Книга: Вирус бессмертия
Назад: ГЛАВА 22
Дальше: ГЛАВА 24

ГЛАВА 23

31 декабря 1938 года, суббота.
Резиденция германского посла.
Чистый переулок

 

Хильгер распахнул дверь в комнату, где лежал Богдан, и присел на стул. Полуденное солнце било в окно, посылая лучи сквозь разрывы в тучах.
– Как самочувствие? – спросил он.
– Я стараюсь не тратить лишнюю энергию на заживление ран. Но они уже почти затянулись. – Богдан приподнял простреленную руку и пошевелил пальцами.
– Чудеса, – покачал головой советник. – Доктор меня уверял, что и через несколько лет сухожилия не вернут прежнюю подвижность.
– Вам удалось выяснить хоть что-то насчет Дроздова?
– По счастью, да, – Хильгер самодовольно улыбнулся. – Как вы изволили заметить, даже боги не в силах исключить случайность из числа сил, вращающих колесо мироздания. Так, кажется?
– Самое время говорить намеками, – буркнул Богдан. – Что это значит?
– А значит это то, что по счастливой случайности один из наших агентов оказался сотрудником штабного аппарата Дроздова. Сегодня утром нам удалось с ним связаться. По его сведениям, активные поиски реципиента начались два месяца назад и увенчались успехом только двадцать седьмого декабря. Агент и ранее докладывал, что Дроздов ищет человека с определенным, довольно странным набором качеств, но, не имея вашей информации, мы не придали его докладу значения.
– Известны данные реципиента?
– Совершенно точно. Зовут его Павел Стаднюк, племянник экспедиционного ученого. Заводской рабочий. Девственник. В десять лет был ранен в голову винтовочной пулей, из-за чего на его макушке до сих пор отсутствует фрагмент черепа.
– Идеальный вариант, – негромко произнес Богдан. – В Дроздове я не ошибся. Известно ли, какие действия он произвел с реципиентом?
– К сожалению, нет.
– Очень плохо, Хильгер! – раздраженно сказал Богдан по-немецки. – Тогда мы никак не можем узнать, увенчалась ли попытка Дроздова успехом.
– Но у нас есть кое-какие косвенные сведения, – хитро улыбнулся Хильгер. – Войсковая поисковая группа под руководством товарища Тер-Габриеляна обнаружила в подмосковном лесу гондолу упавшего стратостата. Некто Пантелеев, начальник долгопрудненского аэроклуба, отчитался о том, что в ночь на двадцать девятое декабря его стратостат «С-4» потерпел крушение в подмосковном лесу. Единственный пилот погиб, не сумев выбраться из герметичной гондолы до прекращения подачи воздуха. Но самое удивительное состоит в том, что внутри гондолы был обнаружен куб, выпиленный из стеклодувного шлака.
– Размеры куба вам известны? – спросил Богдан.
– Да. Грань восемьдесят пять сантиметров.
– Маловато… – Богдан покачал головой.
– Размеры куба, судя по всему, были продиктованы диаметром входного люка.
– Понятно, – кивнул Богдан и задумчиво пробормотал: – Все-таки Дроздов оказался хоть на что-то годен.
– Хотите ли вы сказать, что размер куба имеет большое значение? – уточнил советник.
– Почти решающее при прочих равных условиях, – пояснил Богдан. – Точнее, не размер куба, а его масса. Сигнал, испускаемый межпланетным источником, вероятнее всего, имеет в своем спектре гравитационную составляющую. Воздействуя на массу, он изменяет ее в соответствии с содержащейся информацией, вызывая ответные колебания в других спектрах, например в звуковом и электрическом. Из тибетского источника я понял: именно совокупность электрического и звукового сигналов вызывает в мозгу необходимые изменения. Если масса куба была недостаточна, то воздействие на мозг реципиента могло оказаться слишком слабым. Конечно, и в этом случае изменения могут возникнуть, но мозг, регенерируя, через пару дней сведет их на нет.
– Понятно. Позвольте, я сделаю пометки, – Хильгер достал блокнот и сделал необходимые записи.
– О нынешнем состоянии реципиента вы что-нибудь выяснили?
– Он заперт в штабе Дроздова.
– Где находится штаб?
– Вам показать место на карте? – усмехнулся Хильгер. – Честно говоря, я не очень хорошо представляю ваши реальные возможности. Боюсь, что, если вы узнаете местоположение штаба, затруднительно будет вас здесь удержать. Адрес нам известен, и, когда будет нужно, мы отвезем вас туда сами. Немцы выполняют обещания, можете не подозревать меня в нечистоплотности. Просто мне не хотелось бы, чтобы вы оказались там вперед нас.
– Хорошо, – кивнул Богдан. – Остановимся на этом.
– Отлично. Теперь я хотел бы задать вопрос насчет богов и колеса мироздания. К нам поступила интересная информация. С одним из немецких подданных произошла неприятность на борту теплохода «Normandie», пересекающего в данный момент Атлантику. И мне хотелось бы понять, может он являться реципиентом или нет?
– Какого рода неприятность? – насторожился Богдан. Обычно хладнокровный до каменности, он встрепенулся и впился в лицо советника заинтересованным взглядом.
– Он получил сифоном по шее, – сказал Густав. – И, учитывая перенесенную до этого травму верхних отделов позвоночника, удар оказался роковым – сейчас господин Карл Шнайдер, державший путь из Америки на родину, пребывает в полном сознании, но не способен двигаться и говорить. Он полностью парализован. Функционируют лишь сердце и органы дыхания.
– Кто его так?
– Вы удивитесь, но это была дама. Тоже, кстати, немка, благодаря чему эта история дошла до нас. Некая фрау Ева Миллер, писательница. Согласно заключению морской полиции Ева действовала в состоянии необходимой самообороны и будет освобождена от ответственности. Расследование, проведенное на борту, убедительно доказало, что Карл пытался ее изнасиловать у себя в каюте.
– Простите! – вздернул брови Богдан. – А какое отношение это имеет к Голосу Бога?
– Это самое интересное, господин Громов, – сказал Хильгер. – Все дело в том, как именно Карл пытался овладеть бедной женщиной. После того, как фрау Миллер оправилась от шока, она рассказала потрясающие подробности. По ее словам, господин Карл Шнайдер сначала полностью подавил ее психику, что, впрочем, не мешало даме видеть ситуацию как бы со стороны, понимая всю неприличность и нелепость своих действий.
– Это мог быть обычный гипноз.
– Это первое, что приходит в голову. Но! – Хильгер воздел к потолку указательный палец. – В донесении фигурируют странные знаки, которые Карл зачем-то рисовал. Ими в каюте исчерчено все – стол, листы записной книжки, даже стена. Избив жертву, Шнайдер отказался от идеи насилия, а вместо этого кровью жертвы принялся рисовать таинственные знаки на стене каюты. К тому же к делу прикреплены показания черных музыкантов, которые в тот вечер играли в ресторане. По описанию они узнали Шнайдера и пришли в ужас. Они утверждают, что этот человек либо сам является демоном Вуду Эшу Рей, либо пользуется каким-то особым расположением этого демона. Что вы на это скажете, господин Громов?
Богдан приподнялся на локте.
– Фотографии знаков сделаны?
– Конечно, – усмехнулся Хильгер. – Полицейские были очень дотошны.
– Где снимки?
– В нашем распоряжении есть метод передачи чертежей телеграфом. Сейчас их передают. Думаю, что к шести часам вечера копии рисунков будут в нашем распоряжении. Что с ними делать?
– Показать мне. И я сразу же дам все необходимые инструкции. Насколько точны копии?
– Они совершенны.
– Мне важно знать технологию передачи.
– Она секретна.
– Черт! Вы понимаете, что точность воспроизведения играет решающую роль? Как вы их передаете?
– Н-да… Ладно. Мы передаем условные координаты мест, где пересекаются линии, и значения углов. Потом соединяем полученные точки.
– Векторный принцип? Забавно. А окружности, кривые?
– Есть ведь уравнения, которые их описывают. Это не так сложно, как кажется. Телеграмма получается довольно большой, но за полчаса ее можно передать и принять. – Хильгер поднялся со стула и коротко поклонился. – Позвольте вас оставить. Не возражаете, если уборщица наведет здесь порядок?
– Буду признателен.
Минут через двадцать после того, как советник покинул резиденцию посла, в комнату вошла грузная женщина лет пятидесяти. Ногти на ее руках были далеки от немецкого совершенства, артритные ноги, видневшиеся из-под черного шерстяного платья, также выдавали в ней русскую, нанятую посольством. Ее шею прикрывал шелковый темно-синий платок с белыми крапинками узора.
«Скорее всего, шпионка, – безразлично подумал Богдан. – Процентов десять всей дезинформации из немецкого посольства НКВД наверняка получает через нее».
Женщина принялась смахивать пыль с подоконника кистью из птичьего пуха. Обычно русские ничего не делают с такой тщательностью – эта уборщица уже явно была заражена микробом немецкого аккуратизма. От скуки Богдан смотрел, как за окном на ветру дрожат заиндевевшие ветви деревьев.
«Зима, – думал он, вспоминая совсем другое время и совсем другую страну. – Опять эта бесконечная зима. Как жаль, что я не могу убраться отсюда!»
Он вспомнил жаркое солнце своей родины, куда уже нельзя было вернуться. Не потому, что она была далеко, а потому, что была давно.
* * *
2700 год до нашей эры,
Междуречье. Огражденный Урук

 

Энкиду проснулся от утреннего гвалта, доносившегося со стороны пестрых палаток рынка. Солнечные лучи врывались в его жилище, разгоняя по углам дремучие ночные страхи.
«Как быстро мужи забывают своих героев, – с грустью подумал он. – Три дня назад я был для них подобен Богу, два дня назад они оплакивали меня, как сына. Сегодня они торгуют, позабыв печаль. Завтра они позабудут само имя Энкиду. Ветер сорвет одежды с кумиров, и память о спутнике Гильгамеша навсегда развеется по степи».
Он повернулся на бок и посмотрел на спящую рядом Шамхат. Ее лицо сияло счастьем, волосы рассыпались по гладкому ложу. Великий Шамаш ласкал ее кожу взглядом, от чего казалось, что она светится изнутри. Энкиду провел по волосам любимой, и веки Шамхат затрепетали.
– Энкиду, – прошептала она, не открывая глаз. – С тобой мне так хорошо, словно у меня выросли крылья. Неужели теперь каждое утро ты будешь рядом?
– Да, Шамхат, – ответил самозванец, сменивший Гильгамеша на троне. – Теперь так будет до самой смерти.
– Мне страшно, Энкиду. – Шамхат открыла глаза и прижалась щекой к его плечу. – Я боюсь смерти. Я боюсь, что она разлучит нас на целую вечность.
– Но ведь у нас еще столько дней впереди! Только не называй меня Энкиду. Я теперь Гильгамеш. Помни об этом.
– Не хочу! – Шамхат упрямо надула губы. – Для меня ты всегда будешь Энкиду – дар Энки, великого Бога. Я тебе дала это имя, и я хочу… – Она мечтательно прищурила взгляд. – Я хочу, чтобы ты носил это имя вечно. И хочу, чтобы все его понимали.
– Вечного ничего не бывает, – рассмеялся новоявленный царь. – И разве может кто-нибудь не понять мое имя?
– А черноликие с гор? Как они говорят, ты слышал? Вар-вар-вар, они говорят. Ничего не понятно. Но ведь и у них есть свои боги. Значит, и на их языке должно быть имя, которое обозначает то же, что и твое. Разве нет? Я хочу, чтобы ты всегда именовал себя «Данный Богом». Даже если мы окажемся среди черноликих, даже если судьба занесет нас на север, где живут горбоносые, называй себя так. Хорошо? Тогда я никогда не потеряю тебя насовсем.
– Не знаю, как среди горбоносых, а в огражденном Уруке мне лучше именовать себя Гильгамешем.
– Это плохо, – вздохнула Шамхат. – Нельзя носить имя того, кого за дурной нрав покарали боги. Знаешь, почему ты так похож на Гильгамеша лицом? Ты – его отражение. В тебе все наоборот – правое и левое поменялись местами. Сколько в нем было злого, столько же в тебе доброго. Давай покинем Урук огражденный! Помнишь, как мы жили у пастухов?
Энкиду улыбнулся.
– Почему мужей считают умными? – шутливо спросил он. – А жен глупыми?
– Потому что мужчина может срубить себе дубину по руке и ловко управиться с ней, – насупилась Шамхат. – Вот почему! Были бы женщины чуть сильнее, никто не посмел бы назвать их глупыми.
– Не злись, любимая! – Энкиду коснулся уст Шамхат своими устами. – Но мы не можем уйти к пастухам. Мужи Урука тут же начнут делить власть, а злые языки сразу понесут весть, что я убил Гильгамеша. Мне придется всю жизнь провести в битвах. Ты этого хочешь?
– Нет. Жаль, что дубина на самом деле не прибавляет ума мужам. Разве что если ею хорошенько ударить по голове. Как бы, по-твоему, поступил Гильгамеш, если бы умер ты, а не он?
– Продолжал бы править.
– А вот и нет. Он бы испугался. Он считал тебя другом, а до того видел лишь смерть врагов. Если бы он увидел тебя мертвым, он бы испугался до холодного пота, потому что твое лицо – его отражение. Он бы сразу представил, как черви копошатся в его носу! И что бы он после этого сделал?
– Начал бы искать путь к бессмертию, – задумчиво произнес Энкиду.
– Вчера я рассказала тебе об Утнапишти и о цветке бессмертия. Эту историю многие знают. Гильгамеш ее тоже знал – это точно. Только ты, вскормленный зверем, ее не слышал.
– Неужели ты думаешь, что это правда?
– Ты хочешь уйти со мной из Урука, так, чтобы никто не заметил подвоха? Тогда нет разницы, есть правда в этой истории или нет. Гильгамеш, испугавшись смерти, поверил бы в подобное чудо и ушел бы в пустыню искать Утнапишти.
– Но…
– Уж не царский ли трон тебя держит? Если так, то я уйду в степь одна. Не хочу жить там, где меня помнят блудницей.
– Не говори так. Твои слова меня ранят. Ты же знаешь, что для меня никого на свете нет милее тебя.
– Тогда выйди к людям. Пусть твое лицо изображает смятение и страх. А когда мужи спросят, какая печаль одолевает тебя, ответь, что ты осознал неизбежность смерти. Скажи, что хочешь идти в горы Машу, искать Утнапишти – человека, пережившего потоп. Хочешь узнать у него тайну цветка вечной молодости и подарить ее людям.
– Это многих обрадует, – задумался Энкиду.
– И никто не ударит тебе в спину. Зачем сражаться с непобедимым, если он сам ищет свою погибель?
– Ты права, – сказал наконец Энкиду. – Все равно мне нет другого счастья, кроме тебя. У гор Ливана, где я был с Гильгамешем, растет много кедра. Мы можем оградить себе место и жить вдвоем, не боясь нападения львов по ночам.
Поднявшись с ложа, Энкиду оделся и вышел к людям. Лицо его выражало печаль. Затем он взошел на зиккурат и долго смотрел вдаль, позволяя ветру играть его волосами.
Когда он спустился, к нему подошел заклинатель и осторожно спросил:
– Что тебя мучает, Гильгамеш?
– Я видел, как умирал Энкиду, и понял, что и сам я смертен. Его лицо совсем как мое. Я представил, как у меня в носу копошатся черви. Всю ночь я не спал. Едва смыкались мои веки, страшные видения одолевали меня. Правда ли, что за горами Машу живет Утнапишти, переживший потоп?
– Ты решил искать путь к бессмертию? – вздохнул заклинатель. – Хочешь сравниться с богами? Не в этом судьба человека, а в том, чтобы проживать каждый день так, словно он последний. Ешь, пей, буйствуй плотью – весь огражденный Урук послушен твоей воле.
– Это судьба зверя, а не человека! Мне ли не знать? Мой лучший друг был вскормлен зверями! Так волк режет стадо – убивает больше, чем может съесть, не думая о том, что будет через несколько дней. Мясо сгниет на жаре, достанется птицам, а волк умрет с голоду. Я так не хочу. Скажи мне правду – существует цветок бессмертия или нет?
– Говорят, что боги собрались на совет и приравняли Утнапишти к себе, подарив ему бессмертие. Говорят, сам Шамаш говорил с ним, когда Утнапишти поднялся на черную гору. Говорят, что Лучезарный подарил ему цветок вечной молодости. Но кто видел ту гору? Кто знал Утнапишти?
– Многие не верили и в то, что мы с Энкиду принесем кедр из леса. То, что не дано многим мужам Урука, дано царю. Сегодня я покину огражденный Урук, возьму колесницу с мулами, возьму воды и хлеба в дорогу, возьму блудницу, чтобы меня ублажала, и отправлюсь на восток, где между гор Машу стоят ворота, через которые Шамаш выходит в наш мир.
– Воля царя – закон, – сощурился заклинатель.
Энкиду отвернулся и направился через город к жилищу, где ждала его Шамхат. И с каждым шагом новые мысли возникали в его голове. Ночью, когда жена говорила ему о цветке бессмертия, он принял ее слова за красивую сказку. Утром он использовал эту сказку как хитрость, чтобы никто не заподозрил подвоха в его отъезде. Он хотел убедить заклинателя, что верит в чудо и боится смерти. Теперь же он действительно поверил в чудо и испугался смерти.
«Как я бился со львами? – думал он. – Как мы сражались с Хумбабой? Как мы убили быка, заколдованного Иштар? Каждый из этих подвигов мог стоить мне жизни! Я бы погиб, мое тело сгнило бы, и я никогда бы уже не коснулся нежной кожи Шамхат. Что может быть страшнее разлуки с ней? Годы пройдут незаметно. Я не боюсь, что старость изменит ее лицо. Я боюсь, что смерть навсегда разлучит нас. Вот чего я боюсь!»
С этими мыслями он дошел до жилища и вошел в покои, которые еще недавно занимал Гильгамеш.
– Нам снарядят колесницу, – сказал он Шамхат. – Но скажи мне, сказка ли то, что ты мне говорила о волшебном цветке? Или его тайной действительно владеет человек, переживший потоп?
– Никто об этом точно не знает, – вздохнула Шамхат. – Но разве мало ты подвигов совершил с Гильгамешем? Разве не хочется тебе совершить еще один, вместе со мной? Мы можем узнать, правду ли говорят об Утнапишти. Если нет, то мы огородим степь и будем жить с тобой счастливо до конца дней. А если правда…
– Я никогда не боялся смерти, – признался ей Энкиду. – Ни когда жил со зверями, ни потом, когда ходил с Гильгамешем. А сейчас я боюсь умереть.
– Почему?
– Потому что когда мы жили у пастухов, ты каждый день была со мной, и я забыл о несчастьях. Потом Гильгамеш тебя заточил, и во мне осталось только два чувства – жажда мести и тоска по тебе. А сейчас, когда я вновь обрел тебя, у меня появился страх тебя потерять.
Он сел на ложе и опустил взор.
– В колесницу запрягут самых крепких мулов, – негромко сказал он. – Дадут много воды и хлеба. Пусть горы Машу отстоят от нас хоть на тридцать поприщ, мы все равно сможем достигнуть их. Давай попробуем?
– Ты отличаешься от всех мужей, которых я знала, – улыбнулась Шамхат.
– Чем? – поднял взгляд Энкиду.
– Ты умнеешь, даже не получив дубиной по голове, – рассмеялась она.
Солнце прошло половину послеполуденного пути, когда Энкиду и Шамхат выехали на колеснице за стену огражденного Урука. Отъехав не дальше, чем на половину поприща, Энкиду остановил колесницу и поднял лицо к небу.
– Благослови нас, великий Шамат! – негромко произнес он. – По тебе мы будем сверять нашу дорогу.
Пряный степной ветер играл его волосами, на смуглом лице обозначилось выражение светлой грусти.
– О чем ты печалишься? – спросила Шамхат.
– О всем хорошем, что навсегда останется позади. Но ожидающее впереди манит меня сильнее. – Энкиду щелкнул поводьями, и сильные мулы потянули колесницу вперед.
Четыре дня они двигались на север, чтобы обогнуть врезавшийся в сушу клин моря, затем повернули на восток. В пище и воде для мулов не было недостатка – то и дело по пути попадались пресные болотца, по берегам которых росла густая и сочная трава. Для себя воды и пищи путники тоже взяли достаточно, поэтому избегали приближаться к чужим городам.
По ночам, под огромными лохматыми звездами, Энкиду и Шамхат предавались любви, восторженно и страстно отдаваясь друг другу. По утрам Энкиду упражнялся с боевым топором и мечом, чтобы не утерять навыков от бездействия. Днем они ехали, оставляя за спиной поприща влажной степи, иногда переезжали вброд реки, иногда преодолевали невысокие горы. Шамхат пела песни, сочиняя их на ходу: пела она о ветре, услужливо дующем в спину, пела о солнце, о реках, о горах, которые ждут впереди, но больше всего пела о том, как любит она Энкиду.
Ты все, что есть у меня,
Ты все, что в жизни хочу.
Когда увижу тебя,
На небеса улечу.

Так напевала она под стук обитых бронзой колес. Как-то на привале она собрала глины на берегу болотца, раскатала ее в небольшую лепешку и написала на ней эти строчки. Энкиду умел читать, но плохо, а писать и вовсе не умел, поэтому грамотность подруги вызывала у него безотчетное уважение. Он решил, что обязательно научится разбирать эти смутно понятные рисунки из клинышков так же бегло, как и Шамхат. И писать научится тоже.
К концу привала табличка просохла, но Шамхат так и оставила ее на берегу.
– Почему ты бросила свой труд? – удивился Энкиду, собираясь забрать табличку с собой.
– Оставь здесь! – улыбнулась спутница. – Мне она не нужна. Ведь эти слова у меня в голове! И я еще их придумаю знаешь сколько? Больше в шесть раз, вот сколько! А здесь когда-нибудь остановится путник, найдет эту табличку, прочтет и узнает, как сильно я тебя люблю. Порадуется за нас или позавидует… Не знаю, но, может быть, и сам, если в его жизни еще нет этого волшебного света, поймет, что же он ищет на самом деле, скитаясь по Земле.
Она сплела из тростника корзинку и, набрав в нее глины побольше, забрала с собой в колесницу.
– Зачем тебе столько? – удивился Энкиду.
– Хочу написать про нас. Переложу в стихи всю историю, как мы с тобой встретились.
– И про смерть Гильгамеша напишешь?
– Напишу.
– А если кто прочитает?
– Но ты ведь его не убивал! Я об этом и напишу, чтоб никто не подумал. К тому же в Урук огражденный мы с тобой вряд ли вернемся. Земля знаешь какая огромная? Вот такая она огромная! – Шамхат широко раскинула руки. – Сто восемьдесят поприщ от края до края!
– Долго же тогда нам ехать до гор Машу, – усмехнулся Энкиду.
– А горы, может быть, ближе, – успокоила его Шамхат.
Они ехали долго, больше пяти дней. И все это время путь их был безмятежен – ни зверь, ни человек не тревожили счастья Шамхат и Энкиду. Шамхат все это время продолжала трудиться над записями.
– Ну вот! Закончила, – сказала она, показывая Энкиду готовые таблички. Всего их получилось три.
– Не бросай их здесь, – попросил Энкиду. – Я хочу узнать, что ты написала.
– Не буду, – улыбнулась Шамхат и поцеловала любимого. – У меня еще немного глины осталось. Я напишу на ней ту песню, которую придумала про нас.
На седьмой день впереди замаячили вершины далеких гор. Влажные болотца кончились, началась сухая пустыня, заметенная горячим песком. Колеса проваливались в него и вязли, поэтому Энкиду распряг колесницу и отпустил мулов на волю.
– Идите на запад, – сказал он им вслед. – Там много воды и травы.
Колесницу решили бросить, взяв с собой лишь самое необходимое. Перебирая вещи, Энкиду наткнулся на просохшие таблички. И начал разбирать знаки, оставленные рукой любимой.
– А откуда ты знаешь, о чем подумал Иттихурат, когда его из-за двери окликнул заклинатель? – удивился он, с трудом разобрав несколько фраз.
– Ниоткуда, вот откуда! Я это сочинила! – воскликнула Шамхат. – Вот что бы ты подумал, если бы заклинатель окликнул тебя из-за двери?
– Наверное, то же самое бы подумал, – улыбнулся самозваный царь. – Но разве можно написать то, что не знаешь наверняка?
– Не знаю, – вздохнула Шамхат. – Но так интереснее. Что я видела сама, то написала, как есть. А что рассказывал ты, написала с твоих слов, – сказала она и хитро улыбнулась. – Но, может, ты тоже что-то придумал?
Энкиду рассмеялся, вспомнив, как приврал насчет того, что носил Гильгамеша на руках через каждую рытвину. Гильгамеш был горд, храбр и на руках себя носить не позволил ни разу, обозвав старейшин, которые дали подобный наказ, тупыми отродьями вьючных ослов.
Таблички пришлось оставить в брошенной колеснице. Энкиду нагрузил на себя кувшины с водой, а Шамхат взяла хлеб и вяленое мясо. Утопая ступнями в песке, они рука об руку двинулись в сторону голубых вершин.
Солнце жгло нещадно и слепило глаза. Хорошо хоть елея было вдосталь, и умащенная им кожа не обгорала на солнце и не трескалась. Но воздух обжигал и высушивал тело через дыхание. Поэтому шли молча, экономя влагу и силы.
Так они прошли целый день. А к вечеру остановились на привал. Усталые путники быстро поели и вскоре устроились на ночлег. Они так устали, что ни красота огромных звезд, ни танец огня в костре не располагали к вечерней беседе.
Стало холодать. И Шамхат с Энкиду обнялись покрепче, чтобы было теплее.
– Отчего ты не спишь, любимая? – спросил Энкиду, увидев, что Шамхат не спит. – Отчего ты смотришь в небо, вместо того, чтобы смежить веки и довериться сну?
– Так, – сказала она и закрыла глаза.
Утром они снова двинулись в путь. Горы приближались довольно быстро. К полудню они закрыли уже половину неба, а в пустыне вновь появились островки зеленой травы.
Путники остановились, чтобы полюбоваться на сияющие снежные вершины.
– Говорят, – вздохнула Шамхат, – что ворота гор Машу, через которые в мир людей выходит лучезарный Шамаш, охраняют грозные люди-скорпионы. Тела их сверкают, а взгляды смертельны.
– А раньше ты могла сказать? – буркнул Энкиду. – Как же с ними тогда разговаривать, если им в глаза смотреть нельзя?
– А ты и не смотри, – улыбнулась Шамхат. – Гляди им под ноги. Язык это тебе не стеснит. Хотя я не очень-то верю в губительность взгляда.
Энкиду вздохнул, немного озадаченный известием, и они снова двинулись вперед.
Так шли они еще полдня до вечера. А когда солнце приблизилось к горизонту, снова начали устраиваться на ночлег.
– Любят же люди врать! – буркнул Энкиду, с облегчением сбрасывая на землю кувшины. – Говорили, что солнце выходит из ворот в горах Машу, а оно выходит из-за гор! Может, и людей-скорпионов никаких нет? А может, и Утнапишти тоже нет?
– Это не ложь, а придумка, – заступилась Шамхат за неизвестного сказителя. – Знаешь, в чем разница? Ложь для корысти, а придумка для красоты, вот в чем разница! Это значит, что в любой придумке есть правда, только откроется она не каждому, а только тому, кто умеет увидеть за словами суть вещей.
В этот вечер усталость была не так сильна, и после принятия пищи путники почувствовали необходимость в вечерней беседе.
– Ты говоришь, для красоты нужна придумка? – задумчиво произнес Энкиду. – А разве не проще было сказать точно, как есть? Чтобы не надо было разгадывать загадки? Многие ведь так и не смогут понять, о чем идет речь. Разве это справедливо?
– А мне кажется, – возразила Шамхат, – так и должно быть. Нельзя даром открывать тайну – тогда она ничего не стоит. А так – от самого человека зависит, как он поймет такую загадку. Скажешь «сокровище» скупцу, он сразу о деньгах подумает. Воин подумает о мече. Девушка – о красивом платье, в котором будет милее любимому. А мудрец будет уверен, что сокровище – это новое знание. Каждый увидит свое!
– Эх, Шамхат, тебя послушать, так все гладко получается… Слушаешь тебя и веришь тому, что ты говоришь. То ли голос у тебя такой сладкий, то ли знаешь ты какую-то тайну, другим неведомую. Я ведь диким зверем был, когда ты нашла меня, а теперь я уже могу читать таблички. Как это у тебя получается?
– Потому что я люблю тебя! – ответила подруга Энкиду и нежно провела по его волосам легкой рукой.
– И я люблю тебя.
Они снова улеглись. Тысячеокое небо всю ночь следило за покоем двух человеческих существ, и боги берегли их, прокладывая тропы диких львов и ядовитых змей стороной.
Наступил следующий день. Вышедшее из-за горы солнце разбудило путников. Энкиду открыл глаза и увидел, что идти осталось немного – не более четверти поприща. Увидев, что и Шамхат проснулась, Энкиду улыбнулся ей, а она ему. И они снова двинулись в путь.
Горы словно притягивали путников, завораживая величиной и красотой. И вскоре Энкиду увидел в скалах дыры, вроде тех, в каких живут ласточки на обрывах рек. В некоторых из них что-то ярко поблескивало.
– Смотри, Шамхат! – воскликнул Энкиду. – Что это?
– Не знаю. – Она покачала головой.
Они прошли еще немного, и, приглядевшись, Энкиду увидел людей, облаченных в панцири из бронзовых пластин. Панцири действительно напоминали скорпионьи, а за спиной каждого из людей-скорпионов торчал наконечник короткого метательного копья, делая их еще более похожими на ядовитых степных тварей.
– Что я тебе говорила! – обрадовалась Шамхат. – Понял ты теперь, чем выдумка отличается от вранья?
Энкиду понял, но радости это ему не прибавило. Его недолгий опыт жизни среди людей подсказывал, что если на пути появились воины при оружии, то с ними придется или договариваться, или драться. Что они здесь охраняли, было пока не ясно, но, по большому счету, не имело значения.
Один из людей-скорпионов спустился со скалы по каменным ступеням и направился навстречу путникам. Энкиду удивился, когда внизу к воину присоединилась женщина в ниспадающих одеждах цвета песка. Каждая ее рука была украшена множеством браслетов, напоминая лапы членистоногого.
– Что вам надобно, смертные, проделавшие трудный путь? – спросила женщина-скорпион.
– Мы ищем Утнапишти, пережившего потоп, – бесхитростно доложила Шамхат.
– А муж твой говорить не умеет? – вздернула брови женщина.
– Умеет, но не очень хорошо. Он был вскормлен зверями и лишь недавно выучился человеческому языку.
Воин и женщина переглянулись.
– За горы ведет только один путь, – сообщил человек-скорпион. – И мы – его стража. Только великий Шамаш этим путем проходит бесплатно, а с каждого мужа мы берем за проход три серебряных слитка.
– Я не плачу серебром! – гордо ответил Энкиду и отломил от своего золота шестнадцать витков – за себя и за Шамхат.
Однако женщина-скорпион, взяв золотую пружину, переломила ее надвое и половину вернула Энкиду.
– Мы берем плату только с мужей. Если же муж оказался столь умен, что взял с собой не друга, а женщину, то он вправе провести ее бесплатно.
Энкиду удивился таким словам, но взял золото назад.
– Путь Шамаша проходит через подземный мир, – начала объяснять жена-скорпион. – Только по нему можно попасть за горы Машу. Путь этот простирается на двенадцать поприщ, и в нем нет света. Но когда Шамаш выходит через него в мир людей, он опаляет своим сиянием все, что находится на его дороге. Стерегитесь его взгляда, смертные.
– Можно ли купить у вас смоляных факелов? – спросил Энкиду.
– Можно, но вряд ли вам их хватит надолго. Вам ведь придется нести еще еду и воду.
– Тогда мы не будем брать факелов! – решительно произнесла Шамхат. – Зачем зря занимать руки, если потом все равно придется идти в темноте?
Так и решили. Воин-скорпион и его жена провели путников к обитым медью воротам и раскрыли створки. Взявшись за руки, Энкиду и Шамхат ступили в полутьму.
– С обратной стороны тоже ворота? – поинтересовалась Шамхат.
– Мудрая женщина, – улыбнулся человек-скорпион. – Да, ход закрыт. Только дважды в течение дня мы бесплатно открываем ворота – когда выпускаем Шамаша в мир и когда уводим его обратно. За плату мы открываем их любому, но вряд ли вас услышат, если вы будете бить в створки изнутри. Не тратьте силы напрасно, дождитесь часа.
С этими словами воин-скорпион закрыл ворота, а Энкиду и Шамхат, оставшись в полной темноте, ощупью стали пробираться вдоль стен.
Однако вскоре оказалось, что путь не так труден, как можно было представить – каменный пол под ногами был гладко стесан, не имел ни бугров, ни впадин. Проложенный в горе коридор был совершенно ровным, как луч солнца, пробившийся через дыру в потолке, он не имел ответвлений, не опускался и не поднимался. Движение по нему было немногим медленнее, чем по ровной дороге.
Однако довольно скоро Энкиду столкнулся с главной трудностью, о которой не подумал, собираясь в путь по коридору Шамаша. Это были шорохи. Сам он на них не обращал никакого внимания, а вот Шамхат от каждого звука вздрагивала и всем телом прижималась к мужу.
– Как ты думаешь, – шептала она, спешно перебирая ногами в темноте, – тут водятся мыши?
– Кто? – удивился Энкиду.
– Ну, мыши.
– Должны быть, – ответил он, не подозревая об опрометчивости этих слов. – Может, и крысы есть.
Шамхат снова вздрогнула и умолкла. Правда, ненадолго. Теперь каждый шорох во тьме тут же отзывался ее звонким визгом. Первый раз Энкиду сам испугался, когда его жена ни с того ни с сего завизжала, словно ее схватил за талию черный варвар с запада. Он бросил кувшины и некоторое время рассекал темноту ударами топора, пока не понял, что враг, вызвавший панику – всего лишь серый пушистый зверек. Потом ему еще несколько раз пришлось успокаивать жену – он брал ее на руки и некоторое время нес, прижимая к себе, пока она не переставала дрожать.
Энкиду в точности не знал, какую часть пути они миновали, – может быть, шестую, может быть, третью, – когда его глаза уловили сначала едва заметное, а затем все усиливающееся красноватое свечение. Вскоре можно было разглядеть пальцы на вытянутой руке.
– Что это? – спросил он. – Я тебя вижу, Шамхат! Откуда тут свет?
Женщина рассмеялась.
– Это люди-скорпионы отворили ворота и заводят Шамаша в подземелье. Сейчас он явится сюда и пройдет тем же путем, каким прошли мы!
Энкиду испугался, решив, что лучезарный Шамаш, пройдя мимо них, спалит их жаром, он начал искать спасение, но уже через миг подземелье озарилось ярким светом.
– Мы сгорим! – обреченно выкрикнул он.
– Ничего с нами не будет! – хохотала Шамхат. – Это садится солнце! Путь такой прямой, что лучи проникают в коридор от края до края, когда ворота распахнуты. Смотри, как красиво!
Энкиду огляделся. Источник света выглядел ослепительной искоркой далеко за спиной, был он настолько ярким, что освещал стены, пол и потолок. В дрожащем мареве засверкали растущие из потолка кристаллы лазурита и халцедона, отблескивали гранями призмы горного хрусталя.
– Побежали, пока светло! – Шамхат потянула мужа за руку.
– Значит, люди-скорпионы зря пугали нас взглядом Шамаша?
– Конечно! Этот свет ничего не может спалить.
Они бросились вдоль стены и мчались со всех ног, пока марево не начало тускнеть. Вскоре оно иссякло окончательно, и вновь наступила полная темнота.
Отдышавшись, Шамхат потянула Энкиду за руку.
– Кажется, я поняла, о какой опасности нас предупреждали воины-скорпионы, – сказала она.
– О какой? – насторожился Энкиду, уже убедившись, что к словам женщины следует прислушиваться внимательно, а не так, как это делал Гильгамеш.
– Мы достигнем выхода примерно к рассвету. Чуть раньше. С одной стороны, это хорошо, поскольку нам не придется долго ждать, пока откроют ворота. Но с другой стороны, лучше бы мы достигли конца подземного хода к закату.
– Почему?
– Ты заметил, каким ярким показался свет солнца? А ведь вход остался далеко позади! Просто наши глаза настолько привыкли к темноте, что света им надо чуть-чуть. Если же мы выйдем навстречу солнцу, то можем надолго ослепнуть. А кто знает, что ждет нас по ту сторону гор?
Энкиду задумался.
– Наверное, лучше потерять целый день в безопасном коридоре, чем на то же время оказаться слепым среди зрячих, – произнес он.
– Я тоже так думаю, – вздохнула Шамхат. – И хотя мне не кажется, что здесь так уж безопасно, но я предпочту переждать рассвет в середине пути, а затем выйти на закате.
Они сбавили шаг и через каждое поприще делали передышку. Потом Энкиду предложил жене поспать.
– Хорошо, – согласилась она. – Но только спать мы будем по очереди. Сначала ты меня караулишь, потом я тебя.
– Меня караулить незачем! – гордо ответил ей Энкиду. – Я могу три дня и три ночи обходиться без сна и без пищи.
– В этом я нисколько не сомневаюсь, – усмехнулась Шамхат. – Только какой ценой ты можешь без всего обходиться? После бессонной ночи ты выйдешь из коридора с замутненным разумом и ослабевшими членами. Дух твой поникнет, от каждой мелочи ты будешь раздражаться и гневаться. Уставший человек из всех решений выбирает самое необременительное, а это далеко не всегда хорошо. Так что лучше бы нам отдохнуть вместе. Иди ко мне.
Шамхат обняла Энкиду за шею и прильнула губами к его губам, она освободила их тела от одежды и оседлала мужа по всем правилам священного брака. Усталость и тревога пути переплавились в их телах в бурную страсть, которую Энкиду и Шамхат выплеснули друг на друга. Они извивались подобно змеям, пока в едином порыве их уста не раскрылись, выпуская сладостный стон удовлетворенной страсти.
Только после этого Энкиду понял, как же сильно он на самом деле устал. Сколько ни пытался он поднять отяжелевшие веки, сон оказался сильнее и увлек его в мир грез, где все спящие встречаются друг с другом.
– Спи, мой любимый, – гладила его Шамхат по густым волосам. – Тебе надо отдохнуть. А я буду беречь твой сон.
Когда сопение Энкиду стало ровным, она нащупала в темноте лежащий на полу боевой топор и попробовала поднять его. Но его лезвие было столь тяжелым, что Шамхат не смогла сделать ни одного взмаха. Выругав себя за женственное бессилие, за грациозные руки, за пышную грудь и тонкую талию, она опустилась на корточки и вдруг подумала, что не всегда самое тяжелое оружие является самым лучшим. С этой мыслью она вынула из-за пояса Энкиду железный меч, еще недавно принадлежавший царю. Клинок тоже был тяжел, но с ним можно было управляться довольно ловко, что Шамхат и проделала, тыча в воображаемого противника и отражая воображаемые удары. Потом она расстелила подстилку и устроилась на ней, сжав рукоять оружия. От железа исходила такая уверенность, что даже когда вынырнувшая из темноты крыса коснулась ее своим телом, у Шамхат хватило мужества не завизжать, она ударила грызуна мечом плашмя. Крыса пискнула и убралась подальше.
Когда сон на мягких лапах начал подкрадываться к Шамхат, она растолкала Энкиду.
– До чего же я сладко выспался! – потянулся он так, что в темноте хрустнули суставы. – А где мой меч?
– Вот, держи, – чуть смутилась его подруга. – Я взяла, чтобы тебя охранять. И он пригодился мне! Я отогнала огромную крысу!
– Ах ты моя храбрая! Давай же я сменю тебя на посту.
Энкиду уселся на подстилке, а Шамхат свернулась у его ног калачиком и тут же уснула. Ее муж отрезал себе мяса, отломил хлеба и поел, еще более подкрепив силы. Он замер во тьме, стараясь не закрывать глаз, чтобы не пропустить рассвет. И хотя его члены затекли от однообразной позы, Энкиду не хотел вставать, чтобы не потревожить сон жены.
Вскоре стен подземного хода коснулись первые утренние лучи.
– Просыпайся, Шамхат! – растолкал жену Энкиду. – Великий Шамаш идет по проходу!
Женщина подняла веки и увидела нарастающий поток света.
– В этот раз будет ярче, – предупредила она. – Береги глаза.
– Почему ты решила, что будет ярче?
– В прошлый раз был закат и мы видели бога уставшим. Сейчас же его лик светел, как у тебя после сна. Вот о чем хотела нас предупредить женщина-скорпион! Бойтесь взглядов Шамаша, она говорила, когда он выходит в мир людей. То есть на рассвете, а не на закате.
В подтверждение ее слов стены озарились сначала призрачным сиянием, а затем все более и более ярким светом.
– Береги глаза, Энкиду!
Мощный луч света ударил в каменный коридор, наполнив его ослепительно белым сиянием. Даже сквозь опущенные веки путники увидели все – красные тени друг друга, сверкание кристаллов и тысячи бликов, отраженных от стен.
– Это из-за кристаллов! – выкрикнула Шамхат. – Само по себе солнце не может быть таким ярким!
Боль ударила в мозг. Жена Энкиду вскрикнула и, бросив поклажу, закрыла лицо ладонями. Энкиду также отшвырнул боевой топор и прижал руки к лицу. Поток света, усиленный кристаллами рубина и кварца, был настолько мощным, что ощутимо нагрел кожу. Но прошло несколько мгновений и яркость начала уменьшаться. Вскоре уже можно было открыть глаза, перед которыми плавали отчетливые алые пятна.
– Как ты думаешь, мы не ослепли? – осторожно спросила Шамхат.
– В полной темноте мы этого никак не узнаем, – вздохнул Энкиду.
– Плохо будет, если мы выйдем слепыми.
Алые пятна постепенно исчезли из поля зрения.
– Ой! Я знаю, как проверить! – воскликнула Шамхат.
– Что?
– Ослепли мы или нет, вот что! Дай мне меч.
Энкиду с удивлением протянул жене оружие.
– Теперь подними меня.
Муж подхватил ее на руки и поднял высоко над собой. Размахнувшись, Шамхат ударила в гроздь кристаллов, свисавшую с потолка, выбив при этом сноп жарких искр.
– Я не ослепла! – рассмеялась она. – А ты видел искры?
– Да.
– Тогда опускай меня поскорее!
Собрав поклажу, Энкиду и Шамхат снова двинулись в путь. Они пробирались по коридору почти целый день, пока не увидели яркий свет впереди.
– Это день пробивается через щели ворот! – обрадовалась женщина. – Теперь нам достаточно будет дождаться заката.
– Кажется, до него еще далеко, – Энкиду поставил топор к стене и разложил на полу подстилку. – Очень уж яркое солнце за воротами.
– А я думаю, что нет. Просто наши глаза так отвыкли от света, что даже предзакатный отсвет неба воспринимают как чересчур яркий.
Через некоторое время ее слова подтвердились – послышались голоса людей, и ворота распахнулись. Энкиду сощурился, но успел разглядеть троих людей-скорпионов.
– Путники, – произнес один из воинов.
– Вооруженный мужчина и прекрасная женщина, – подхватил другой.
– Надо им помочь выбраться, а то они почти ослепли, – буркнул третий.
Люди-скорпионы помогли выбраться путникам и вскоре закрыли ворота. Энкиду и Шамхат к этому времени окончательно пришли в себя – им еще приходилось щуриться, хотя были сумерки, но видели они уже хорошо.
– Знаете ли вы, как найти Утнапишти, пережившего потоп? – спросил Энкиду у воина.
– Нет, – ответил человек-скорпион. – Мы слуги великого бога Мардука и занимаемся только тем, что служим ему.
– А у нас верят, что самый великий бог – Шамаш, – возразила Шамхат. – И, похоже, вы служите именно ему. Иначе зачем бы вы открывали и закрывали ворота?
– Чтобы отделить сон от яви, – туманно ответил воин. – Но вы чужаки, и я не буду посвящать вас в наши тайны. По ту сторону гор воины-скорпионы не знают своего истинного предназначения.
– Да нам ваши тайны и не нужны. – Энкиду наконец смог глядеть не щурясь. – Нам бы найти Утнапишти.
– Я знаю, кто вам может помочь, – отозвался другой воин, закончив прилаживать огромный деревянный брус на воротах. – На обрыве у моря, где кончаются горы Машу, живет Сидури-хозяйка. Я выведу вас к дороге, и к утру вы точно туда дойдете, даже если устроите привал на полночи.
Энкиду и Шамхат последовали за ним по извилистой дороге, пробитой колеями тяжелых колес. Сначала путь петлял через лес, но потом вывел к довольно большому огражденному поселению. В центре города стоял такой высокий зиккурат, какого Энкиду не видел в огражденном Уруке. Его вершину скрывала туманная дымка.
– Что это? – восхищенно спросил Энкиду.
– Храм величайшего бога Мардука Спящего, – буркнул человек-скорпион.
– Спящего? – чуть заметно напряглась Шамхат, но больше ничего не сказала.
Воин не ответил. Дойдя до следующего изгиба дороги, он указал на развилку.
– Пойдете правее, доберетесь до жилища Сидури, – сказал он. – В Суран огражденный входить я вам не советую. У нас не привечают чужаков.
– Благодарим тебя, воин, – ответил ему Энкиду. – И пусть твой вьючный осел догонит мула.
Путники направились по дороге и вскоре углубились в лес. Толстые ветви ближайших к обочине деревьев были срублены, чтобы пантера не могла там устроить засаду.
– Грибами пахнет, – принюхалась Шамхат.
По обочине действительно виднелись красные и коричневые шляпки мухоморов, а также тонкие пучки страшноватых на вид белесых грибов. Над толстым слоем гниющей листвы скопились облачка тумана. Быстро темнело.
– Здесь устраивать привал опасно, – огляделся Энкиду. – Надо выйти из леса. Я заметил беспокойство на твоем лице, когда воин говорил о Спящем боге. Что тебя взволновало?
– Ты жил в лесу и не знаешь, – ответила Шамхат на ходу. – Есть такой бог Мардук. Про него мало говорят, и уж точно никто, кроме этих странных людей, не считает его величайшим. Это бог грибов.
– Неужели у грибов может быть бог?
– Так говорят, я не знаю. От одного заклинателя я слышала имя Мардук Вызывающий Сон. Вроде бы душа этого бога отчасти живет в мухоморах или каких-то других грибах, от которых бывают странные сны. А здесь его называют Мардук Спящий. Я уже слышала это имя. Всего один раз. От одной блаженной женщины. До сегодняшнего дня я была уверена, что сумасшедшая просто выдумала эту историю. Но, по всему видать, нет.
– Что же рассказала тебе блаженная?
– Она говорила, что Мардук все время спит и во сне ему снится весь наш мир со всеми людьми, животными и богами. А если его разбудить, мир в одночасье исчезнет.
– И верно, похоже на придумку сумасшедшей, – согласился Энкиду.
Он оглянулся, но вершина зиккурата уже скрылась за лесом.
Вскоре над головой одна за другой вспыхнули звезды, лес постепенно редел и становился ниже, а затем кончился. Теперь дорога петляла между скалистыми глыбами, поросшими лишайником и редкими кустами.
Впереди послышался мерный рокот.
– Что это? – прислушалась Шамхат.
– Как будто шум далекого водопада. Ты устала, любимая? Будем устраивать привал?
– Нет, – покачала головой Шамхат. – Лучше доберемся до жилища хозяйки.
Горизонт озарился желтоватым сиянием, и звезды умерили неистовый блеск – приближался восход луны. Путники пробирались между камней, иногда цепляясь руками за ветви кустов. Время от времени из темноты доносился рык пантеры или топот вспугнутого копытного, уханье ночной птицы или жуткий хохот вышедшей на охоту ласки. Рокот впереди с каждым шагом становился отчетливее и громче. Шамхат остановилась.
– Это не свет ли впереди? – пригляделась она.
– Похоже на огонь, горящий в жаровне, – ответил Энкиду. – Пойдем проверим, не это ли жилище Сидури-хозяйки. Только осторожно. Мое сердце чувствует какой-то подвох. К тому же люди-скорпионы по эту сторону гор какие-то чудные.
– Меня они тоже удивили.
– У них такой вид, словно они наелись грибов, вызывающих странные сны. Их лица похожи на лица людей, идущих дальней дорогой, – ни радости на них, ни печали.
– А мне показалось, что они сами – грибы, – задумчиво произнесла Шамхат.
– Как это? – удивился Энкиду.
– Думаю, – прошептала Шамхат, – что если бы грибы вдруг возомнили себя людьми, они бы так и выглядели.
Энкиду не выдержал и рассмеялся.
– Ну ты и выдумщица! – сказал он. – Зря мы бросили глину. Тебе бы сказания на ней записывать.
– Глины мы еще найдем, – улыбнулась Шамхат. – Было бы что записывать.
Шум впереди теперь был настолько громким, что мешал говорить нормальным голосом.
– Это шумит океан! – догадалась Шамхат. – Мы с тобой добрались до самого края мира!
Веселое настроение не покидало Энкиду, он чувствовал близость цели, он уже понял, что рассказы об Утнапишти не были одной лишь выдумкой.
– Мы с тобой похожи на влюбленных из песни сказителя Этну-Шамма. Там девушка поклялась богам, что последует за любимым на край света, – сказал Энкиду.
– Ну, это еще как посмотреть, кто за кем последовал! – в тон ему ответила Шамхат. – Вспомни, как ты упирался, не желая ехать за тайной цветка бессмертия.
Дом, стоявший на краю пропасти, был сделан из необожженных глиняных кирпичей, смешанных со стеблями высохшего тростника. У самого порога стояла жаровня, в которой пылали политые елеем угли, а над жаровней грела высохшие руки старуха. Глаза ее ярко сверкали, у ног лежал опорожненный кувшин из-под сикеры. Отсветы пламени плясали на пергаментном лице хозяйки. Заслышав путников, она вскочила с порога, шмыгнула в жилище и закрылась тяжелой дверью.
Такой прием охладил веселость Энкиду. Он подступил к двери и ударил в нее кулаком.
– Не ты ли хозяйка Сидури? – спросил он, стараясь перекричать рев океана.
– А тебе, чужак, что за дело?
– Говорят, что ты знаешь приметы Утнапишти и место, где он обитает.
– И что с того? Допустим, знаю, но тебе что за дело?
– Я хочу узнать, как он созвал богов на совет и как убедил их даровать ему бессмертие.
– Бессмертие? – сухо рассмеялась за дверью хозяйка. – Тебе нужно бессмертие? Как твое имя, герой?
– Гильгамеш, – соврал Энкиду.
– Не тот ли, что победил Хумбабу в кедровом лесу?
– Тот самый.
– Тогда ступай домой. Своего бессмертия ты уже достиг.
– Что ты хочешь сказать? – Энкиду разозлился на хозяйку, думая, что старая пьянчужка водит его за нос.
– А то, что человек может достигнуть бессмертия только в памяти потомков. Ты уже достаточно совершил славных подвигов, – старуха снова хихикнула, – чтобы тебя помнили и шесть тысяч лет, и двенадцать. Разве это не бессмертие? А стена, что ты построил вокруг Урука, разве не будет она восхищать взоры потомков, когда твой прах превратится в глину? А сыны, которых родит от тебя эта красавица, разве не будут передавать твою душу из поколения в поколение?
– Такого бессмертия может достигнуть каждый! – Энкиду снова шарахнул кулаком в дверь, но крепкие доски, привыкшие сдерживать натиск бури, даже не дрогнули.
– Нет, не каждый, – старуха перестала скрипуче посмеиваться. – Сколько жило по берегам Евфрата правителей, сколько их будет еще! А запомнят троих-четверых, и тебя в том числе. Тебя и слугу твоего – Энкиду. Возвращайся домой, Гильгамеш. Не дано людям сравниться с богами.
– Но Утнапишти смог!
Старуха не отозвалась.
«Не померла бы она там от страха», – с опаской подумал Энкиду.
– Сидури, хозяйка, – вступила в разговор Шамхат. – Я понимаю, о чем ты говоришь. Но мы ищем Утнапишти не из страха перед Похитителем, а из страха навеки потерять друг друга и нашу любовь. Ведь она уйдет вместе с жизнью!
– Любовь? – прошамкала старуха еле слышно. – Ты говоришь о любви, красавица? А с чего ты взяла, что бессмертие даст вам вечную любовь? Пройдет сто лет, и вы смотреть не сможете друг на друга, так вам наскучит облик, казавшийся когда-то божественным. Вечная любовь – это совсем другое. Ведь и за один год можно прожить тысячу лет любви!
– Как это?
– Если не тратить время напрасно, – снова расхохоталась Сидури. – Если каждую минуту проживать так, словно она последняя. А бессмертие – это болезнь. Вы просто сами не знаете, к чему стремитесь.
– Лучше тебе все-таки сказать, где живет Утнапишти! – окончательно разозлился Энкиду. – Не для того мы прошли столько поприщ, чтобы застрять перед твоим порогом. Отвечай, не то я срублю дерево, сделаю из него таран и вышибу дверь! А потом брошу тебя в пропасть, в пучину океана!
– В отличие от вас смерти я не боюсь. Мне посчастливилось прожить такую жизнь, что теперь мне в любой момент умирать не страшно. Но тебе я скажу, где живет Утнапишти. Не из страха скажу, а для того, чтобы дать вам обоим науку. Утром спуститесь к берегу и дождитесь, когда в лодке приплывет перевозчик по имени Уршанаби – человек Утнапишти. Он берет хлеб и мясо у людей-скорпионов и возит их Утнапишти. Поторгуйся с ним. Может, на своей лодке он отвезет тебя на остров, где сейчас пребывает Утнапишти с женой.
– Спасибо, Сидури-хозяйка, пусть твой дом выдержит любую бурю! Но не дашь ли ты нам переночевать у тебя?
– Нет. Ты уже сломлен недугом бессмертия, хотя еще не достиг вечной жизни. Ты болен, к тому же заразен. Ступай отсюда, не хочу больше слышать от тебя ни единого слова.
Энкиду хотел-таки выбить дверь и уже размахнулся, но Шамхат оттащила его за руку от порога.
– Пойдем, Энкиду, – говорила она. – Старуха, скорее всего, выжила на старости лет из ума. Пойдем на берег океана. Я не хочу спать. Дождемся утра и подкараулим перевозчика.
Полная луна была яркой, но звезды сияли такой густой россыпью, что невозможно было затмить их блеск. Некоторые из них казались совсем близкими, а некоторые, самые крохотные, светили из далекого далека. От этого небо казалось таким глубоким, что вызывало страх свалиться в него. Хотелось схватиться за куст, растущий в расщелине камня, чтобы голова не кружилась от ощущения стремительного падения вверх.
– В огражденном Уруке нет таких звезд, – шепнула Шамхат.
– Там дымят жаровни в домах, дымят кузни и колесницы поднимают дорожную пыль. В любом месте так – чем меньше людей, тем больше звезд видно на небе.
Луна описала дугу и скрылась за горами Машу, закрывшими половину неба. Вскоре над океаном забрезжили предрассветные сумерки, звезды поблекли, с востока подул освежающий ветер. Через какое-то время небо из синего стало голубым, а свет залил мир от края до края.
– Скоро взойдет солнце! – Шамхат потрясла за плечо Энкиду, погруженного в полудрему.
И правда – алый огненный диск вынырнул из-за ровного, как лезвие меча, горизонта. Океан заблестел, подобно рыбьей чешуе.
– Кажется, лодка, – протер глаза Энкиду. – Посмотри! Или мне померещилось?
– Нет, точно лодка! – Шамхат поднялась на ноги. – Это скорее всего Уршанаби. Надо спуститься к самой воде.
– Нет! Он нас заметит и может не пристать. Лучше подкараулим его в лесу.
Они начали спускаться по камням к лесу, так, чтобы плывущий в лодке не разглядел их на фоне деревьев. Внизу скалы еще были погружены в тень, поэтому океан не блестел так ярко. Бросив взгляд на воду, Шамхат вскрикнула.
– Что такое? – насторожился Энкиду.
– Это воды смерти! – испуганно зашептала жена. – В Уруке говорили, но я не верила.
Энкиду посмотрел в сторону берега и сам оторопел – воды океана были черными и маслянистыми, как елей, в котором долго остужали раскаленную бронзу. Сотни птиц, рыб и диковинных животных лежали по берегу мертвыми, почерневшими. Ветер донес запах тлена.
– Такие воды без лодки не переплыть, – сказал Энкиду. – Да и с лодкой наверняка надо знать особый секрет. Спрячемся за деревьями. Ты отвлечешь Уршанаби, а я нападу на него сзади.
Попутный ветер помог перевозчику быстро добраться до берега. Уршанаби выпрыгнул на песок, отбросил весло и вытянул лодку на берег подальше от черных вод. Но едва он разогнул спину, как перед его изумленным взором предстала Шамхат.
– Женщина?! – оторопел перевозчик
Насладиться зрелищем он не успел – Энкиду набросился на него и сжал руками его грудь.
– Кто ты? – захрипел перевозчик. – Почему ты не даешь мне вздохнуть?
– Меня зовут Гильгамеш. Я хочу знать, как мне добраться до Утнапишти! – проревел Энкиду ему в ухо. – Говори, а то задохнешься!
– Отпусти, тогда буду с тобой говорить!
Энкиду оттолкнул от себя перевозчика.
– Зачем тебе Утнапишти? – спросил Уршанаби, придя в себя. – Он живет вдали от людей и ни с кем не хочет встречаться. Я – его связной с миром людей. Говори, чего ты от него хочешь.
– Хочу узнать у него тайну бессмертия, – ответил Энкиду.
– Бессмертия? – удивился перевозчик. – Ты хочешь бессмертия? Ты, молодой, крепкий муж, рядом с которым ходит одна из прекраснейших женщин, каких мне только доводилось видеть! Зачем тебе бессмертие?
– Все меня только об этом и спрашивают! Я устал отвечать всем одно и то же. Лучше скажи, как перебраться через эти смертельные воды.
– Возьми мою лодку, – с усмешкой ответил Уршанаби. – Я пойду к людям-скорпионам за едой. Плыви на остров, его видно отсюда. Да не туда ты смотришь! Он за мысом. Обогнешь скалу и сразу заметишь. А когда я вернусь, ты скорее всего уже будешь на пути к своему дому.
– Почему ты так думаешь?
– Разговор с Утнапишти будет короток. Утнапишти так боится потерять свое бессмертие, что скорее всего умрет от страха, увидев в лодке вместо меня чужака. Он так трясется за свою жизнь, что живет на острове, окруженном зловонными водами смерти. Он не выходит к людям, боясь, что его убьют. Сходи к нему, Гильгамеш. Только будь осторожен. Трус всегда готов нанести удар в спину.
Сказав эти слова, Уршанаби направился в сторону дороги, которая вела к городу людей-скорпионов. Энкиду усадил в лодку Шамхат и столкнул суденышко в черные воды, стараясь не коснуться маслянистой жижи. Работая веслом, он толкал лодку в сторону оконечности мыса, не обращая внимание на ветер, который приходилось преодолевать.
– Зря я уговорила тебя отправиться в этот путь, – со вздохом произнесла Шамхат. – Лучше бы мы отгородили себе степь у подножия гор Ливана и прожили счастливую человеческую жизнь. Кажется, слишком дорогой ценой я уберегла тебя от царского трона.
– Что ты такое говоришь? – глянул на нее Энкиду. – Ведь мы хотим узнать секрет бессмертия, чтобы смерть не смогла разлучить нас.
– Но мне не хочется повторять участь жены Утнапишти. Не хочется жить тысячи лет посреди зловонной лужи и не видеть белого света.
– Да разве я предлагаю тебе такую жизнь? – удивился Энкиду. – Утнапишти трус, он боится за свою шкуру. А меня разве можно назвать трусом?
– Нет. Но ты изменился с того дня, когда мы подошли к горам Машу. Ты стал другим, и меня это пугает. Раньше тебе нравилось со мной говорить, тебе нравились мои песни, а сейчас ты думаешь только о том, как найти Утнапишти.
– Мы проделали длинный путь и оба устали. Когда мы закончим поход, сможем жить лучше прежнего. Мы уйдем к горам Ливана и отгородим себе степь. Я отправился в этот путь из любви к тебе. Вспомни, так было. И никакое бессмертие не будет для меня более ценным, чем блеск твоих прекрасных глаз.
Под жирные всплески весла лодка обогнула мыс. В зловонном тумане, повисшем над мертвыми водами, теперь можно было разглядеть пустынный скалистый остров.
Утнапишти издалека увидел путников и в панике заметался по берегу.
– К нам плывут чужаки! – закричал он. – Жена моя, пришла наша смерть! Зачем боги даровали нам бессмертие, если сейчас нас зарежут, как убойных быков?
Из дома, расположенного вдали от берега, выскочила женщина и, бросившись к мужу, принялась его успокаивать.
– Кажется, за долгие тысячелетия жизни Утнапишти полностью лишился рассудка, – пробурчал Энкиду, направляя лодку к деревянному пирсу.
– Кто вы? – выкрикнула жена Утнапишти. – Что вы сделали с Уршанаби?
– Мы ничего с ним не сделали, – ответила ей Шамхат. – Он позволил нам взять его лодку. Мы проделали долгий путь и не желаем вам зла. Мы только хотели узнать, как вам удалось достигнуть бессмертия.
Энкиду причалил, помог жене выбраться из лодки и поспешил вслед за ней.
– Вы хотите узнать про бессмертие? – Утнапишти немного пришел в себя. – Но вам его не достигнуть! Мне повезло, я был единственным, кто услышал голос Шамаша.
– Как это было? – настойчиво спросил Энкиду. – Ты хоть и обрел долгую жизнь, но, судя по страху, сковавшему твое тело, можешь погибнуть от моей руки и знаешь это. Говори!
– Только не бейте меня! Слушай, я все расскажу, как было. Я не так долго живу на свете, как говорят люди. Всего семь сотен лет. Слышал о городе Шуриппак? Я жил там. Люди много сочинили, чего не было. Но в одном они правы – я пережил потоп. Только я не был героем. Я не строил корабль размером с город. Я не видел сна, в котором боги предупреждали меня о потопе. Я никого не спасал, кроме этой женщины, – Утнапишти мотнул головой в сторону жены. – Я просто оказался в нужном месте в нужный час. Было мне тогда восемнадцать лет от роду, я не носил бороды и ни разу не входил к женщине. Отец и старшие братья считали меня лодырем, а потому взваливали на меня самую унизительную работу. В тот день, когда начался потоп, никто не ждал беды. Начался самый обычный дождь, и меня погнали наловить рыбы сетью – в дождь она поднимается из глубин Евфрата и ловит мошкару. Я сел в лодку, отчалил, но не успел далеко отойти от берега, когда в небе появилась огромная черная туча. Подул сильный ветер, и лодку мою понесло от берега. И вдруг я увидел, как воды встают огромным горбом и несутся на город! Вода поднялась, Евфрат разлился от одного края мира до другого. Стены города смыло – ничего не было видно кроме воды, блеска молний и тонущих людей. Их вертело в огромном водовороте, и лишь нескольким удалось не уйти в пучину. Я испугался, но неистово работал веслом, чтобы лодку не опрокинуло. И вдруг я заметил, что за кромку борта держится девушка. Я помог ей взобраться в лодку, и она тут же лишилась чувств.
Утнапишти перевел дух и продолжил:
– Очень скоро буря кончилась. Но вода не спадала – ничего не было видно, кроме бескрайних вод. Ветром и течением нас несло в неизвестные дали. Я пробовал ловить рыбу сетью, но рыба ушла. Три дня мы ничего не ели и пили только мутную воду, зачерпывая ее руками. Силы быстро иссякали. На четвертый день лодка ударилась носом в скалу. Мы воспользовались случаем и выбрались на посланную богами сушу. Скала была совсем небольшой и едва поднималась над гладью вод, но на ней росли кустарники, а в опавшей листве мы нашли грибы. Это была хоть и скудная, но пища. Так мы думали, пока не поняли, что съели отраву. У нас начался жар, мы обливались холодным потом, нас тошнило и рвало желчью. Затем мы лишились чувств. Странные видения увидел я, находясь в беспамятстве, но гораздо более странной оказалась явь, наступившая после забытья. – Утнапишти понизил голос до загадочного полушепота. – Очнулся я от жуткого звука, исходившего от черного камня скалы. Словно чудовища в преисподней скребли когтями. И вдруг я увидел, как тучи надо мной разверзлись и лучезарный Шамаш спустился ко мне с небес. Он раскрыл уста и шевелил губами, издавая тот самый звук, который так меня напугал. Я понял, что это голос Шамаша, что он говорит мне что-то на своем божественном языке. Я внял его голосу. Я опустился на колени и впитал его слова всем своим естеством.
Утнапишти сделал паузу, а потом продолжил:
– Утром туч уже не было. Мы с девушкой оправились от яда и поняли, что непременно умрем от голода. Но как же сильно не хотелось нам умирать! С новыми силами взялся я ловить рыбу, и меня ждала удача – я оттянул нашу гибель еще на четыре дня. Все эти дни перед моим мысленным взором то и дело распускался дивный цветок. Его лепестки были остры, но тем не менее, хоть это и странно, формой он напоминал лик Шамаша. Почему-то я сразу понял, что это подарок богов, что в нем и есть наше спасение. Я стал рассказывать о цветке девушке, но она не поняла меня. Тогда я отломил от куста ветвь и принялся рисовать ею на гладкой скале. И чем больше я рисовал, тем точнее становилась моя рука, тем отчетливее у меня получалось передать форму цветка. И вдруг поток небесного огня ворвался в мое тело, пронзил меня. Я испугался и воскликнул в голос: «Не хочу умирать! Отведите, боги, смерть от нас!»
Утнапишти умолк, вспоминая тот страшный миг.
– Я упал, лишившись чувств, – подошел он концу рассказа. – Но когда пришел в себя, все во мне изменилось. Сила так переполняла меня, что я не знал, что с ней делать. Мне не хотелось есть, мне не хотелось пить, я готов был бегать по скале круг за кругом, чтобы сила не разорвала меня на части. То же самое произошло и с моей нечаянной спутницей. Она тоже не знала, что делать с божественным огнем, полыхавшим внутри. Но мы нашли выход. Мы слились с ней и познавали друг друга, пока не сошла вода. Оказалось, что мы застряли на вершине огромной горы, которая носит имя Ницир. Мы начали спускаться, а потом заметили, что наши раны затягиваются на глазах. Мы повзрослели, но, достигнув зрелости, не начали увядать. Мы прожили вместе семьсот лет. Вот наша история.
– То есть, чтобы стать бессмертным, надо непременно услышать голос Шамаша? – спросила Шамхат.
– Я так не думаю, – вступила в разговор жена Утнапишти. – Ведь я не слышала никакого голоса. Мне кажется, что бессмертие скрыто в форме цветка. Шамаш описал его форму, это и был его голос. И хотя Утнапишти показалось, что он не понял речь бога, но на самом деле слова бога понятны всем, кто способен их слышать. Познав форму цветка, человек получает связь с богом и может исполнить любое свое желание. Утнапишти пожелал, чтобы смерть обошла нас стороной, вот она нас и обходит. А теперь уходите. Мы ничем вам не сможем помочь.
– Но неужели вы не помните форму цветка? – в отчаянии воскликнул Энкиду. – Дайте нам ее, и мы уйдем с миром!
– Цветок отдает силу лишь однажды. Мы использовали ее, и она иссякла, – ответила женщина. – Мы пробовали загадывать и другие желания, но ничего не произошло. Уходите!
В задумчивости Энкиду отправился к причалу, Шамхат проследовала за ним.
– Жена Утнапишти подала мне знак, понятный лишь женщинам, – шепнула она ему на ходу.
– Какой такой знак? – не останавливаясь, спросил Энкиду.
– В молодости девушки любят бахвалиться и часто завышают свои достоинства перед парнями. Чтобы подруги их не выдали, девушки особым образом складывают пальцы, как бы говоря «я вру намеренно, не выдавайте меня». Жена Утнапишти подала мне именно такой знак.
– И что же нам делать?
– Не подавать виду. Сядем в лодку и обогнем остров. Скорее всего жена Утнапишти хочет поговорить с нами без мужа.
Так и сделали. Обогнув остров, Энкиду заметил женщину на берегу. Она была одна и призывно махала руками. У ее ног Шамхат разглядела глиняную таблицу.
– Она принесла какие-то записи!
– Вижу, – кивнул Энкиду.
Едва лодка причалила к берегу, как жена Утнапишти бросилась к путникам.
– Сейчас я выдам вам самую главную тайну, – сказала она. – В лодке нас было трое! Кроме меня и Утнапишти, с нами был его старший брат. Он тоже услышал голос Шамаша, но форма цветка, данная ему, была не такой, как у цветка Утнапишти. Брат Утнапишти до того дня тоже не знал женщины, поэтому первым его желанием было обладать мной. Я не смогла противиться. Во мне словно сидел другой человек и управлял мной, как управляют мулами, впряженными в колесницу. Я была девственницей, но отдалась по первому его требованию. Утнапишти же, увидев, как его брат познает меня, схватил камень и ударил его в затылок. Брат умер. Когда же начала сходить вода, мы нашли рисунок, сделанный им. Это был другой цветок. Через много лет, когда Утнапишти понял, что смерть обходит его стороной, он предпринял путешествие на гору Ницир. Он хотел заполучить еще один цветок, чтобы продлить бессмертие, когда первый цветок увянет. В том, что он увядает со временем, Утнапишти был уверен. Он перенес рисунок на глиняную таблицу, а потом перерисовал еще несколько раз, чтобы ничего не случилось с первой. Тогда он понял, что главное – не рисовать цветок по памяти раньше времени. Если запомнить его во всех деталях, сила войдет в тебя и надо будет загадать желание, чтобы ее использовать. Но если цветок использует другой человек, то сила его перейдет к нему, и никто уже не сможет воспользоваться рисунком, пока тот человек жив.
Жена Утнапишти опустила взгляд и продолжила:
– Я знаю, что муж мой, от страха перед смертью, вновь загадает желание о бессмертии. А я этого не хочу. Я хотела бы прожить обычную человеческую жизнь, но счастливую. Заберите рисунок цветка, как вы хотели. И используйте его. Сама я не смогла, для этого скорее всего надо быть мужчиной. Но ты, Гильгамеш, сумеешь запомнить цветок и нарисовать его по памяти. Больше ничего не надо. Забирайте таблицу и уходите! Когда муж мой захочет принять силу цветка, он поймет, что перед ним пустышка.
Гильгамеш схватил таблицу и, закинув ее в лодку, где уже устроилась Шамхат, прыгнул следом. Он хотел пожелать женщине долгой жизни, но понял, что она не будет этому рада.
– Счастья тебе! – крикнул он, взмахивая веслом.
Добравшись до берега, путники нашли в лесу укромное место. Энкиду принялся запоминать форму цветка бессмертия и делал попытки нарисовать его палочкой на земле по памяти. Это занятие так захватило его, что три дня он не ел и не пил, три ночи не ласкал он Шамхат. Лицо его осунулось и пожелтело, глаза приобрели горячечный блеск.
– Брось этот проклятый цветок, Энкиду! – умоляла его жена. – Ты стал похож на мертвеца, умершего от жажды в пустыне!
Но муж ее не слышал – его пальцы кровоточили, стертые палочкой для рисования. На четвертый день Энкиду смог закончить рисунок по памяти. Его словно поразил удар – он изогнулся дугой и взвыл, как раненый зверь, затем рухнул на землю и лишился чувств. Тут же и Шамхат почувствовала невероятный прилив силы, внутри ее словно зажглось второе солнце, а настоящее поблекло.
Через два дня Энкиду рассек себе руку ножом, и рана затянулась раньше, чем нож закончил движение.
– Мы обрели бессмертие! – радостно закричал он. – Я загадал желание, чтобы мы с тобой никогда не постарели, чтобы Похититель навсегда позабыл наши с тобой имена!
Вопреки страхам Шамхат, вскоре Энкиду успокоился и стал прежним. Он ласкал ее каждую ночь, он подолгу с ней говорил и восхищался песнями, которые она сочиняла.
Получив неуязвимость от ран, они решили не уходить в горы Ливана, а вернуться в Урук. Там они сочинили историю о том, что нашли цветок бессмертия на дне океана, но его унесла змея. Через три года Энкиду приказал строить новые стены вокруг Урука – вшестеро выше прежних.
Иногда Энкиду отправлялся в походы, командуя войсками, но, к радости Шамхат, всегда возвращался неуязвимым. Шрамы от смертельных стрел, пронзавших в боях его тело, затягивались быстрее, чем Энкиду оказывался в объятиях любимой. Во время одного из таких возвращений Шамхат показала ему таблицы.
– Мне так одиноко, когда тебя нет рядом, – вздохнула она. – Без тебя плач моей души ищет выхода. И мне кажется иногда, что не волшебный цветок спасет тебя от смерти, а мои мечты о тебе, моя любовь. Посмотри, что я написала.
Энкиду положил таблицы к себе на колени и прочитал:
Ты все, что есть у меня,
Ты все, что в жизни хочу.
Когда увижу тебя,
На небеса улечу.
Пускай сейчас далеко
Плывут твои корабли,
И мне одной не легко
На этом крае земли.

Тысяча лет любви
Будет у нас с тобой.
Тысяча лет любви,
Любимый мой.
Тысячу лет любви
Мы проживем, как час,
Тысяча лет любви
Для нас.

Пускай проходят скорей
Пустые дни без тебя,
Среди ста тысяч людей
Я как в пустыне одна.
Плывут твои корабли
В штормах и штилях морей.
Я знаю, в дальней дали
Мечтаешь ты обо мне.

Тысяча лет любви
Будет у нас с тобой.
Тысяча лет любви,
Любимый мой.
Тысячу лет любви
Мы проживем, как час,
Тысяча лет любви
Для нас.

* * *
31 декабря 1938 года, суббота.
Резиденция германского посла.
Чистый переулок

 

Уборщица вытерла пыль с подоконника и взялась смахивать ее с картин на стенах, с книжной полки, с люстры под потоком. Наконец добралась до тумбочки.
– Позволите мне смахнуть пыль со спинки кровати? – на ломаном немецком спросила женщина.
– Я говорю по-русски, – ответил Богдан. – Смахивайте.
Он сел, чтобы уборщица могла беспрепятственно выполнить работу. Когда она наклонилась, он с удивлением увидел, что узор на ее платке представляет собой не просто белые крапинки, как поначалу ему показалось, а знаки клинописи.
– Где вы взяли такой платок? – скрывая волнение, спросил он. – Очень красивый платок. Не могли бы вы сказать, где его приобрели?
– Этот-то? Это дочка сегодня с утра подарила. На Новый, как говорится, год. Она у меня на «Красной Розе» работает, а это их продукция. Новая, она говорит, техника печати на шелке. Мне правда подходит?
– Подходит, – улыбнулся Богдан. – А вы позволите посмотреть подробнее? Я хотел бы купить такой же для дочери.
– Пожалуйста, – уборщица развязала платок и протянула Богдану.
Ему стоило огромных усилий не выхватить ткань из ее рук, не прижать к лицу и не разрыдаться в голос. Он сразу узнал этот текст, написанный Шамхат пять тысяч лет назад в ожидании его возвращения. Клинописные знаки словно ожили, запев голосом любимой под стук небольшого бронзового барабана: «Тысяча лет любви будет у нас с тобой, тысяча лет любви, любимый мой».
Как ни хотелось Богдану забрать этот платок себе, он вернул его хозяйке и снова улегся на подушку. Сердце колотилось, пытаясь выскочить из груди и быстрее хозяина оказаться на фабрике «Красная Роза».
«Это послание. Все, как в прошлый раз. Великий Шамаш! Все повторяется, как заколдованное! Как же разорвать этот проклятый круг?»
Богдан закрыл глаза. Впервые судьба насильно разлучила его с Шамхат в стране горбоносых, где его звали Фаддеем. Гонец умер у его ног от истощения и жажды, принеся весть о том, что враг ворвался в город, где осталась Шамхат. Три дня перехода по пустыне – тяжелый путь. Много воинов остались мертвыми за спиной своего предводителя, прежде чем Фаддей с остатками войск ворвался в пылающий город. Но улицы его оказались пусты, лишь тела погибших валялись между домами. Шамхат не было среди мертвых, и Фаддей, не теряя времени, вскочил на коня.
Но никто из его воинов не отправился вслед за ним – одни бросились собирать оставшееся добро, другие оплакивали умерших. Под беспощадными лучами солнца Фаддей загнал коня на второй день пути. На третий он остался в пустыне без воды и без пищи. Если бы не действие цветка бессмертия, он бы навсегда превратился в высохшую мумию. Он выжил, но враг ушел от погони.
«Сколько лет я прожил без нее? – стиснув зубы, вспоминал Богдан. – Пятьсот? Да, не меньше».
Может, он потерял бы Шамхат навсегда, если бы она не оставила ему послание. Тогда, в Испании, его звали Теодоро. Спасаясь от проливного дождя, он заглянул на огонек в одну из придорожных харчевен. Там же, разложив у камина мокрые плащи, сохли двое парней и очень худая девушка с бледной кожей. Видно было, что она страдает от осенней непогоды и от острого недостатка звонких монет в кошеле. На столе перед ними стояла только тарелка квашни – одна на четверых. У Теодоро же, после очередного путешествия в Альбион, денег было хоть отбавляй. Но давать кому-либо подачку он считал унизительным.
– Вы похожи на бродячих артистов, – окликнул он промокшую компанию. – Так ли это?
– Да, сеньор, – ответила девушка.
Теодоро поразился, как силен голос в ее немощном теле.
– И что вы делаете? Поете? Танцуете, глотаете шпаги?
– Поем, – невесело отозвался один из парней. – Но осенью у людей настолько портится настроение, что им больше по нраву ночной вой волков, чем наши веселые песни.
– А душевных песен вы не поете? – спросил Теодоро.
– Поем, – вздохнула девушка.
– Только от них, – добавил парень, – сами слушатели превращаются в волков.
– Это как? – заинтересовался Теодоро и, взяв шпагу, пересел за столик артистов.
– Я бы рассказал, но у меня тело вывернуто наизнанку, – серьезно сказал парень. – Снаружи мокро, а внутри сухо.
– Хозяин! Кувшин вина! – рассмеявшись, велел Теодоро. – Похоже, я вас встретил в добрый час. Без вас я ощущал себя полным дураком.
– Это еще почему? – на этот раз удивился парень.
– Потому что ужасно глупо избежать смерти от шпаги в Альбионе лишь затем, чтобы умереть от скуки в Испании.
На этот раз рассмеялись все. К вину Теодоро заказал каплунов, гуся и моченные в уксусе свиные уши.
– Так что ты говорил насчет волков? – напомнил он парню, когда тот принялся за еду.
– Знаете, добрый сеньор, чем отличается волк от другого зверя?
– И чем же, по-твоему?
– Когда волк нападает на стадо, он режет больше, чем может съесть. Так и наш досточтимый народ. Когда король приказал отдавать тому, кто выдаст еретика, четверть его добра, люди решили переловить всех еретиков и ведьм. А когда ведьмы кончились, принялись друг за друга и будут резать, пока не изведут весь род человеческий.
– Ну, это старая сказка, – отмахнулся Теодоро.
– Старая-то старая, да наши люди исхитрились переложить ее на новый лад. Оно ведь понятно – чем больше добра у доброго горожанина, тем больше достанется доносчику после аутодафе. А это значит, что надо исхитриться собрать в одних руках как можно больше звонких монет. И до чего же изобретательным оказался в Севилье один трактирщик! Пригласил он нас выступить, спеть на празднествах. Сам заплатил глашатаям, чтобы на каждом углу созывали народ на выступление. Мы перед столькими слушателями ни разу не выступали!
– Полная площадь была народу, – подтвердила девушка.
– А когда мы три полные шапки серебра собрали, – продолжил рассказчик, – тут-то нас за наши песни и взяли под белы рученьки. Как не сожгли – сам не знаю. Деньги, правда, забрали.
– А как назывался трактир? – поинтересовался Теодоро.
Он уже давно собирал такие истории, а потом, по возможности и проездом, навещал добрых трактирщиков, святых отцов, благородных графов, деревенских старост и других чересчур ретивых доносчиков.
– «Золотая подкова», – ответил парень, внимательнее приглядываясь к незнакомому сеньору.
– А как ты думаешь, что лучше – целый золотой или его четверть? – хитро сощурился Теодоро.
– По мне, так целый, – осторожно ответил парень.
– Тогда, если я дам вам четыре золотых за то, чтобы вы развлекли меня песнями, ты не подумаешь, что я захочу выдать тебя за один золотой?
– Не похожи вы на доносчика, добрый сеньор, – призналась девушка.
– За четыре золотых мы вам еще и станцуем, – не очень весело заявил второй парень, молчавший на протяжении всего разговора.
Достав из мешка лютню и небольшой сарацинский барабан, парни заиграли, а девушка закружилась в танце и запела. Теодоро смотрел и слушал, прислонившись спиной к стене. Он дал трактирщику денег, чтобы тот не жалел дров, поэтому камин жарко пылал, быстро высушивая одежду.
Наевшись и высохнув окончательно, Теодоро заплатил за ужин и отсчитал артистам пять золотых.
– Договаривались на четыре, – из вежливости напомнил парень.
– Когда мне нравится, я доплачиваю, – ответил Теодоро.
Он пристегнул к поясу шпагу, укутался в плащ и собирался уже шагнуть за порог, когда парень окликнул его:
– Могу я узнать имя сеньора?
– Меня зовут Теодоро. А что?
– Неплохая получится песня про то, как двое ушедших от правосудия артистов собирались ограбить сеньора, а тот сам им дал пять золотых и накормил досыта. Или вы не рады? Обычно людям нравится, когда про них писаны песни.
– Про меня уже есть одна, – буркнул Теодоро и толкнул дверь.
– Постойте! – девушка выскочила из-за стола и удержала его за полу плаща. – Вас действительно зовут Теодоро?
– Да.
– Тогда подождите. Это важно. Тристан, играй! – обернулась она к парню.
Когда девушка запела, Теодоро остолбенел. Не дослушав первого куплета, он бросился к ней, напугав парней, и выкрикнул:
– Откуда?! Откуда ты знаешь эти стихи?
– Одна женщина… – девушка не ожидала такой реакции и начала запинаться. – Женщина. Когда мы были в тюрьме, я жила в одной камере с женщинами. Нас там было двенадцать…
– Короче! – подогнал ее Теодоро. – Я дам еще десять золотых, если ты внятно объяснишь, откуда знаешь эти слова!
– Когда одна из женщин узнала, что я пою на площадях, она всю ночь что-то бормотала, а наутро заставила меня выучить эту песню. Сказала, что ее обвинили в ведьмовстве и скоро сожгут, поэтому ее воля так же священна, как воля умирающего. Она просила меня петь эту песню каждый раз, когда соберется много народу. И в особенности просила петь ее каждому, кто называет себя Теодоро.
– Где она?
– Мы сидели в тюрьме Севильи, – ответил парень. – Но вы можете не успеть. У тамошнего кардинала есть обычай сжигать осужденных в канун Дня Всех Святых. Это послезавтра.
– Благодарю! – ответил Теодоро, отсыпал обещанные деньги и шагнул под затянутое тучами небо.

 

Богдан вспомнил, чего ему стоило добраться до города в отпущенный срок. Вспомнил, как пришлось нанимать разбойников с большой дороги, чтобы устроить резню на площади казней. Как рубил и колол он шпагой, отбиваясь от солдат, окруживших эшафот. И как потом на одной лошади скакали они с Шамхат по дороге, спеша уйти от погони.
Но надолго Теодоро не покинул Севилью. Шамхат рассказала ему о купце, который лечился у нее от подагры, а потом донес, как на колдунью. Была ночь, когда Теодоро пробрался к нему в дом. Он затолкал купцу в рот кляп, подвесил за ноги и подверг той казни, которой подвергали предателей в огражденном Уруке. Умирал купец полных два дня, а хоронили его, так и не сумев выдернуть из тела тонкий зазубренный кол, вбитый меж ягодиц. Слух о столь жестокой и нехристианской расправе так напугал горожан, что у многих больше рука не поднималась писать доносы.
После того Богдан поклялся не оставлять Шамхат одну. Поклялся, но не выполнил обещания. И вот теперь все снова – заколдованный круг. Опять Шамхат неизвестно где и опять от нее послание.
«Мне срочно надо на фабрику, – подумал Богдан. – Раз стихи набиты на шелке, значит, Шамхат работает на фабрике «Красная Роза». Скорее всего художником, но, возможно, в комиссии художественного совета. По большому счету нет никакой разницы, поскольку одно несомненно – она на свободе. Хоть в этот раз ее не придется спасать».
После недолгих колебаний Богдан вызвал в памяти уже стершийся Знак Шамаша, впустил в себя его жар и ускорил заживление ран, тем самым сократив срок их общего с Шамхат бессмертия. За все необходимо платить, даже за чудо. Но сейчас эта плата была оправданной – Богдану было необходимо крепкое, здоровое тело, чтобы беспрепятственно покинуть резиденцию посла.
Раны окончательно затянулись, кости обрели прежнюю крепость, а жилы и мышцы восстановили подвижность. Тело было готово к решительным действиям, но Богдан не спешил вставать с кровати.
«Если я уйду прямо сейчас, то новый Знак Шамаша, который должен быть на фотографиях с парохода, будет для нас с Шамхат навсегда потерян, – подумал он. – Сколько нам тогда останется? Ну, еще лет на пятьдесят хватит того знака, который у меня есть, а потом часы ускорят свой ход, отмеряя остатки обычной человеческой жизни. То есть в общей сложности лет восемьдесят-девяносто с учетом того, что через пятьдесят лет мы начнем стареть. Встретившись после долгого расставания, мы проживем лишь миг в сравнении с уже прожитым. А затем расстанемся навсегда. Нет! Шамхат на свободе, она занимает важную должность, изобрела новый способ печати на шелке, а значит, пока она в безопасности. Несколько часов ничего не решат. Надо дождаться Хильгера».
Он закрыл глаза и принялся разрабатывать план, как без стрельбы и убийств уйти отсюда, найти Шамхат, пересечь границу и навсегда покинуть эту негостеприимную заснеженную страну.
Около семи часов вечера вернулся Хильгер. Вид у советника был более чем возбужденный, в руках он держал пухлый пакет.
– Вы взволнованны, Хильгер! Что случилось? – спросил Богдан.
– Я получил рисунки знаков, точные копии сделанных Карлом.
– Что с ним?
– Умер. – Хильгер присел возле кровати. – Остановка дыхания. Возьмите вот это.
Богдан принял из рук советника пакет. От его внимания не ускользнул оттянутый правый карман советника. Наверняка и за дверью, и под окнами достаточно вооруженных людей, чтобы не дать добровольному пленнику никакой возможности к бегству.
Развернув пакет, Богдан осмотрел рисунки. Почти все они были пустышками, пробами пера, неуклюжими попытками срисовать то, что должно само выплеснуться на бумагу. Они не стоили времени, потраченного телеграфистами.
– Определенно это рисунки реципиента, – сказал он. – Круг и вписанные в него треугольники. К тому же рисунки торопливые, что характерно. Но законченной фигуры нет, так что это все бесполезно.
– Посмотрите вот это. Ганс! Будь любезен!
Подтянутый молодой человек вошел в комнату, передал Хильгеру рулон ватмана и тут же удалился.
– Здесь копия рисунка, сделанного кровью на стене. Это последнее, что нарисовал Карл.
Богдан поднялся с кровати и раскатал лист ватмана. Копия действительно была выполнена в высшей степени профессионально. Четкие линии, выверенные пропорции треугольников. Это был Знак Шамаша. Новый.
– Это Знак Бога, – спокойно кивнул Богдан. – Новый, чистый и неиспользованный.
– Тогда мне хотелось бы знать, как его можно использовать.
– Я уже говорил. Его необходимо запомнить до такой степени, чтобы можно было перенести на бумагу по памяти. Этот образ произведет в мозгу все необходимые изменения, и дальше человек сам поймет, что нужно делать. Это в общих чертах.
– Что значит – в общих? – Хильгер вынул руку из кармана, оставив там пистолет, которым секунду назад хотел воспользоваться.
– Если говорить о частностях, то необходимо во время запоминания произносить мантру, то есть создавать акустические колебания определенного перепада тонов.
– И что это за мантра?
– Разве я обещал вам ее сказать? – улыбнулся Богдан. – В меня уже, извините, стреляли. Я уже умный, хитрый, расчетливый. Знак будет срисован не кем-то, а мной. У нас с самого начала был такой уговор. Разве нет? Еще был уговор о том, что часть полученной энергии я использую на исполнение того желания, которое вы мне скажете.
– Черт! – выругался советник. – Вы всегда так просчитываете ходы?
– А что, по-вашему, позволило мне прожить пять тысяч лет?
– Резонно, – вздохнул Густав. – Какие условия вам нужны для запоминания Знака?
– Погодите, господин Хильгер, – сказал Богдан. – У меня есть для вас еще более выгодное предложение. Я могу вам назвать мантру в обмен на адрес штаба Дроздова. Тогда никому ни с кем не придется делиться энергией. Вы сможете использовать всю энергию этого Знака, а я, убив реципиента Дроздова, использую Знак, нарисованный им.
– И вы ради журавля в небе упустите синицу в руках? – спросил Хильгер по-русски, давая Богдану понять, что те, кто могут их подслушать, говорят по-немецки.
– Никакого журавля и никакой синицы, – по-русски же ответил Богдан. – Все дело в том, что, поделившись с вами энергией, я получу ее меньше. А учитывая, что у меня есть еще с кем ею поделиться, то мне предпочтительней использовать Знак целиком.
– А что вам мешает запомнить этот Знак и использовать всю энергию?
– Маленькая глупость, которую придумали боги. Проблема в том, что свойства фигуры таковы, что она безупречно ложится только в мозг того человека, который сдержал данные по ней обещания. Если я попробую вас обмануть, то не смогу использовать Знак. До обидного просто. Поэтому я готов отдать вам этот рисунок и мантру в обмен на адрес. Кстати, адрес также привязан к Знаку, так что не пытайтесь выдать мне липовый. Согласны? Синица-то остается у вас в руках.
– Согласен.
– Тогда выведите меня отсюда. В месте, которое покажется мне безопасным, я передам вам мантру, а вы мне адрес. Годится?
– Вполне, – кивнул Хильгер. – Подождите, сейчас вам принесут одежду. Ганс! Доставьте одежду, приготовленную для господина Громова.
Через десять минут Богдан облачился в роскошные шерстяные брюки, обул обитые изнутри мехом ботинки, надел сорочку, шерстяную жилетку и пиджак с начесом, а поверх накинул шарф и длинное шерстяное пальто. Дополнила наряд меховая шапка.
– Годится, – повел плечами Богдан. – Можно отправляться в путь.
В сопровождении Хильгера он спустился по лестнице и покинул резиденцию посла Шуленбурга. Советник открыл заднюю дверь «Мерседеса» и предложил Богдану садиться первым, затем устроился сам и захлопнул дверцу.
– Куда?
– Это зависит от того, где находится штаб Дроздова.
Назад: ГЛАВА 22
Дальше: ГЛАВА 24