7

Транки и отсос

Сразу можно сказать, что парень подозрителен, когда он говорит: «Я должен свидеться с барыгой насчет пакета в оберточной бумаге». И что сам он как пить дать думает, что я считаю его подозрительным. Проблема в том, что я считал его подозрительным не в том смысле, в каком он о себе думал, не как большого грозного дилера и тэ дэ и тэ пэ; я считал его подозрительным, поскольку был уверен, что он мудак.

Пакет в оберточной бумаге, ну мать моя женщина. Офигеть и не встать.

Ронни наверняка тоже счел бы парня полным мудаком, если бы только хоть на минуту просох. Его зрачки были с булавочную головку, несмотря на тяжелые набрякшие веки, нависавшие над ними. Пинта отравы, стоявшая рядом нетронутой, нагрелась и выдохлась и выглядела как протухшая моча, каковой и являлась. Теперь ее уже никто не коснется.

Я продолжал успешно бойкотировать пивоварню «Скоттиш энд Ньюкасл», накачиваясь «Бекс». Этому бойкоту, который я тщетно пытался выдерживать на протяжении ряда лет, теперь способствовала стагнирующая посредственность продукции «S&N»; они катастрофически отставали от конкурентов.

Мудак отчалил, не иначе как на поиски первой в истории четвертушки эдинбургского гаша в пакете из оберточной бумаги, и я вяло помахал вслед. Когда он сказал: «Покеда, ребята», Ронни изобразил глазами и губами слабое подобие движения.

– Убился транками, Рон? – спросил я.

В ответ Ронни облокотился на стол, подпер щеку ладонью и чуть изогнул губы.

Я снова поглядел на пинту перед ним. Сектор легальных наркотиков не являл для дилеров настоящей конкуренции. Я еще сильнее возмутился тому факту, что «S&N» удалось отбиться, когда их хотели перекупить австралийцы. Помнится, это называли попыткой недружественного поглощения. Недружественного кому? Всяко не мне. И ни одна другая нация в мире уж точно не пробавлялась такими дрянными наркотиками.

Волоку Ронни в такси, немного раздосадованный тем, что мы пропустим целый час из так несуразно названного «счастливого часа»: ничего в нем счастливого, и не час, а дольше, – короче, оксюморон типа долбаного «морального большинства». В этом претенциозном гадюшнике, где токсичные химические вещества предлагали по ценам всего лишь грабительским, а не криминально вздутым, «счастливый час» был с пяти до восьми по будням. Глядя на страждущих, борющихся за внимание барменов, о счастье ты думал в последнюю очередь. Эти часы следовало переименовать в беспонтовые.

Ронни ввалился в такси на заднее сиденье, крепко приложившись лицом о стекло дверцы.

– Стокбридж, приятель! – крикнул я водителю, здраво рассудив, что, поскольку Ронни явно страдает от химического дисбаланса, немного амфетамина вернет его в состояние, близкое к адекватному.

Когда мы добрались до квартиры Вейтчи, там уже сидели Дениз и Пенман. Они все были под кайфом, нюхая кокаин. Ронни может идти нахуй. Не хватало только тратить на него кокс. Пусть лучше проспится, пока мы тусим. Вейтчи помог мне уложить его на диван, и Ронни вырубился в бессознанке. Дениз поджал губы:

– Боже, боже мой, Брайан притащил нам трофей. Это что выходит, Ронни – наш собственный маленький приз, да?

– Ну да, он самый, – сказал я, поймав взгляд Пенмана.

Он сделал мне дорожку, и я склонился над ней так, словно это была пизда, ссущая «Бексом». Неожиданно все стало куда краше.

– Что мы тут имеем? – Дениз расстегнул ширинку Ронни и вытащил наружу его вялый член; тот выглядел довольно отталкивающе, болтаясь между его бедрами, как сломанный чертик из табакерки.

Вейтчи громко заржал:

– Ха-ха-ха-ха-ха-ха, бедный Ронни, ха-ха-ха-ха, просто нереально. Дениз, ну ты даешь, ха-ха-ха-ха.

– Ничего такая колбасина, – надул губы Дениз и нахально подмигнул нам, – а сейчас будет еще больше. Ну-ка посмотрим, смогу ли я вдохнуть немного жизни в бедного старого Ронни.

Он начал сосать его член. Вейтчи и я искали на лице Ронни признаки одобрения, признаки наслаждения, но мне оно казалось мертвым. Затем Вейтчи вытащил фломастер и нарисовал очки и гитлеровские усики на его физиономии.

– Боже мой, – повернулся я к Пенману, – я втаскиваю этого урода в такси и везу его сюда, чтобы за ним приглядели. Не могу оставить его в пабе в таком состоянии, подумал я. Отвезу, мол, его к Вейтчи, и ему там будет хорошо.

– Да, типично для вас, мудаков, – фыркнул Пенман и выковырял засохшего козла из своего носа; заметив, что к козлу прилипло немного кокса, слизал все вместе. – Ну чего, как дела-делишки? – спросил он меня.

– Дерьмово, – ответил я. – Но приколись, чувак, мне этим летом будет не хватать парков, сечешь? Не должен был я херить эту работу. Давало мне время писать песни для группы и все такое, сечешь?

Некоторые из нас подумывали о том, чтобы организовать группу. Вот это было дело по мне; играть в группе.

– Ну а я записался на уборку мусорных баков на все лето. Врубился? Служба Очистки, понятно?

– Да уж чего тут непонятного, – отозвался я.

Для меня это слишком похоже на настоящую работу, да и людей вокруг многовато. Недостаточно времени, чтобы думать, чтобы находиться в согласии с самим собой, чтобы просто наслаждаться уединением. Не так, как в парках.

Денизу с членом Ронни не повезло. Этот член был такой же заторможенный, как и все его остальное тело. Вейтчи достал поляроид и сделал несколько снимков самого процесса.

– Ему бы хотелось сначала услышать объяснение в любви. Дениз, прошепчи ему пару ласковых пустяков на ухо, – советовал Пенман.

Дениз вытянул губы:

– Сам же знаешь, Пенман, что все объяснения я приберег для тебя. Ты что, думаешь, я шлюха какая-нибудь?

Пенман улыбнулся, встал и взмахом руки пригласил меня к двери. Мы прошли в спальню. Он склонился над комодом, достал коробку и отщелкнул замок. Внутри лежал пластиковый пакет, полный таблеток.

– Экстази? – спросил я.

– Снежки, – кивнул он, улыбаясь. – Сколько сможешь толкнуть?

– Ну, сорок – легко. Только у меня нет такой кучи бабок вперед.

– Не важно, – сказал он, отсчитывая сорок таблеток и пересыпая их в маленький пакетик. – Отдашь, когда сможешь. Прошу по-божески – десятка за штуку. Они легко пойдут за пятнашку, а то и за восемнадцать, если сохранишь их до той недели, когда будет опенэйр «Резарекшн». Потом сочтемся. Вейтчи нервничает из-за того, сколько я тут прячу.

– Один вопрос, Пенман. Почему ты всегда заныкиваешь наркоту у Вейтчи?

– Вейтчи совсем псих; только он мне такое и позволяет. Не буду же я держать ее в своей квартире, сечешь?

Вполне логично. Несколько минут спустя в спальню донеслись возбужденные вопли Дениза:

– Брай-ааааан! Пеееен-мааан!

Я вернулся в гостиную и обнаружил Дениза и Вейтчи на диване – сидят друг напротив друга, широко расставив ноги и выпростав члены, оба с эрекцией. Ронни все еще валялся без сознания, его голова покоилась на спинке дивана. Дениз и Вейтчи тыкали своими эрегированными хуями ему в уши.

– Камера, – прошипел Дениз, – сними нас!

– Это будет классика, твою мать, ха-ха-ха, – ржал Вейтчи.

Я вскинул поляроид и встал в позе фотографа.

– Где эта чертова кнопка? – спросил я.

– Наверху, – возбужденно выкрикнул Дениз, – жми эту чертову кнопку наверху! И не закрывай объектив своими грязными пальцами, псих безмозглый!

Я сделал пару снимков, которые неплохо получились. В полной мере отразили личности этих трех чуваков. В том-то и состоит искусство портретной фотографии.

Мы передавали по кругу снимки и ржали как кони, затем Дениз сказал:

– Мне нужно больше кокса. Осталось там еще этого долбаного кокаина?

– Нет, старый, все закончилось, типа, – ответил Вейтчи.

– Было бы неплохо достать еще, Вейтчи, – сказал Пенман.

Мы с ним вдвоем приняли по половинке экстази, но догнаться коксом было бы кстати.

– Ну, я мог бы, наверно, скататься к Энди Лоутону, – согласился Вейтчи.

Вроде бы норм. Мы снабдили Вейтчи наличкой, и он уехал, оставил нас одних в квартире.

Через некоторое время мне наскучило пялиться в ящик.

– Есть тут, блядь, пиво в этой дыре? – спросил я.

– Ты только что принял половинку эки. Тебя что, еще не зацепило?

Нихуя не зацепило меня это экстази. Хоть я и делал вид, что зацепило. В таких случаях необходимо думать позитивно.

– Зацепило-зацепило, но приход довольно мягкий, типа. Врубите какое-нибудь техно. И прибейте этот хренов ящик, а то ни поговорить, ничего.

Мы перепахали вдоль и поперек коллекцию пластинок и кассет Вейтчи. Я никогда еще не видел столько дерьма.

– Сплошной, бля, мусор. Чуваку надо челюсть сломать за то, что держит такое говно. Вообще нихуя стоящего хауса, – простонал Пенман.

– Ну, кое-что тут совсем неплохо, – вступился Дениз.

– Этот мудак застрял в говенном диско восьмидесятых, – с горечью сказал Пенман. – Вот ведь жопа. Всегда был жопой, ею и останется.

– Да ладно тебе, Пенман, – вставил я. – Хватит чувака полоскать. Чьим гостеприимством мы тут наслаждаемся, а?

– Да, Пенман, ты иногда бываешь такой сукой, – заметил Дениз, осторожно целуя его в щеку. – Кто виноват, что у тебя плохое настроение?

– Ладно, я собираюсь вдарить по пиву, – сказал я.

И на этих словах меня начало колбасить. Что за пустая трата химии – торчать здесь, а не в клубе, с таким расколбасом!

– Алкоголь и экстази несовместимы, – принялся Дениз гнать умняка, – херит весь эффект.

– Это миф, – возразил я.

– Оба-на, да ты бы послушал себя, Брайан! Помнишь, тогда в «Пьюре» ты сам говорил мне, что это безумие, мешать экстази с алкашкой? Просто ломаешь себе весь кайф, – запротестовал Дениз.

– Да, но это когда пытаешься танцевать. Обезвоживание и все такое. А если просто хочешь догнаться, то похуй. К тому же я почти весь день сосал «Бекс».

– А я к бухлу больше не притронусь, долго-долго. И уж точно нахуй экстази, пока не разрулю с коксом. Надо выбрать один наркотик и уже не смешивать. Этот урок я вызубрил наизусть. Вон на прошлой неделе пиздец как перебрал. Залил в себя восемь «Бексов» и шесть «Даймонд уайт». Какой-то чувак подошел ко мне и дал марку кислоты. Затем этот псих клеил меня в «Пеликане», так что я просто повернулся и сказал: «Харе́ меня донимать, мужик, ща как уебу!» В любом случае накатила паранойя, и я закончил день в «Сити-кафе». Помнишь ту готическую биксу? Кремень, а не телка.

– Это которая раньше шаталась с Мойрой? – спросил я.

– Она и есть.

– Мойра? Ты же ебал ее, да? – спросил Пенман.

– Ну да, в женском тубзике в «Кейли-хаусе», – уточнил я.

– Короче, – рявкнул Дениз, раздраженный тем, что его прерывают и отвлекают от темы, – эта чувиха строила из себя такую пидорскую подругу, что мама не горюй. Я отправился к ней домой, она сказала, что у нее есть немного шмали. Затем стала расспрашивать меня про мою сексуальность, ну, обычные эти их гнилые базары, мол, не перейти ли тебе на другую сторону. Господи ты боже мой, как будто я никогда раньше не трахал биксу! Глупая шлюшка!

– Так ты ей и сказал? – спросил Пенман.

– Погоди, погоди минутку, – вмешался я. Не хотелось прерывать Дениза на самом разгоне, но что-то в этой байке меня беспокоило. Мне надо было кое-что прояснить. – Я правильно понимаю, что речь о той биксе, которая шатается с Мойрой и Тришей? Звать Олли, или еще какое-то такое глупое имя, верно?

– Она самая! – воскликнул Дениз.

– Серьги с серпом и молотом? Вроде как сталинистский трип?

– Именно-именно, – сказал Дениз. – Так что я трахаю ее, типа, в пизду и все такое, – продолжал он, поднявшись и картинно двигая тазом вперед-назад. – Она осталась в таких длинных черных перчатках, глупая маленькая блядь, и все орала: «ЧУДЕСНО… ВОЛШЕБНО… ТРАХАЙ МЕНЯ СИЛЬНЕЕ» и тому подобное. Затем она кончила, и я принялся думать о Хатчи из «Чаппса», этом большом ебаном куске мяса, на которого давно положил глаз, и в итоге тоже кончил. Потом эта глупая блядь повернулась и сказала мне кокетливо так: «Это же было нечто, совсем не так, как с мужчинами, да?» Словно ожидала, что я выброшу прочь тюбик вазелина и побегу в «Сент-Джеймский центр» за чертовым обручальным кольцом! Ну, я быстренько привел ее в чувство; сказал, что это было даже хуже не самой удачной дрочки, что с ней мне пришлось еще больше воображать, будто трахаю кого-то другого. Она тут же в слезы – убирайся, мол. Ну а я просто говорю: «Да уж не бойся, цыпа, не задержусь».

М-да, неприятная история. Я же помню, как эта бикса меня отшила. Кажется, дело было в «Сити-кафе», но, может, и в «Уилки-Хаусе». Я видел ее несколько раз в «9Cs», даже однажды в «Пьюре». И когда я улыбался Денизу, фантомная дрожь от ее отказа пронизала меня, взорвав ту внутреннюю осыпающуюся дамбу самоуважения, о которой друзья-приятели обычно знать не знают. Тем не менее я умерил это чувство при мысли о ее унижении в лапах Дениза. А вслед за сладкой дрожью справедливого возмездия пришли смутные угрызения совести. Это-то и значит быть живым, когда испытываешь все эти перекосоебаные ощущения. Без них никуда; вот если они пропадут, тогда берегись.

Господи, этот проклятый телик нестерпимо скучный, и в холодильнике осталось только две банки мочи «Макьюэнс»! Я не мог заставить себя смотреть это дерьмо.

– Где этот мудацкий Вейтчи? – ругнулся я в пространство.

На экране появился министр финансов Норман Ламонт.

– Убить бы этого мудилу, так ведь он уже сдох, – проворчал Дениз.

Накатил очередной приход от экстази, так что я поднялся и начал танцевать. Впрочем, я не смог бы удержать эту волну в отсутствие внешних стимулов. Закатить, что ли, еще одно колесо и отправиться в «Цитрус» или «9Cs»…

– Этот урод, – кивнул я на Ронни, который по-прежнему дрых, свесив из ширинки вялый хуй, как дохлую сюрреалистическую змею, – сплошная чертова обуза. Тащишь на себе этого мудня, тащишь, а он тут же отрубается.

В приступе гнева я стащил Ронни с дивана на пол. Какой же он мерзкий с этими его идиотскими очками и усиками.

– Ему и на полу будет заебись, а диван освободится. Он так нажрался, что нихуя не заметит.

Мы втроем уселись на диван, используя Ронни как скамеечку для ног. Тот не подавал ни малейших признаков жизни. Мы по-прежнему изнывали от скуки, так что я поднялся, принес с кухни немного муки и высыпал ее на Ронни. И тут же словил кислотный флэшбэк, увидев на месте Ронни Слепака, лежащего в снегу.

– Эй, – загоготал Пенман, чуть не обосравшись от смеха, – ты бы лучше поберег ковер бедного Вейтчи.

– Это всего лишь мука, – сказал я, но тут уже Дениз отправился на кухню, вернулся с несколькими яйцами и расколошматил их над недвижным Ронни.

Это был сигнал к всеобщему безумию пополам с коллективной истерией. Мы пошли на кухню и обыскали ее. Затем принялись систематически покрывать Ронни всевозможной пищей, моющей жидкостью и порошками – всем, что только смогли найти.

Когда мы закончили, он был с ног до головы покрыт серо-белой, гнуснейшего вида грязью, частично расцвеченной оранжевыми бобами, яичным желтком и зеленой моющей жидкостью. Пенман, вернувшись с кухни, высыпал на него содержимое мусорного ведра. Я же вытряхнул на него пару полных пепельниц. Слякотная грязная жижа стекала на уродливый красный ковер. Ронни по-прежнему не просыпался. Затем Дениз высрал на его лицо огромную дымящуюся какашку. К этому времени я уже опасался за собственное здоровье. У меня начались судороги, в боку покалывало от неистового хохота, а Пенман так уссывался, что чуть не потерял сознание.

Мы сделали еще несколько фотографий. Меня начало мутить, после всего выпитого и при виде этого месива, так что я блеванул на неузнаваемое лицо Ронни и его грудь. Он напоминал холмик бактериальной грязи, высыпанной из септического бака; комок отходов; переполненную муниципальную свалку.

Отсмеявшись, мы критически поглядели по сторонам, и адреналин тут же пошел на спад.

– Вашу мать, – начал я. – На что мы похожи! Как же это безумно!

– Вейтчи страшно разозлится на нас. Его ковру пиздец, – продолжил Дениз.

Пенман как будто встревожился:

– Да уж этот Ронни. Рон – настоящий псих. В тот раз в «Бёрнт пост» он таскал с собой нож. Никогда не знаешь, чего ожидать от чувака, который вечно убитый транками, и что он выкинет, если у него в кармане перо.

Истинная правда.

– Давайте съебывать, – предложил я. – Оставим немного денег для Вейтчи и Рона. Чтобы привели себя в порядок.

Никто не выдвинул неоспоримых доводов в пользу того, чтобы остаться и ответить за содеянное. Мы вышли на улицу, поймали такси и поехали в Толлкросс. Где жутко надрались, но все еще думали, не рискнуть ли проникнуть в клуб «Цитрус», когда в паб вошел Вейтчи. К нашему удивлению, он воспринял случившееся нормально – явно лучше, чем Ронни.

Вейтчи выглядел по-настоящему прибитым и одновременно ошеломленным всей этой ситуацией.

– Ну и зрелище, никогда в жизни не видел ничего подобного. Рехнуться можно. Когда я вошел в квартиру и включил свет, то просто потерял дар речи. Застелил пол старыми газетами на всем пути в ванную. Самое безумие было, когда Ронни проснулся. Он орал: «Ебаные ублюдки! Долбаные мудаки! Какая-то тварь умрет, блядь, за это!» Затем он поплелся в душ, залез в него типа в одежде и долго там мылся. Потом вышел мокрый и сказал: «Я ухожу домой».

Я поглядел на Дениза и Пенмана. Иногда друзья – самые последние люди, которым можно доверять.

– Ты вырубил кокса? – спросил Дениз у Вейтчи.

– Нет, только это. – Он вытащил из кармана какие-то капсулы.

– Экстази? – встрял Пенман. – Экстази никто не хочет. У нас до хрена этого чертова экстази, глупый мудак.

– Нет, это кетамин. Особый «Ка», типа. Врубился?

– Я к нему не притронусь, – передернуло Дениза.

Пенман взглянул на меня.

– Я в игре, – сказал он.

– И я за компанию, – согласился я. – Чисто ради смеха.

Мы закинулись каждый по одной, за исключением Дениза, но не прошло и нескольких минут, как он стал умолять Вейтчи угостить и его. Я начал чувствовать дикую тяжесть и усталость. Мы все несли какой-то бред.

А следующее, что я помню, – это как танцую в одиночестве в парке Медоуз в пять утра в воскресенье.