Вторую неделю пытаюсь написать статью о Валаамском фестивале православного пения «Просветитель», никак не могу найти нужную тональность. У исполнителей духовных песнопений с тональностью было все в порядке, а вот у меня в двух попытках получилось фальшиво. Вновь и вновь перебираю в памяти увиденное и услышанное на Валааме. Фестиваль здесь проводится уже в третий раз. Мне посчастливилось побывать и на первом. Он состоялся в 2015 году — в год тысячелетия преставления равноапостольного великого князя Владимира, и был посвящен прославлению в русском церковно-певческом наследии, в духовной музыке и фольклорной памяти нашего народа этого угодника Божия, просветившего святым Крещением Русскую землю. В этом году выступления хоров были объединены темой духовного роста и пути человека к Богу.

Я увидел символический путь к Богу в нашем плавании на теплоходе «Санкт-Петербург» по Неве и Ладожскому озеру: из мира страстей и соблазнов по бурному морю житейскому в обитель мира, молитвы и душевного покоя. Стоя на корабельной палубе, я долго смотрел на небо, невольно вспоминая лермонтовские строки: «В небесах торжественно и чудно…». На горизонте медленно плыли небольшие перистые облака. В лучах закатного солнца они горели расплавленным золотом и походили на крылья Ангелов. А над облаками повисла большая сиреневая туча, по ее краям пробегали огненные змейки.

«Жду ль чего, мечтаю ли о чем…». И ждал, и мечтал. И ожидания мои оправдались. Как и на первом фестивале, исполненные разными хорами песнопения рождали в душе чувство тихой радости и ощущение приобщения к чему-то торжественному и надмирному. Душа сама начинала молиться без слов. А я, словно наблюдая со стороны то, что в ней происходило, говорил про себя: «Господи, помилуй! Не покидай меня, и да не оставит меня как можно дольше эта радость!».

Концерты, проходившие в Спасо-Преображенском соборе по окончании службы, я воспринимал как продолжение литургии, как агапэ — трапезу любви, выраженную в звуках. Трудно было отдать предпочтение какому-то одному хору, но все же несравненная Дивна Любоевич и грузинский ансамбль «Басиани» принимались публикой с особым восторгом.

У каждого хора была своя логика построения концертной программы. Когда во время концерта под названием «Вещие птицы Святой Руси» ансамбль древнерусской духовной музыки «Сирин» закончил на высокой торжественной ноте петь духовный стих «Слава в Вышних Богу», казалось, что это было эффектное завершение выступления. Но певчие продолжили: исполнили «Заповеди блаженств». Мне показалось, что руководитель что-то не додумал и смазал удачную концовку. Но вдруг что-то произошло с голосами певцов — они зазвучали нежным звоном. Казалось, что это не голоса людей, а нежная музыка Небес, въяве показавшая красоту пения горних сфер.

Выступавший перед «Сирином» мужской хор «Древнерусский распев» представил песнопения XVI и XVII веков. Этот хор дал представление о сдержанной, мужественной манере исполнения знаменного распева, строчного пения и демественного многоголосия. А праздничный хор Свято-Елизаветинского монастыря под управлением монахини Иулиании (Денисовой) создал атмосферу истинного праздника. Перед ним выступил четырнадцатилетний киприот Николас Карагиоргис. Этот греческий юноша исполнил византийские распевы.

Я люблю церковное пение греков, но в этот раз сделал неожиданное наблюдение. По-гречески «нэ» означает «да». И если мы поем «Да воскреснет Бог!», «Да исправится молитва моя» начиная с «да», многие молитвы греки начинают с «нэ». Для русского уха эта отрицательная частица в начале нескольких песнопений звучит не очень утверждающе. Не как молитва Богу, а, скорее, как плач по утраченному Константинополю. И вот после нескольких «нэ» раздалось радостное пение наших минских друзей…

Вот уж воистину праздничный хор, подлинное торжество Православия! Матушка Иулиания была такая радостная и легкая. Мне даже показалось, что после очередного взмаха рук она взлетит под купол храма.

О руках особый сказ. Некоторые руководители хоров дирижировали энергично, а вот то, что происходило с руками Ольги Байгуловой, руководившей ансамблем «Сирин» во время пения «Блаженств», никак нельзя назвать дирижированием. Медленное поднятие рук ладонями кверху было подобно испрашиванию благословения у Господа. Само корнесловие объясняет, что «руководитель» это тот, кто рукой водит, как бы вытягивая из хористов музыкальную нить. Чтобы понять, церковный это хор или светский, иногда достаточно посмотреть на руки того, кто им управляет, и станет ясно: если руководитель — то церковный, а если дирижер — то светский.

Помимо коллективов из разных городов России на Валаам приехали участники из Сербии, Кипра, Белоруссии, Грузии и Армении. По прошествии нескольких дней их пение сплелось в моей памяти в единый венок и вспоминается, как дивная музыкальная мозаика, сложенная из ярких звуковых фрагментов.

Профессиональным музыкантам и специалистам в области древних церковных песнопений будут смешны рассуждения любителя, толком не знающего профессиональных терминов, о том, чему они посвятили жизнь. Разумеется, профессионалы о фестивале напишут, «яко подобает». Журналисты расскажут по порядку о том, кто и что исполнил. Я же попробую рассказать о впечатлении простого паломника и размышлениях, возникших у меня на Валааме и по возвращении в Петербург. Подсказку к тому, как нужно относиться к пению, дала мне руководитель хора «Мелоди» Дивна Любоевич: «Я не рассуждаю о пении, я просто пою». Ну уж если Дивна Любоевич, чей неповторимый голос много лет радует православный мир, не берется рассуждать о песенном искусстве, то мне не стоит пытаться это делать. Перескажу то, что услышал от участников фестиваля.

Концертные программы исполнялись на Певческом поле в специально сооруженном для фестиваля и увенчанном иконой просветителя Земли Русской павильоне. Перед очередным выступлением на двух больших экранах появлялись руководители хоров с кратким комментарием к тому, что будет исполнено. Эти объяснения были интересны и познавательны. Особенно рассуждения о знаменном распеве, многоголосии, утраченных древних традициях. Некоторые суждения были глубоки и афористичны. Говорили о том, что православная духовность, попав на народную почву, преобразила ее.

Продюсер камерного хора Армении «Ховер» Арман Падарян увидел особую промыслительную связь между просветителем Земли Русской великим князем Владимиром и Григорием просветителем — основателем Армянской Церкви. А фестиваль, под общим именем «Просветитель», назвал великим объединительным событием в духовной жизни наших народов: «У нас разные культуры, но когда поем, мы едины в Боге. Когда поем, усмиряем дурные качества души. В высоком искусстве человек преображается. Пение может заставить человека сокрушаться о грехах. В пении он как бы уплывает в другой мир и сам становится духовным инструментом, издающим дивные звуки».

А руководитель хора «Ховер» Сона Ованнисян добавила: «Истинно духовное пение связано с особенным состоянием души. Человек может петь красиво, но не духовно. У нас жила чета: муж был очень образованным и пел на староармянском языке. Жена его — совсем не интеллектуалка, но пела очень красиво, как итальянская примадонна. О них говорили: она поет хорошо, но неправильно, а он — плохо, но правильно. Потому, что он пел духовно, а она душевно. У него была поражавшая слушателей работа души. Он произносил слова по-особенному, делал неожиданные акценты. И люди плакали, когда слушали его. Они чувствовали, что их души становится чище».

Солист грузинского ансамбля «Басиани» Бату Ломинадзе, рассуждая о впечатлениях от поездки на Валаам, сказал, что все время чувствовал себя под защитой Сергия и Германа Валаамских: «Остров. Вокруг вода. Ни машин, ни городской суеты, никаких соблазнов современного мира. Душа отдыхает. А пение помогает сохранить чистоту помыслов и защищает от наплыва греховных мыслей. И я чувствую, как дух музыки связывает меня с предками — теми, кто сочинил песнопения, которые мы исполняем».

Участники и гости фестиваля приплыли на Валаам двадцать восьмого июля, в день празднования памяти великого князя Владимира, и отправились на службу во Владимирский скит. Подходя к храму, я услышал пение и подумал, что поют греки. Но пели не греки, а валаамские монахи. Это был особый валаамский распев, очень похожий на греческий.

Войдя в храм, я вдруг почувствовал необыкновенную радость. Такое я переживал в первые годы своего воцерковления в Пюхтицком монастыре, Троице-Сергиевой Лавре и в Печорах. Позже — на Афоне. Войдя в светлый храм, я увидел огромный хорос, низкий двухъярусный мраморный иконостас, на южной стене — сцены крещения народа великим князем Владимиром, на северной — сонм русских святых. В этих сюжетах заключен тысячелетний путь России от Крещения до духовных плодов — подвигов русских святых. И такое возникло чувство духовного родства России с Византией и со всем человечеством! Захотелось всех обнять: ведь мы действительно братья и сестры — все произошли от Адама и праматери Евы… И вдруг стоявший рядом участник нашего праздника стал шептать на ухо про слишком яркие фрески, написанные акриловыми красками. «Да и фресками-то их не назовешь. Просто перенесли на стену иконы вместо фресковой живописи. И то, что поют, никакой не валаамский распев. Так не пели на Валааме в девятнадцатом веке и раньше. Это сочинение иеродиакона Германа (Рябцева). Он соединил знаменный распев с исоном — долго тянущимся нижним голосом. Так поют в современной Греции. Греки утверждают, что так пели и в Византии. Но и это неправда…».

После услышанного от переживаемой радости не осталось и следа. Вместо молитвы — смущение и даже стыд за свою безграмотность и провинциальную восторженность. Стоял и до конца службы рассматривал акриловые росписи, и безуспешно пытался определить, чего больше в валаамском распеве — знаменного элемента или исона. А потом этот господин оказался рядом со мной в автобусе и всю дорогу яростно разоблачал партес: «Итальянщина, перемешанная с цыганским романсом». Ах, как права Дивна Любоевич! Нужно не рассуждать, а петь. Жаль, что услыхал я эту простую истину в последний день. А нашему брату следует не раскладывать пение на составляющие элементы, а слушать и молиться. Дать душе свободно радоваться и приходить в восторг. Она сама знает, как себя вести, когда звуки песнопений приводят в движение сокровенные струны, да так, что и невольные слезы прольешь.

Я, правда, не доходил до такой степени умиления, но видел женщин, утирающих глаза. А малоцерковные люди (очевидно, из числа туристов) и в храме, и на Певческом поле кричали: «Браво!». А это значит, что хоть они и не знают, как себя нужно вести в храме, но имеют живую душу, несмотря на то, что ее калечат «антимузыкой»: адским скрежетом, грохотом и воплями. И неправда, когда нам говорят, что современная жизнь должна проходить под современные рваные ритмы и что уже никого не волнует ни классика, ни народные и церковные песнопения. Просто у нас отняли красоту народных мелодий, заполнив эфир акустической долбежкой.

Можно было бы многое исправить, если бы государство не поддерживало хулиганов от музыки, живописи и литературы и отдавало бы Дворцовую и Красную площади не рок-группам, а лучшим хорам, возрождающим русское традиционное пение. Устроителям фестиваля нужно подумать не только о «просвещении» монахов на Валааме (они и так просвещены), а о наших гражданах, приезжающих в обе столицы знакомиться с русской культурой: знаменитыми музеями, памятниками, местами, где происходили великие исторические события. Если бы люди попали на концерты фестиваля «Просветитель» на одной из главных площадей Москвы или Санкт-Петербурга, то определенно бы просветились светом Христовым. И тогда бы и шедевры архитектуры заиграли как грандиозный фон, на котором проходит замечательное культурное событие.

Сейчас много говорят о патриотическом воспитании. Но речи эти сопровождаются чужими песнями. Станет ли юный призывник хорошим воином, если всю жизнь провел в звуковой среде потенциального противника? Станет ли воевать с теми, кто «подарил» ему рэп, рок и прочий музыкальный хлам? Это не праздный вопрос. Недавно на пляже военного санатория я рассматривал курортную «форму» наших офицеров. Только на нескольких были майки с портретом президента и двуглавым орлом. Практически на всех красовались надписи на английском языке. В лучшем случае они рекламировали сигареты «Marlboro» и какой-то американский ширпотреб. Но в основном это были пошлые или двусмысленные тексты или неведомые русскому человеку аббревиатуры. Больше всего меня умилил пожилой хозяин майки с призывом хипарей-пацифистов: «Занимайся любовью, а не воюй». Я пытался представить, как он рассказывает подчиненным о долге защитника Родины и о готовности отдать за нее жизнь.

Виноват, но эти грустные мысли одолели меня после концерта, состоявшегося в Спасо-Преображенском храме. А навеяла их милая барышня лет десяти, стоявшая передо мной с планшетом в руках. На ее майке было написано по-английски: «Все, что тебе нужно, — это любовь мальчика с красивыми глазами». Стояла она спиной к алтарю, быстро тыкая пальцами в свою электронную игрушку, а ее бабушка в это время довольно громко болтала с соседкой. Если эта девочка доживет до зрелого возраста и ее спросят о впечатлении от поездки на Валаам, то она, очевидно, расскажет, как славно поиграла в компьютерную игру. И вряд ли вспомнит, что играла под звуки церковных песнопений. А рядом с ней стояли девочки и мальчики, слушавшие хоры с вдохновенными лицами. И я подумал, что кто-нибудь из них в свое время напишет об этих незабываемых днях на Валааме, как Пришвин, Шмелев или Никифоров-Волгин…

К счастью, огорчительных моментов было немного. Туристы, сменявшие друг друга, вели себя пристойно и оставались бы слушать долго, если бы не плотный график посещения скитов, отстоящих друг от друга на приличном расстоянии. Большинство теплоходов привозили туристов лишь на один день.

На Певческом поле были заняты не только все стулья, но и большие пространства позади счастливых обладателей посадочных мест. Народ стоял в проходах, многие сидели на газонах. Поскольку были задействованы усилители, то слушали пение и на изрядном отдалении от сцены. Во время исполнения многих песнопений я чувствовал духовное единение и с певчими, и со всеми присутствовавшими слушателями, словно наши души соприкасались. А ведь это и было проявлением любви, самой высокой любви, которую мы только способны переживать на земле.

Да простят меня те, кто читает эти строки, но для дальнейшего повествования я избрал жанр «велия ворчания» или «плача Адама по утерянному Раю».

Раю, мой Раю, Валааме, мой Валааме… Да и как не плакать, когда после фестиваля, на котором в течение трех дней слушаешь пение, настраивающее на покаянные чувства и мысли о Вечном, тебе приходится по пути домой проходить через толпу участников иного фестиваля — любителей техники «Harley-Davidson» с сотнями урчащих и ревущих мотоциклов, с сидящими на них людьми обоего пола в кожаных куртках с черепами и всякой сатанинской символикой. Наши и иностранные люди бродили вокруг Екатерининского сада и Александрийского театра под грохот скачущих по эстраде крикунов с гитарами. А на другой сцене женщина в трико телесного цвета (под обнаженную), держась за шест, изображала стриптиз-танец, выделывая неприличные телодвижения. Публике нравилось.

Трудно возвращаться из мира воплощенного идеала жизни по Христовым заповедям в мир, где всуе мятутся языки. По чьей-то воле Александринский театр вынужден терпеть неприличное соседство, а ведь он помнит другую публику: великих артистов и еще более великих зрителей, таких, как Пушкин, Гоголь и весь цвет отечественной культуры. Тут же и матушка Екатерина в окружении государственных мужей (и одной дамы — княгини Дашковой) — созидателей Великой России. Правда, Государыня императрица оборотилась спиной к происходившему непотребству.

Где я? Почему повсюду надписи на английском? Дома ли я, в России или на реках Вавилонских, после вод Валаамских? Како воспою песнь Господню на земли чуждей? Я брел мимо магазинов, кафе и ресторанов, из которых раздавалось громкое бумбумбукание, вбивавшее в уши и душу акустические гвозди. Такое же неслось из проезжавших автомобилей. После Валаама все казалось нереальным, словно попал на съемочную площадку, на которой вот-вот начнут снимать фильм с гонками и перестрелками.

Странно идти по культурной столице России, только что вернувшись с Валаама. Странно видеть одеяния людей, идущих навстречу. С некоторых пор и по Петербургу гуляют, как на юге: в шортах и ничего не прикрывающих майках. На многих согражданах на руках и ногах татуировки с мортальными образами. Странно слышать громкие и резкие звуки города. Они врываются и пытаются заглушить звучащие в душе умиротворяющие звуки церковных песнопений. От этой агрессивной акустической атаки начинаю ощущать физическую боль. И это бедные мои современники называют музыкой! Иду и невольно вспоминаю духовный стих, исполненный ансамблем «Сирин»:

Есть термин, выражающий надежду на то, что погрязшие в страстях молодые люди, повзрослев, исправятся — «перебесятся». Это очень точный термин. Только сфера беснования на наших глазах с потрясающей скоростью расширяется. И захватывает она, к сожалению, не только молодых людей.

Выдающийся нейролингвист Татьяна Черниговская как-то сказала: «Без человека музыка Моцарта — просто колебание воздуха». А если нет музыки, но есть очень громкое колебание воздуха, значит, нет человека. Надеюсь, что этот силлогизм не соответствует действительности, и Валаамский фестиваль тому подтверждение.

Ломоносов, предсказавший многое из того, что свершилось с Россией и ее наукой, видя пагубную страсть своих современников к новизне и всему заморскому, сказал: «И старое скоро назад возвратится, ежели оно нового лучше». Я верю Михаилу Васильевичу: и богатства России приросли Сибирью, и «быстрых разумом Невтонов» Российская земля рождает. И надеюсь, что по милости Божией, благодаря подвижникам, рассказывающим о великой православной культуре наших предков, мы увидим подлинное возрождение России.