снова переживал какое-то событие.
– Какое именно?
– Нечто ужасное, что произошло в горах. В такие минуты он полностью отключался. Врач применяла медикаментозное лечение, даже воздействие электрическим током – все безрезультатно.
– Ты спрашивала, он говорил что-нибудь о Форселле?
– Врач вспомнила это имя, но не более того. По большей части он говорил о своей жене и Стане Энгельмане, которого как будто боялся. Что-то вроде навязчивой идеи, но, думаю, здесь есть в чем покопаться. Этот Энгельман никогда не отличался щепетильностью, насколько я поняла. Но меня заинтересовало другое.
– Что именно?
– После катастрофы в мае две тысячи восьмого многие журналисты хотели поговорить с Нимой Ритой, но интерес их поостыл, лишь только пронесся слух, что Нима не дружит с головой. Так о нем постепенно забыли. Однако к десятилетию гибели Клары и Виктора Лилиан Хендерсон, репортер журнала «Атлантик», решила написать об этом книгу и по телефону связалась с Нимой.
– Что же он ей рассказал?
– Ничего особенного, насколько я поняла. Лилиан собралась в Непал, чтобы провести свое расследование, и они с Нимой договорились встретиться. Но к тому времени, когда Лилиан приехала, его уже не было. Он исчез бесследно. А потом издательство испугалось судебных исков и передумало выпускать книгу.
– Чьих именно исков?
– Прежде всего, Стана Энгельмана.
– Почему?
– Думаю, именно это нам и предстоит выяснить.
– То есть теперь мы исходим из того, что нищий с Мариаторгет и этот Нима – одно и то же лицо?
– Похоже, так… – Соня вздохнула. – Слишком много деталей совпадает, к тому же очевидное портретное сходство…
– Как Блумквист вообще вышел на этого Ниму?
– Об этом мне известно не больше, чем тебе. Я пыталась связаться с Микаэлем, но никто не знает, где он, даже Эрика Бергер. Она беспокоится, звонила ему уже много раз. Они ведь собирались писать о Форселле.
– У него ведь тоже дом на Сандёне? – спросил Бублански.
– Да, в Сандхамне.
– Тогда, может, МУСТ или СЭПО велели ему молчать… Уж очень темная история.
– Похоже на то. Мы проинформировали Министерство обороны, но ответа нет.
Бублански кивнул.
– И потом, – продолжала Соня, – как можно быть уверенными, что Микаэль рассказал нам все? Что, если он и в самом деле обнаружил связь между шерпой и Форселлем?
– Этот шерпа тоже льет воду на чью-то мельницу, тебе не кажется?
– Еще бы. Стоило Форселлю заговорить о вмешательстве России в шведскую предвыборную кампанию, как его тут же все возненавидели, и СМИ вылили на его голову тонны невесть откуда взявшейся грязи. А потом, как черт из табакерки, появился этот шерпа и тоже стал указывать на Форселля. Сдается мне, кто-то его подставил.
– Даже твой образный пересказ здесь вряд ли что изменит.
– Это так, – согласился Бублански. – Так что, мы все еще не знаем, как он появился в Швеции?
– Я получила ответ из миграционного ведомства; его нет ни в одном из их списков.
– Странно.
– Он должен был как-нибудь проявиться и в наших базах.
– Не иначе, секретные службы об этом позаботились.
– Не удивлюсь, если так.
– А с женой Форселля тоже еще не связались?
Соня Мудиг покачала головой.
– Ее мы должны были допросить в числе первых; это они, конечно, понимают. Они не имеют права мешать нашей работе, – продолжал Бублански.
– К сожалению, они полагают иначе, – вздохнула Соня.
– Что, и ее тоже?
– Похоже на то.
– Что ж, мы должны уважать законы и работать с тем, что имеем.
– Безусловно.
Комиссар перевел взгляд на новостные сайты. Состояние Юханесса Форселля все еще оценивалось как критическое.
* * *
Томас Мюллер вернулся с работы поздно. Войдя в просторную квартиру на мансарде копенгагенского дома по Эстерброгаде, он первым делом достал из холодильника бутылку пива. В глаза бросились захламленная мойка и стол, загроможденный чашками и тарелками после завтрака. Томас громко выругался и направился в гостиную, потом в спальню. Похоже, квартира так весь день и стояла неубранной.
Значит, дамы из клининговой компании его проигнорировали. Как будто ему мало досталось на работе! Томас так кричал на секретаршу, что заболели виски, и, конечно, во всем виновата только она, Паулина. Нет, как она только могла, после всего, что он для нее сделал… Когда они познакомились, Паулина была никем. Так, дешевая журналисточка из местной газетенки. Томас дал ей все и даже не потребовал брачного контракта. Он, конечно, жалеет, да что теперь…
Когда она вернется, вся в слезах и такая жалкая, он будет ласков с ней. Но потом она свое получит. Он никогда не простит ее, особенно после той открытки: «Я ухожу от тебя. Я встретила женщину, которую полюбила». Это стало последней каплей. Томас разбил мобильник и хрустальную вазу, взял больничный на работе… нет, теперь он не мог даже думать об этом.
Томас снял пиджак и устроился в кресле с пивом. Хотел было позвонить Фредрике, своей любовнице, но сил не осталось даже на это. Пришлось включить телевизор. Шведский министр на грани жизни и смерти… вот уж кто действительно меньше всех заботит Томаса, так это он. Конченый идиот, жулик и выскочка. Томас переключил на канал «Блумберг» и финансовые новости, но информация текла мимо ушей. Он успел просмотреть еще с десяток каналов, когда в дверь позвонили.
Томас выругался. Что за гости в десять вечера? Самым разумным казалось проигнорировать, но потом ему подумалось, что это может быть Паулина. Томас прошел в прихожую и рывком открыл дверь.
Это была не Паулина. На пороге стояла маленькая черноволосая девица в джинсах и куртке «монах». Она держала в руке сумочку и смотрела перед собой в пол.
– Мне уже ничего не нужно, – сказал Томас.
– Я насчет уборки, – ответила она.
– В таком случае, передай привет своему шефу и пошли его в задницу, – продолжал Томас. – Мне не нужны уборщицы, которые пренебрегают своими обязанностями.
– Шеф здесь ни при чем, – перебила она.
– То есть?
– Я не от компании.
– Ты слышишь, что я тебе говорю? Мне не нужна уборка, исчезни.
Он хотел закрыть дверь, но девушка поставила на порог ногу и шагнула в прихожую. Только теперь Томасу бросилось в глаза, какая она странная. Малышка передвигалась заторможенно, слегка склонив голову набок и глядя куда-то в одну точку, в направлении окна. И вообще, скорее походила на психбольную или наркоманку под кайфом. Но больше всего Томаса напугал ее взгляд – холодный, как у змеи. Он был какой-то отсутствующий. Поэтому Томас собрал в кулак всю свою решительность и выпалил:
– Если ты немедленно не исчезнешь, я вызову полицию.
Малышка не отвечала. Похоже, она вообще его не слышала. Только нагнулась и вытащила из сумки длинную веревку и моток скотча. И тут у Томаса словно язык отсох.
– Ой! – только и закричал он и схватил ее за руку.
При этом почему-то получилось так, что не он, а она вцепилась в него мертвой хваткой. Когда малышка прижала его к столу, Томас испугался по-настоящему. Он хотел вырваться, впечатать ее в стену, но ничего не получалось. Девушка толкнула его – и Томас оказался лежащим на спине. Пару секунд она нависала над ним, пронизывая все тем же ледяным взглядом, потом с быстротой молнии привязала к столу веревкой.
– Сейчас я поглажу тебе рубашку, – прошептала малышка.
Когда она залепила ему рот скотчем и уставилась, как хищный зверь на добычу, Томаса затрясло, как никогда в жизни.
* * *
Микаэля, сильно простуженного и наглотавшегося воды, тоже затащили в вертолет. Когда колоритный мужчина в военной форме попросил у него мобильник, Блумквист подчинился без возражений. Ему объяснили, что это делается в его же интересах: «Есть опасность, что за вами будут следить, а ваши разговоры – прослушиваться».
Только после врачебного осмотра и трех бесед с представителями военной разведки Блумквисту вернули его вещи. Его отпустили домой, поставив в известность, что прокурор по фамилии Матсон наложил запрет о разглашении на последнюю информацию, связанную с Форселлем. Блумквист хотел было протестовать и уже собирался звонить сестре Аннике Джаннини, как вдруг задумался.
Он понимал, что прокурорский запрет имеет под собой шаткую основу и представители секретных ведомств догадываются, что превысили полномочия. Но и сам журналист не собирался писать ни слова об этой истории, прежде чем расследует все до конца. Он сидел на койке, пытаясь собраться с мыслями, когда в дверь снова постучали.
На этот раз вошла высокая женщина лет сорока, с русыми волосами и глазами в красных прожилках. Занятый своим мобильником, Микаэль не сразу узнал в ней Ребеку Форселль. На ней был серый жакет и белая блуза, ее руки дрожали. Она решила поблагодарить Микаэля, прежде чем тот исчезнет.
– Ему лучше? – спросил Блумквист.
– Худшее позади, – ответила Ребека. – Но мы всё еще не знаем, насколько сильно он пострадал.
– Понимаю, – кивнул Микаэль и показал Ребеке на стул рядом с койкой.
– Говорят, вы сами были на волосок от смерти.
– Они преувеличивают.
– Тем не менее… Понимаете ли вы, что для нас сделали?
– Я тронут, – сказал Микаэль. – Спасибо.
– Чем мы можем вам помочь?
«Выложить всю правду о Ниме Рите», – мысленно ответил он.
– Позаботьтесь, чтобы Юханнес скорей поправился и нашел себе работу поспокойней.
– Мы пережили страшное время. – Она кивнула.
– Понимаю.
– Вы знаете…
– Да?
– Я только что читала про Юханнеса в Интернете. Люди вдруг сразу стали такими добрыми… не все, конечно, но многие. Это почти невероятно. С каждым днем я все больше понимаю, в каком кошмарном сне все мы живем.
Микаэль взял ее за руку.
– Я позвонила в «Дагенс нюхетер» и сказала, что это была попытка самоубийства, хотя толком ничего не знаю. Это ужасно, да?
– Видимо, у вас имелись на то свои причины.
– Я просто хотела, чтобы они поняли, насколько далеко все зашло.
– Что ж, звучит разумно.
– Но парни из МУСТа сообщили мне нечто странное.
Микаэль насторожился:
– Что же такого они вам сказали?
– Что вы узнали о смерти Нимы Риты в Стокгольме.
– Да, это странная история… – Блумквист следил за тем, чтобы ничем не выдать своего волнения. – Вы его знали?
– До сих пор мне запрещали говорить на эту тему, – ответила Ребека. – Боюсь сказать лишнее.
– Теперь мне тоже запретили, – кивнул Блумквист. – Но разве нам обязательно быть такими послушными?
Она печально улыбнулась:
– Не думаю.
– Итак, вы были с ним знакомы?
– Мы немного общались на стоянке в горах. Я и Юханнес любили Ниму, он нас, похоже, тоже. «Сахиб, сахиб… – говорил он про Юханнеса. – Очень хороший человек». У Нимы была такая милая жена…
– Луна.
– Да, Луна. Она баловала нас своей заботой и все время была чем-то занята. Позже мы помогли ей построить дом в Пангбоче.
– Хорошо.
– Не знаю… Мы чувствовали себя виноватыми перед ней.
– Не догадываетесь, каким образом он мог исчезнуть из Катманду, а потом объявиться в Стокгольме?
Ребека посмотрела на Блумквиста с недоумением.
– Я боюсь даже думать на эту тему.
– Понимаю. – Микаэль кивнул.
– Видели бы вы, как боготворили Ниму его сыновья. Ведь он спасал жизни и пострадал за это.
– Его карьера скалолаза закончилась.
– И его имя втоптали в грязь.
– Хотели втоптать, – поправил ее Микаэль. – Не все ведь поверили клевете.
– Поверили многие.
– Кто эти многие?
– Те, кто был близок к Кларе Энгельман.
– Вы имеете в виду ее мужа?
– Да, его прежде всего. – Голос Ребеки дрогнул.
– Странный ответ, – заметил Блумквист.
– Возможно. Но, видите ли… история и в самом деле крайне запутанная. В ней замешано множество адвокатов… В этом году одно крупное издательство отказалось выпускать книгу о событиях на Эвересте.
– И об этом позаботились адвокаты Энгельмана, не так ли?
– Именно так. Официально Энгельман – бизнесмен. Но на самом деле он гангстер, мафиозо. Так мне это видится, по крайней мере. И в последние годы у него были серьезные проблемы с женой.
– Почему вы так думаете?
– Потому что Клара влюбилась в Виктора Гранкина и хотела оставить Стана. Она сама говорила нам, что хочет развестись. Более того, планировала рассказать журналистам о том, какой свиньей был Стан по отношению к ней. И это он в конце концов заставил ее замолчать, что бы ни писали на эту тему в Сети.
– Понимаю. – Блумквист кивнул.
– Страсти кипели еще те.
– Нима знал об этом?
– Думаю, да. Он хорошо сошелся с Кларой.
– И тоже молчал?
– Пока был в здравом уме, во всяком случае. Но после смерти Луны Нима совсем помешался. Не удивлюсь, если в таком состоянии он кричал об этом на каждом углу… Об этом и многом другом, – тише добавила она.
– О вашем муже, например, – докончил ее мысль Блумквист.
Ребека Форселль задрожала и опустила глаза.
* * *
В ней пробуждалась злоба, над которой Ребека была не властна. Она ведь понимала, что Блумквист делает свою работу и что он спас жизнь ее мужу. Но слова Микаэля пробудили давние подозрения, что Юханнес не открыл ей всей правды о событиях на Эвересте и Ниме Рите. По правде говоря, Ребека с самого начала не верила, что причиной его последнего срыва стала кампания ненависти.
Ведь Юханнес был борец, неисправимый оптимист, бросавшийся в драку, несмотря на плохие шансы. И Ребека всего два раза видела его другим: в доме на Сандёне и на Эвересте, после случая с Нимой Ритой. Поэтому она подозревала, что эти два эпизода как-то связаны в его жизни. И Микаэль всего лишь озвучил ее подозрения. Но за одно это Ребека была готова вцепиться ему в глотку.
– Я вас не понимаю, – прошептала она.
– Что, совсем не понимаете?
Она молчала. А потом неожиданно для себя сказала, о чем тут же пожалела:
– Думаю, вам лучше поговорить об этом со Сванте.
– Сванте Линдбергом?
– Именно.
Ребека не любила Сванте. Когда Юханнес назначил его своим секретарем, она закатила скандал. Сванте казался ей дешевой копией Юханнеса. Та же энергия, тот же боевой задор, но под всем этим – тонкий расчет и продуманная стратегия.
– И что мне расскажет Сванте Линдберг?
«Только то, что в его интересах», – мысленно ответила Ребека.
– Он в курсе того, что на самом деле произошло на Эвересте.
Ребеке вдруг подумалось, что она только что предала своего мужа. С другой стороны, разве он не предал ее, не открыв в свое время всей правды? Она встала, обняла Микаэля, еще раз поблагодарила его и снова отправилась к мужу, в палату интенсивной терапии.
