адвокат Адвокатской палаты Московской области

— Мое глубочайшее убеждение, что хоть две административки, хоть две сотни административок в уголовку переходить не могут, должен быть четкий состав именно преступления, а не правонарушения, которое было повторено. Банальность скажу: отличие административки от уголовки никто не отменял. Есть общественная опасность – преступление, нет общественной опасности – административка.

Эти позорные дела войдут в учебники, это будет хуже, чем обратная сила более строгого закона в советское время. Нам в советское время преподаватель рассказывал про дело «валютчиков»: смотрите, вот пример юридического кошмара, то, как с обратной силой поступать нельзя. В 1988 году нам рассказывал! А тут административку в уголовку превращают.

— Это, по сути, нарушение их собственных священных правил. Мы можем что угодно нарушать по материальному и процессуальному праву, но что касается формы обеспечения защиты и участия – это то, к чему они всегда придираются и почему могут формально отменить любое решение суда. А тут такая скорость! Причем я не вижу в ней смысла. Следователя я понимаю: СК хочет быть впереди планеты всей, выслужиться, мол, посмотрите, как мы быстро загнали в суд прецедентное дело, по которому потом можно будет всех привлечь, и Соболь, и всех остальных. Но суду торопиться-то зачем? У меня даже закралась слабая-слабая надежда на то, что хотели изменить меру пресечения на домашний арест при назначении дела, чтобы это не выглядело так, что суд пошел на уступки. Но я слишком хорошо о них думаю.

Самое простое и вероятное – то, что никто не хочет получить по голове, и они сейчас пытаются узаконить быстрее в Мосгорсуде арест, чтобы вышестоящий суд сказал: разбирайтесь там, ребята, сами. Мысли о смягчении нужно отбрасывать.

— Тут я тоже не скажу ничего нового: чем разнообразнее и менее одиозны эти люди, тем страшнее должно быть для остальных. Собаку научили рвать на части, и странно от нее ожидать того, что она вас будет покусывать и лизать. Если уж они взяли такую технологию и такой тренд – «мы можем все и всегда», то им это надо подтвердить. А когда еще, если не в таких делах? Это прямой сигнал: «Ребята, имейте в виду». Но почему-то это не очевидно для всех, люди совсем не понимают, пока не столкнутся с этим сами.

— Нет центра решения. Есть некая «красная нить», которая идет с самого верха, из администрации президента или Кремля, неважно, и она означает, что вот у нас стабильность, вот у нас нерушимая власть, вот у нас президент, ничего не трогайте, а все, что может этому вредить, – абсолютно вражеская история, естественно, проплаченная из-за рубежа. А дальше – нет никаких четких методичек, есть указание, что все, кто выходит на улицы против власти, – это интервенты, ваша задача – показать, как с ними бороться и что с этим делать. И каждый в меру своих возможностей выполняет поставленную задачу. Менты бьют дубинками, следователи возбуждают дела на ровном месте. И затем они начинают соревноваться, никаких нет установок, и они действуют по самому жесткому сценарию, чтобы, не дай бог, их не обвинили в потакании либералам. Дальше система работает просто на автомате. Потому что, например, по делу Дельпаля они еще посидят, подумают, кто больше принесет. Понятно, что дал добро самый главный, но посмотри, сколько времени прошло. Где посадки, как он сам говорит?

— Ты знаешь, кроме как того, что на тот момент президентом был Медведев, я другой причины, почему это случилось, назвать не могу, потому что ФСБ никогда бы не пропустила эту декриминализацию, будь президентом Путин. И Медведев тогда протащил эту либерализацию каким-то чудом. А рассматривался проект декриминализации статьи 188 УК очень долго, даже мы, будучи таможенниками, в этом участвовали и говорили: «Ребята, это ненормально». Как товарная контрабанда конкурирует с уклонением от уплаты таможенных платежей? Чушь получается. У нас есть состав – «уклонение от уплаты таможенных платежей», причем тут контрабанда? Но разница была большая: две категории «уклонение от уплаты» было в двух частях, вторая часть – до пяти лет максимум. А «контрабанда», часть 4, – особо тяжкое, до 12 лет. Естественно, радостно лепили «контрабанду», где только можно.

— Да, сроки там так и давали. Вменялась людям контрабанда, а на самом деле вместо 10% пошлины они платили 5%, причем при согласовании с таможенниками, и это позволяли. Какая тут контрабанда? Я к этим делам тоже подготовился, заявил большое ходатайство о переквалификации на статью 194 УК, расписал почему. И они мне точно так же расписали, почему я иду куда подальше. Говорят: «Нет, здесь контрабанда». Потом выходит декриминализация, и следователь по одному делу мне говорит: «Вы не думайте, я сейчас перейду на статью 194 УК». А я говорю: «Ничего подобного, в ответе на мое ходатайство есть подпись вашего начальника, где он пишет, что нет состава статьи 194 УК, вы с этим что будете делать потом?» Верховный суд позже разъяснил, что по делам, которые уже расследованы, переходить на статью 194 УК нельзя. И им пришлось все дела по статье 188 УК прекратить. Особенно радовались те, кто был в розыске, потому что они даже не посидели.

— Я предположу. Четкого сценария нет. Нельзя исключать, например, заказных дел. Я вижу, как у тех же оперов БЭП кабинеты завалены делами. Отработать всех они не могут, это физически невозможно. Поэтому думаю, что работает принцип «писем счастья». Я людям рекомендую: самое лучшее, что вы можете сделать, когда вам приходит такое письмо, – не отсвечивать, лечь в тину, не показывать никакого нервяка, не договариваться ни с кем. Ты ведь знаешь, доказательства мало кого волнуют, было бы за что схватить. Думаю, тут есть какие-то категории по цифрам. От оборота в миллиард, например, занимаются одни, поменьше – другие. Какой-то отбор у них существует, но понять его логику я пока не могу. Но заметил одну тенденцию: у меня резко упало количество обращений по экономическим делам.

— Здесь мне как раз все понятно: деньги. Другой вопрос в том, что они сами начинают понимать, почему дел становится меньше.

Во-первых, потому, что предпринимателей стало меньше, во-вторых, люди перестали тратить такие бешеные ресурсы, как еще десять лет назад, на то, чтобы «решать вопросы» неправовыми методами.

Да и те, кто решил бороться по таким преступлениям до конца, как показывает практика, доходил до какого-то результата, но терял бизнес. Поэтому обе стороны поняли, что все бессмысленно. Тут надо либо убегать, либо не тратить лишние деньги, которые пригодятся, когда сядешь.

— Подогнать под безопасность можно все что угодно. У меня был очень интересный разговор с одним следователем Главного следственного управления ФСБ. Я ему сказал, что раньше слышал от них главным образом о делах по терроризму, а сейчас о таких делах почти не слышно. А он ответил, что у них бывший начальник следствия умел расследовать только дела о терроризме, а новый ничего в этом не понимает, ему они не интересны, но он повернут на делах по изменам. Когда мы разговаривали, такого накала страстей по изменам не было, я как-то не придал этому значения, а потом смотрю – пошли, как грибы после дождя. Это ответ на вопрос, почему сейчас нет терроризма, но есть измена. А все остальное – побочка. Аппарат-то огромный.

Одним из моих дел, делом Коха, занималось человек 15 только следователей, а еще была куча оперов. Что там расследовать? Человек просто пошел по зеленому коридору вместо красного, ничего запрещенного не вывозил. По статье 226.1 о культурных ценностях много вопросов вообще – это, наверное, отдельная тема для разговора, там нужна серьезная реформа. В статье перечисляются: ядерные материалы, взрывоопасные вещества и так далее, и между ними – культурные ценности. Как образуется состав? Ты везешь любой предмет дороже 100 000 рублей и не получил разрешения Минкульта. Потом у тебя в деле будет экспертиза о том, что эту вещь можно ввозить и вывозить, но ты не получил разрешения, и вот – тяжкая статья. Объект – разрешительный порядок ввоза-вывоза, а не сама ценность. Это – государственная безопасность! Они сами улыбаются. Должен быть четкий перечень предметов, критерии музейной ценности. Накажите вы человека за то, что он не получил разрешение, штрафом, конфискацией, но это не уголовная ответственность.

— Да. Это объективное вменение в чистом виде, мечта любого следователя. Мне судья один раз после оправдания сказала: «А я бы засадила». Я спрашиваю: «Почему?» Ответ: «Потому что он негодяй!»

— Научный смысл института экспертизы уничтожен. Следователь не может быть специалистом во всем. Назначая экспертизу, следователи обговаривают все детали с экспертами, как лучше сделать, какой должен быть результат. Статья о вынесении заведомо ложного экспертного заключения уже давно мертвая. Я столько сил потратил, когда доказывал судье, что эксперты не могут сами брать образцы для исследований, это святая святых. Это делается процессуально. Для того чтобы оценить объект, купленный моей подзащитной, эксперты находили для сравнения подобные, на их взгляд, объекты в интернете. Что это, как не образцы для исследования? Самые настоящие образцы. Только с чего вы решили, что цена из интернета – критерий, которому можно верить? Никого не волнует, судьям достаточно этих заключений. И тут мы еще отдаем им ведомство. Ну все, ребята. Это то же самое, что подчинить адвокатов Бастрыкину или Чайке, было такое предложение, кстати.

— Леш, мы 27 июля пошли с сыном на эту акцию, а нам нужно было скоро уезжать в отпуск. Я говорю сыну, что попадаться нам нельзя, потому что придется поработать, защищать людей. Мы аккуратно прошли, убедились, что народу много, пришли домой и ждем – задержаний. А задержали огромное количество людей! Я думал, что до последнего дня перед отпуском буду бегать по судам, но везде работало множество юристов, и все задержанные были обеспечены защитниками. Это показатель. Юристы понимают, что в той системе, которая существует сейчас, перспектив нет. Ты либо должен стать решалой, либо будешь биться головой об стену. Единственный выход сегодня – выбрать правильную сторону. Для себя я ее определил лет десять назад, потому что знаю: скоро у этой стороны будет много плюсов и они не противоречат моей совести.