Часть IV
1
Поселяне разошлись после мессы умиленные, но детвора увязалась за процессией, отправившейся в обратный путь. Ведь во дворе замка творилось столько дел, не виданных ими за всю их короткую и скучную жизнь!
Размечали шагами ристалище, вколачивали оструганные колья для ограды, натягивали веревки. Солдатские жены жертвовали разноцветные лоскуты, припрятанные на заплаты, чтобы дочери капитана вырезали флажки, которые красоты ради крепили к ограждению. Из арсенала выносили амуницию, мечи, пересматривали, примеряли по руке…
Попади сюда какой-нибудь сеньор, владелец обширных поместий, знатный и надменный, он рассмеялся бы, глядя на эти простецкие приготовления. Но по закону «веселой науки», еще не забытому на юге, истинность рыцарского духа не зависит от имущества, от богатства или бедности человека; только чистые сердца дарят способность испытывать истинную радость.
Лютгер наблюдал за этой суетой, сидя у дверей своей комнатки с роттой на коленях. Он не смеялся; он думал о том, как глубоко и искренне желание этих людей поучаствовать в чем-то красивом, возвышенном, справедливом. Ни многие годы нашествия крестоносцев, ни суровый гнет ревнителей веры не вытравили этого желания и, вероятно, никогда не вытравят, потому что таковы души, дарованные им Творцом, и они останутся теми же, даже когда мир забудет о том, что такое меч…
Тут он поморщился, поймав себя на том, что подумал о крестоносцах, возвращавших к Господу этот край, совсем иначе, чем о своих собратьях по оружию, сражавшихся и продолжающих сражаться в Святой земле. Но разве это правильно? Воин Христа везде Христов воин…
Тут вдруг, совсем не к месту, вспомнилось подслушанное: за несколько дней перед последней битвой сержант Матиас объяснял оруженосцу Жанселя де Тьерри разницу между братом-рыцарем и его, оруженосца, сеньором: «Ну вот смотри: твой хозяин, конечно, принес обет в крестовый поход сходить, но это ведь на время. Как вернется – сможет, если захочет, обычными рыцарскими делами заниматься. Да какими угодно. Хоть на лесных дорогах грабить. Эй, да ты мне щепу в уши не пихай: что я, по-твоему, о баронах-изнурителях раньше не слыхал? (В этот момент оруженосец, возвысив голос, все же сумел вставить возражение, что, во-первых, у образованных людей это называется «барон-бандито», а во-вторых, его господин не таков.) Что ж, покамест не таков – тем лучше, а как возьмет судьба за седалище, глядишь, и таким станет. Не сам он, так его сосед, тоже, может, в крестовом походе сражавшийся. А орденский брат – это навсегда!»
Ничто не бывает навсегда…
Впервые в жизни Лютгеру пришло в голову, что его время, такое привычное, бесконечно длящееся, может пройти, как прошли времена тех неведомых древних царств, чьи обломки он видел в Святой земле. Мысль была тяжелая, но, к счастью, звонкий голосок отвлек его:
– Мессен, вы на тур-ни-ре будете петь? А другие будут сражаться?
Лютгер от такого нахальства на мгновение лишился дара речи. Валенса, не дожидаясь ответа, засыпала его новыми вопросами:
– Разве эти парни лучше вас? Зачем им му-зы-ка? И зачем играть – разве это не мешает? Или вы сами потом будете тоже биться?
Лютгер понял, что это не нахальство, а крайняя степень возбужденного любопытства.
– Было бы неплохо не сыпать все вопросы разом, как горох из рваного мешка, – сказал он, невольно улыбаясь. – Музыка, то бишь игра на различных инструментах и пение, призвана утешать, веселить и воодушевлять человеческие сердца. Все это нужно воинам еще более, чем обычным людям. И на турнирах, и перед боем, и после.
– А я не знала…
– Ты вообще мало что знаешь, – прямо сказал Лютгер. – Даже меньше, чем знают о жизни женщины.
– Я еще не женщина, – резонно возразила Валенса. – У меня мужа нет. И я не хочу, чтобы был.
– Почему?
– Потому что тогда я буду целый день по дому хлопотать, хлопотать… А это скучно!
И, как и в прошлый раз, сказав все, что хотела, она тут же умчалась смотреть, как устанавливают перед ристалищем, за неимением штандартов, гербовые щиты.
Лютгер не сразу смог вернуться к прерванным мыслям. Кто был «первый отец» Валенсы? Судя по возрасту, между их расставанием с Сюрлеттой и рождением ребенка прошло совсем немного времени; но как бы успела девушка безродная, неимущая, да и не самая красивая, за столь короткий срок стать женой… Женой, похоже, какого-то рыцаря, пусть даже самого захудалого. Разве так бывает? Нет, на освященный брак как-то не похоже. Случайная связь? Но это тем паче не похоже на Сюрлетту – такую, как она ему запомнилась…
Поневоле пришло и другое воспоминание: отведенная новобрачным подклеть, подружки невесты, с хихиканьем ускользающие вверх по лестнице… тяжеловесное многоголосие крестьянской песни во дворе… Но это ведь совсем особый случай, так обычно не бывает, скорее уж и вправду какой-нибудь провинциальный нобиль на простолюдинке женится!
Кроме того, то свое достояние, за которое сеньору в эту ночь надлежит заплатить выкуп, Сюрлетта уже растратила…
И это не в упрек ей. Если кому и в упрек, то разве только орденскому брату, который начальствовал тогда над христианской частью смешанного отряда – но оказался небрежен в соблюдении своего командирского долга!
Неблагозвучный, но громкий призыв охотничьего рога отвлек Лютгера от этой загадки. Старый солдат принес ему кольчугу, помог облачиться. Капитана, уже полностью экипированного, Лютгер нашел у гербовых щитов.
– Наше место здесь, – пояснил тот, – пока из шестнадцати не останется четверо самых ловких. А тогда пусть попробуют сразиться с нами.
– Прекрасно! – улыбнулся фон Варен. – Разомнемся!
Он больше не мог сопротивляться радостному, мальчишескому возбуждению. Обитатели замка превратили его простой замысел в сказочное действо, будто вычитанное в некоем романе. Даже погода, казалось, им подыгрывала: легкий ветер пригнал с запада стада кудрявых, как барашки, облаков, и их тени скользили по земле, избавляя людей от палящего зноя. Дамы, которым предстояло судить состязание, уже усаживались на крытую ковром скамью на верхней площадке лестницы, а в ворота входили целыми семьями поселяне. Среди женщин в ярких праздничных платьях Лютгер разглядел Сюрлетту – она одна была в черном.
Имберт не появился. Зато отец Теобальд не подвел. Коротко, но убедительно призвал он солдат «выказать свое мастерство не ради удали и славы, а ради долга перед государем земным и небесным и не таить обиды на тех, кто победит, ибо все вы – братья по оружию», потом благословил их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. После чего не ушел, как предполагал Лютгер, а скромно присел на одной из ступенек лестницы, посередине между дамами и рыцарями.
Четыре пары вышли на ристалище. Блестели глаза и шлемы. Звенели клинки и кольчуги. Зрители азартно подбадривали «своих».
– Интересно, как они определяют, кого стоит подбадривать? – заметил Лютгер. – Вряд ли пастухи что-то смыслят в искусстве боя!
– Кто знает, почему один человек испытывает симпатию к другому? – пожал плечами эн Альберик. – Однако они все поймут главное: что с моими ребятами лучше не связываться!
Первая схватка закончилась. Проигравшие попали в руки капитанских дочек, жаждущих немедленно применить свои целебные мази, отвары и чистые бинты к их порезам и царапинам. Победители отдыхали, поджидая, пока в схватке второй восьмерки определятся их противники.
– А вы ввели меня в заблуждение, – с шутливой укоризной сказал Лютгер. – Ваши люди весьма неплохо управляются и с мечами тоже!
– Но я вовсе не хотел обманывать вас, – удовлетворенно улыбнулся капитан. – Хвалиться-то особо нечем, сами видите: до совершенства еще далеко!
Перед решающей схваткой перерыв сделали подольше. Зрители, рассевшись в тени под стеной, наскоро закусывали принесенным из дому хлебом; бойцы споласкивали у колодца разгоряченные лица и выслушивали советы своих сторонников. Людской гомон, отражаясь от стен, звучал непривычно гулко. У Лютгера не было причин волноваться за исход состязания, но сердце отчего-то сжимала смутная тревога. Поглядев на небо, он обнаружил, что облака разрослись, потемнели и все сильнее перекрывают солнечное сияние. Сухой полдневный жар сменила вязкая духота. «Гроза надвигается… посланцы капитана, должны были уже добраться до Прады… Наверно, останутся там на ночь – не рискнут попасть под ливень… и хорошо, пусть отдохнут». Представив себе пожилых солдат, мирно почивающих на постоялом дворе, рыцарь повеселел. Ему не хотелось, чтобы они торопились.
Гудение рога возвестило о начале последней схватки.
– Внимание! – за неимением герольда громко, на весь двор, объявил сам эн Альберик, вскинув руку. – Сейчас четверо победителей должны сразиться с нами по двое. Кто с кем – определит жребий. Мы, зачинщики, даем слово, что не будем намеренно уступать или поддаваться, дабы победа ваша была добыта честно. Однако в случае, если выиграем мы, звание оруженосца получит тот из вас, кого наши прекрасные судьи сочтут наиболее доблестным!
«Мне-то можно действовать как угодно, – понял Лютгер. – Я пришел и уйду, а им дальше тут служить, и он не может себе позволить ни поранить кого-то из своих, ни проиграть. Ну и задача!»
Эна Гауда сошла на нижнюю ступеньку лестницы, торжественно держа перед собою чашу, накрытую белым платком.
– Кому черный камешек – бьется с эн Альбериком, кому белый – с мессеном Лютгером!
Теперь рассуждать стало некогда: молодые бойцы, ободренные своими успехами, старались вовсю. Однако выучка и боевой опыт важнее задора; первого противника Лютгер быстро отправил отдыхать, выбив оружие у него из рук, со вторым пришлось повозиться, чтобы нанести аккуратный укол повыше локтя. Парень был очень раздосадован. Он явно не понял, насколько противнику было бы легче его убить или изувечить, чем одержать такую вот почти бескровную победу…
Зрителям последняя схватка показалась совсем короткой, да она и в самом деле продлилась недолго. Но для бойцов время тянется по-другому, и Лютгер сперва даже не удивился, что уже стемнело, когда противник, поклонившись ему, отправился перевязывать рану. Но вечер еще не настал: это тучи, замедлив свой бег, слились в сплошной сумрачный покров.
Капитан решил свою сложную задачу простейшим способом: он по очереди «уронил» обоих противников наземь, не позабыв коснуться мечом их груди. Эна Лоба, внимательно следившая за сражением, тут же встала, взмахнула платком и громко возвестила:
– Состязания завершены! Все потрудились на славу, но сейчас нам предстоит назвать победителя. Пока мы совещаемся, прошу всех, кто бился, выйти на поле!
– Как у вас все хитроумно продумано, – сказал Лютгер, с наслаждением сбросив кольчугу. – Юношам звание оруженосца кажется почетным, они будут стараться оправдать его, но ведь однажды им станет ясно, что, будучи простолюдинами, не имея ни земель, ни денег, они так и пребудут в этом звании до седых волос…
– До седых волос еще дожить надо, – отозвался эн Альберик, также избавившись от доспехов. Служанка поднесла им кувшин с холодной водой и полотенце; рыцари сполоснули лица, шеи и руки. – А деньги – дело наживное.
Дипломатичные дамы решили признать победителями обоих парней, которые дольше других продержались в схватке с зачинщиками. Таким образом капитан получил сразу двух оруженосцев, Лютгеру преподнесли красивые перчатки, а остальным достались мелкие подарки – кошельки, плетеные пояса, которые обычно заготовляются женщинами впрок для подобных оказий. Капитан добавил еще от себя день отдыха всем участникам «для залечивания ран».
Тут же, воспользовавшись присутствием отца Теобальда, при всем честном народе совершили простой ритуал приема оруженосцев на службу, а уж после этого настал час для пирования, в замке и на дворе.
* * *
К вечеру поднялся ветер, растрепал тучи, и полная луна светила сквозь разрывы, словно немигающий совиный глаз, когда фон Варен по окончании празднества направился к себе в каморку – спать.
Ворота крепости на ночь заперли, из деревни не доносилось ни звука. Ограду ристалища уже сняли, складные столы убрали; в окошках жилых пристроек не было света, у порогов дремали досыта полакомившиеся объедками собаки – ни одна и ухом не повела на проходящего мимо человека. Лютгер выпил за столом немало неразбавленного вина, но сразу забыться не смог. Лежа с открытыми глазами, он перебрал в памяти события этого длинного дня. Какая-то мелочь, что-то, связанное с турниром, зацепило днем его внимание, но сейчас не вспомнилось.
К утру ветер улегся, небо низко нависло над долиной, и еще до того, как в замке закончили завтракать, хляби небесные разверзлись. Выйти наружу сразу стало делом затруднительным: сухая глинистая почва стремительно раскисала, не успевая поглотить потоки, щедро льющиеся сверху, превращаясь в жидкое и липкое тесто.
– Не воспользуются ли какие-нибудь злопумышленники непогодой, чтобы проникнуть на охраняемые вами земли? – спросил Лютгер, стоя на пороге зала и борясь с нежеланием выходить во двор, чтобы добежать до своей каморки и там залечь спать – ничем другим заняться было невозможно.
– Эта непогодь защищает границу лучше любой крепости, – возразил эн Альберик. – Реки вздуются, ущелья станут непроходимыми, склоны скользкими – ни влезть, ни спуститься, хуже чем по льдам. Так что нынче все могут отдыхать с чистой совестью.
– А ваши гонцы?.. – Лютгер понизил голос.
– До Прады они добрались вчера около полудня, – так же тихо ответил капитан, – и дальше тамошнего постоялого двора, можете быть уверены, до утра не двинулись. Если тучи туда дошли, они переждут. Оттуда до Памье дорога нетрудная, спуск пологий, заночевать смогут в деревеньке по пути. Завтра, глядишь, и будут на месте.
– Да что же вы тут беседуете на самом сквозняке? – удивилась эна Лоба, подойдя к ним. – Неужели вы, муж мой, надумали отпустить нашего гостя наружу?
– Это я сам, сударыня, собирался уйти к себе, – смущенно признался Лютгер.
– Как по-мужски неразумно! – улыбнулась хозяйка дома. – Вы же вымокнете вмиг, а потом так и будете сидеть в четырех стенах, где нечем обсушиться! У меня есть лучшее предложение. Давайте поднимемся в горницу и там проведем этот долгий день за мирной беседой и песнями!
– На мой взгляд, отличная мысль! – сразу согласился капитан. – Редко выпадают нам часы подобных тихих радостей.
– Это действительно было бы хорошо, но… – Лютгер развел руками, – сегодня я не смогу потешить вас музыкой, так как струны ротты от сырости не звучат!
– Жаль, конечно, – вздохнула дама, – но ведь можно петь и без инструмента! Если пожелаете, мы споем для вас. Вы, наверно, и не слыхали еще наших напевов?
Грешно ли ему, даже в этом обличье остающегося братом Ордена, слушать без особой необходимости женское пение, фон Варен сообразить не успел. Дамы все решили за него, и сопротивляться не было возможности.
Поддерживая праздничный настрой, они ухитрились превратить подъем по лестнице в церемониальную процессию. Впереди шли капитан с гостем, за ними старшие дамы, затем три девицы, их нянька, не желавшая упустить развлечение, а в арьергарде – служанка с кувшином, завернутым в полотенце, и мальчик с кубками.
Сырость в комнате, открытой на все четыре стороны, чувствовалась сильнее, чем внизу, в зале, но здесь было светло, и сюда проникал свежий запах влажной травы и луговых цветов. Кто-то озаботился установить посередине две большие жаровни с алыми углями, а в кувшине оказался чудесный напиток – горячее вино с медом и пряными травами. Этого хватило, чтобы согреть если не тело, то душу.
Дамы уселись на скамьи, устланные овечьими шкурами, в раз и навсегда установленном порядке, и стали разбирать прялки; капитан с Лютгером заняли ту же нишу, где они беседовали при первой встрече, и наконец эн Альберик напомнил:
– И когда же мы услышим дивное пение?
– Имейте терпение, брат мой, – осадила его эна Гауда. – Пока не запоют веретена, пряхи молчат!
Лютгер не сразу осознал, что песня уже началась – так тихи были первые слова.
– Яблони в саду моем цветут-отцветают,
Созреют ли яблоки, кто мне скажет? – начала Гауда.
– От зари до зари сижу над пряжей,
Жду того, в ком души не чаю, – вывела Лоба голосом низким и мягким.
– Кружи, веретенце,
Тянись нитка, не рвись! – подхватили остальные удивительно слаженным хором.
– «Дочь моя молчит и молчит,
Слезы на пряжу, печальная, льет.
Уж не больна ли?» – мать говорит.
«Нет, я здорова, да долог поход,
Жду я и жду. Когда ж он придет?»
Кружи, веретенце,
Тянись нитка, не рвись!
«Ах, не плачь, дорогое дитя,
Жениха я тебе найду,
Прекрасного графа сыщем,
Барона к тебе приведу!»
«Отцвели яблони, да завязи нет.
На барона, на графа не хочу и глядеть.
Коль Пейре, друг милый, в битве полег,
Не пущу другого на свой порог.
Лучше рядом с Пейре в земле лежать.
Пусть нитка порвется, кудель сомнется,
Об одном прошу тебя, милая мать:
Пусть на могиле роза цветет,
Пусть люди поймут, что любовь не умрет» .
Лютгер разобрал не все слова, но достаточно, чтобы понять: нет в этой песне ничего непристойного, ничего, кроме тоски по несбывшимся мечтам да жалоб на жестокость бытия. Разве не пели о том же самом женщины у него на родине? Разве не повсюду в христианском мире женщины платили и платят одиночеством, крушением надежд за стремление мужчин совершать подвиги во имя веры и ради славы? Хотя кто-нибудь вроде Жоффруа д’Абли мог бы и усмотреть тут отклонения от незыблемых устоев веры…
Представив себе черно-белого монаха, входящего в горницу, Лютгер невольно содрогнулся; ему почудилось, будто угли в жаровне подернулись пеплом, а струи дождя за окном превратились в ледяные иглы.
– Вижу, вы взгрустнули, – заметила зоркая эна Лоба. – Такие песни, длинные и печальные, хороши для зимних дней, но сегодня, хоть и дождливо, а до зимы далеко. И у нас есть в запасе песенки повеселее!
На этот раз пели старшие вдвоем, девушки только подхватывали рефрен, а нянька, служанка и мальчик в углу отбивали ритм, хлопая в ладоши.
– Дни, мелькая, мчатся мимо,
Минуют месяцы, года,
Лишь любовь неодолима —
Овладела навсегда!
– Эйя, эйя! В сердце весна!
– И не в силах я расстаться
С ней, покуда не умру:
Без зерна зачем качаться
Будет колос на ветру?
– Эйя, эйя! В сердце весна!
– Как страданье ни глубоко,
Как блаженство ни далеко,
Жду любви и буду ждать!
То ли от вина, то ли от обилия непривычных мыслей голова у Лютгера начала покруживаться. Тихое жужжание веретен, мелькание нитей, мерное колыхание складок разноцветных платьев, аромат трав – все это волшебно преображало суровую простоту старого донжона (кем он построен, когда?), и лишь гербовые щиты, вновь укрепленные на стене после турнира, напоминали о неизбежности войн и воинской доблести. Щиты и удержали Лютгера от того, чтобы напрочь забыть, зачем он сюда послан и в чем его долг.
Вот оно – то, что насторожило его вчера! «Фонт» на местном наречии – колодец, источник. Почему же тогда на гербе капитана не три колодца, а три ключа? Ключом к какой тайне служит это несоответствие? Что скрывает за ним бравый служака?
Нельзя было просто встать и уйти, не оскорбив хозяев, тем более что дамы примолкли и выжидательно поглядывали на гостя. Глубоко вздохнув, наш рыцарь встал, почтительно склонил голову и сказал, надеясь, что нашел верный тон:
– Добрые госпожи, ваши песни – благозвучная услада для слуха и пища для размышлений, они воистину порождены сей прекрасной землей. Но и на моей родине люди мыслят и чувствуют, и у нас есть немало замечательных песнопевцев. И вот, сидя в вашем домашнем кругу, вспомнил я песню, которую слыхал в молодости, но только сейчас постиг, насколько она верна и правдива. Мастер Вальтер сложил ее на языке германском, вам непонятном, но красота напева поможет вам многое понять, а потом я поясню, о чем в ней речь.
– Чудесно! Ждем с нетерпением!
Лютгер тут же обнаружил, что начисто забыл первую строку, но, посмотрев в окно, на размытый дождем силуэт гор, не без труда, но все-таки припомнил:
– Одна мечта во мне жива,
В одной я чту и всех других:
Ах, мне бы встретить на пути
Ту, что прекрасна и мила!
Дальше он вывел уже увереннее:
– «Кто беспорочен, кто правдив,
Тому и честь супругом быть
И господином надо мной.
И, сердце радостям открыв,
Я буду искренно любить,
Я буду верною женой,
А дому – счастьем быть его!
Нет места для достоинств мужа
Надежней сердца моего».
Так радость я обрел в жене
На весь мой век. Покуда жив,
Я буду все делить с ней дружно.
Ее любовь – опора мне.
Пришла, мне милость подарив,
И стала всем, что в жизни нужно!
Он умолк, смущенный явным несовершенством своего исполнения, – а ведь слушали его так внимательно! – и поспешил объяснить:
– В старину сложил эту песню прославленный стихотворец, рыцарь Вальтер, во славу наилучшего любовного союза – супружеского. И мне показалось, что в вашем доме именно ее и следует спеть…
Гауда усердно закивала головой, девицы зарделись, эна Лоба растрогалась:
– О! Как это мило с вашей стороны!
– Да, вы не ошиблись, – сказал капитан. Глаза его блестели от сдержанного волнения. – И на краю света, и в годину бедствий может быть счастлив тот, кого судьба одарила верной подругой. Давайте же выпьем за это!
И они распили все, что оставалось в кувшине, пустив по кругу серебряную чашу, и послали служанку принести еще, но Лютгер воспользовался этой передышкой, чтобы попрощаться:
– Благодарю вас, сударыни, за приятное времяпровождение. Редко в моей скитальческой жизни выпадают часы такого душевного веселья. Но теперь, увы, прошу меня простить: с вашего позволения, мне пора удалиться.
– Очень жаль, – вздохнула эна Лоба. – У вас свой устав, и мы не должны препятствовать его соблюдению…
– Ваше стремление соблюдать устав весьма похвально, – усмехнулся эн Альберик. – Конечно, идите отдыхать, мессен. Тем более что дождь приутих. Но к обеду мы вас непременно разбудим!
В зале было пусто; остатки завтрака со стола убрали, собаки, наевшиеся хлебных корок с мясной подливкой, дремали у холодного очага. Когда Лютгер подошел, они даже ушами не повели.
Судя по цвету прокоптившейся кладки, очаг был старинной работы; по-видимому, эту часть здания не перестраивали при восстановлении крепости. Но от герба, когда-то украшавшего карниз камина – Лютгер впервые обратил на это внимание, – остался лишь грубо сбитый контур. Зачем и когда? При передаче замка под руку короля? Или так распорядился капитан, приняв командование над гарнизоном?
Слишком много вопросов…
Лютгер вышел во двор. Дождь и в самом деле превратился в мелкую морось; лужи заполнили все неровности почвы, но между ними можно было пройти, ступая по камням. И Лютгер прошел – однако не к своей каморке, а к воротам, закрытым, но не запертым, и, приоткрыв одну створку, шагнул навстречу хмурому простору.
Глядя вниз, он попытался определить, чего хочет. Дно долины застилал туман, и деревня на склоне словно зависла над землей, потеряв твердую опору. Мелькнуло шальное желание добежать до дома вдовы Перрен, вызвать Сюрлетту и сказать: «Бегите отсюда, пока не поздно!» Нет. Они не послушаются, это более чем ясно, а он погубит себя – причем совершено без пользы для кого-либо…
Рыцарь повернул в другую сторону.
Тропинка, ведущая к церкви, не размокла, но стала скользкой, и ему едва удавалось удерживаться на ногах.
Он рассчитывал помолиться в одиночестве, но уже из притвора увидел отца Теобальда – тот зажигал свечи на алтаре.
– О! – сказал кюре, оглянувшись. – Вы здесь – в такое ненастье?
– Я не из теста слеплен, чтобы раскисать из-за дождя, – буркнул Лютгер. – Желание обратиться к Господу возникает не только в вёдро, не так ли?
– Это бесспорно. Но отчего ваше желание стало столь насущным, что вы не подождали до окончания дождя?
Помедлив с минуту, Лютгер ответил честно:
– Оттого, что нуждаюсь во вразумлении свыше. Иначе вряд ли сумею разобраться во всех здешних загадках.
– А зачем вам разбираться? – удивился священник. – Вы же не намереваетесь поселиться здесь навсегда?
«Издевается он надо мной, или мне кажется? А может быть, как-то узнал о письме? Хоть бы и от того мальчишки, который приносил ларец с печатью? Он вообще, похоже, неплохо ладит с мальчишками!»
– От того, найду я ответы или нет, – сказал он, ухитрившись сохранить спокойствие, – очень многое зависит не только для меня, но и для всех обитателей долины. Странно, что вы, заботливый пастырь, до сих пор этого не поняли! Спрашивать же я могу лишь у вас.
– Ну что же, – вздохнул отец Теобальд и, поправив фитили свечей, указал на ближайшую скамью, – садитесь, поговорим. Кроме Всевышнего, нас здесь никто не услышит. Что вас интересует в первую очередь?
– За`мок, – торопясь развить достигнутый успех, прямо сказал Лютгер. – Я хочу знать, кому он принадлежал раньше, кто в нем жил и кто его штурмовал.
– За`мок? – озадаченно переспросил кюре. – Да откуда же мне об этом знать? Когда я сюда явился, все уже было, как есть сейчас.
– И вы не расспрашивали кого-нибудь из старожилов, не любопытствовали?
– Я служу силам вечным и неизменным, – вскинул голову отец Теобальд, – преходящее меня мало привлекает.
– Но разве не полезно было бы вам знать о прошлом вашей паствы, чтобы лучше понимать происходящее ныне?
– А вы уверены, что мне расскажут правду? – прищурился кюре. – Эти люди бесписьменны, даже о времени своих дедов они помнят смутно. Какие-то военные действия в долине имели место, и могилы старые без надгробий на кладбище есть, и наконечники стрел я, гуляя, под стенами находил. Но если старожилы что и помнят, знаете, как они об этом расскажут? «Пришли люди с мечами, чьи и зачем, неведомо, потому как народ в горы подался, в пещерах отсиживались».
– Пожалуй, что так и будет, – вынужден был согласиться Лютгер. – Тогда, возможно, вы мне другое объясните?
– Смотря что…
– Почему у Альберика де Трес-Фонтс такой герб?
Отец Теобальд изумленно округлил глаза:
– А какой? Что в нем особенного? Подобных родовых эмблем всюду полно!
– И что за место этот Трес-Фонтс, вы, тоже, наверно, не знаете? – досадливо поморщился Лютгер.
– Как раз знаю! – улыбнулся священник. – Это единственное земельное владение нашего военачальника. Деревенька вроде Монтальи, неподалеку от славного града Фуа: виноградник, овцы, ну, как у всех…
– И там действительно есть три колодца?
Кюре посмотрел на гостя, как бы усомнившись в здравости его рассудка.
– Может, и есть. Я ведь сам не бывал там, только слышал от домны Лобы. Она сетовала, что поместье мало и как приданое годится лишь для одной дочери, а остальным почти ничего не достанется. Из ее слов я также понял, что у капитана были или могли быть более обширные имения, которые он то ли не получил, то ли потерял. Ни то, ни другое не удивительно: на наших землях это случилось со многими…
– И с вами?
– Я лично не терял ничего, будучи изначально предназначен для служения Богу, – сухо ответил отец Теобальд. – Но не кажется ли вам, что мы неприлично долго толкуем о делах сугубо земных пред святым алтарем?
Оба они преклонили колени и долго молились.
Опустив глаза долу, Лютгер заметил на одной из плит пола полустертый контур, когда-то бывший изображением головы в шлеме и плеча в кольчуге. Остальная фигура почти не просматривалась.
Слышал ли их творец всего сущего, невозможно судить, но каждый молился о своем и не слышал другого. Исчерпав свои мольбы, Лютгер ушел, оставив священника одного в теплом кругу мерцающего света.
Дождь прекратился, тучи таяли, пора было возвращаться. Но Лютгер, прежде чем идти обратно, обогнул церковь и прошелся по участку, который отличался от окружающего луга только тем, что камни, кое-где торчавшие из растительности, были плоскими и обтесанными.
Побродив по мокрой траве, он обнаружил ограду фута в два высотой и несколько кустов шиповника у могил – как в той песне. Часть надгробий совсем затянуло дерном, на тех же, что еще стояли, не было никаких надписей. Оно и понятно: кто бы мог их тут прочесть? Были простые и понятные знаки – крючковатый пастушеский посох, ножницы для стрижки овец, веретено, цветок, – и кресты, немного странные, вписанные в круг.
Наклоняясь, раздвигая руками спутанные стебли, Лютгер нашел, наконец, то, что надеялся найти, в нескольких шагах от церкви, со стороны алтарной апсиды – на почетном месте. Три надгробия, бо`льшие по размеру, чем остальные, в форме квадратных колонок; на оборотной стороне – легко понятные символы: шлем, латная рукавица, меч. С лицевой были надписи, но одну стерло время, а другие оказались грубо сбиты, и тоже достаточно давно, чтобы камень на сколах успел потемнеть. Зато герб сохранился неплохо – в верхней трети птица с распростертыми крыльями, а внизу три зубца, вероятно, три горы.
– Были здесь свои сеньоры, были, – пробормотал Лютгер, подняв голову к серому небу. – И честного римского креста на могилах у них нет…
С этим новым знанием он взобрался вверх по крутому склону к крепости, дремлющей в неведении относительно грядущих неизбежных перемен.
В азарте расследования он не ощущал ни поднявшегося ветра, ни того, что промок насквозь. Находки казались ему чрезвычайно важными, пока он не вошел наконец в свое сухое и теплое убежище, показавшееся вдруг звериной берлогой. Здесь его проняла ознобная дрожь; пришлось, сбросив все мокрое, поспешно забраться под одеяло и отдаться во власть дождевой дремоты. Уже закрывая глаза, Лютгер отчетливо понял, что все увиденное на кладбище ничуть не приблизило его к разгадке тайны Альберика де Трес-Фонтс.
* * *
Наутро солнце светило, как ни в чем не бывало, но капитан хмурился, и женщины притихли. После завтрака он ошеломил чад, домочадцев и гостя неожиданным распоряжением:
– В долинах уже поспели злаки, скоро дозреет виноград. За вилланами нужно присмотреть, управляющему я не доверяю. Посему, жена моя, сегодня вы займетесь сборами в дорогу, а завтра отправитесь в Трес-Фонтс, где и пробудете до окончания страды. Вам понадобится также помощь эны Гауды. Надеюсь, сестра, вы не возражаете?
Женщины переглянулись, и вдова без особого восторга кивнула. Лютгер удивился: он ожидал, что их обрадует возможность избавиться от гарнизонной скуки.
– А мы? – осмелилась подать голос старшая дочь. – Мы поедем?
– Да-да, а мы как же? – заволновались младшие.
– Разумеется, мои милые, – гораздо мягче сказал эн Альберик. – Матушка поучит вас хозяйственным делам, а потом, если оброк будет успешно собран, она повезет вас в чудный город Фуа. Пора уже представить вас, красавицы, ко двору нашего доброго графа.
– Муж мой! – всполошилась эна Лоба. – Представлять пора, спору нет, но у нас ничего не готово к этому визиту!
– Вот и займитесь подготовкой, – весело посоветовал капитан. – Деньги будут, при вашей рачительности их на все хватит. Когда же заняться этим, если не сейчас?
Эта сцена, при всей ее естественности, оставила в душе Лютгера странный осадок. Было в ней какое-то несоответствие взглядов, слов и интонаций. Лишь позднее он догадался связать это решение капитана с отправленным письмом, от которого не ждал ничего хорошего.
В замке началась неизбежная предотъездная суматоха: укладывали сундуки, корзины со снедью, привели с пастбища лошадей, выкатили из сарая крытую повозку… Вдобавок целый гурт детей, замковых и деревенских, затеяли во дворе шумную игру – хоровод с припевками, перебежками и хлопаньем по спинам. Лютгер не знал, куда себя девать, но его выручили новоиспеченные оруженосцы, жаждавшие закрепить достигнутый успех: они попросили «мессена рыцаря» поупражняться с ними на мечах, и этого занятия хватило до обеда.
Они выбрали удобную площадку вне замковых стен, за рвом, чтобы им не мешали, но часть детворы – несколько мальчиков и две девочки – увязалась за ними. Лютгер уже не удивился, узнав их – это была Валенса с неразлучной Алайзеттой. Обе зачаровано следили за схватками, но старшая еще и притопывала, отбивая ритм, и руки вскидывала, словно повторяя движения бойцов.
После обеда почти все обитатели крепости сходили в церковь: дамы хотели послушать перед путешествием Слово Божие, и люди сочли необходимым поддержать их. Обрадованный таким приливом благочестия, отец Теобальд служил вдохновенно, и глядя на просветленные лица паствы, трудно было поверить, что среди них есть еретики.
Наутро семейство капитана отправилось в путь. Оставшиеся поднялись на стену и смотрели им вслед. Целая процессия выступила из ворот и двинулась прямо по пологому склону на северо-запад: дамы верхом, девицы с нянькой – в повозке с сундуками, дальше лошадь, навьюченная припасами, и трое пожилых солдат в качестве почетного эскорта. Эн Альберик сопровождал их, пока они не спустились на дно долины у самого дальнего края.
– Куда это они? – пробормотал Лютгер.
– Там, за хребтом – дорога проезжая, – объяснил стоявший рядом солдат. – Отсюда не заметна. Через три селения идет, а дальше спуск удобный. Горы – не равнина, прямых путей нет, и что за поворотом – не видно… А вот и командир наш возвращается!
Альберик де Трес-Фонтс был с виду спокоен, но глаза его влажно блестели. Он обвел взглядом двор, но не нашел, к чему придраться: все подметено, убрано, люди на месте и ждут приказаний.
– Значит, так, – произнес он негромко, но все услышали. – Без домны Лобы дела, которыми она ведала, должны идти, как шли в ее присутствии. Докажите, что вы трудитесь не за страх, а за совесть. Понятно?
Нестройный хор заверил его, что приказ понят и нарушен не будет. Тогда капитан спешился и лишь теперь соизволил заметить Лютгера. Судя по выражению лица, он готов был вызвать гостя на поединок. Не чувствуя за собой никакой вины, фон Варен ответил непонимающим взглядом. Эн Альберик, будто очнувшись, качнул головой и натянуто улыбнулся:
– Много забот… Простите, сейчас не могу уделить вам должное внимание. Но когда освобожусь, не составите ли мне компанию за шахматной доской?
Солнце припекало, сидеть в четырех стенах было душно, и Лютгер устроился в тенистом уголке с роттой, пощипывал струны и созерцал бурную деятельность гарнизона. Воинских учений капитан в тот день не проводил, но солдаты к вечеру совсем умаялись: одних послали в лес заготовлять дрова, других – косить сено впрок, третьим пришлось чинить конскую сбрую, чистить кухонные котлы…
«К походу он готовится, что ли? – удивлялся Лютгер. – Или к осаде?» Чувствовалось, что все действия капитана не случайны, но уловить их подоплеку пришельцу не удавалось. О том же он размышлял и позже, двигая фигуры по черно-белым клеткам, но эн Альберик был крепкий орешек: его, казалось, всецело увлекла игра, и ни единым словом, ни жестом не выдал он той тревоги, с которой ожидал ответа епископа. Он знал, что раньше пятого дня ответ прийти не может, но ему еще многое нужно было успеть.
Утром во дворе снова царила суета. Четыре женщины с детьми и объемистыми корзинами вышли из ворот, когда Лютгер поднимался по ступеням донжона. У колодца двое солдат наполняли водой бурдюки и фляги в кожаной оплетке.
– У вас, видимо, на сегодня назначены новые учения? – спросил Лютгер, когда они вдвоем сели за стол.
– Не учения, – поправил капитан, обгладывая куриную ножку. – Мы уходим в дозор.
– Как? Не следует ли вам дождаться…
– Я обязан ежемесячно производить обход вверенного мне края, – Эн Альберик отставил блюдо с едой и наклонился к собеседнику. – Откладывать более не могу, после дождей нужно проверить, не случились ли оползни, не осталось ли чьих-то следов на глине. С другой стороны, скоро ли прибудут посланцы монсеньора, неизвестно. Потому я и хотел попросить вас об одолжении…
– Каком именно? Если это в моих силах…
Капитан подошел к гостю вплотную и остро глянул ему в лицо:
– Полагаю, вы догадываетесь, что монсеньор пришлет сюда не вдохновенного свыше клирика, а вполне мирскую военную силу, попросту говоря, солдат. Их нужно расквартировать, снабдить всем необходимым. В замке все есть, но кто-то должен обеспечить достойный прием, надзор за прислугой. Так вот, не возьмете ли вы эту почетную задачу на себя?
– Могу, конечно, – растерянно сказал Лютгер. – Однако не проще ли было бы вам задержаться на пару дней – ведь они вот-вот прибудут?
– А потом оставить их и уйти? Это будет уж совсем некрасиво!
– Да, пожалуй, – согласился Лютгер, поняв, что капитан исполнит свое намерение в любом случае, и не желая ссориться напоследок. – Я могу заменить вас, если вы дадите соответствующие указания своим подчиненным. Однако сколь долго продлится ваш поход?
– Никак не менее шести дней, – не скрывая радости, сообщил эн Альберик. – Но и не более десяти. Горы непредсказуемы, увы. Так я могу на вас положиться?
Фон Варен медленно кивнул.
– Превосходно! – капитан по-дружески положил руку ему на плечо. – Сейчас соберу народ, скажу, чтобы слушались вас как моего преемника. И вещи ваши перенесут сюда – негоже начальству ютиться в казарме. Беспокоиться вам не о чем! Хозяйство у меня налажено, как вы уже могли убедиться, люди вышколены, не подведут!
* * *
Гарнизон здесь и впрямь был хорошо вышколен: все необходимое для похода собрали еще вчера, пока рыцари сражались в шахматы. Дозорный отряд покинул крепость через час. Шли мерным шагом, налегке – впереди капитан в кольчуге с откинутым капюшоном, позади два старых солдата вели лошадей, навьюченных припасами. Лютгер стоял на стене, провожая их взглядом. «Южане… – крутилось у него в голове. – Сильно чувствуют, быстро решают… и ловко хитрят. Что на самом деле происходит? Во что я дал себя втянуть?»
Когда солнце поднялось высоко и тени укоротились, ушедшие уже скрылись в лесу, обрамлявшем скалистый гребень. Они обошли деревню стороной; но даже если кто-то увидел их издали, это не должно было никого взволновать. И все-таки Монталья была взбудоражена: люди переходили от дома к дому, собирались кучками, размахивали руками; их гомон долетал до крепости слитным тревожным гулом. Кто-то уже успел известить народ о переменах в замке. Присмотревшись, Лютгер заметил Сюрлетту и вдову Пейрен – тощую тетку, закутанную в темные платки до самых глаз. Имберт не показывался. Отец Теобальд, стоя на пороге своего жилища, безучастно наблюдал за поселянами.
– Даже не пробует вмешаться, – пробормотал рыцарь. – А мне деваться некуда…
