Глава 13
Выглянуло солнце, и снег превратился в грязную жижу. Эмма в приподнятом настроении шагала вдоль магазинов. Немного волновалась – Сай не подозревал, что она придет. Им надо многое наверстать. Они пустили дело на самотек, и отношения деградировали. Эмма явится к нему после репетиции и пригласит на ужин; она уже заказала столик в местном итальянском ресторане и купила билеты в кино на вечерний сеанс.
Она пришла на удивление рано, в четыре сорок, и решила подождать в пабе через дорогу, откуда видна сводчатая дверь церкви, где они репетируют. Толкнула дверь. Несколько седых голов посмотрели на нее и тут же вернулись к светлому элю – старые одурманенные белые мужчины, приклеившиеся, точно малые дети, к высоким табуретам и потягивающие пиво из кружек. В таких пабах до сих пор уцелели предрассудки – женщина не должна приходить одна; Эмма смутилась под пристальными взглядами. В молодости она не отважилась бы зайти в подобное заведение – никогда не чувствовала себя в них безопасно. По крайней мере, возраст дает определенную уверенность и спокойствие. Она подумала про Конни. Ее ощущение собственного «я» удивительным образом не пострадало. Конни, о которой она, по сути, никогда не переставала думать, стала для Эммы своего рода поведенческим барометром в повседневных делах, и Эмма удивлялась, насколько яростно она защищает свою пациентку: в разговорах с полицией, начальством, перед прессой, в кругу знакомых, в семье. Несмотря на очевидную беззащитность, Конни казалась столпом силы, и часть этой силы передалась ей.
Эмма подошла к барной стойке и заказала джин-тоник у симпатичной девушки из Восточной Европы. Та с первого раза не поняла, и один из обитателей табуретов громко и покровительственно повторил заказ и подмигнул Эмме, приглашая ее присоединиться к заговору против тупой иностранки, которая, вероятно, знала больше языков, чем он сегодня выпил пинт. Такие заведения доживают свой век и скоро уступят место дорогим кафе. И слава богу! Она не станет сокрушаться о завитках на ковре, прокуренном потолке и липких половицах – об этих бастионах мужественности. Идя к столику у окна, Эмма чувствовала на бедрах взгляд слезящихся глаз; эти мужчины неопасны, но ей все равно было не по себе. Она взяла со скамьи популярную газету, полистала, чтобы чем-то себя занять, уставилась на Озорную Мэнди из Манчестера и ее неестественные прелести.
Отложила газету и достала «Отель „У озера“». Скрестила ноги, ощущая скольжение шелкового белья по гладкой коже. Кольнула совесть – ради кого она претерпела агонию эпиляции? Ради себя? Вранье! Ощущение гладкости было очень приятным – в ванне она долго водила рукой по бархатистой коже. Но было еще кое-что. Естественно, Эмма позвала с собой на вечеринку Сая, надеясь, что тот не согласится. И когда он не согласился, почувствовала лишь легкое разочарование, которое вполне могло объясняться тем, что она не любила приходить на такие мероприятия одна. «Да, я все понимаю», – сказала Эмма, когда он неуверенно промямлил, что мужьям и женам на встречах одноклассников делать нечего – скука смертная.
Салли Пи совсем не изменилась. Разве что стала блондинкой с сиреневым мелированием, а раньше обе они были черноволосыми. Плюс поправилась килограммов на двадцать пять. Уфф… С тех пор как Салли отправила ей приглашение, Эмма морила себя голодом. Почему-то ей представлялось, что ее старые знакомые совсем не потрепаны временем. В Салли действительно многое осталось прежним: блестящие круглые глаза, улыбка, смех, сердечность. Завидев Эмму, она взвизгнула от восторга. Они оделись во все черное, неосознанно отдавая дань прошлому. Эмме, в приступе сильнейшей ностальгии, показалось, что потерять связь на столько лет было полнейшим безумием. Как так вышло? Какой закрытой и серьезной она стала со своей ничтожной жизнью и важной карьерой! Пока они выискивали друг в друге губительные следы времени, Эмма глубоко жалела об изоляции, на которую обрекла себя из-за неспособности признаться в слабости. Дружба помогает держаться на плаву. Единственное, что важно, – это ощущение связи с другими людьми.
– Ты выиграла в лотерею! С ума сойти! – воскликнула она, чокаясь с Салли.
– Ага! Дуракам везет! – отозвалась та и крепко ее обняла.
Она уже порядком нализалась. Эмма не отставала – еще до прихода сюда опрокинула в себя несколько мартини.
– Поверить не могу, что ты здесь! Мам! Мам! – Салли повернулась, отчаянно жестикулируя женщине с такой же шевелюрой.
Вот и она – миссис Пи, круглая, как мячик, и морщинистая, но с теми же блестящими озорными глазами. Салли с матерью всегда были как два комика. А теперь еще и жутко похожи. Эмма припомнила, как, подростком, завидовала теплой атмосфере в их семье. В ее собственном доме царила стужа. Салли обняла рукой мать.
– Помнишь Эмму, мам? Нашу башковитую Эмму? – громко прокричала она и пояснила: – Глуха, как вомбат.
– Батюшки! Эмма Дейвис! Конечно, помню! Только я бы тебя не узнала! Ты похудела на фунт-другой. На какой диете сидела? Научи Салли!
Салли поправила у матери выбившуюся прядь.
– Чья бы корова мычала!
Миссис Пи засмеялась хриплым смешком курильщика.
– Чем занимаешься, Эмма?
Разумеется, имела в виду мужа и детей – единственная женская дорога для представителей ее поколения.
– Замужем?
– Она у нас сраный психолог! – завопила Салли.
На лице миссис Пи мелькнуло восхищение и некоторое замешательство.
– Гинеколог?
Она явно подумала о невообразимых ужасах этой профессии. Эмма с Салли расхохотались.
– Не гинеколог, мам. Психолог! – Салли поглядела на Эмму и закатила глаза. – Ей все равно, голова или жопа…
– Психиатр, к твоему сведению, а не психолог, – иронично ответила Эмма и отбросила назад волосы.
Здорово, что пришла. Как вообще она позволила пролететь годам без Салли? Эмма протянула руку и сжала ладонь подруги, переполненная нежностью к ним с матерью. Их бесконечная шутливая перебранка, видимо, так никогда и не прекращалась.
– Она у нас знаменитость! Занимается тем делом, помнишь? Писали в газетах. – Салли наклонилась и проорала в ухо матери: – Мамочка-монстр! Та, с кислотой…
Эмму передернуло. «Мамочка-монстр». Ужасное прозвище, изобретение желтой прессы. Огромные буквы на первой странице с двумя фотографиями Конни. До: Конни на школьном балу, очаровательная и стильная. После, в больнице: растерянная, с пустым взглядом, странные рыжие пучки торчат во все стороны, на шее и руках нелепые шрамы.
Хотя Эмма улыбалась, ее охватило отчаянное желание защитить Конни, которая сейчас, наверное, сидит на стуле у окна и не подозревает, что стала объектом равнодушных сплетен для всей страны.
– Ах, та, что бегала в парке с племянницей Альберта?
Почему всем непременно надо показать, что они лично знали виновницу трагедии?
Салли с воодушевлением повернулась, приветствуя припозднившегося гостя.
– Грязная история… – заметила миссис Пи. – Как твоя мать?
Эмма была рада, что миссис Пи так мало интересуется Конни.
– Умерла несколько лет назад.
– Умерла? Сочувствую. Хотя, дорогая, я всегда считала, что она была к тебе слишком строга. Что бы ты ни делала, ей все казалось мало. А ты была такой хорошей девочкой…
Эмму приятно кольнуло признание своей правоты.
– Спасибо. Именно так я себя и чувствовала.
Проходящий мимо официант, оправдывая надежды, наполнил ее бокал.
– Да еще и единственный ребенок – некому отвлечь на себя огонь… Я всегда думала, что тебе, наверное, очень одиноко. Дети есть?
Эмма сделала большой глоток.
– Нет.
– Какая жалость.
– Слышите?! – Салли залпом осушила бокал, театрально приложила ладонь к уху и увлекла Эмму к дискотечной части комнаты, где в фиолетовой подсветке медленно вращался зеркальный шар. Женщины помоложе в свое удовольствие двигались по танцполу, источая ощутимую уверенность в себе. При обычных обстоятельствах Эмма, глядя на них, почувствовала бы себя ничтожеством. Изящные, сексуальные и безмятежные – осветленные волосы и темные корни, платья, соскальзывающие с гладких плеч, крошечные татуировки в эрогенных местах.
Но у нее не было выбора – Салли зашептала что-то диджею, и вскоре их уже манила юность. «Дикки из Биллерики». Вспомнились дни, проведенные в комнате Салли за разучиванием танцевальных движений под композиции Иэна Дьюри (еще до того, как они стали готами и вовсе прекратили двигаться, подпирая темные стены в темных залах). Мышечная память поразительна. Молодые крутышки, фанатки Салли Пи, отошли в сторонку, с удовольствием глядя на ветеранов и обрывки танцевальных па. Эмма не могла даже вспомнить, когда танцевала в последний раз. Тем более так. Она сбросила годы, точно змея – кожу. Исчезли возраст и консервативность – она снова была собой. Они с Салли, как дурочки, отплясывали песню за песней, двигаясь со всем восторгом семнадцати лет и всеми ограничениями – сорока семи.
А потом Эмма заметила его. Он стоял у бара и наблюдал за ней. На удивление уверенная, вернувшая себе себя, она бросила танцевать и пошла здороваться. Потная, сияющая, счастливая.
– Привет, мистер Томпсон!
– Хороший танец! – ответил он, целуя ее в обе щеки.
– А я думаю, когда же ты придешь…
– Ты одна?
Она кивнула.
– А ты? С женой?
– Бывшей. Да… – Он кивнул в сторону девиц на танцполе.
Ну конечно, именно на такой женщине он и должен был жениться; в конце концов, это же Даги Томпсон.
Эмма чувствовала себя фантастически пьяной и дерзкой.
– Спасибо, что дал Салли мой номер. Так здорово!
– Рад, что выбралась. Все-таки другой конец города. Найти, кто с ребенком посидит…
Она покачала головой.
– Вообще-то мучаюсь еще с той нашей встречи. Я солгала тебе, сама не знаю почему. Нет, знаю. Я сказала, что моей дочери девять. Что Эбигейл девять. Это ложь. Иногда я так говорю… – Она замялась. Ей не нужна была его жалость, она просто хотела объяснить. – Эбигейл умерла шесть лет назад. Ей было бы девять.
Его лицо вытянулось.
– Прости, Эмма. Я понятия не имел.
– Ну конечно, откуда тебе знать? Просто ты застал меня врасплох, и я… О господи! Джеймс Сторм?!
Даги оглянулся.
– Он самый!
К ним шел большой лысый мужчина.
– Здоро́во, Даги! Как оно?
– Джим! Ты посмотри, кого к нам занесло! – ответил Томпсон, покровительственно обнимая Эмму за плечи.
– Господи! Нет! Эмма Дейвис! Ну и ну! Выглядишь… потрясающе!
Он имел в виду, что она похудела.
– Привет, Джеймс. Я как раз на днях вспоминала вечеринку в доме твоего отца… Кажется, после пробных экзаменов. Помнишь?
– Разумеется. Как и мой старик! Микки Грей заблевал его постель!
Она засмеялась.
– Видел твое имя в газетах. Занимаешься мамочкой-монстром? – в радостном возбуждении спросил Сторм.
– Да, Джеймс.
– Мать твою! – воскликнул он, весь сияя.
– Честно говоря, эта кличка уже достала, – посетовала Эмма. – Все потому, что женщина белая и среднего класса. Таблоиды не стали бы тратить полосы на бедную иммигрантку, у которой лопнуло терпение… А ты чем занимаешься, Джеймс?
– Я-то… Агент по недвижимости.
– Мать твою! – сказала она.
Даги рассмеялся, перехватил официанта и передал ей бокал шампанского естественным жестом, который приличествует мужу. А она взяла, не поблагодарив, – как жена.
Достала сигареты.
– Покурю. На минутку.
На улице было холодно и странно тихо, потому что лег снег, по крайней мере, здесь, в саду, – не много, но достаточно, чтобы понизить шум города на децибел-другой. Несколько снежинок, а может, просто пепел кружился в теплом желтом свете лампочек на дереве. Праздновали где-то в Баттерси, в складском помещении на узкой улице. Эмма была не единственной, кто решил покурить. Отошла подальше и села под деревом за стол с навесом. Тонкие колготки совсем не спасали, металлическая скамья обжигала холодом мягкие безволосые бедра. Эмма чувствовала себя обнаженной во всех смыслах: холод, Конни, Эбигейл… Она никогда не говорила об Эбигейл. Лишь дважды в подробностях обсуждала ее смерть: с Саем и психиатром в первые месяцы после случившегося. Теперь это в прошлом. Эмма невольно думала о Конни, которую против воли заставляют вспоминать, и о том, как щедра она в своей честности.
– Что-то случилось?
Она подняла глаза – рядом сел Даги – и протянула ему сигарету.
– Не курю, – сказал тот, беря сигарету из ее пальцев.
Эмма засмеялась.
– Ну да. Ты у нас крутой!
– Вроде того, – ответил он, затягиваясь и возвращая.
– Всегда любил спорт.
– И люблю. До сих пор занимаюсь.
– Ты был таким способным, Даги… Зачем тебе эта айтишная скукота?
Он засмеялся.
– Не такая уж и скукота. Хотя, конечно, не столь увлекательно, как твоя работа. Тебя не тошнит, что все спрашивают про это дело?
– А что, видно? Я нагрубила?
– Черт, околеть можно! Возьми-ка куртку.
Она позволила накинуть себе на плечи куртку. Их поколение, наверное, последнее, кому свойственна такая галантность.
– Умеешь хранить секреты? – спросила Эмма.
– Конечно.
– Она потрясающая женщина.
– Кто?
– Констанс Мортенсен.
– В самом деле?
– Она мне нравится.
– А разве тебе можно привязываться к пациентам?
Эмма пожала плечами.
– Понимаешь, она не помнит само преступление.
– К счастью для нее.
– Нет, она диссоциировалась от своих действий.
Даги поежился, и Эмма придвинулась, чтобы согреть его. Это было опасно, кокетливо, но она задолжала ему тепла.
– Как думаешь, любой человек способен на что угодно при определенных обстоятельствах и неправильных препаратах? – спросила она.
– Нет, не на что угодно.
Она поняла, что ровным счетом ничего о нем не знает.
– Может, все мы просто бомбы замедленного действия…
Хмельным глазам Эммы казалось, что лампочки над ними крутятся. Даги забрал у нее бокал и положил другую руку под куртку, ей на спину. Его прикосновение будоражило, возбуждало.
– Ты очаровательна, Эмма Дейвис! Я всегда так считал.
Вот оно, мгновение, о котором она грезила, которое планировала. Эмма чувствовала, как отзывается ее тело, сердце ухает куда-то в самый низ, все существо внезапно пульсирует в предвкушении – от бразильской зоны бикини до кончика языка. Рот наполнился слюной. Она вспомнила Конни, Карла и Несс, фантастическое стремление ощутить себя живой, жить в моменте, трепетное чудо – быть человеком. Ощутила дыхание Даги у себя на лице, заглянула в знакомые темные глаза.
А потом подумала о Сае.
– Что случилось? – прошептал он, приближаясь к ее губам.
– Я хотела бы тебя поцеловать, Даги Томпсон. Больше всего на свете! Я хотела поцеловать тебя тридцать лет назад на том засаленном коричневом диване. И как же я, семнадцатилетняя, теперь буду ненавидеть себя за то, что я тебя не поцелую…
– Нет? – переспросил он недоверчиво.
– Нет…
– Всего-навсего поцелуй!
– Нет… Но спасибо.
Даги кивнул и улыбнулся, едва заметно отодвигаясь. Его глаза еще блестели.
– Благоразумная Эмма Дейвис.
В голосе угадывалось легкое раздражение, и Эмма ощутила острую радость, что пресекла все в самом начале. Верно, вспомнила она теперь, он привык получать то, что хочет.
– Не знаю, кто он, но парню здорово повезло, – сказал Даги, протягивая ей бокал.
* * *
Сейчас, субботним вечером, она ждала своего везучего парня после репетиции оркестра. Из церкви потянулась вереница музыкантов. Вот и он. Не такой, как всегда, – среди «своих», в родной стихии. Перебросился шуткой, придержал кому-то дверь. Среднестатистический мужчина средних лет, она это ясно видела; с виду ничего замечательного, и тем не менее все в нем говорило о надежности – именно к такому человеку обратишься в беде. Сай отпустил дверь и споткнулся о булыжник. На секунду ей стало за него стыдно – буффон с саксофоном. Но он был ее буффон с саксофоном, и она его любила. Эмма опрокинула в себя остатки джина-тоника и вышла из паба, на прощание улыбнувшись польской девушке за стойкой и бегло кивнув одурманенным старикам.
На слякотной улице, поднимая руку, чтобы помахать Саю, она вдруг увидела, как к нему подходит маленькая блондинка. Саванна, подруга Эдриана. Они чмокнули друг друга в щеку и нерешительно остановились, глядя по сторонам, затем неторопливо пошли к перекрестку. Свернули направо и скрылись в уютном дорогом кафе с настоящим камином. Эмма пересекла дорогу, глядя сквозь стекло, как их проводят от барной стойки к столику. Зашла в магазин велосипедов и спряталась за летающим диском, который на поверку оказался колесом. Совершенно напрасно она пряталась – они ничего не замечали, были полностью поглощены друг другом и вовсе не оглядываясь в ожидании Эдриана, как она смутно надеялась. Чем дольше тот не появлялся, тем сильнее щемило у нее в животе.
Эмма поехала на автобусе домой, открыла дверь, включила отопление и села за кухонный стол с бутылкой «Риохи». Немного погодя поднялась с бокалом наверх и набрала себе ванну. Влажные полотенца отдавали плесенью, она кинула их в корзину и пошла за чистыми. Остановилась около бельевого шкафа. Внизу лежал разобранный каркас детской кроватки. Они не выбрасывали ее под предлогом, что могут приехать гости с младенцем. Так легче. Эмма прислонилась головой к шкафу и надолго застыла, уткнувшись носом в мягкий чистый хлопок.
После ванны решила поработать – консультирование в уголовном суде, мероприятия по оценке риска и управлению, – но скоро обнаружила, что смотрит в сад. Бросила дела, передвинула стул к стеклянной двери и села в сумерках около батареи. Положила безволосые ноги на другой стул. Бокал вина в одной руке и сигарета в другой, на коленях – пепельница. Глядела в сад на остатки грязного снега и ждала.
– Привет! – крикнул Сай из коридора. – Я думал, тебя еще нет, – весело сказал он, заходя и укладывая футляр с инструментом на кухонный стол.
– Привет, – отозвалась она, холодно улыбаясь и выливая остатки из бутылки себе в бокал. – Как оркестр?
– Здорово. Играл соло. Послушаешь?
– Само собой. – Она сняла ноги со стула, медленно их скрестила и наклонилась за упавшими сигаретами.
Он снял свитер, кинул его на стул и достал саксофон. Эмма закурила, приоткрыв дверь в сад, чтобы вытягивало дым. Сай взял мундштук. Его рот был так ей знаком; рот, который она никогда не целовала, а кто-то еще теперь целует. Как ему, наверное, приятно вновь стать желанным… Он заиграл, и она отвернулась, глядя, как нахохлившийся голубь клюет на дереве уцелевшие вишенки. Улетел. Эмма не могла игнорировать музыку, зовущую и нежную, хотя изо всех сил старалась не растрогаться. Повернулась. Он закончил и ждал ее реакции.
– Очень красиво, – произнесла она.
Сай не шевелился.
– Что случилось? – Поглядел на пустую бутылку и медленно опустил инструмент.
– Ты чувствуешь себя отвергнутым, Сай?
– Что?
– Я тебя оттолкнула?
– О чем ты? – Он резко вынул мундштук и начал укладывать саксофон в футляр.
– Ответь на вопрос…
– Я его не понимаю. – Щелкнул замком.
Она снова поглядела в сад и медленно затянулась.
– Что происходит? – Он обошел стол и уселся на него напротив Эммы.
– Хотела бы я знать. – Она внимательно оглядела его подчеркнуто скрещенные, точно для допроса, руки. – Может, сам скажешь? Что происходит, Сай?
– Ты говоришь загадками.
– Знаешь, я все понимаю. У тебя еще могут быть дети. Я тебе мешаю.
– Что, прости?
– Тебе необходимо чувствовать себя нужным.
– Хватит, Эмма, ты не на работе. И я не твой чертов пациент!
– Я ошибаюсь?
– Что мне надо чувствовать себя нужным? Конечно, надо! Это всем надо, даже тебе, Эмма Дейвис. Только ты не любишь это показывать, думаешь, что станешь слабой и, боже сохрани, не сможешь со всем сама справиться.
Она медленно выпустила струю дыма.
– Какой всплеск эмоций! – С силой затушила сигарету в пепельнице, которая покоилась на ее больной покоробленной утробе.
– Например, – продолжал Сай, – какая бы мысль ни пришла тебе сейчас в голову, ты не можешь ее высказать, не можешь признаться, что переживаешь. Обязательно надо превратить разговор в какой-то гестаповский допрос!
Она склонила голову набок.
– Сколько в тебе злости…
– Прекрати! Прекрати все передергивать!
– …Сказал адвокат. И как там Сахара? Или Саванна, или как там ее, черт побери!
Эмму передернуло; совсем не так она собиралась поговорить.
– Что?
– Ты слышал.
Сай рассмеялся, отошел на несколько шагов и раздраженно провел рукой по волосам.
– Ты за мной следила?
– Я пришла к тебе, но ты оказался занят.
Он ошалело моргал глазами.
– За кого ты меня принимаешь? Она встречается с моим лучшим другом!
– Ха! Придумай что-нибудь поумнее! – Эмма наклонилась и взяла бокал.
– Что? Тогда давай, спроси! А! Не можешь?! Конечно, ты не опустишься до проявления слабости!
– Хорошо. Это правда? – Она постукала по пачке, доставая новую сигарету.
– Что правда?
Эмма закурила и затянулась, как будто в ее распоряжении тысяча лет.
– Ты ее трахаешь?
Сай, не веря своим ушам, покачал головой.
– Нет, я ее не трахаю. Она пришла, чтобы обсудить день рождения Эдриана. Мы хотим сделать ему сюрприз. Довольна?
Эмма рассмеялась, сначала себе под нос, потом громко.
– Что смешного?
– Сюрприз на день рождения! Очень оригинально, ваша честь.
– Слишком много пьешь, ты в курсе?
– А ты меня ненавидишь, Сай. Глубоко внутри ты меня ненавидишь. Просто признай.
– Что?
– Ты никогда мне не простишь. Моя мать была точно такой же.
– Прекрати, Эмма! Ты пьяна.
– Мы о ней даже не разговариваем, не произносим ее имя.
Он опустил голову и молча разглядывал ноги.
– Давай, скажи, Сай!
– Нет, я этого не сделаю.
– Скажи!
– Нет.
Эмма рассерженно встала.
– Скажи, мать твою! Скажи, что я виновата! Скажи, что это из-за меня!
Он поднял голову. Его нижняя губа дрожала, но голос звучал ровно.
– Может, тебе самой надо это сказать?
Повернулся и вышел из комнаты.
