Спорт для всех

Видишь этого тощего дылду в клетчатом шерстяном шарфе? С выпирающим кадыком? Я просто хочу с чуваком немного перетереть.

Что значит, оставь его?

Да я просто поболтаю с парнем об игре и всем таком, типа.

Здоро́во, приятель, был на регби, да?

На «Мюррейфилд»? Шотландия выиграла, да?

Крутяк.

Слышал, Сканко? Шотландия, нахуй, выиграла.

С кем это мы играли, приятель?

Фиджи. ФИДЖИ? А это кто, на хрен, такие?

Фиджи? Какие-то долбаные острова, ты, глупый мудак.

Правда?

Правда. А мы для этих чуваков тоже долбаные острова, просто подумай об этом.

Ну если так подумать, то это вполне справедливо, а, кореш?

Плевать, мы все тут вместе чертовы шотландцы, верно, приятель?

Не то чтобы я знал так уж много о регби. Пидорская игра, по-моему. Не понимаю, как нормальный чувак может смотреть это говно. Точно говорю, там одни пидоры играют.

А ты не пидорок, случаем, а, приятель?

Что значит, оставь его? Я просто спросил парнишку, не пидорок ли он. Простой, твою мать, вопрос. Возможно, чувак из этих, возможно, нет.

Ты, вообще, откуда, приятель?

Марчмонт!

Эй, Сканко, парень из Марчмонта.

Большие дома там, приятель. Ручаюсь, у тебя до хрена бабок.

Нет? Но ты ведь живешь в большом доме.

Не в таком уж большом, твою мать

Не в таком уж большом, он сказал!

Да ты, блядь, в замке живешь!

Ты слышал чувака? Не в таком уж охуенно большом.

Чем занимаешься, кореш, работаешь или учишься?

Да, ты прав, твою мать, чувак!

Да… но потом-то что? Кем ты станешь, когда закончишь?

Чертовым бухгалтером!

Слышал это, Сканко! СКАНКО! Поди сюда. ПОДИ СЮДА, ТЫ, МУДАК!

Этот чувак, мать его, говорит, что он бухгалтер.

Да? Что, блядь, ты говоришь?

Ага, точняк.

Ну, бухгалтер-стажер.

Бухгалтер-стажер, бухгалтер, какая, нахуй, разница; тонны чертовых бабок.

Не.

Не, парень не педик.

Я просто подумал, кореш, раз ты любишь регби и все такое.

У тебя подружка есть, приятель?

Что?

Думал, ты сказал, что не педик. Ты, вообще, трахался когда-нибудь?

Что значит, оставь чувака? Я задал простой вопрос.

Трахался когда-нибудь, приятель?

Либо ты делал это, либо нет. Просто спросил, твою мать. Никто не собирается тебя пиздить.

Ну тогда все в порядке.

Просто вопрос, видишь.

Просто потому, что ты был на регби, понимаешь.

А вот там моя подружка.

ЭЙ, КИРСТИ! ВСЕ В ПОРЯДКЕ, КУКОЛКА! Буду через минуту. Просто тут немного болтаем с приятелем, типа.

Клевая, да? Хорошенькая, согласен?

Ты! Клеишь мою подружку, грязная свинья?

Ты! Хочешь сказать, что моя подружка шлюха ебаная? Нарываешься, блядь, в хлебало хочешь?

Не?

Считай, повезло тебе, чувак.

Значит, любишь регби, да? А я больше по футбику. Только на стадион не хожу – не пускают. Я у них в ебаном черном списке. По-любому футбол тоже скучное дерьмо и все такое. Да на него вообще ходить не нужно. Самое оно происходит до и после игры. Слышал о «хибзовской» тусе? О фанатах? Да?

Без мочилова никому футбол и нахуй не всрался.

Давай, спой песню, кореш. Одну из этих пидорских песен, которые вы поете перед тем, как все ебете друг друга.

Коротенькую пиздатую песню, чувак!

Просто прошу парня спеть чертову песню. Никаких подъебок, типа.

Давай песню, приятель. Начинай!

ТЫ! ЗАТКНИСЬ С ЭТИМ ДЕРЬМОМ! Цветок чертовой Шотландии. Дерьмо! Я ненавижу эту блядскую песню. О цве-ток Шот-лан-ди-и… гнусная моча. Давай настоящую песню. Пой «Далекие барабаны».

Что значит, оставь его? Я просто прошу чувака спеть «Далекие барабаны».

Чего?

Ты не знаешь «Далекие, нахуй, барабаны»? Нет? Слушай меня, приятель, я спою ее, твою мать.

Я СЛЫШУ ЗВУК

ТУ-ТУ-ТУ-ТУ

ДАЛЕКИХ БАРАБАНОВ

ТУ-ТУ-ТУ-ТУ

ПОЙ, ТЫ, КОЗЕЛ!

Я слышу звук далеких барабанов. Это просто. Ты же чувак с образованием и все такое. Можешь разобраться. Я-СЛЫШУ-ЗВУК-ДАЛЕКИХ-БАРАБАНОВ.

Вот так лучше, хэй, хэй, хэй.

Сканко! Кирсти! Послушайте чувака! «Далекие, нахуй, барабаны»!

Клево, не откажусь. Мне бутылку «Бекс», кореш. Раз уж мы кореша. Чувихи пьют «Даймонд уайт». Это Линни, подружка Сканко, понимаешь?

Ну, вздрогнули.

Видишь, Сканко, чувак свой в доску. Настоящий кореш, черт возьми.

Как ты там говорил тебя зовут, приятель?

Алистер, верно.

Ну, за Алистера.

Ну, вздрогнули.

Так ты уже уходишь, кореш? Да? Ну, бывай.

«Далекие барабаны», пиздец, чувак!

Вот же мудило. А как я его развел на эту старую песню?

«Далекие, нахуй, барабаны», приколись.

Вот, Сканко, держи «Бекс». Сам понимаешь, на халяву, как говорится, и рот корытом, да, Линни?

Ну, по глоточку. За козлов, играющих в регби! И хотя они все пидоры, все равно выпьем за них!

Эйсид-хаус

Что-то странное происходило над Пилтоном. «Наверное, эта чертовщина не только над Пилтоном», – размышлял Коко Брайс, но поскольку он сейчас находился в Пилтоне, это было единственное, что его заботило. Он взглянул на темное небо. Оно будто раскололось. Часть его была ужасно исполосована, и Коко содрогнулся при мысли о том, что́ сейчас выплеснется из этой раны. Осколки неоново-ярких огней светились в прорехе. Коко различал отливы и приливы неких потоков в жидкой полупрозрачной массе, будто накапливавшейся за темной мембраной неба, чтобы выплеснуться сквозь этот проем или хотя бы раздвинуть края облачной раны еще шире. Тем не менее свет, исходящий из раны, словно бы не имел особого намерения распространяться. Он не освещал расположенную внизу планету.

Затем пошел дождь. Сначала несколько предупреждающих плевков, сопровождаемых глухими раскатами грома. Коко увидел вспышку молнии там, где только что ему мерещилось нечто несусветное, и, пусть и озабоченный по-иному, все же вздохнул с облегчением от того, что его странное видение подавлено более земным феноменом. «Я совсем спятил, что решился проглотить вторую таблетку кислоты. Глюки какие-то невозможные».

Его тело, стоило только отвлечься, норовило растянуться как резиновое, но у Коко было достаточно ресурсов воли и достаточно опыта приема вещества, чтобы вспомнить: страх и паника подпитываются сами от себя. Ой не зря наркоманы десятилетия назад выработали золотое правило «оставаться спокойным». Он критически оценил свое положение: Коко Брайс трипует в одиночестве в парке часа в три ночи, и молнии вспыхивают над ним в зловещем небе.

Расклад был такой: в лучшем случае он промокнет до нитки, в худшем – в него ударит молния. Он был единственным высоким объектом на несколько сот ярдов, и прямо в середине парка. «Твою мать, господи боже», – проговорил он, сгребая в горсть отвороты куртки. Он сгорбился и быстро зашагал по тропинке, надвое разделявшей огромный собачий туалет, которым был Уэст-Пилтон-парк.

Затем Коко Брайс, судорожно глотая воздух, выдавил из себя едва уловимый шепот. Крикнуть не удалось, только что-то пробормотать. Кости его завибрировали, все тело пронизал жар, и содержимое желудка ринулось вниз, вытесняя накопившееся дерьмо из кишок. Что-то ударило Коко с неба. Последним, что он увидел, прежде чем лишиться сознания, была поднявшаяся ему навстречу бетонная дорожка. И он, должно быть, подумал: все-таки молния.

Кто Что Где Как ЧТО Я ТАКОЕ?

Коко Брайс. Брайси из Пилтона. Брайси – фанат-боевик «Хибз». Коко Чертов Брайс, ты псих, пытался он крикнуть, но у него не было голоса, и никто не мог его услышать, даже он сам. Он словно бы мягко качался на ветру, как лист, но не чувствовал никакого движения воздуха и не слышал завываний ветра. По самоощущению – если вообще можно было говорить об ощущениях – он приближался к одеялу или флагу, колеблемому слабым бризом, но при этом какое-либо представление о размере или форме отсутствовало напрочь, органы чувств бездействовали. Как будто он одновременно заключал в себе вселенную и был величиной с булавочную головку.

Через какое-то время он начал видеть или ощущать вокруг некие текстуры. Определенные образы – только он не понимал ни откуда они берутся, ни как он их обрабатывает, и осознание собственного тела, с какими-либо конечностями, головой и глазами, по-прежнему отсутствовало. Однако воспринимались образы однозначно: иссиня-черный задник, освещаемый различными мерцающими бесформенными объектами, такими же неопределимыми, как и он сам.

Я мертв? Это смерть, вашу мать? КОКО ЧЕРТОВ БРАЙС!

Чернота все больше синела, атмосфера, в которой он двигался, определенно сгущалась, оказывая больше сопротивления.

Коко Брайс

Что-то замедляло его движение. Будто желе – и он осознал, что сейчас застрянет. На миг его захлестнула паника. Ему казалось важным продолжать двигаться. Это путешествие следовало завершить. Он заставил себя стронуться с места и различил вдали накаленный добела ослепительный центр. Воодушевленный, он усилием воли направился к этому свету.

Эта клятая наркота нереальна. После того как отпустит, мне конец, вашу мать!

* * *

Руки Рори Уэстона дрожали, когда он положил трубку. Из соседней комнаты доносились визги и крики. На мгновение, всего на несколько секунд, Рори захотелось оказаться в каком-нибудь другом месте и времени. Как же все это произошло? Он начал мысленно воспроизводить последовательность событий, приведших к нынешней точке, но его построения были тут же разрушены очередным диким воплем из-за стенки.

– Держись, Джен, они уже едут! – закричал он, бросаясь к источнику мучительной какофонии.

Рори подошел к раздутой фигуре своей страдающей подружки, Дженни Мур, и сжал ее руку. Диванчик «Паркер Нолл» вымок от ее вод.

Снаружи грохотал гром, заглушая для соседей ее вопли.

Дженни Мур, превозмогая боль, также думала о стечении обстоятельств, приведших ее к этому состоянию в этой морнингсайдской квартире. Ее подруга Эмма, также беременная, хотя и на месяц позже Дженни, однажды ткнула пальцем в отражение их ковыляющих фигур в витрине магазина на улице Принцев. «Господи боже, Джен, взгляни на нас! – воскликнула она. – Знаешь, иногда я вспоминаю тот холодный зимний вечер и думаю: лучше бы сделала Иэну минет!»

Они посмеялись над этим, громко посмеялись. А вот сейчас Дженни не до смеха.

Меня разрывает на части, а этот козел сидит надо мной с идиотской физиономией.

Чем они жертвуют физически? Для мерзавцев это просто очередная ебля. Вся работа – на нас, но тут приходят они и указывают нам, как ее делать, контролируют нас – гинекологи, будущие отцы, отвратительный прагматический заговор всех мужчин… Эти говнюки уже отрезали тебя эмоционально; ты просто хранилище драгоценного плода их потных яиц, ты выводишь его в мир через свою чертову кровь… Не надо истерить, дорогая… это все гормоны бузят, просто слушай нас, мы лучше знаем…

Прозвенел звонок. Приехала «скорая помощь».

Приехали, слава тебе господи, – и опять мужчины. Еще больше этих проклятых мужчин. Санитары. Куда, черт возьми, подевались на «скорой помощи» САНИТАРКИ?

– Успокойся, Джен, мы уже едем… – сказал одобряюще Рори.

«МЫ уже едем?» – подумала она, когда очередная волна боли, хуже, чем все, что она когда-либо испытывала, захлестнула ее, раздирая на части. На этот раз гром и молнии самой странной из всех гроз, разразившихся над Шотландией, просто не могли состязаться с этой мукой. Дженни чуть не теряла сознание от боли, когда ее клали на носилки, несли вниз по лестнице и заталкивали в фургон. Только они отъехали, как стало понятно, что до больницы не добраться.

– Останови фургон! – крикнул один из санитаров. – Уже началось!

Машина затормозила на краю пустынного парка «Медоуз». Только сполохи молний, диковинные, ослепительные и рисующие нетипичные траектории, освещали совершенно темное небо. Одна из молний ударила в карету «скорой помощи», припаркованную на этой пустой дороге, когда Дженни Мур пыталась вытолкнуть в мир их с Рори плод.

* * *

Колин Стюарт Брайс, или Коко Брайс, футбольный фанат из Пилтона, как он осознавал себя, хотя больше не мог быть в этом особо уверен, двигался в бескрайней желеобразной пустоте к ее белому светящемуся центру. Из которого, как он постепенно понял, что-то мчалось ему навстречу – с непостижимого расстояния, на огромной скорости. И если жизненную силу, некогда бывшую Коко Брайсом, густой твердеющий гель тормозил, то этот другой источник энергии рассекал окружающую среду с легкостью света, пронизывающего воздух. Ничего этого Коко не видел, только получал некое смутное представление благодаря диковинному, неопределимому смешению чувств.

Хи-биз здесь

Хи-биз там

Хи-биз всю

И то, что близилось, тоже, в свою очередь, как будто его почувствовало, поскольку сперва затормозило, а потом, поколебавшись, снова ускорилось, и проскочило мимо, и исчезло, растаяло в неясной окружающей среде.

ду вашу мать

на на на на на

на на на на

Впрочем, Коко успел почувствовать, что́ это было, и оно было не похоже ни на что, с чем он сталкивался раньше, – удлиненная голубая стекловидная сила цилиндрической формы.

мы забили один,

мы забили два,

мы забили семь,

больше, чем вы

И все же в ней чудилось что-то человеческое, точно так же, как он, Коко Брайс, по-прежнему считал себя человеком.

Папа возвращается к нам, Колин. Он теперь стал лучше, сынок. Он изменился, Колин. Мы вскоре снова будем все вместе. Он стал совсем другим, попомни мои слова. Не бойся, сынок, мама не позволит ему снова нам навредить. Я не пущу его назад, если он не изменился…

Он ощутил восторг, когда свет стал ярче, ближе, еще более манящим. Если только он сможет достичь этого света, все будет в порядке. Окрыленный, он силой воли заставил себя двигаться сквозь быстро густеющий гель. Перемещение посредством одной лишь силы воли делалось все более трудным.

В этом классе есть одно мерзкое, злобное маленькое создание, отвратительное безмозглое существо, которое оказывает

Не имея представления, где он находится, не ощущая ни своей формы, ни размеров, не получая никаких данных от органов чувств в привычных категориях зрения, осязания, вкуса, запаха и слуха (все это, казалось, безнадежно устарело), он тем не менее осознавал взрывающийся калейдоскоп красок за пределами обволакивающего его геля; неким образом чувствовал свое движение и сопротивление этому движению.

зловредное влияние на остальных, более любознательных учеников. Я имею в виду, конечно,

Вокруг темнело. Как только это дошло до него, темнота сделалась непроглядной. Коко стало страшно.

Колина Брайса, самого вульгарного и скверного мальчика, которого я когда-либо имела несчастье учить в одном из моих классов. Шаг вперед, Колин Брайс! Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Теперь он совершенно замедлился и мучительно застыл. И сдвинуться силой воли больше не получалось. Свет тем не менее был ближе. СВЕТ. Свет был перед ним, вокруг него и внутри. СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ

ДЕЛАЙ ТО, ЧТО ТЕБЕ ГОВОРЯТ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, КОЛИН. ТЫ ПРОСТО ГАДЕНЫШ! Я ЖЕ СКАЗАЛ ТЕБЕ ПРИНЕСТИ ПАЧКУ «РЕГАЛА»! СЕЙЧАС ЖЕ! ПОШЕВЕЛИВАЙСЯ!

А ты клевый чувак, приятель. Коко, так тебя зовут? Добро пожаловать в семью. Чертов здоровяк!

СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ

Кирсти, ты мне действительно нравишься, понимаешь? Я не слишком умею разговоры говорить, но ты же понимаешь, о чем я, типа, ты и я, да?

Ты трахаешь эту чиксу, Коко? Решил остепениться? Как, типа, Тони. Давай, Коко, не злись. Только, типа, скажи! Хэй, парни, Коко влюбился! Хэй! Хэй! Хэй!

Слишком много чертовой ебли, слишком много дурной травы и почти полное отсутствие пиздатых драк. Вот что с нами не так в эти дни

СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ СВЕТ

Ты ступил на скользкую дорожку, Брайс. Это не игра, сынок. Я не шучу. В следующий раз, когда ты мне попадешься, я упрячу тебя далеко и надолго. Ты – паразит, сынок, настоящий паразит. Думаешь, что ты – гангстер, но для меня ты просто сопливый мальчуган. Я видел всех, кого сюда приводят. Ах, они полагают, что они такие крутые, такие клевые. А потом обычно умирают в сточной канаве или в ночлежках или гниют за решеткой. Ты облажался, Брайс, капитально облажался, глупый маленький крысеныш. И самое печальное, что сам даже не осознаешь этого, верно?

Дело в том, что я – бизнесмен, твою мать. Понятно? Занимаюсь сносом.

Небеса или ад, чтобы это ни было, я приближаюсь, вашу мать! И здесь, чуваки, грядут кое-какие изменения! Коко Брайс. Пилтон. Прославил свое имя на «Миллуоле» (товарищеская встреча в предсезонке), «Питтодри», «Айброксе» и «Андерлехте» (Кубок УЕФА). Коко Брайс, лучший из лучших. Кто с ним свяжется, тот сдохнет. Послушай, если кто-нибудь… если кто-нибудь начнет… если кто-нибудь…

Его мысли беспорядочно тянулись какой-то безжизненной вереницей. Коко боялся. Сперва его страх был подспудным беспокойством, затем стал резким, жестоким и грубым, и Коко ощутил, как огромные силы сминают его и тянут в разные стороны. Как будто его зажали в тисках и в то же время другая сила пытается его оттуда вырвать. Эти силы, впрочем, позволили ему толком ощутить свое тело – впервые с того момента, как началось его странное путешествие. Он понял, что действительно является человеком, слишком человеком, слишком уязвимым для сил, которые сминают его и рвут на части. Коко взмолился, чтобы какая-нибудь из двух могучих равновеликих сил наконец победила. Пытка продолжилась еще немного – и вот его выдернуло из пустоты. Раньше он только ощущал СВЕТ, но теперь действительно видел его, сполохи проникали сквозь его закрытые веки, которых он никак не мог разлепить. А затем осознал, что вокруг раздаются голоса.

– Какая прелесть!

– У тебя маленький парень, женщина, малыш-крепыш и все дела!

– Посмотри, Джен, он прекрасен!

Коко чувствовал, как его держат, ощущал свое тело и расположение конечностей. Он попытался закричать: «Коко Брайс! Парни „Хибз“! Какой, нахуй, счет, чуваки?»

Ничто не вырвалось из его легких.

Он ощутил шлепок по спине и сотрясение воздуха внутри и выдал громкий, душераздирающий вопль.

* * *

Доктор Каллахан стоял у больничной койки и смотрел на лежащего там молодого человека. Тот долго пребывал в коме, но теперь, придя в сознание, демонстрировал странную манеру поведения. Он ничего не говорил, лишь корчился и извивался на кровати, молотя руками и ногами. В конце концов его пришлось связать. Он вопил и плакал.

Холодно.

Помогите.

– Уааааа! – кричал парень; в ногах его кровати висела табличка: «КОЛИН БРАЙС».

Горячо.

Помогите.

– Уаааааа!

Голоден.

Помогите.

– Уааааа!

Нужно крепко обнять.

Помогите.

– Уааааа!

Хочу писать, какать.

Помогите.

– Уааааа!

Доктор Каллахан чувствовал, что посредством этих воплей молодой человек, возможно, пытается общаться, хотя не мог быть точно в этом уверен.

* * *

В больничной палате Дженни ласково держала своего сына. Они назовут его либо Джек, либо Том, как договорились заранее, потому что, подумала она с неожиданной вспышкой цинизма, именно так обычно делают люди, подобные им. Пребывающие в пласте англоговорящих восьмидесятых, где культура и акцент однородны, а национальность – понятие по преимуществу условное и малосущественное. Выходцы из среднего класса, профессионалы, социально осознающие себя, политически корректные люди, презрительно размышляла она, часто используют эти старые пролетарские традиционные имена – идеально для бесклассового общества. Ее подруга, Эмми, объявила, что намерена назвать своего ребенка Беном, если это будет мальчик, так что выбор сузился до одного из двух имен.

«Как там мой маленький Джек», – говорил себе Рори, указательным пальцем касаясь пухлой ладони младенца.

«Том», – думала Дженни, убаюкивая его.

Эй, что здесь, блядь, творится, чуваки?

* * *

За несколько дней, прошедших после несчастного случая, семья Колина Брайса успела смириться с тем фактом, что их сын, похоже, впадает попеременно то в растительное состояние, то в умопомешательство. Друзья признались, что Коко принял на кишку не одну, а две таблетки кислоты, к тому же «Супермарио», и пресса ухватилась за это. Молодой человек в больнице стал местной знаменитостью. Газеты обсасывали один и тот же риторический вопрос:

МОЗГИ КОЛИНА БРАЙСА СПЕКЛИСЬ ОТ ЛСД ИЛИ ОТ УДАРА МОЛНИИ?

КОЛИН БРАЙС – ЖЕРТВА УНИКАЛЬНОГО НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ ИЛИ ОЧЕРЕДНАЯ ПОТЕРЯ В БИТВЕ С НАРКОТИЧЕСКОЙ УГРОЗОЙ?

Тогда как пресса демонстрировала абсолютную уверенность, врачи были сбиты с толку состоянием Коко Брайса, не говоря уж о том, что́ могло это вызвать. Тем не менее признаки улучшения были налицо. За несколько недель установился глазной контакт, появились определенные признаки интеллекта. Врачи рекомендовали друзьям и семье навещать юношу почаще, полагая, что сильное стимулирование пойдет ему на пользу.

* * *

Ребенка назвали Томом.

Коко, вы психи и козлы! Коко Брайс! Брайси! Си-си-эс! Парни «Хибз» сметут любого чертова противника. И глазом не моргнут.

Дайте «Бекс», мудачье.

Дженни кормила грудью ребенка.

Хоэ, скотина! Как это меня достало, черт возьми. Какой еще Коко Брайс? Меня зовут Том, да, Том!

Ребенок жадно питался, впиваясь в сосок Дженни так, что и не оторвать. Рори, взявший после отпуска по рождению ребенка несколько недель за свой счет, с интересом наблюдал эту сцену.

– Он, похоже, тащится. Глянь на него, это почти непотребно! – засмеялся Рори, скрывая растущее чувство неловкости.

Оно возникло из-за того, как ребенок иногда на него смотрел. Малыш время от времени буравил его взглядом, причем, такое впечатление, презрительно и агрессивно. Бред какой-то. Это же маленький ребенок. Его ребенок.

Он посчитал, что это важная тема и ее надо разделить с некоторыми другими Представителями Мужского Пола в его группе поддержки. Наверное, рассуждал он, это естественная реакция на неизбежное исключение партнера-мужчины из процесса формирования привязанности между партнером-женщиной и ребенком.

Хоэ, сука! А буфера-то пиздатые!

Дженни почувствовала, как что-то маленькое и острое уперлось ей в живот.

– Ой, посмотри, у него твердый маленький член! – воскликнула она, держа голенького младенца. – Кто у нас тут гадкий маленький мальчик? – Она чмокнула его в пухлый животик и стала издавать крякающие звуки.

Ниже, ты, большая ебаная хуесоска! Сомкни вокруг него свои губы!

– Да, интересно… – неловко сказал Рори.

Лицо ребенка; он выглядел как злобный, развратный старик. С этой жуткой ревностью надо что-то делать, надо проговорить это с другими мужчинами, лучше понимающими собственные чувства. Мысль о том, чтобы наконец разделить с остальными членами группы настоящий психологический затык, не на шутку возбуждала.

В ту ночь Рори и Дженни занимались любовью впервые с тех пор, как она вернулась домой с новорожденным. Начали они осторожно, чтобы не сделать ей больно, затем распалились. И вдруг Рори отвлекли звуки, доносившиеся, судя по всему, из колыбельки, стоявшей рядом с их кроватью. Он оглянулся и вздрогнул. Между столбиками явно просматривался силуэт ребенка: младенец двух недель от роду стоял в колыбельке и наблюдал за ними!

Ишь долбежники! По-собачьи и все дела! Хоэ…

Рори прекратил свои тычки.

– Что такое, Рори? Какого черта? – заорала Дженни, разозленная тем, что он прервался, когда она почти достигла первого оргазма после родов.

Они услышали мягкий глухой стук в кроватке.

– Ребенок… он поднялся и смотрел на нас, – слабо сказал Рори.

– Не идиотничай! – прошипела Дженни. – Давай, Рори, трахай меня! Трахай!

У Рори, несмотря на этот призыв, все опустилось, и он вышел из нее.

– Но… оно стояло…

– Заткнись, бога ради! – Она потянулась, со злостью натягивая на них пуховое одеяло. – Это не Оно, это Он. Твой собственный сын, черт побери! – И она отвернулась к стенке.

– Джен… – Он положил ей руку на плечо, но она ее сбросила; от его вялого расслабленного поглаживания ее тошнило.

После этого они решили, что пришло время переселить ребенка в комнату, которую они превратили в детскую. Дженни нашла всю эту ситуацию жалкой, но если Рори так переживает, ну, тогда ладно.

На следующую ночь ребенок тихо лежал, бодрствуя в новом для себя месте. Рори пришлось признать, что ведет себя тот идеально, – казалось, он никогда не плакал.

– Ты, похоже, никогда не плачешь, да, Том? – задумчиво произнес он, стоя над младенцем в кроватке.

Дженни, запаниковавшая ночью из-за ребенкиного молчания, послала Рори в детскую проведать, как там Том.

Я никого не боюсь. Помню, как меня приперли к стенке те недоношенные лохи из Кесснока, когда мы разнесли их в пух и прах на «Айброксе». Я просто закричал: «Давайте подходите, ебаные придурки». А теперь, что ли, рыдать оттого, что эта очкастая свинья на пять минут опаздывает с бутылочкой? Не дождетесь, суки.

«Бекса» бы сейчас.

* * *

Состояние молодого человека на больничной койке оставалось неизменным, хотя теперь доктор Каллахан был уверен, что он использует свое поведение для привлечения внимания, дабы удовлетворять основные потребности в еде, смене памперсов и регуляции температуры тела. Двое молодых людей в спортивных куртках с капюшоном пришли повидать его.

Их звали Энди и Стиви.

– Стыд и позор, блядь, – выдохнул Энди. – Коко накрылся. Лежит и голосит, как младенец. Во дела.

Стиви печально кивнул:

– Кто бы мне сказал, что чертов Коко Брайс будет вот так валяться.

К ним подошла медсестра. Приятная, с открытым лицом женщина средних лет.

– Попытайтесь поговорить с ним о каких-нибудь вещах, которые вы делали вместе, о том, что ему было интересно.

Стиви уставился на нее, озадаченно открыв рот; Энди, насмешливо качая головой, выдавил смешок.

– Ну вы знаете, типа, дискотеки, поп-музыка, всякое такое, – весело предложила она.

Энди и Стиви поглядели друг на друга и пожали плечами.

Слишком тепло.

– Уаааа!

– Так, – сказал Энди. – Да, ты многое пропустил, Коко, пока тут валялся. Полуфинал, сечешь? Мы ждали этих козлов из Абердина на Хеймаркете. Отпиздили их по полной программе, чувак, загнали назад на вокзал и в поезд, чуть по путям не размазали всю кодлу! Полиция просто стояла и не втыкала, что, нахуй, делать. Во как! Клево все прошло, а, Стиви?

– Охуенно, чувак. Пару ребят забрали; Гэри, Митци и еще кого-то из той тусы.

– Уаааа!

Они поглядели на их вопящего, ни на что не реагирующего друга и некоторое время помолчали. Затем Стиви начал:

– И ты пропустил тусу на опенэйре «Резарекшн», Коко. Там было настоящее безумие. Как нам вставило с того снежка, Энди!

– Башню сорвало. Я танцевать не мог, но вот он отрывался всю ночь. Я просто хотел болтать с каждым встречным чуваком. Чистый расколбас на всю ночь, кореш. Тут сейчас появился охуенный экстазин, Коко. Можно круто закинуться, оттянуться, рвануть по клубам и клубиться до озверения…

– Бесполезно, твою мать, – промычал Стиви. – Он нас не слышит.

– Это слишком безумно, блядь, кореш, – признался Энди. – Не могу вынести все это дерьмо.

Кормежка.

– Уаааа! УАААА!

– Это не Коко Брайс, – сказал Стиви. – По-любому не тот Коко Брайс, которого я знал.

Они вышли, когда вернулась сестра с едой. Коко не ел ничего, кроме холодного жидкого супа.

* * *

Рори с неохотой снова вышел на работу. Его все больше беспокоила Дженни, беспокоило то, как она справляется с ребенком. Она явно страдала от некой формы послеродовой депрессии. Из холодильника исчезли две бутылки вина. Он ей ничего не сказал, ожидая, что она сама поднимет этот вопрос. Он должен приглядывать за ней. Мужчины в группе поддержат его; они восхитятся не только тем, как он осознал и принял свои чувства, но также его бескорыстной отзывчивостью к нуждам партнера. Он помнил мантру: осознание – семьдесят процентов решения проблемы.

Дженни до смерти перепугалась в первый день, когда Рори снова вышел на работу. Ребенку в кроватке было очень плохо. От него исходил странный запах. Воняло… спиртным.

Не надо нам дубинок, не надо нам цепей, достаточно соломинок – взял лимонад и пей.

Ох, ты, пизда… Башка раскалывается от этого винища. Не могу бухать, как раньше, не как настоящий питух…

Ужасная догадка осенила Дженни: Рори пытался отравить их ребенка! Под кроватью она нашла пустые винные бутылки. Этот больной извращенец, бесхарактерный дурак… она заберет ребенка и уедет к матери. Хотя, наверное, это все-таки не Рори. В дом заходила пара рабочих, молодые парни, шкурили и морили двери и плинтуса. Да нет, не станут же они пытаться напоить младенца. Не могут они быть такими безответственными… она пойдет на их фирму и пожалуется начальству. Или даже вызовет полицию. Хотя это все-таки мог быть Рори. Как бы там ни было, безопасность Тома превыше всего. А этот неадекватный дурак пусть и дальше жалобно блеет о своих тошнотворных проблемках таким же, как он, тупым мужикам в своей жалкой группе. Она уходит.

– Кто сделал это, Том? Плохой папочка? Да! Наверняка он! Плохой папочка пытался навредить маленькому Тому. Ну, мы уезжаем, Том, мы отправимся к моей мамочке в Чидл.

Что? Чего?

– Это под Манчестером, да, Том-Том? Конечно да! Да, да-да! И она будет так рада видеть маленького Том-Тома, да? Будет?! Да, будет! Будет, Будет, Будет, Будет! – Она покрыла одутловатую щеку ребенка слюнявыми поцелуями.

Отъебись, тупая пизда! Ехать в долбаный Манчестер? Да ни в жизнь! Надо поставить эту клятую свиноматку по факту. Я не ее чертов ребенок. Меня зовут Коко Брайс.

– Послушай, ну, Дженни…

Услышав голос, исходящий из его маленького, неестественно дергающегося ротика, она застыла. Мерзкий, пронзительный, кудахтающий голос. Ее ребенок, ее маленький Том… он походил на злобного гнома.

Твою мать. Ну все, влип. Спокойствие, Коко, не напугай до смерти эту глупую шлюху.

– Ты говоришь, Том. Ты говоришь… – Дженни едва не задохнулась, не веря своим ушам.

– Послушай… – сказал ребенок, поднимаясь в своей кроватке, тогда как Дженни шатало из стороны в сторону. – Сядь, да сядь же, – велел он.

Дженни повиновалась, от шока утратив дар речи.

– Ты бы лучше только никому об этом не трепалась, мать, – продолжал ребенок, внимательно вглядываясь в Дженни, ища на ее лице признаки понимания; она так и сидела с вытаращенными глазами, совершенно оторопев. – Ну, э-э, мать, они же не поймут, вот я о чем. Меня тут же заберут. Эти очкастые чуваки… ну, люди в белых халатах, они же со мной, как с уродцем… в лабораторию отдадут для опытов, на столе резать будут. Я, ну, типа феномен, особо умный, вот. Понятно?

Коко Брайс был доволен собой. Он вспомнил видеокассеты «Звездных Войн», которые не отрываясь смотрел ребенком. Надо и дальше нести космическую пургу, чтобы лафа продолжалась. Сейчас он выступил неплохо.

– Они захотят меня забрать…

– Никогда! Я никогда не позволю им забрать моего Тома! – завопила Дженни, от перспективы потерять ребенка стряхнувшая оцепенение. – Невероятно! Мой маленький Том! Особенный ребенок! Но как, Том? Почему? Почему ты? Почему мы?

– Ну, так уж получилось. Хуй проссышь, в смысле, просто таким уж я родился, мать, это моя судьба и все такое.

– О, Том! – Дженни схватила ребенка на руки.

– Эй, полегче! – раздраженно воскликнул он. – И послушай, мать, ну, Дженни, одна-две маленькие просьбы. Эта жрачка, ну, еда. Она ни к черту. Я хочу то, что едят взрослые. И не ту вегетарианскую ботву, которую вы грызете. Мясо, Дженни. Немного бифштекса, понимаешь?

– Ну, мы с Рори не…

– Мне плевать, что там вы с Рори… ну, то есть у вас нет права отказать мне в моей свободе выбора.

Верно, признала Дженни.

– Да, ты прав, Том. Ты, несомненно, достаточно умен, чтобы ясно формулировать свои просьбы. Это потрясающе! Мой ребенок! Гений! Но как ты узнал о вещах вроде бифштекса?

Ох, пизда. Главное теперь – не спалиться. Не просрать такую малину.

– Ну, что-то услышал по телевизору. И два этих парня, плотника, которые тут работали, болтали о всяком разном. Я много взял от них.

– Это очень хорошо, Том, только не надо говорить, как те рабочие. Эти люди, ну, немного вульгарны, наверное, немного сексисты в своей речи. Тебе нужны более позитивные ролевые модели.

– Чего?

– Попробуй подражать кому-нибудь другому.

– Рори, что ли? – хихикнул ребенок.

Дженни пришлось об этом подумать.

– Ну, может быть, нет, но, ох… посмотрим еще. Господи, как он поразится, когда узнает.

– Не говори ему, это наш секрет, понятно?

– Я должна сказать Рори. Он мой партнер. Он твой отец! Он имеет право знать.

– Мать, ну, Дженни, я бы ему лучше не говорил. Этот псих мне завидует. Он меня сдаст, и они меня заберут.

Дженни была вынуждена признать, что Рори и вправду не вполне стабильно ведет себя по отношению к ребенку; может, он еще и не готов к такой эмоциональной встряске. Придется пока молчать. Это будет их секретом. На людях Том будет таким же обычным младенцем, как и прочие вокруг, но когда они останутся наедине, он будет особенным ребенком. Она займется его развитием, вырастит его не сексистом, а тонко чувствующей, восприимчивой натурой, человеком сильным и в то же время по-настоящему экспрессивным, а не каким-нибудь скучным клоуном, который цепляется за поведенческие стереотипы из идеологической и душевной лености. Он будет совершенным новым человеком.

* * *

Юноша, которого звали Коко Брайс, научился говорить. Сперва думали было, что он повторяет слова как попугай, но тут Коко начал идентифицировать себя, других людей и предметы. Особенно сильно он реагировал на свою мать и подружку, приходивших навещать его регулярно. А вот отец не пришел ни разу.

Его подружка Кирсти коротко подстригла волосы с боков. Она давно хотела сделать это, но Коко ее отговаривал. Теперь же он не мог ей воспрепятствовать. Кирсти жевала резинку, глядя на него сверху вниз.

– Все в порядке, Коко? – спросила она.

– Коко, – указал он на себя. – Ко-лин.

– Да, Коко Брайс, – сказала она, выплевывая слова между жевками.

Мозги у него совсем поджарились. А все эта кислота, эти «Супермарио». Я предупреждала его, но это же Коко, он только и жил что ради выходных, рейвов да футбола. Рабочая неделя для него – это что-то, что надо вытерпеть, и он принимал слишком много чертовой кислоты, чтобы убить время. Ну, я не собираюсь дожидаться, пока этот овощ оклемается.

– Сканко и Линни решили обручиться, – сказала она, – во всяком случае, так я слышала.

Это заявление, хотя и не вызвало у Коко никакой реакции, направило мысли Кирсти в новую интересную сторону. Если он ничего не может вспомнить, то не помнит и статуса их отношений. Не помнит, каким невозможным становился, когда она заводила речь об их будущем.

Туалет.

– Номр два! Номр два! – завопил молодой человек.

Появилась сестра с судном.

После того как ее бойфренд заткнулся, Кирсти села на край его койки и склонилась пониже.

– Сканко и Линни. Обручены, – повторила она.

Он вскинул рот к ее грудям и принялся сосать и кусать их через майку и лифчик.

– Мммммм… Мммммм…

– Отстань от меня! – заорала она, отталкивая его. – Не здесь! Не сейчас!

Резкость в ее голосе заставила его расплакаться:

– Уааааа!

Кирсти с презрением покачала головой, выплюнула резинку и ушла. Впрочем, если врачи правы и Коко сейчас как чистый лист бумаги, она может раскрасить его по своему вкусу. Когда он выпишется, она будет держать его подальше от дружков. Он станет другим Коко. Она его изменит.

* * *

Все проштудированные Дженни книги по послеродовому уходу не вполне подготовили ее к тем отношениям, которые устанавливались у нее с ребенком.

– Послушай, Дженни, я хотел бы, чтобы ты сводила меня на футбол в субботу. «Хибз» против «Хартс» на «Истер-роуд». Понятно?

– Не свожу, пока ты не перестанешь говорить, как рабочий, и не начнешь говорить правильно, – ответила она. Содержание его речи и тон его голоса сильно ее беспокоили.

– Да, извини. Я подумал, что хорошо бы увидеть немного спорта.

– Хм, я плохо разбираюсь в футболе, Том. Приятно, конечно, видеть, как ты самовыражаешься и развиваешь интересы, но футбол… это одна из тех ужасных мачистских вещей, и не хотелось бы, чтобы ты этим увлекся…

– Ага, чтобы я вырос таким же, как этот мудак! Ну, как мой отец? Ладно тебе, мать, очнись! Он же чертов слюнтяй!

– Том! Хватит! – воскликнула Дженни, но она не могла сдержать улыбку. Малыш определенно был не так уж и не прав.

Дженни согласилась взять ребенка на восточную трибуну на «Истер-роуд». Он заставил ее встать у внушительного полицейского кордона, разделявшего соперничающие группировки фанатов. Она заметила, что Том, похоже, больше наблюдает за молодежью в толпе, чем за футболом. Их прогнали озадаченные полицейские, сделавшие Дженни выволочку за безответственное поведение. Пришлось ей признать жестокую правду; может, ее сын – каприз природы и гений, но в остальном натуральный жлоб.

Впрочем, с каждой следующей неделей Коко Брайс все радостнее врастал в свое новое тело. Кто сказал, что нельзя и на елку влезть, и не ободраться? Пусть все думают, что старое тело в больнице – это настоящий Коко Брайс. А ему и тут неплохо, новых возможностей масса. Сперва он думал, что ему будет не хватать ебли и выпивки, но обнаружил, что сексуальное влечение сошло почти на ноль, а от алкоголя его детскому телу становится совсем уж дурно. Даже его любимая еда не казалась больше вкусной; теперь он предпочитал более легкую, жидкую, просто усваиваемую пищу. А еще эта постоянная чудовищная усталость. Все, что он хотел, – это спать. А когда бодрствовал – столь многому учился. Его новое знание, похоже, начало вытеснять большую часть его старых воспоминаний.

* * *

Юноше в больнице обширная программа терапии по восстановлению памяти так и не помогла. И педагоги с психологами решили: чем пытаться заставить его вспомнить хоть что-нибудь, пусть лучше учится всему с нуля. Такой подход принес немедленный результат, и вскоре молодому человеку позволили отправиться домой. Посещая окрестности, знакомые по фотографиям, он постепенно осознавал, кто он есть, даже если это было скорее благоприобретенное, чем восстановленное, знание. К ужасу своей матери, он даже захотел навестить отца, сидевшего в тюрьме. Кирсти постоянно была рядом. Они же, в конце концов, все равно что обручены, сказала она ему. Он заново учился заниматься любовью. Кирсти была им довольна. Он, казалось, был только рад учиться. Раньше Коко пренебрегал предварительными ласками. Теперь, под ее руководством, он открыл для себя, как использовать язык и пальцы, став искусным и отзывчивым любовником. Они вскоре официально обручились и стали жить вместе.

Газеты периодически проявляли интерес к восстановлению Коко Брайса. Молодой человек отказался от наркотиков, поэтому районный муниципалитет решил, что было бы неплохим паблисити предложить ему работу. Они наняли его курьером, но тот, с невероятной скоростью прогрессируя в обучении, подумывал о конторской работе. Его друзья думали, что Коко стал таким рохлей после того несчастного случая, но большинство связывали это с обручением. Он перестал появляться среди фанатов. Это была идея Кирсти: зачем ему лишние неприятности, когда нужно вместе думать о будущем. Мать Коко считала, что это великолепно. Кирсти оказала на него хорошее влияние.

Однажды вечером, полтора года спустя, молодой человек, известный как Колин Брайс, ехал в автобусе со своей женой Кирсти. Они навестили ее мать и теперь направлялись обратно в свою квартиру в Долри.

Напротив них сидели молодая женщина и ее круглолицый малыш. Ребенок повернулся и уставился на Колина и Кирсти – глаз не мог от них оторвать. Кирсти шутливо начала играть с малышом, нажимая на его нос, как на кнопку.

– Том, – засмеялась мать ребенка, – не приставай к людям. Сядь спокойно.

– Нет, все в порядке, – улыбнулась Кирсти.

Она поглядела на Коко, пытаясь оценить его реакцию на малыша. Она хотела ребенка. Скоро.

Ребенок, казалось, был загипнотизирован Коко. Он вытянул вперед пухлую ручонку и начал водить ею по лицу молодого человека, ощупывая его контуры. Кирсти едва сдерживала смех, тогда как ее муж отдернул голову и смущенно потупился.

– Том! – засмеялась мать ребенка с наигранным раздражением. – Ах ты, несносный малыш! Наша остановка!

– КОКОРБАЙ! КОКОРБАЙ! – пронзительно завопил ребенок, когда она подняла его и понесла к выходу из автобуса. Он указывал на юношу и ревел во все горло: – КОКОРБАЙ!

– Это не Кокирбай! – объяснила она, имея в виду неведомого демона, упорно посещавшего ее сына Тома в кошмарах. – Это просто молодой человек.

Оставшуюся часть поездки Кирсти взахлеб трещала о детях, совершенно не замечая страха и смятения на лице мужа.