8

Паранойя

Я размышляю о своей жизни, а это всегда чрезвычайно глупое занятие. Причина в том, что есть некоторые вещи, думать о которых невыносимо, и если пытаешься о них размышлять, они портят тебе настроение еще больше.

Я слышу, как отец кричит мне:

– БРАЙАН! ПОДНИМАЙСЯ! ДАВАЙ! ШЕВЕЛИСЬ!

– Да, сейчас иду.

Спорить бесполезно и бессмысленно. Я должен сегодня зарегистрироваться. И раз старик решил, что мне пора подниматься, его уже не заткнуть.

Я утомленно встал. Дерек в своей постели возвращался к жизни.

– Ты не работаешь сегодня? – спросил я его.

– Нет. Выходной.

Карьера Дерека продвигалась успешно. Он планирует сдать экзамен на старшего администратора госслужбы или, наверно, уже сдал его. Не знаю. Детали заурядной деятельности представителей рабочего класса не больно-то интересны человеку праздному.

– Ты помнишь маму, Дерек? – Я не мог поверить, что спросил его прямо так в лоб.

– Да, конечно помню.

– Тебе же было только шесть, когда она ушла.

– Все еще помню ее, типа.

– Ну… я имею в виду, что прошло очень много времени с тех пор, как ты говорил об этом… То есть с тех пор, как мы с тобой говорили об этом.

– Да о чем тут разговаривать! – фыркнул он. – Она ушла, мы остались.

Мне не понравилось это наплевательское отношение; интересно, не пытается ли он что-то скрыть, и если да, то что именно. Вероятно, разгадка в том, что Дерек немного туповат. Но экзамен на старшего администратора госслужбы, скорее всего, сдаст.

Внизу отец приготовил тарелку с тостами и чай.

– Ты снова был в каком-то скверном состоянии прошлой ночью, – недовольно сказал он.

На самом деле я не был в каком-то там состоянии. Просто несколько надрался. Рокси, Сидни и я взломали лавчонку в Корсторфине и украли до фига сластей и табака. Часть удалось сплавить шурину Рокса, который развозит на фургоне мороженое. Затем мы немного выпили. Я знаю, что не был в каком-то там состоянии, поскольку если бы я в нем был, то не пришел бы домой.

– Всего-то несколько пинт, – задумчиво пробормотал я.

– Если хочешь заняться чем-нибудь полезным, пошли с нами собирать подписи для петиции. Мы с Нормой скоро выходим.

Как же я сам об этом не подумал? Заебись идея. Меня только распнут нахуй, вот и все. Мало того что он пытается погубить меня своей идиотской бессмысленной самодеятельностью, теперь он хочет, чтобы я сам спустил чертов курок.

– Я бы с радостью, пап, но, может, как-нибудь в другой раз, хорошо? Просто сегодня все это дерьмо с регистрацией. Затем я должен обойти центр по трудоустройству. Как там дела с твоей кампанией?

– Мы ходили на прием к этому гаденышу из муниципалитета. Вот уж кто совершенно не лейборист. Я голосовал за лейбористов всю мою жизнь, но никогда больше за них не проголосую, уж поверь.

В город я двигаюсь пешком. Далековато, конечно, но мне жалко платить за проезд. Я на мели. От обнесенной вчера лавчонки навар не более чем конфетный, и в прямом смысле, и в переносном. Я регистрируюсь в центре по трудоустройству. Потом захожу к Сидни дунуть. Странно, что все эти мои компании, подвисающие на разных наркотиках, между собой совершенно не пересекаются.

Но в любой компании рядом всегда оказывается Ронни. Этот урод – епитимья за то, что я… за какое-то преступление, совершенное в прошлой жизни.

В середине дня мне попался Пенман, совершенно охуевший от наркоты, на которой висел весь уик-энд. Глаза у него мутные и красные. Мы закидываемся кислотой. Еще только понедельник и даже не вечер, а мы уже кинули на кишку микродот. Сильная штука и все такое.

– Знаешь, чувак, в чем твоя проблема? – говорит он с таким выражением, что я сразу начинаю волноваться.

– Какая еще проблема? – переспрашиваю. – Впервые слышу.

– Вот, чувак, ты сам все наглядно и продемонстрировал. Ты только что обеспечил яркую иллюстрацию тому, о чем я и говорил, понимаешь?

– Да о чем это ты? – спрашиваю уже с раздражением.

– Только не злись, дружище. Это дружеский треп. Я завел этот разговор только потому, что мы с тобой старые кореша. Верно?

– Верно, – соглашаюсь я, переполняемый неловкостью.

Я не выспался, а когда не высыпаюсь, то всегда делаюсь параноиком. Причем не от наркотиков, а от недосыпа. Наркотики только мешают мне заснуть, так что ответственны лишь косвенно. Достать бы что-нибудь, что поможет мне заснуть…

– Это дерьмо насчет «впервые слышу», – глумится Пенман. – У нас у всех есть проблемы. У каждого чувака в этом баре есть проблемы. – Он обвел рукой убогий паб; что ж, непросто опровергнуть такое заявление. – У каждого чувака в этом мире есть проблемы.

– Не такой уж показательный пример, – говорю, но он тут же опять начинает цепляться к словам.

– Ну вот снова здорово: «Не такой уж показательный пример»… – передразнил он голосом, больше похожим на денизовский, чем на мой. – Говорю тебе, дружище, ты свой в доску, но какой-то все же хитрожопый умник. А с умниками дело такое: да, иногда они людям нравятся. Умник пошутит, и все в покатуху. А потом умник начинает действовать людям на нервы. И огребает по ебалу. Вот так все и происходит.

Я сижу и обтекаю.

– Нет, я не говорю, что ты, типа, перешел эту черту. Я просто хочу сказать, что черта у разных людей разная.

– О чем это ты?

– Возьмем Дениза, к примеру. Все знают, кто он такой. И ему сходит с рук то, что не сошло бы мне и тебе. Хотя однажды он совсем уж зарвется, и тогда…

Теперь меня действительно охватила паранойя. Никогда еще раньше Пенман так со мной не откровенничал.

– А что, кто-нибудь обо мне заикался?..

– Послушай, дружище, я говорю только, что ты начинаешь испускать какие-то неправильные вибрации. – Он отхлебывает колы и кладет руку мне на плечо.

– Да не воображаю я себе ничего такого… – оправдываюсь я.

– Только не надо все это воспринимать близко к сердцу. Я просто говорю: следи за собой. Понятно? – Он качает головой, затем роняет ее на руки. – Ладно, – раздраженно выдыхает он, – забудь, что я сказал, это все кислота.

– Нет, но все-таки, какой расклад? Кто что говорил?

– Забудь.

– Нет, давай же, я хочу знать. Какой чертов расклад?

– Я сказал, забудь. Не должен был я ничего говорить, ясно?

В глазах Пенмана тяжесть, так что, подчинившись, я ощущаю себя комфортно.

– Да, старик, это все клятая кислота…

– И не говори, – кивает он, но как-то недобро, и мне опять становится не по себе; как будто я сейчас зарыдаю и взмолюсь: «ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬ ЛАСКОВ СО МНОЙ».

Пенман совсем заебал мне мозги. Пенман и кислота. Когда меня начало отпускать, я вернулся на отцовскую квартиру и поднялся к себе в комнату. Лег на кровать и принялся критически осмыслять свою жизнь, с брутальностью и самоотвращением. Никакой работы, никаких квалификаций, только аттестат (без отличия) по английскому и искусству, никаких теперь романтических привязанностей, потому что она ушла и наверняка не вернется, а приятели, похоже, меня лишь терпят. Перспективы довольно хуевые и мрачные. Да, я был общителен и социально мобилен, однако вера в себя, что вела меня по жизни наперекор подавляющим свидетельствам противного, улетучивалась на глазах. Пенман написал мне эпитафию: УМНИК. Никто не любит умников; а у хитрожопого умника, да еще соучастника в убийстве, действительно есть проблемы.

Может, дело в наркотиках, может, в Слепаке, или я просто схожу с ума, но что-то явно не так. Когда я сажусь в автобус или захожу в паб, люди, заметив меня, тут же умолкают. В автобусе рядом со мной никто не садится. Я самый последний человек, рядом с которым кто-нибудь сядет. Неужели я пахну? Да, чем-то, кажется, пахну. Я принюхиваюсь к моей одежде, подмышкам, промежности. Залезаю в душ. Или же я уродлив? Долго смотрю на себя в зеркало. Да, уродлив. Хуже того, я абсолютно непримечателен. Совершенно пустое невыразительное лицо, никакого в нем характера. Так, надо срочно куда-нибудь выбраться – и я отправился к Рокси.

– Чувак, вся эта тема со Слепаком совсем срубила мне башню, – говорю я ему. – Пиздец, да?

– Это наркотики срубили тебе башню, – с издевкой хмыкает он, – забей на них и не вибрируй, глупый урод.

– Я, может, уеду в Лондон на какое-то время. А то здесь меня уже потряхивает. На улицах какие-то отморозки. Идешь себе домой, а любой алконавт может таскать в кармане нож. Чик – и все, кранты. Или чувак, проверявшийся на СПИД: «Ваш анализ дал положительный результат». И что ему теперь терять? Он может просто прыгнуть в машину и тебя переехать.

– Чушь собачья.

– Посмотри на Слепака. Это случилось с ним! Мы это сделали с ним! Это может случиться с нами. Это должно случиться с нами. Справедливость и все такое.

Я дрожал, мои зубы стучали. В центре моего тела находилось обнаженное ядро тошнотворного страха, распространявшего токсичную дрожь по моим конечностям.

– Это все дерьмо. Ладно, со Слепаком мы, наверно, увлеклись, но эта фишка с мозгом могла случиться в любое время. Как бомба замедленного действия, типа. Так что никакие мы не убийцы, ничего подобного. Этот чувак мог подняться однажды утром, зевнуть перед зеркалом – и бинго! Доброй ночи, Вена. И то, что случилось так, как случилось, когда я вырубил этого козла, не значит нихуя, простое стечение обстоятельств. Я все прочитал об этом дерьмовом кровоизлиянии в мозг в библиотеке. Жаль, что так вышло со Слепаком, но с какой стати мы должны из-за этого пустить нашу жизнь по пизде? И только не говори мне, что, если мы сядем за решетку, это вернет Слепака, потому что это дерьмо собачье!

– Да, но… – начал я.

– Слушай сюда, Брай, – перебил он, агрессивно мотая головой. – Вообще не стоит лить слезы по Слепаку. Ты же знаешь, что он был доставучий мудак. Этот урод так или иначе свое все равно получил бы, на мой взгляд.

– А на взгляд Слепака? – спросил я и неожиданно осознал отвратительную иронию сказанного.

Бедный мудила. Я чувствовал себя ужасно. Рокси не щадил меня.

– Слепак вообще нихуя не видел, вот поэтому его и звали Слепаком, – сказал он, скривившись в жестокой усмешке.

И снова мне захотелось уехать. Я окружен демонами и монстрами. Мы все плохие люди. В этом мире не осталось надежды. Я вышел и побрел вдоль заброшенной железной дороги, голося навзрыд из-за тщетности всего на свете.