13

Свадьба

Мэй держалась так, как будто ничего не произошло, если не считать того, что периодически одаривала меня кокетливой улыбкой и специально задерживалась у ксерокса, чтобы ласково потрепать меня по заднице.

Я был немного озадачен и раздосадован всем этим. Что за безумие!

Через неделю после моего выступления с Мэй под дверь просунули почтовое приглашение. Оно гласило:

ТОММИ И ШЕЙЛА ДЕВЕННИ

приглашают Вас на бракосочетание

их дочери

Мартины

и

мистера Рональда Диксона

в субботу, 11 марта 1994 года, в 3 часа дня

в приходской церкви Друмбре, Эдинбург,

и на последующий банкет

в отеле «Кэпитал», Фокс-Коверт-роуд.

Я бросил приглашение на тумбочку у кровати. Это произойдет в следующем месяце. Ровно через месяц Ронни будет женатым мужчиной, хотя потенциальные препятствия, стоявшие на пути этого события, не поддавались логическому осмыслению.

Через пару дней мне позвонила Тина. Меня подмывало обрушить на нее поток поздравлений, но я наступил на горло собственной песне – а вдруг мероприятие уже отменили. Вся эта затея покоилась на довольно зыбком фундаменте.

– Брайан?

– Да.

– Это Тина, узнаешь?

– Тина! Клево! Как дела? Я получил приглашение. Великолепно! Как Рон?

На другом конце линии наступило тяжелое молчание. Затем:

– Ты хочешь сказать, он сейчас не у тебя?

– Что… Нет. Я не виделся с ним целую вечность.

На этот раз пауза была еще дольше.

– Тина? – переспросил я, гадая, не бросила ли она трубку.

– Он сказал, что хочет с тобой повидаться. Попросить тебя быть свидетелем на свадьбе. Хотел попросить это при личной встрече, так он сказал.

– Черт… да ты не беспокойся о Ронни, Тина. Должно быть, он задержался в пути. Наверное, он немного взволнован из-за свадьбы и всего такого, понимаешь? Он объявится.

– Да уж лучше бы объявился, черт возьми! – резко бросила она.

Он появился через три дня, когда я только-только вернулся с работы, ел сэндвич с беконом и смотрел с Дарреном шестичасовые новости. Мы грязно ругались всякий раз, когда ненавидимые нами люди, а это каждый второй, появлялись на экране. Эврил читала журнал. Она поднялась, чтобы ответить на звонок в дверь.

– Брайан, там к тебе кто-то пришел, – сказала она. – Какой-то шотландский парень… он, похоже, немного не в себе.

Сзади нее, сгорбившись, плелся Ронни, явно убитый транками. Я даже не попытался спросить его, где он пропадал. Потащил его наверх и дал вырубиться на полу. Затем позвонил Тине и сказал ей, что он приехал. Потом спустился в гостиную и сел на диван.

– Твой друг? – спросила Эврил.

– Да, это тот парень, который женится. Хочет, чтобы я был свидетелем у него на свадьбе. Видать, путешествие выдалось крайне изнурительным.

– Посмотри на этого гнусного мудака Лилли, – прошипел Даррен при виде этого политика на экране. – Хотел бы я добраться до этого говнюка и отрезать ему, нахер, яйца. Затем я бы впихнул их ему в глотку и зашил бы рот, чтобы он их был вынужден проглотить… Проклятый убийца детей!

– Это ужасно, Даррен, – простонала Эврил. – Ты ничем его не лучше, если вот так вот думаешь.

Она поглядела на меня, моля взглядом о поддержке.

– Нет, Даррен абсолютно прав. Таких больших паразитов-эксплуататоров просто необходимо уничтожить, – заметил я и, вспомнив Малькольма Икса, добавил: – Любыми возможными средствами.

Я почитывал биографии черных американских радикалов. Биография Малькольма Икса оказалась интересным чтивом, но «Вовремя» Бобби Сила, равно как и «Отмороженный» Элдриджа Кливера, были куда занимательнее. Но моей самой любимой стала «Соледадский брат», однако я не мог вспомнить, кто из братьев Джексонов, Джонатан или Джордж, написал ее на самом деле. Наверное, автором был все-таки Майкл.

Даррен потряс кулаком у меня перед носом:

– Вот разница между мной и этими долбаными болтливыми говнюками-социалистами. Я не хочу вышибить тори, я хочу видеть их мертвыми, мать их. Если я просто покупаю билет на автобус, это абсолютно не значит, что я часть системы. Анархист с билетом на автобус по-прежнему чертов анархист. Вся ненависть – государству!

– Ты болен, Даррен, – покачала головой Эврил. – Насилием ничего не добьешься.

– Но приятно все же посмотреть на полисмена с раскроенной башкой, согласись, – вставил я.

– Нет, это не так. В этом совсем нет ничего приятного, – ответила она.

– Да ладно, Эврил, будет тебе. Не хочешь же ты сказать, что не радовалась, когда видела фотографии этих гадских мертвых душ, напуганных до усрачки у груды булыжников после взрыва в Брайтоне? Теббита и прочих?

Я хорошо все это помню. Когда о взрыве объявили по телевизору, отец сказал:

– Ну наконец кто-то вдарил по этим ублюдкам, давно пора.

И я помню, как гордился им, как восхищался.

– Мне не нравится видеть чье бы то ни было страдание.

– Это все очень хорошо как абстрактный моральный принцип, Эврил, теоретизирование за кофейным столиком, но нельзя отрицать то доподлинное, ничем не мотивированное удовольствие, какое испытываешь, наблюдая страдания правящего класса.

– Очень надеюсь, что вы двое просто меня подкалываете, – печально сказала она. – Я действительно так надеюсь ради вашего же блага. А если это не так, то вы больные люди, жертвы скотского обращения.

– Ты права на все сто, – заявил Даррен, – но, по крайней мере, мы ни с кем не обращаемся по-скотски в ответ. Мы не грабим, не насилуем, не занимаемся серийными убийствами и не мучаем невинных. Мы просто фантазируем, как уничтожить паразита, ебавшего нас много лет во все дыры. О, и вот еще чего мы не делаем, – язвительно добавил он. – Не крадем женского белья.

Эврил послала его и оставила нас одних. Тут у меня возникло сильное подозрение, что в ее нижнем белье покопался именно Даррен.

Ронни так ни с кем толком и не познакомился. Он проспал два дня, и в тех редких случаях, когда присоединялся к нам, пребывал в состоянии, близком к коматозному. А потом пришло время ему возвращаться домой, билет-то был куплен заранее. Он принял несколько «даунов» перед тем, как сесть в автобус на вокзале Виктория. Когда автобус тронулся, я даже не удосужился помахать рукой на прощание. Ронни заснул сразу же, как только сел на свое место. Единственное, что я помню из произнесенного им в нашей квартире: «Даррен…» Я, естественно, подумал было, что он говорит о моем квартирном соседе, но, как выяснилось, речь шла о совсем другом человеке. «Даррен Джексон, – выдохнул он, кивая, моргая и многозначительно подмигивая. – Свидетель на свадьбе… Норм». Когда Ронни моргал и подмигивал, в этом участвовал только один глаз, другой же был вечно полузакрыт.

Месяц тянулся мучительно медленно. Я предвкушал, как вернусь обратно в Эдинбург, но отнюдь не горел желанием попасть на свадьбу. Я прибыл в город за ночь до мальчишника и на такси доехал до своего старика.

Когда я вошел, в квартире оказалась Норма Калбертсон и ее маленькая дочка. В доме что-то неуловимо изменилось.

– Привет, сынок, – неловко сказал отец. – Да, присаживайся. Надо было, наверно, рассказать тебе раньше, но, ну да, ты же был в Лондоне и все такое. Сам же знаешь, как дело обстоит…

– Да, – ответил я, понятия не имея, как там и что обстоит.

– А Дерек, ну, ничего не рассказывал?

– Нет…

– Ну, Дерек съехал отсюда. Он сейчас снимает квартиру в Горги. Стюарт-Террас. Совсем неплохое место. Получил повышение по службе, вот и переехал. Ты знал об этом?

– Джефф, – вмешалась тут Норма.

– Ах, ну да. Дело в том, сынок, что мы с Нормой решили пожениться, – слабо улыбнулся он, будто извиняясь.

Норма глупо ухмыльнулась и показала мне обручальное кольцо. Я почувствовал тупую боль в груди. Разумеется, это было издевательство. Норма была молодой женщиной и, во всяком случае, не так плохо выглядела. Дерек однажды признался, что раньше дрочил, представляя ее, хотя это было давным-давно. Она была слишком молода для моего папы; да он ей практически в отцы годился. Вы возразите, что в возрасте моего отца Дино Дзофф все еще играл в футбол на европейском клубном уровне. Но то Дино Дзофф! А тут реальная жизнь.

Моя мама и он

Моя мама в любом случае была слишком молода для него, она ушла много лет назад, и то, что он собирается жениться, его личное дело. Мне-то что?

– Ну, с наступившим, – пробормотал я, – да, то есть, в смысле, примите мои поздравления…

Норма начала говорить, как она искренне хочет, чтобы мы были друзьями, а отец разразился тирадой о матери:

– Я ничего не имею против нее, но она бросила вас, парни. Бросила и никогда больше не хотела вас видеть. Разумеется, настоящая мать захочет увидеть своих сыновей… Но только не она, даже не написала ни строчки…

Меня начало подташнивать, и тут, слава богу, прозвенел звонок в дверь, избавив нас от дальнейшей неловкости. Это был Псих Кол Кэссиди, один из лютейших зверей на районе, склонный к патологическому насилию по первому свистку.

– Твой старик дома? – рявкнул он.

Вот тебе, папочка, и антинаркотическая кампания. Кто-то сейчас, похоже, подорвется на собственной петарде.

– Кол! – вскричал отец. – Заходи, приятель, заходи!

Кэссиди протиснулся мимо меня. Старик дружески похлопал его по плечу.

– Это мой парень, – сказал он. – Был в Лондоне.

Кэссиди прорычал невразумительное приветствие.

– Кол – секретарь организации «Мьюрхаус против наркотиков», – объяснил отец.

Я мог бы и догадаться. Быдло всегда встает на сторону сил реакции.

– Мы знаем местных дилеров, сынок. Мы собираемся вышибить их отсюда. Если полиция этого не сделает, то сделаем мы, – говорил отец, явно не осознавая, что басовито растягивает слова на манер Клинта Иствуда.

– Удачи тебе с твоей кампанией, папа, – сказал я.

У меня не было никаких сомнений в том, что он, с помощью Кэссиди, преуспеет – преуспеет в том, чтобы превратить жизнь каждого местного мудозвона в сущую муку. Я начал собираться в город.

– Сынок, не забудь только, что малышка Карен заняла твою старую комнату. Теперь будешь спать здесь, на диване.

Добро пожаловать домой: выселен из своей комнаты ради какого-то кретинского отродья. Я рванул в город. Мальчишник начался довольно мирно. Ронни успел в говно убраться транками. Было весело, но ничего особенного не происходило, пока мы не встретили Люсию и пару ее приятелей, севших нам на хвост. Она напилась и вдрызг разругалась с Денизом насчет того, кто должен отсасывать у Ронни.

Мы зашли в несколько пабов, последовала пара глупых споров и началась драка. Я схлестнулся с Пенманом, донимавшим меня весь вечер. Меня держал Большой Элли Монкриф, пока Пенман плясал поодаль в боксерской стойке, резко жестикулируя и сдавленно выкрикивая:

– Ну выйдем, выйдем же… на улицу… думаешь, ты крутой… чувак думает, что он крутой… так выйдем на улицу, разберемся…

Большой Монкриф сказал, что терпеть не может, когда друзья дерутся, особенно в такой знаменательный день. Дениз сказал, что мы должны поцеловаться и помириться. Целоваться мы не стали, но крепко обнялись и помирились. Мы закатили по таблетке экстази и на весь оставшийся вечер присосались друг к другу, как улитки к скале. Я никогда не чувствовал такой близости с кем-то, ну, с другим мужчиной, как тогда с Пенманом. То, что называется «любовники-без-ебли». И наоборот, я редко чувствовал себя так неловко и натянуто, как когда мы встретились с компанией Тины в «Цитрусе». Там была Олли. Бывшие любовники обычно находят такие встречи напряжными; слишком много Эго, слишком мало Ид. Когда вы уже столько раз занимались еблей, трудно говорить о погоде.

Олли теперь называла себя Ливви. Она прошла через Период Личного Роста и уже вполне напоминала своих друзей, желая походить на тех, на кого хотели быть похожими они. По ее словам, сейчас она занималась живописью. Мне же показалось, что на самом деле она только пьет и болтает. Олли спросила, чем занимаюсь я, а услышав ответ, снисходительно протянула: «Все тот же старый Брайан», как будто я был неисправимым пережитком весьма проблемного и напряжного прошлого, которое она оставила позади, кем-то, кого можно только пожалеть.

Затем она с презрением покачала головой, хотя на этот раз не я был ее мишенью.

– Я пыталась объяснить Тине, что она совершает глупость. Она слишком молода, а Ронни… Ну, как я могу его обсуждать, я ведь его совсем не знаю. Никогда не видела его трезвым, никогда с ним не говорила. Ему что, нравится так жить?

Я задумался и наконец ответил:

– Просто Ронни всегда любил тихую спокойную жизнь.

Она начала говорить что-то, затем осеклась, извинилась и отошла. Она хорошо выглядела, как только может выглядеть человек, с которым ты раньше был близок. Впрочем, я был рад, что она ушла. Люди, проходящие через Период Личного Роста, обычно совсем невыносимы. Настоящий рост происходит мелкими шажками, постепенно. Ненавижу этих новообращенных мудаков, которые пытаются выдумать себя с нуля и сжечь свое прошлое. Я вернулся к нашей компании и долго обнимал Пенмана. Я вжался в его плечо, а когда поймал злобный взгляд Рокси, впервые за долгое время подумал о Слепаке.

Легко представляю, как мальчишник продолжается и всю следующую неделю. Все это время я буду пьян и обкурен, и наша пьянка без сучка и задоринки перетечет в свадьбу. Интересно, подумаю ли я вообще о том, чтобы вернуться в Лондон, к моему тамошнему жилью, долгам и паршивой работе.

На следующий день после мальчишника, сидя в баре «Медоу» с КУРСом и Сидни, я столкнулся с Тедом Малькольмом, чуваком из парка. Он стал уговаривать меня записаться в кандидаты на место сезонного паркового служащего.

– Ты же был в парке на хорошем счету, понимаешь? – сообщил он.

Ну и лажа; именно таким доверительным тоном тебе вешают лапшу на уши люди, связанные с муниципалитетом. Культура гражданской коррупции и грязных инсинуаций просачивается от говнюков на высшем уровне до нижних эшелонов служащих; сталинизм с лицом любимой жены, вплоть до головного платка.

– Посмотрим, – сказал я уклончиво.

– Ты всегда нравился Гарленду, – кивнул он.

Да, несмотря ни на что, я, может, Гарленду и позвоню. Лондон по ощущениям стал напоминать Эдинбург перед тем, как я отсюда уехал. Гливис, Мэй, даже Даррен, Эврил, Клифф, Сандра и Джерард – они все составили набор ожиданий, удавкой затягивающийся вокруг меня. Можно оставаться свободным какое-то время, но потом цепи начинают сковывать тебя по рукам и ногам. Выход в том, чтобы продолжать движение.

Поднять и растормошить Ронни, чтобы приготовить его к церкви, было настоящим кошмаром. Абсолютным чудовищным кошмаром. Его мать помогла мне одеть его. Его состояние как будто совершенно ее не заботило.

– Должно быть, прошлый вечер выдался бурным, да? Ну, женишься-то лишь раз…

Меня подмывало сказать: «Я бы на это не рассчитывал», но я придержал язык. Мы запихнули Ронни в машину и повезли в церковь.

– Согласен ли ты, Рональд Диксон, взять Мартину Девенни в свои законные жены и в горе и радости, богатстве и бедности, любить ее и оберегать, пока вы оба будете живы?

Ронни был обдолбан транками, но все же смог кивнуть этому мудаку-священнику. Впрочем, кивком гаденыш не удовлетворился и пристально уставился на Ронни, пытаясь добиться более позитивной реакции. Я грубо подтолкнул молодожена локтем.

– Норм, – удалось пробормотать ему. На большее его не хватило.

Священник досадливо поморщился, но ответ принял.

– Согласна ли ты, Мартина Девенни, взять Рональда Диксона в свои законные мужья и в горе и радости, богатстве и бедности, любить его и оберегать, пока вы оба будете живы?

Тина выглядела настороженной, как будто до нее наконец дошло, в какое серьезное дерьмо вляпалась. И все же неохотно выдавила:

– Согласна.

Как бы то ни было, их должным образом объявили кататоником и женой.

Мы отправились на банкет в отель «Кэпитал», и Ронни задремал во время моей речи. Это не была особенно вдохновенная речь, но она едва ли заслуживала такой ответной реакции.

В зале я обосновался у барной стойки с Рэйми Эрли и Спадом Мерфи, двумя космическими ковбоями высочайшего уровня.

– Разрисовали все ирисами, козлы, – заключил Рэйми, оглядывая бар.

– Ты прямо читаешь мои мысли, Рэйми, – улыбнулся я, затем повернулся к Спаду. – По-прежнему на чистяке после геры, мой друг?

– Ну да… пока есть чистая гера, я на чистяке, просекаешь, корешок?

– Да, я тоже. Я тут немного перегнул палку на прошлой неделе, но не хочу сесть на иглу, понимаешь? Я имею в виду, как же все-таки хреново потом, да?

– А как же, в привыкании никакого веселья, типа, своего рода полноценный рабочий день, корешок, врубись. И как-то отвлекает внимание от того, что происходит вокруг.

– Кто бы говорил, сейчас каждый чувак закидывается этими чертовыми транками. Посмотри на Ронни. Он на собственной свадьбе, мать его, удолбан в хлам…

Рэйми вздохнул и принялся подпевать Echo & The Bunnymen в припеве «The Cutter». Затем сунул язык мне в ухо. Я в шутку чмокнул его в щеку и похлопал по заднице.

– Ты грубый развратник, разнузданный чертов мачо, – сказал я ему.

К нам присоединились КУРС, Большой Монкриф и Рокси. Я представил их друг другу:

– Ну, ребята, вы знаете Спада и Рэйми, да?

Они обменялись подозрительными оценивающими взглядами. Мои друзья по пьянству и по наркотикам между собой обычно не ладят.

– Забавная вещь тем не менее эта свадьба и все, что с ней связано, понимаете? Хорошо, если можешь достичь этого в жизни, – решился нарушить неловкое молчание Спад.

– Единственная вещь, для чего хороша свадьба, так это секс на кране, – проговорил Монкриф с более чем воинственным намеком.

Тут заговорил Рокси, подделываясь под акцент выходца из Глазго:

– Но все-таки я хотел бы иногда пробовать и бутылочный.

Мы все засмеялись, все, кроме Монкрифа. Одна вещь относительно тупых чуваков, которую я никогда не понимал: почему все они становятся в конце концов такими большими чувствительными размазнями? Если шотландский урел порвал чулки, то распарывает лицо первому же встречному. Если обламывает ноготь, то делает отбивную из какого-нибудь незадачливого ублюдка. А если другой чувак рядится в одежду того же цвета, что и шотландский урел, то сразу же получает от него кружкой в лицо как возмещение за все свои неприятности.

Мы перебрались к телевизору.

– Телевизор – гнусное дерьмо, – заявил Монкриф. – Только программы о природе и можно еще смотреть по этому долбаному ящику. Ну знаете, с тем чуваком, как его там, ну, с Дэвидом Аттенборо.

– Точно, – согласился Спад. – Этот парень, типа, просекает фишку. Такая работка была бы как раз для меня, приятель, просекаешь, со всеми этими животными, типа. Здорово было бы, да?

Мы трепались весь вечер, слишком пьяные, чтобы танцевать со сморщенными тетушками и ебабельными кузинами. Я закинулся маркой кислоты и заметил, что Рокси тоже принял. Пьян, а еще чем-то закидывается. Спад дал ему одну из этих «Супермарио». Это совершенный перебор для Рокса. Он – человек алкоголя. И вот Рокси качал пригнутой головой и лепетал:

– Я убил его! Я убил его, вашу мать! – Чуть только не рыдал.

Я также с трудом сопротивлялся кислоте. Мудацкая была идея закинуться «Супермарио». Ебать меня колотить, да весь мир может стать галлюцинацией! Цвета конфликтуют и вибрируют, лицо Тины становится уродливым, и в этом платье она напоминает вампира, Рокси болтает без умолку, а плюс ко всему по залу бегает на четырех лапах белый медведь…

– Спад, старик, видишь этого медведя? – спросил я.

– Это не медведь, кореш, это типа собакомедведь, ну получеловек-полусобака, но с небольшой примесью медведя, врубаешься?

– Рэйми, ты видел его, ты понимаешь, что это медведь?

– Да, я лично думаю, что это медведь.

– Черт возьми! Рэйми! Ты только что сказал нечто действительно толковое.

– Это просто кислота, – отозвался он.

Рокси по-прежнему мотал головой:

– Этот бедный мальчик… Этот слепой мальчик, мать его… они забрали его глаза… я забрал его жизнь… фальшивое золото… Моя душа больна, одурманена чертовым фальшивым золотом… и не говорите мне, что она не больна!

– Ядерная кислота, просто срыв башни, – заметил Спад.

Я видел Монкрифа, сидящего рядом с чудовищным растением. Лицо Монкрифа меняло цвет и форму. Я видел, что он уже больше не человек. Подошел Дениз:

– Закинулись, что ли, этими «Супермарио»?

– Да… полный улет, чувак.

Он купил одну марку у Спада. Восемь фунтов. С меня содрали кожу. Эйлин, Эйлин, Эйлин, Башня Монпарнас, у меня была любовь, и я ее потерял, потому что был слишком молод, слишком глуп, чтобы признать ее, и больше она никогда не попадется мне на пути даже за миллион проклятых лет, и я никогда не дотяну до семидесяти и не хочу дотягивать до такого возраста без нее, что за бардак это будет без Эйлин, которая сейчас в колледже в Лондоне, и я не знаю, в каком именно; по крайней мере, я надеюсь, что в прошлом году ты была счастлива и теперь тоже счастлива без своего старого умника-бойфренда, полагавшего, что с ним интересно, а на деле оказавшегося раздражающим незрелым эгоистичным козлиной, хотя в них точно недостатка никогда не будет, и ты была права, что его оставила, совершенно логичное решение…

– Что такое с Рокси? – спросил Дениз.

– Перебрал кислоты. Эти «Супермарио».

Я сжал лицо Рокси ладонями:

– Послушай, Рокс, ты попал в дурной трип. Нам надо выбираться отсюда. Здесь повсюду слишком много злобных духов.

У нас совершенно снесло башню, надо было срочно на воздух. Олли бросила на меня полный отвращения взгляд, но в нем таки промелькнуло немного жалости.

– Только не жалей меня, твою мать! – заорал я, но она меня не услышала, а может, и услышала, какая, нахер, разница.

Я вышел с Рокси на улицу, мои ноги были словно резиновые. КУРС пытался сопроводить нас, но я сказал ему, что все в порядке, и он вернулся обратно в отель искать, с кем бы поебаться.

Вечер был холодный и бодрящий, хотя, возможно, это тоже лишь казалось из-за «Супермарио».

– Я УБИЛ ЕГО, Я, БЛЯДЬ, УБИЛ ЕГО! Пойду в полицию… – мучительно стенал Рокси. Его лицо будто проваливалось внутрь…

Я потряс его за плечи:

– Нет, никуда ты не пойдешь! Рассуди здраво, черт возьми! Возьми себя в руки, твою мать! То, что мы сядем, не вернет чувака, правда?

– Нет…

– Тогда в этом нет смысла. Это был несчастный случай, понятно!

– Да… – Он чуть успокаивается.

– Несчастный случай, – повторяю. – И придержи язык, а? Это все из-за кислоты. Просто никогда, блядь, не трогай ее больше, не твоя отрава. Отрывайся лучше на бухле. Все будет путем, когда тебя отпустит. Но нельзя же нести такое дерьмо во всеуслышанье. Из-за тебя, старик, мы загремим за решетку! А для этих козлов, Рокси, такой вещи, как правда, просто нет. Полицейским вообще наплевать. Они увидят очередную пару заключенных, и только. А все эти гнусные мудаки-политики смогут сказать, что полиция выигрывает войну с преступностью. Как же это омерзительно! Смерть Слепака была охуительной трагедией, давай же не будем делать ее еще трагичнее, не будем делать этим уродам такой подарок. Очнись! Это был чертов несчастный случай!

Он глядит на меня со страхом, как будто лишь сейчас осознал, что же он говорил.

– Черт возьми, ты прав, дружище. О чем же я думал, когда так трепался… Никто из чуваков меня не слышал, да, Брай? НИКТО МЕНЯ НЕ СЛЫШАЛ, БРАЙ?

– Нет, только я. Тебя пронесло. Но оставь в покое эту чертову кислоту. Понятно?

– Да… Это безумие. Я принимал раньше кислоту, Брай, много лет тому назад. Но по сравнению с этой та была просто хуйня, а это настоящее сумасшествие. Какая же она безумная, Брай!

– Все нормально. Пойдем сейчас к тебе и оклемаемся. У тебя есть какое-нибудь бухло?

– Да, куча банок. Виски и все такое.

Это была сильная кислота, настоящий крышеснос, но когда мы добрались до Рокси, то забухали так, будто завтра никогда не наступит. А больше ничего под кислой ты делать и не сможешь; надо просто вымыть ее из организма алкоголем. Моча – депрессант, она тебя опускает. Начинаешь снова обретать над собой контроль.

Лишь бы только Рокси заткнулся. Я ведь не кидал ботинком снег в лицо Слепаку той ночью. Я ударил его ботинком в лицо. Что, если это я виноват в его смерти, а не Рокси с шифериной? Это было неправильно; ужасно, глупо, трусливо и безрассудно. Я не хочу похерить мою жизнь из-за одного глупого проеба, случившегося в миг запарки. Никоим образом. Не хочу и не буду, мать вашу. Слепак и Умник; повесть о двух мудаках. Ну, эта повесть закончена, я надеюсь. Закончена навсегда.