юрист, консультант Hand-help.ru (правовые консультации, связанные с наркотиками)

— Мне кажется, в результате ужесточения наказания за наркотики у общества теряется доверие к государству. Люди видят несправедливость, их дети или они сами оказываются крайними, а на ситуацию с распространением и употреблением наркотиков это никак не влияет. Как все происходило, так и происходит, просто кто-то сидит… Идея строгих наказаний же в том, что люди будут бояться и держаться подальше от наркотиков, вот в Азии, например, есть казнь за наркотики, расстрелы. Но я уверен, что репрессии никого не останавливают. Я не видел ни одного человека, который бы прекратил употреблять наркотики, потому что за это предусмотрено наказание. Чаще всего становятся жертвами наркомании, зависимости от наркотиков из-за переживаемой человеком боли, нереализованности. Зависимость – это болезнь, и она не пройдет от того, что за нее будет наказание 20 лет, расстрел или еще что-то. Люди не прекращают употребление наркотиков из-за страха и насилия, наоборот, это усугубляет их положение и уменьшает шансы бросить. А молодые люди, которые пробуют наркотики в 14–15, вообще не думают ни о смерти, ни о тюремных сроках, их вообще нельзя напугать. Это не мои слова, я просто цитирую тех, кто занимается детской психологией. Подростки ничего не боятся, их невозможно напугать какими-то санкциями или болезнями, такое просто не работает. Последние десятилетия наказание только ужесточается, что, однако, никак не влияет на уровень распространения наркотиков. При этом любопытно, что с алкоголем этих санкций и сроков нет, а количество больных алкоголизмом, по официальным данным, сокращается.

— Я принимал участие в делах нескольких человек, отбывших сроки, но я даже не знаю, если честно, как у них сейчас дела. Да и в целом я не так давно работаю, у меня не так много тех, кого я наблюдал до и после длительного срока лишения свободы. Понятно, что очень тяжело реализоваться после этого, устроиться как-то в жизни. Это скорее не мои эмпирические наблюдения, а теоретические знания. Много препятствий возникает у людей после срока, никакой ресоциализации нет. Например, девушка сидела за героин, сидела немного, вышла, никаких проблем с наркотиками после срока у нее не было. Но на ее примере я видел, как зона ее возвращала обратно. Выходят ее знакомые, которые предлагают ей что-то, а устроиться работать она не может – не берут из-за справки о судимости. Людям, которых общество выкинуло, вернуться обратно очень сложно. Они становятся частью сообщества криминального, им ничего больше не остается. Именно поэтому мы знаем про 80% рецидивов, особенно по этой категории дел.

— Мне кажется, уже вся система правосудия такая, не про наркотики даже речь, а в принципе про эффективность наказания в виде лишения свободы, к которому я отношусь как к крайне неэффективному. Это карательный инструмент, он блага для общества не приносит, а просто увеличивает насилие. Понятно, что сейчас фактически единственный предлагаемый вариант для людей, которые преступают какие-то границы, – посадить. В обществе не создано никаких других эффективных инструментов по разрешению конфликтов, ничего иного не остается. Люди требуют кого-то посадить не из-за присущей им злобы, жестокости и ненависти, а потому, что они не знают, какие еще есть методы работы с правонарушителями, преступниками. В России не занимается этим никто. Есть же восстановительное правосудие, которое предполагает разрешение конфликта не путем наказания, а восстановлением прав, примирением, включением человека в общество. Если бы государство этим озаботилось, все было бы по-другому, но у нас даже в теории не разрабатываются такие подходы. С наркоманией это лучше всего видно, все призывают сажать и изолировать наркоманов. А кто-нибудь пробовал иначе воздействовать? Да, было принудительное лечение в советское время, но из-за закрытости информационного пространства никто даже не знал, как это влияет на людей. Исследователи, которые изучали этот опыт, говорят, что никому такое лечение не помогало вообще. Либо все обратно возвращались, либо их сажали за тунеядство. Но в России никто не смотрит на то, как можно обойтись без карательных мер, без принудительного лечения, без лишения свободы, хотя такой положительный опыт есть, например в Португалии. Проблема в неэффективности пенитенциарной системы, она много где неэффективна, но пусть она хотя бы не будет пыточной и калечащей.

— Понятно, когда это произошло. Это связано с информационными технологиями, с «уберизацией» наркоторговли. В России довольно давно контроль за распространением наркотиков ведется силовиками. По моему опыту, даже барыги по-прежнему работают на силовиков. И когда кого-то сажают, это оказывается просто переделом бизнеса между теми, кто его контролирует. Хотя это часть проблемы: наверное, есть трансграничный наркотрафик, который не завязан на силовиках. У полиции нет нужных навыков, технических средств, чтобы расследовать эти преступления на должном уровне, они не умеют этого делать. Была же идея создать специальную службу как раз для пресечения наркотрафика, но она занималась полным очковтирательством, самое масштабное дело – кондитерский мак. Тут две проблемы. Первая: законодательство позволяет отчитываться оперативникам по этим низкоуровневым преступлениям как по особо тяжким, это учетная статья; а вторая – недостаточная техническая подготовленность сотрудников и то, что никто не сосредотачивается на крупных игроках, никто не занимается подготовкой кадров. Министр МВД сказал недавно, что основные усилия МВД сосредотачиваются на противодействии наркотрафику, контрабанде наркотиков и высокоорганизованном наркотрафике. Но, если мы посмотрим на статистику, видно, что сократилось количество дел по контрабанде в крупном размере. Всего 130 дел за 2018 г., вообще никто не занимается расследованиями по контрабанде. Десятки тысяч дел по сбыту и хранению, а по контрабанде – 130. Хотя известно, что основной источник наркотиков находится не в России.

— Производят синтетические: мефедрон, амфетамин. Из Китая идут, например, прекурсоры и всякая синтетика, из Европы поступают некоторые прекурсоры тоже, а Азия – это героин, опиаты.

— По уголовному делу, как правило, сложно сказать, если не проводить своего расследования, не выяснять, кто были понятые, как в реальности происходило задержание, изъятие. Важно, какую позицию занимал обвиняемый, проверялась ли его версия, или суд был с обвинительным уклоном. Когда же в уголовном деле ничего нет, кроме признания и особого порядка, то я общаюсь с людьми, могу составить мнение о том, полная ли здесь фальсификация или отдельные процессуальные нарушения. Но в делах по сбыту и провокации, и явные фальсификации видны очень часто. Не было ни оперативной работы, ни свидетелей, ни большого количества наркотиков, а из показаний человека явствует, что он был спровоцирован на сбыт закупщиком, которого самого задержали и под угрозами заставили сотрудничать и сдать кого угодно. Сразу видно, что это не про наркобизнес вообще история. Иногда может быть, конечно, субъективный взгляд, но я стараюсь от него избавляться.

— Мне кажется, суд сам с этим вопросом не определился. Судьи не понимают, для чего им это нужно. Это скорее про то, что в России судебная власть не состоялась как власть, у которой есть собственные задачи, собственное видение ситуации. Как в советское время суды были частью правоохранительной системы, так все и осталось: обслуживание работы силовых структур. То есть вопрос, зачем судам снижение порога требований к доказательствам, и не стоит. А правоохранительной системе оно нужно для отчетности, для имитации бурной деятельности, это очевидно.

— Здесь вопрос теории и вопрос практики. Теория заключается в том, что надо отказываться от признательных показаний, хотя человека будут к этому склонять сотрудники полиции. Во всех процессуальных документах надо указывать, что ему подбросили, если видел, как это сделали, указывать, как подбросили, кто подбросил. Люди часто понимают, что у них есть право отказываться от показаний, пока не прибудет защитник. Но когда они сталкиваются с реализацией этого права на практике, оказывается, что действительность-то совсем другая. Тебя будут держать двое суток, пока ты не начнешь говорить, все средства будут направлены на то, чтобы человек понял, что единственный выход – со всем согласиться, принять все условия оперативных сотрудников. Подготовить к этому очень трудно. Я сам не уверен, как в такой ситуации себя бы повел. Ведь оперативники и следователи запросто могут реализовать свои угрозы. Они могут сделать так, что если ты согласишься, то получишь хранение, если нет – получишь сбыт. Но и признание вины, и выполнение требований оперативников не страхует от дальнейшего произвола. Единственный совет – не верить оперативным сотрудникам.

— Классика. Я вчера беседовал с одним человеком, и он рассказывал любопытный случай. Эксперт, исследующий вещество, пользуется приборами, которые фиксируют количество проведенных этой аппаратурой исследований. И количество проведенных исследований по одному делу на практике оказывается не 300, как заявлял эксперт, а 50. Экспертиза по наркотикам сейчас вообще не экспертиза, а уже готовые исследования, куда вписывают данные. Это система, и ты связан теми задачами, которые ставятся перед учреждением. Сотни тысяч дел расследуются конвейерно. Мы требуем соблюдения законодательства, а нам говорят, что не могут этот объем выполнить качественно, как того требует разумный научный подход к экспертизе наркотиков, ведь им надо сделать отчетность. Эксперт химик Дмитрий Гладышев изучает десятки или даже сотни экспертиз в месяц, и из них не каждый месяц бывает хоть одна, проведенная качественно. Экспертизы по наркотикам либо вообще не проводятся, а рисуются, либо проводятся с пониженными к ним требованиями. При этом технические возможности есть. В начале 2000-х экспертно-аналитические учреждения не могли из-за низкого уровня оснащенности определять количество вещества в смеси. Сейчас есть возможность, но нет экспертов и желания. Экспертизы по наркотикам часто проводят не химики, а люди самых разных специальностей – инженеры, биологи, учителя, фармакологи, но у них недостаточный уровень знания химии и соответствующих методик. Они ничего не умеют, кроме как положить вещество на прибор и посмотреть, что тот выдаст. Мы недавно назначили повторную экспертизу в Минюсте, это уже следующий уровень считается, там тоже химическую экспертизу проводила фармаколог, которая явно не обладает необходимыми знаниями. Она может выявить, что в смеси есть наркотик, но определять полный состав смеси она не умеет.

— Как мне кажется, есть возможности реформирования. Я оптимист, думаю, что можно это сделать, не вырывая с корнем, а изменив законодательство и приоритеты ведомств.Законодательство очень важно менять. Была попытка дифференциации ответственности, но для этого использованы примитивные способы – ужесточение наказания за некоторые преступления. А я вот уверен, что эффективным будет только выведение хранения, низкоуровневого и социального сбыта из тяжких и особо тяжких преступлений. Таким же образом изменятся приоритеты, нужно не повышать ответственность за использование большего количества наркотика, а выводить из категории тяжких преступлений деяния с 10–50 дозами.

— Здесь мы видели все это на небольшом отрезке времени с момента задержания журналиста Ивана Голунова до выступления президента, сказавшего, что не нужно менять законодательство. Это отрезок, который показал, что какая-то часть системы повернулась в сторону того, чтобы рассказать обо всех злоупотреблениях, изменить законодательство и практику. Но все телезрители федеральных телеканалов, принимая участие в голосовании, выступали за ужесточение наказания за наркотики, потому что на протяжении десятилетий идет массовая пропаганда, основанная не на научных данных, а на страхе. Налицо наркофобия, нам говорят, что наркотики – как терроризм. Поэтому, даже когда система захочет поменяться, тормозом будут те, кому сказали, что ни в коем случае нельзя давать никаких поблажек наркоманам. И очень сложно донести правду до этих напичканных страхом людей. Они не верят, что можно изменить ситуацию не силовыми методами, а социально-медицинскими – не посадив, а предложив бесплатное и анонимное лечение например. Ключевой момент в работе с населением – рассказывать, что применяемые сейчас меры не работают.