Ерунда

Я побывал в этом Диснейленде во Флориде, сечешь? Взял с собой жену и дитенка. Мне клево забашлял Ферранти, и я подумал: надо либо что-то сделать для семьи, либо спустить все лавэ в «Уилли Мьюре». Я видел, что происходит с кучей других чуваков: живут какое-то время как короли, ездят повсюду на такси, китайская жрачка навынос, деньги летят со свистом, сечешь расклад? И все ради чего? Ради Шотландской Ебаной Футбольной Ассоциации, вот ради чего.

Я не был так уж настроен на Диснейленд, но дитенок, сечешь? Мог бы и не запариваться. Поездка оказалась дерьмовой. Повсюду невъебенные очереди, на любой аттракцион. Ладно еще, если тебе нравятся такие вещи, но это не моя тусовка, черт возьми. Пиво там просто моча. А они все такие: у-у, «Будвайзер», просто пиздец, но это как пить холодную воду, мать ее так. Единственное, что мне понравилось в Штатах, – это жрачка. Порции просто немереные, тебе столько и не снилось, и обслуга, и все такое. Я помню, как сказал жене в одной забегаловке: «Давай жри до отвала, пока из горла не полезет, дура, потому что когда мы вернемся домой, то будем жить на пережаренной „маккейновской“ картошке до морковкина заговенья».

Ну вот, возвращаясь к этому диснейлендскому дерьму, один полоумный мудак, прикинутый под медведя, выскочил прямо перед нами, представляешь? Махал руками как идиот. Дитенок начал голосить, от страха в штаны наложил. Так что я охуенно припечатал козла, вмазал со всей дури этому долбаному мудаку по харе, ну или где там у него была под медвежьим костюмом харя, сечешь? А хули! Диснейленд или не ебаный Диснейленд, это не дает права какому-то уроду выпрыгивать, размахивая руками, перед моим дитенком, вот так.

А эти хреновы полицейские, с пистолетами там и всем таким, чувак, – это тебе не шутка, вот что. Спрашивают: «Что здесь, блядь, происходит, приятель?» – типа по-американски, сечешь? Ну я и киваю на этого идиота, ряженного медведем: «Чувак выскочил перед моим дитенком. Напугал его до смерти». Один полицейский просто сказал, типа, что парень, возможно, слишком увлекся своей работой, во как. А другой спросил: «Может, эта маленькая девочка боится медведей?»

И тут подошел один мудень в желтом пиджаке. Я врубился, что это, типа, хозяин чувака-медведя. Он извинился передо мной, затем повернулся к этому ряженому козлу и сказал: «Нам предстоит с тобой расстаться, приятель». Они просто собирались, типа, выпинать парня к херам. «Для нас это недопустимо», – сказал он ему. А этот бедный чудило в костюме снял уже медвежью голову и чуть не плачет, говорит, ему нужна работа, чтобы платить за колледж. Так что я подошел к мудню в желтом пиджаке и сказал: «Слышь, приятель, чё за беспредел. Незачем парня увольнять. Мы уже со всем разобрались».

Должен сказать, я вдарил чуваку прилично, но не хотел, чтобы он потерял свою работу. Я понимаю, что это, блядь, такое. Ну да, платят тебе пособие на ход ноги, заебись, только надолго его не хватает. Получил пособие – и спускаешь его на всякую хуйню. Появляются приятели, о которых ты раньше и слыхом не слыхивал, и тусят с тобой, пока бабло не кончилось. В общем, этот мудень-супервайзер сказал: «На твое усмотрение, приятель. Ты не в претензии – чувак остается при работе. – И поворачивается к ряженому: – Тебе повезло, твою мать, вот что я скажу. Если бы не этот парень, понимаешь, ты бы уже собрал монатки», – но это все по-американски, типа, знаешь же, как они все, козлы, говорят, по телевизору и все такое.

Чувак, которому я вмазал, этот ряженный медведем, заговорил: «Мне действительно жаль, приятель, моя ошибка, понимаешь». А я просто сказал: «Все нормально. Ерунда». Полиция и этот супервайзер съебали, а чувак-медведь повернулся ко мне: «Огромное спасибо, дружище. Желаю приятного дня». Я подумал минуту: «Я тебе, ебаный в рот, пожелаю приятного дня, ты, мудак, выпрыгиваешь перед моим дитенком». Но я спустил это на тормозах, сечешь, не стал больше цепляться. Парень сохранил работу, я сделал доброе дело. И я ответил: «Ладно, и тебе того же, приятель».

Общее дело «Грэнтон Стар»

Известие обухом ударило Боба Койла прямо в центр его грудной клетки. Он стоял у стойки, раскрыв рот от изумления, в то время как его приятель Кев Хислоп объяснял ему положение дел.

– Извини, Боб, но мы все согласны. Мы не можем гарантировать тебе место в составе. У нас теперь Тамбо и маленький Грант. Эта команда добьется многого.

– Добьется многого?! Добьется многого?! Третий дивизион Городской лиги! Это просто дворовая забава, ты, претенциозный мудак! Чертова дворовая забава!

Кеву не понравился злобный ответ Боба. Разумеется, общее дело «Грэнтон стар» было важнее, чем любое личное эго. И, помимо прочего, именно ему открытым голосованием была доверена капитанская повязка на этот сезон. «Стар» оспаривали право выхода во Второй дивизион Эдинбургской городской лиги. Вдобавок они стояли всего в трех играх от финала на «Сити-Парк» – с денежным призом – на Кубок памяти Тома Логана. Ставки были высоки, и Кев хотел стать тем человеком, который приведет «Стар» к кубковой славе в их собственном районе. Он, впрочем, понимал, что часть его ответственности связана с проведением в жизнь непопулярных решений. Дружба должна отойти на задний план.

– Понимаю, ты разочарован, приятель…

– Разочарован?! Ты охуительно прав, что я разочарован. Кто стирает всем форму почти каждую неделю? А? – негодовал Боб, тыча себя пальцем в грудь.

– Ладно, Боб, выпей еще пинту…

– Засунь твою чертову пинту себе в жопу! Тоже мне друзья! Да идите вы нахуй!

Боб как ураган вылетел из паба, а Кев повернулся к остальным ребятам и пожал плечами.

Перед тем как вернуться домой, Боб без всякого удовольствия приговорил еще несколько пинт лагера в двух других пабах. Его переполняло возмущение, когда он думал о самовлюбленном мудаке Тамбо, который с самого начала сезона, когда только пришел в «Стар», положил глаз на футболку Боба под номером 10. Ублюдок, пьющий лишь апельсиновый сок. Это была явная ошибка набрать в команду таких козлов, как Тамбо. А ведь это просто дворовая забава, смех с приятелями. Свежий апельсиновый сок и лимонад. Свежий апельсиновый сок и лимонад. Гнусавый голос Тамбо беспощадно скрежетал в его голове.

В пабах, в которые заходил Боб, ему не удалось встретить кого-то из знакомых. Это было непривычно. К тому же старые пьяницы, обычно докучавшие ему в поисках компании или попрошайничавшие пинту, избегали его, как будто он был прокаженный.

Мать Боба пылесосила, когда ее сын вернулся домой. Но как только услышала его в дверях, она выключила машину. Дорин Койл заговорщицки поглядела на мужа, Боба-старшего, который оторвал от кресла свое грузное тело и бросил «Ивнинг ньюз» на кофейный столик.

– Мне нужно чутка переговорить с тобой, сын, – сказал Боб-старший.

– Да? – Отцовский тон, дерзкий и вызывающий, несколько встревожил Боба.

Но прежде чем Боб-старший смог заговорить, Дорин разразилась нервной тирадой:

– Не подумай, что мы пытаемся избавиться от тебя, сынок. Это совсем не так.

Боб застыл, и дурное предчувствие резануло его, перекрыв ошеломление.

– Достаточно, Дорин, – начал отец Боба с ноткой раздражения в голосе. – Дело в том, сын, что тебе пришло время покинуть этот дом. Да где это слыхано, чтобы парень двадцати трех лет от роду так и жил с родителями? К примеру, я в свои семнадцать уже записался в торговый флот и ушел в море. А ты… это просто неестественно, сын, понимаешь?

Боб ничего не сказал. Он не мог нормально соображать. Его отец продолжал:

– Ты же не хочешь, чтобы твои приятели думали, небось, мол, парень со странностями, а? Как бы то ни было, твоя мать и я – мы не становимся моложе. Мы вступаем в сложную фазу в нашей жизни, сын. Некоторые могут сказать… – Боб Койл посмотрел на свою жену, – в опасную фазу. Твоей матери и мне, сын, нам нужно время, чтобы разобраться с нашей жизнью. Привести все в порядок, если понимаешь, о чем я. У тебя есть девушка, малышка Эвелин. Ты знаешь, что к чему. – Боб-старший подмигнул своему сыну, ища на его лице признаки понимания. Не усмотрев ничего подобного, он заговорил снова: – Твоя проблема, сын, в том, что ты живешь на всем готовом. И кто страдает? Я скажу тебе, такие простаки, как мы здесь. – Боб-старший ткнул себя пальцем в грудь. – Твоя мать и я. Да, не так-то просто нынче найти жилье, особенно когда привык жить как фон-барон. Но мы ничего об этом не будем говорить. Я и твоя мама, мы готовы дать тебе двухнедельную отсрочку. Достаточно времени на поиски своей квартиры… а через четырнадцать дней уж будь так добр – освободи площадь.

Несколько ошарашенный Боб смог только выдавить из себя:

– Да… понятно…

– Не думай, что мы пытаемся избавиться от тебя, сынок. Просто твой отец и я подумали, что это будет взаимовыгодно для обеих сторон, и для нас, и для тебя, типа, если ты найдешь свое собственное жилье.

– Хватит, До, – триумфально пропел отец Боба. – Взаимовыгодно для обеих сторон. Мне это нравится. Да уж, сын, если тебе и нашей Кэти какие-то мозги в наследство и достались, это все материна заслуга, такой дубина, как я, тут совсем ни при чем.

Боб поглядел на родителей. Они казались какими-то другими. Он всегда воспринимал отца как толстого и одышливого хронического астматика, а его половину как толстушку в засаленном спортивном костюме. Физически они выглядели по-прежнему, но теперь он впервые уловил исходящие от них флюиды сексуальной озабоченности, и ему стало не по себе. Теперь он видел предков такими, как есть: гнусными, развратными гадами. Теперь он осознал, что же было в тех взглядах, которыми они провожали его, когда он вел Эвелину наверх заниматься сексом: не смущение или негодование, но предвкушение. Да плевать им было, чем он там занимался; просто это позволяло им приступить к собственному грязному делу.

Эвелина. Как только он поговорит с ней, все наладится. Эв его всегда понимала. Мысль об официальном обручении и женитьбе, так долго отвергавшаяся Бобом, теперь просочилась в его сознание, и он увидел массу открывающихся возможностей. Да он был просто слеп! Они снимут собственное жилье. Он сможет смотреть видео каждый вечер. Ебаться каждую ночь. Попадет в другой клуб; нахуй «Стар»! Эвелина будет стирать форму. Внезапно снова повеселев, он вышел на улицу и отправился к телефонной будке у магазинов. В родительском доме он уже чувствовал себя как незваный гость.

Эвелин взяла трубку. Дух Боба взыграл пуще, предвкушая перспективу компании. Перспективу понимания. Перспективу секса.

– Эв? Боб. Все в порядке?

– Да.

– Как насчет зайти?

– …

– Что? Эв? Зайдешь, да?

– Нет.

– Как нет?

Что-то было не так. Внезапная судорога тревоги пронзила Боба.

– Просто не приду.

– Но почему нет? У меня был плохой день, Эв. Мне нужно поговорить с тобой.

– Да. Ну, говори тогда со своими дружками.

– Не будь такой, Эв! Я говорю, что у меня был тяжелый день! Что такое? Что не так?

– Я и ты. Вот что не так.

– Что?

– У нас все кончено. Финито. Капут. Конец истории. Доброй ночи, Вена.

– Что я сделал, Эв? Что я сделал? – Боб не мог поверить своим ушам.

– Ты знаешь.

– Эв…

– Дело не в том, что ты сделал, а в том, чего не сделал!

– Но Эв…

– Я и ты, Боб. Мне нужен парень, который может что-то делать для меня. Кто-то, кто действительно может заниматься любовью с женщиной. А не какой-нибудь толстый козел, который сидит сиднем, болтает о футболе и сосет лагер со своими дружками. Настоящий мужчина, Боб. Сексуальный мужчина. Мне двадцать, Боб. Двадцать лет. И я не собираюсь провести всю жизнь привязанной к какому-то мудаку!

– Какая муха тебя укусила? А? Эвелин? Ты никогда раньше не жаловалась. Я и ты. Ты была просто глупенькая маленькая девочка, когда встретила меня. Никогда не знала, что такое трахаться, черт возьми…

– Да! Ну теперь все изменилось! Потому что я встретила кое-кого, Боб Койл! И он, твою мать, больше мужчина, чем ты когда-нибудь станешь!

– …Что?.. Что?.. ЧТО?… ЧТО ЗА ЧУУУВВААК!

– Это уж мне знать, а тебе выяснять!

– Эв… как ты могла сделать это со мной… ты и я, Эв… всегда были ты и я… обручение и это…

– Извини, Боб. Но я была с тобой с шестнадцати лет. Тогда, может, я ничего и не знала о любви, но теперь, черт подери, точно знаю об этом гораздо больше!

– ТЫ ЕБАНАЯ ШЛЮХА!… ТЫ УЖАСНАЯ ГНУСНАЯ ТВАРЬ!…

Эвелин швырнула трубку.

– Эв… Эв… Я люблю тебя… – Боб впервые произнес эти слова, обращаясь к мертвой телефонной линии… – БЛЯЯЯЯДЬ! ЕБАНАЯ БЛЯЯЯДЬ!

Он вдребезги разбил трубку в будке. Тяжелыми говнодавами он вышиб две стеклянные панели и пытался вырвать телефон из гнезда.

Боб не подозревал, что рядом с будкой затормозила патрульная полицейская машина.

В местном полицейском участке произведший задержание констебль, Брайан Кокрейн, печатал показания Боба, когда появился дежурный сержант Моррисон. Боб сидел в подавленном молчании перед столом, пока Кокрейн печатал двумя пальцами.

– Добрый вечер, сержант, – сказал констебль Кокрейн.

Сержант пробормотал нечто неопределенное, что могло быть, а могло и не быть «Брайан», и даже не оглянулся. Он положил пирожок с сосиской в микроволновку. Открыв шкафчик над ней, он увидел, что там нет кетчупа, и пришел в ярость. Он терпеть не мог закусок без кетчупа. Расстроенный, он повернулся к Кокрейну:

– А кетчупа-то нет. Ну твою мать, Брайан. Чья очередь была закупаться?

– Да… извините, сержант… вылетело из головы, – сказал смущенный констебль. – Совсем, типа, закрутился… вечерок тот еще.

Моррисон печально покачал головой и глубоко вздохнул:

– Ну и каков улов, Брайан?

– Э-э… есть один насильник, есть чувак, порезавший парнишку в торговом центре, и вот этот шут гороховый. – Он указал на Боба.

– Так… Я уже заходил в камеру и переговорил с насильником. Похоже, довольно приятный молодой парень. Сказал мне, что эта глупая шлюшка сама напрашивалась. Старо как мир, Брайан. Чувак, пырнувший мальчонку… ну, глупый козлина, но дело молодое, перебесится. Что насчет этого мудозвона?

– Поймал его, когда он курочил телефонную будку.

Сержант Моррисон крепко сжал зубы. Пытаясь не взорваться от приступа гнева, он заговорил медленно и осторожно:

– Отведи этого ковбоя в камеру. Я хочу перекинуться с ним парой слов.

Кто-то еще хотел перекинуться парой слов. Последнее время «пара слов» не сулила Бобу ничего хорошего.

Сержант Моррисон был владельцем акций «Бритиш телеком». И сильнее сосиски без кетчупа его бесил разве что вид того, как активы БТ, составлявшие часть его вложений, обесцениваются бессмысленным вандализмом.

В камере Моррисон от души врезал Бобу в живот, затем по ребрам и по яйцам.

– Ну что, оценил эффективность политики приватизации? – улыбнулся сержант, глядя на Боба, стонущего на холодном кафельном полу. – Я никогда бы не реагировал так, как сейчас, если бы ты разгромил телефонную будку, когда они были национализированы. Знаю, по сути это одно и то же; но вандализм тогда означал бы для меня увеличение налогов, а нынче – меньшие дивиденды. Теперь, сынок, на карту для меня лично поставлено куда больше. Так что я не хочу, чтобы какой-то люмпен-пролетарский смутьян угрожал моим вложениям.

Боб лежал, жалко стеная, мучимый тошнотворной болью и подавленный моральными страданиями.

Сержант Моррисон считал себя справедливым человеком. Как и остальные сидевшие по камерам задержанные, Боб получил на завтрак чашку крепкого чая и булочку с джемом. Он не мог ее коснуться: масло и джем положили вместе. Он не сумел съесть ни кусочка, а вскоре ему предъявили обвинение в нарушении общественного спокойствия и нанесении преступного ущерба собственности.

Освободили его в 6:15 утра, но он чувствовал себя слишком слабым, чтобы идти домой. Вместо этого он решил отправиться прямо на работу после того, как посидит в кафе за яичницей с булочкой и чашкой кофе. Он нашел подходящее место и сделал заказ.

Наевшись, Боб пошел заплатить по счету.

– Один фунт шестьдесят пять пенсов.

Владелец кафе был здоровый, толстый, засаленный мужик, с лицом, изрытым оспинами.

– Да? Погодите минутку…

Боб принялся считать свои деньги. Он и не подумал проверить, сколько у него оставалось, хотя в полиции у него все забрали, вместе с ключами и шнурками от ботинок, и только что утром ему пришлось расписаться в получении.

Всего набралось фунт и тридцать восемь пенсов. Владелец кафе поглядел на физиономию Боба, небритую, со слезящимися глазами. Он пытался сделать из своего кафе респектабельное заведение, а не прибежище для бомжей. Выйдя из-за прилавка, он потащил Боба за дверь.

– Умник хитрожопый нашелся… скотина… мог видеть цены, не слепой… Я, блядь, погожу тебе, мудак…

Вытащив Боба на холодную пустынную улицу, толстяк ударил его в челюсть. Больше от утомления и дезориентации, чем от силы удара, Боб свалился мешком, стукнувшись головой о тротуар.

Несмотря на умственную и физическую опустошенность, Боб начал вкалывать на полную, пытаясь забыть о своих волнениях и чтобы день прошел побыстрее. Обычно он грузил и таскал очень немного, здраво рассуждая, что, поскольку он сидит за рулем, собственно погрузка не его работа. Сегодня тем не менее он трудился засучив рукава. В первый рейс они перевозили барахло каких-то богатых гадов из большого шикарного дома в Крэмонде в большой шикарный дом в Грейндже. Остальные ребята в команде, Бенни, Дрю и Зиппо, были гораздо менее разговорчивыми, чем обычно. В любой другой день Боб заподозрил бы что-то неладное. Но сейчас, чувствуя себя ужасно, он только приветствовал их молчание.

Они вернулись на склад в Кэнонмиллс в 12:30 на обед. Боб был удивлен, когда его вызвали в офис управляющего, Майкла Рафферти.

– Садись, Боб. Я сразу перейду к делу, приятель, – сказал Рафферти, делая все, кроме этого. – Уровень нашей работы, – продолжил он загадочно и указал на плакат Ассоциации грузоперевозок, висящий на стене, с логотипом, украшавшим каждый из их грузовых автомобилей, – ничего сейчас не стоит. Нынче, Боб, главное – это цена услуг. И все эти ковбои, имеющие меньше персонала и более низкие расходы, они обставляют нас, Боб.

– Что вы пытаетесь сказать?

– Мы должны урезать расходы, Боб. Где я могу урезать расходы? Тут? – Он выглянул из стеклянной коробки офиса и окинул взглядом склад. – Мы связаны здесь пятилетним договором об аренде. Нет. Это должны быть расходы на имущество и на труд. Все зависит от положения на рынке, Боб. Мы должны найти нашу нишу. И эта ниша – высококачественная фирма, специализирующаяся в местных перевозках для А, Б и В.

– Так что, я уволен? – спросил Боб с ноткой покорности в голосе.

Рафферти поглядел Бобу в глаза. Он недавно побывал на семинаре, озаглавленном «Позитивное управление сценарием сокращения штатов».

– Твое место сокращается, Боб. И важно помнить, что дело не в человеке, которого мы сокращаем, а в рабочем месте. Мы слишком раздули штат, Боб. Замахнулись на континентальные перевозки. Пытались конкурировать с большими парнями и, вынужден признать, потерпели поражение. Немного увлеклись в девяносто втором, единый рынок и все такое. Я вынужден продать большой грузовик. И сократить водительскую позицию. Это не так просто, Боб, но пришедшие к нам последними будут первыми на сокращение. Теперь я сообщу всем в отрасли, что знаю надежного водителя, который ищет работу, и, конечно, дам тебе отличную рекомендацию.

– Конечно, – повторил Боб с саркастической горечью в голосе.

Боб ушел, когда наступило время ланча, и отправился выпить пинту и съесть тост в местном пабе. Возвращаться на работу он уже не стал. Когда он сидел и пил один, к нему приблизился незнакомец и сел рядом, хотя в пабе было полно свободного места. Мужчина выглядел на пятьдесят, не особенно высокий, но с запоминающейся внешностью. Его седые волосы и белая борода напомнили Бобу одного фолк-певца, чувака из Corries, или, возможно, из Dubliners.

– Ты все проебал, глупый мудак, – сказал ему мужчина, поднося к губам пинту крепкого темного пива.

– А? Что? – снова удивился Боб.

– Ты. Боб Койл. Ни дома, ни работы, ни подруги, ни друзей, полицейский протокол, избитая морда, и все это за несколько часов. Отлично, – подмигнул он и отсалютовал своей пинтой, словно пил за здоровье Боба.

Это одновременно разозлило и заинтриговало Боба.

– Откуда, твою мать, ты это знаешь? Кто ты, черт побери, такой?

Мужчина поднял голову:

– Это мое дело все знать. Я – Бог.

– Ну ты, блядь, даешь, старый псих! – хохотнул Боб, запрокинув голову.

– Черт побери. Еще один умник попался, – устало сказал мужчина. Затем он с таким скучающим, пресыщенным видом, будто делает это в тысячный раз, выдал следующий спич: – Роберт Энтони Койл, родился в пятницу двадцать третьего июля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, у Роберта Макнамары Койла и Дорин Шарп. Младший брат Кэтлин Шивон Шо, вышедшей замуж за Джеймса Аллана Шо. Они живут по адресу Паркглен-Кресент, дом двадцать один в Гилмертоне, у них есть ребенок, которого также зовут Джеймс. У тебя серповидное родимое пятно на внутренней стороне бедра. Ты ходил в начальную школу Грэнтона и среднюю школу Эйнсли-Парк, где получил аттестат с двумя оценками, средними, по столярной работе и черчению. До недавнего времени ты работал на фирме по перевозке мебели, жил дома, имел подружку по имени Эвелин, которую не мог удовлетворить сексуально, и играл в футбол за «Грэнтон стар» так же, как ты занимался любовью, то есть усилий прилагая немного, а умения еще меньше.

Боб сидел выжатый как лимон. Его собеседник словно источал некую полупрозрачную ауру. Говорил тот с уверенностью и убедительно. Боб почти поверил ему. Он не знал, чему больше верить.

– Если ты Бог, на хрена тогда ты тратишь свое время на меня?

– Хороший вопрос, Боб. Хороший вопрос.

– Я имею в виду этих голодающих детей, типа, по телевизору и все такое. Если ты и вправду ты, мог бы разобраться с этим, вместо того чтобы бухать с такими, как я.

Бог поглядел Бобу в глаза. Он выглядел удрученным.

– Заткнись-ка на минутку, парень. Просто уясни одну вещь. Каждый чертов раз, когда я спускаюсь сюда, какие-то скоты грузят меня насчет того, что я, блядь, должен или не должен делать. Либо это, либо приходится вступать в какой-то философский, мать его, диспут с каким-нибудь придурком-студентиком о моей же природе, уровне моего всемогущества и всем этом дерьме. Задрало уже оправдываться, вы, мудаки, еще не доросли критиковать меня! Я сделал вас, идиотов, по моему образу и подобию. Вы это все натворили, вы, вашу мать, и разбирайтесь. Этот кретин Ницше вообще облажался, когда сказал, что я умер. Я не умер; я просто послал все нахуй. Делать мне больше нечего, как решать проблемы каждого козла. Всем остальным насрать, а я чем хуже?

Боб нашел нытье Бога жалким.

– Ты, чертов пьяница. Если бы у меня были твои силы…

– Если бы у тебя были мои силы, ты бы делал то же, что делаешь сейчас, то есть – нихуя. У тебя есть силы сосать меньше лагера, а?

– Да, но…

– Никаких «но». У тебя была сила набрать форму и внести более позитивный вклад в общее дело «Грэнтон стар». У тебя была сила уделять больше внимания своей маленькой подружке. Она была достойна этого. Ты мог бы преуспеть в этом гораздо лучше, Боб.

– Может, и мог бы, может, и нет. Тебе-то что?

– У тебя была сила перестать путаться под ногами у отца с матерью, чтобы они могли спокойно потрахаться. Но нет. Только не себялюбивый Койл. Просто сидел там и смотрел «Улицу Коронации» и «Бруксайд», пока эти бедолаги на стенку лезли от фрустрации.

– Это не твое дело.

– Все мое дело. У тебя была сила оказать сопротивление тому толстому козлу в кафе. А ты позволил ему ударить тебя из-за каких-то долбаных пенсов. Чувак совсем охренел, а ты даже не пикнул, как будто так и надо.

– Я был в ахуе…

– И этот урод Рафферти. Ты даже не сказал ему засунуть его сраную работу в задницу.

– Ну и что! Ну и что, твою мать!

– Так что у тебя были силы, а ты даже не озаботился их использовать. Вот почему ты заинтересовал меня, Боб. Ты прямо как я. Ленивый, апатичный, тормозной мудак, и как же я это в себе ненавижу. Но я бессмертен и сам себя наказать не могу. Зато могу наказать тебя, приятель. Чем и займусь.

– Но я могу…

– Заткнись, гнида! Меня, черт возьми, до смерти заколебало все это дерьмо с покаянием. Мне отмщение, и я намерен отомстить моей собственной ленивой и эгоистичной природе в лице существ, которых я создал, в лице их представителя. То есть тебя.

Бог встал. Он чуть не трясся от гнева, но для него все это было явно непросто. Боб еще мог попробовать его отговорить.

– Ты выглядишь, прямо как я себе представлял… – начал льстиво Боб.

– Это потому, что у тебя нет воображения, мудило безмозглый. Ты видишь и слышишь меня именно таким, каким себе представлял. Ты, твою мать, обречен, придурок.

– Но я не самый худший… – взмолился Боб. – Что насчет киллеров, серийных убийц, диктаторов, палачей, политиков… Эти козлы, которые закрывают заводы, чтобы не потерять прибыли… все эти жадные, богатые гады… что насчет них, а?

– Может быть, я разберусь с ними, а может, и нет. Это мое дело, твою мать. Ты доигрался, мудак! Ты слизняк, Койл. Насекомое. А, вот оно! Насекомое!.. – вдохновенно воскликнул Бог. – Я превращу тебя в грязное, ленивое, вредное насекомое, кем ты и являешься!

Бог снова поглядел Бобу в глаза. Сгусток невидимой энергии пролетел над столом и пронизал Боба насквозь, до самых костей. Боба словно пригвоздило к спинке стула, но через миг это ощущение прошло, и Боб остался сидеть, с бешено колотящимся сердцем и весь в поту. Это представление, казалось, утомило Бога. Он нетвердо поднялся со своего стула и поглядел на Боба.

– Пойду придавлю, – прохрипел он и, развернувшись, вышел из паба.

Боб сидел, как прикованный, лихорадочно пытаясь как-то рационально объяснить случившееся. Спустя несколько минут в паб явился Кевин пропустить пинту. Он заметил Боба, но не горел желанием приближаться к нему после вчерашнего скандала.

Когда Кевин в конце концов подошел, Боб сказал ему, что только что встретил Бога, который пообещал превратить его в насекомое.

– Ну ты, блин, горазд сочинять, – сказал своему смятенному другу Кевин перед тем, как уйти.

Этим вечером Кевин сидел дома один, уплетая на ужин жареную рыбу. Его подружка отправилась на ночную гулянку с какими-то приятельницами. Здоровая навозная муха села на край его тарелки. Она просто сидела там, глядя на него. Что-то подсказало ему не трогать ее.

Затем муха влетела в каплю томатного соуса на краю тарелки и взмыла на стену, прежде чем Кевин успел среагировать. К его изумлению, она начала выписывать «КЕВ» на белых ноздреватых обоях. Ей пришлось совершить вторую ходку за соусом, чтобы завершить начатое. Кев содрогнулся. Безумие, но вот же оно – его имя, написанное насекомым…

– Боб? Это действительно ты? Еб твою мать! Прожужжи дважды, если да, один раз, если нет.

Два жжж.

– Неужели это он, как там его, неужели это Бог так с тобой?..

Два жжж.

– Что, блядь, ты собираешься делать?

Неистовое жжжжж.

– Извини, Боб… тебе что-нибудь нужно? Поесть, например?

Они разделили на двоих рыбный ужин. Кеву досталась львиная доля, Боб сидел на краю тарелки, слизывая по чуть-чуть рыбы, жира и соуса.

Боб оставался с Кевом Хислопом несколько дней. Ему было рекомендовано притаиться, чтобы Джули, подружка Кева, не обнаружила. Кев выбросил баллончики инсектицида. Он купил склянку чернил и писчую бумагу. Чернила он налил в блюдечко, чтобы Боб выписывал трудоемкие послания на бумаге. Одно было нацарапано в страшной тревоге: МУДАК ПАУК В ВАННОЙ. Кев смыл паука в туалет. Когда бы Кев ни возвращался с работы, он волновался, как бы с Бобом чего ни случилось. Он не мог расслабиться, пока не услышит знакомое жужжание.

В своем укрытии за занавесками в спальне Боб вынашивал планы мести. Кева, вытурившего его из «Стар», он за проявленную доброту совершенно простил. Тем не менее он был полон решимости отомстить родителям, Эвелин, Рафферти и остальным.

Стать навозной мухой было не так уж плохо. Он остро переживал бы теперь потерю способности летать; что может быть приятнее, чем порхать по улице? Он по достоинству оценил вкус экскрементов, их насыщенную кисловатую влажность, дразнившую его длинный хоботок. Другие навозные мухи, толпившиеся на горячем дерьме, были не так уж противны. Некоторые из них нравились Бобу. Он научился ценить красоту тела насекомого: сексуальные огромные коричневые глаза; блестящий экзоскелет; привлекательная мозаика голубого и зеленого, жесткие грубые волоски и мерцающие крылья, отражавшие золотой солнечный свет.

Одним прекрасным днем он полетел к Эвелин и заметил, как она выходит из дома. Он последовал за ней в квартиру ее нового бойфренда. Это оказался Тамбо, вытеснивший Боба из состава «Грэнтон стар». Боб неудержимо разжужжался от возмущения. Понаблюдав, как они трахаются, как кролики, в любой доступной позе, он слетел на кошачий туалет, проверив сначала, что тварь спит в своей корзине. Он всосал как можно больше какашек, не закопанных должным образом в песке. Затем полетел на кухню и выблевал дерьмо в карри, которое приготовил Тамбо. Он сделал несколько таких путешествий.

На следующий день Тамбо и Эвелин слегли с жестоким пищевым отравлением. Глядя, как они блюют и мучаются, Боб проникся ощущением силы и решил слетать на старое место работы. Там он извлек мельчайшие гранулы голубой крысиной отравы из спичечного коробка на полу и вставил их в сэндвич с сыром и салатом на столе Рафферти.

Рафферти на следующий день тяжело заболел, и его увезли в больницу скорой помощи, где сделали промывание желудка. Врач установил, что ему подсунули крысиную отраву. Так что к ужасному физическому состоянию Рафферти добавилась мучительная паранойя. Как и большинство боссов, которых в лучшем случае презирают, а в худшем ненавидят все их подчиненные, кроме самых отъявленных лизоблюдов, он воображал себя популярным и уважаемым. Его изводил вопрос: кто же сделал это со мной?

Следующее путешествие Боб предпринял в дом своих родителей. Прилетев туда, он тут же об этом пожалел. Боб расположился высоко на стене, и слезы выступили на его огромных коричневых глазах, когда он обозрел сцену внизу.

Его отец влез в обтягивающее трико из черного нейлона с дыркой в промежности. Вытянутыми руками он опирался на каминную доску, ноги расставлены, жиры колышутся под облегающим нарядом. Мать Боба была голой, за исключением пояса, так туго врезавшегося в дряблую плоть, что родительница напоминала подушку, перекрученную посредине куском веревки. К поясу был прицеплен огромный латексный дилдо, бо́льшая часть которого находилась в анусе Боба-старшего. Бо́льшая – но ему все было мало.

– Давай, До… заталкивай еще… Я могу принять больше… мне нужно больше…

– Мы уже почти у основания… ты ужасный человек, Боб Койл… – проворчала употевшая Дорин, толкая дальше и размазывая больше вазелина по дряблой заднице Боба-старшего и по еще видимой части дилдо.

– Допрос, До… давай допрос…

– Скажи мне, что это! Скажи мне, ебаный развратный ублюдок! – визгливо закричала Дорин, и Боб – навозная муха содрогнулся на стене.

– Ни за что не скажу… – отозвался Боб-старший так хрипло, что Дорин разволновалась:

– Ты как, Боб? Это не астма, не приступ?..

– Нормально… продолжай допрашивать, Дорин… прищепки… ДОСТАНЬ ПРИЩЕПКИ, ДО! – Боб-старший глубоко вздохнул, надув щеки.

Дорин взяла первую прищепку с каминной полки и прикрепила ее к одному из сосков Боба-старшего. То же самое было сделано с другой. Третья прищепка была самая большая, и она грубо схватила ею за его сморщенную мошонку. Возбужденная его воплями, она глубже толкнула дилдо.

– Говори, Боб! КОГО ТЫ ВИДЕЛ?

– АААГГХХХ… – завопил Боб-старший, затем прошептал: – Долли Партон.

– Что? Я не слышу тебя! – угрожающе кричала Дорин.

– ДОЛЛИ ПАРТОН!

– Эта ебаная шлюха… так я и знала… кого еще?

– Анну Форд… и эту Мадонну… но только раз…

– ГОВНЮК! УБЛЮДОК! ГРЯЗНЫЙ ЕБАНЫЙ ХУЙ!.. Ты понимаешь, что это значит!

– Только не говно, До… я не могу есть твое говно…

– Я насру тебе в рот, Боб Койл! Это то, что мы оба хотим! Не отрицай этого!

– Нет! Не сри мне в рот… не… сри мне в рот… сри мне в рот… СРИ МНЕ В РОТ!

Теперь Боб видел все. Пока он механически ублажал себя наверху, неискусно натягивая Эвелин в миссионерской позиции, его родители пытались впихнуть все, что возможно, друг другу во все отверстия. Сама мысль о том, что они обладают сексуальностью, всегда его коробила; теперь ему было стыдно по-другому. Впрочем, был еще один аспект – каков отец, таков и сын. Он понимал, что не сможет сдержаться при виде говна его матери. Это будет слишком возбуждающе, эти сочные, горячие кислые фекалии, падающие в рот его отца. Боб ощутил свой первый сознательный приступ Эдипова комплекса – в двадцать три года и превращенным в насекомое.

Боб слетел со стены и принялся виться вокруг них, кружась около ушей.

– Черт… Эта блядская муха!.. – воскликнула Дорин; и тут зазвонил телефон. – Я должна взять трубку! Боб, оставайся здесь. Это наша Кэти. Она будет весь вечер трезвонить, если я сейчас не отвечу. Не уходи.

Она отстегнула пояс, оставив дилдо в заднице Боба-старшего. Он успокоился, его мышцы сократились, но держали латексный ствол комфортабельно и спокойно. Он чувствовал себя довольным, заполненным и живым.

Боб-младший был утомлен своей вылазкой и ретировался обратно на стену. Дорин схватила телефонную трубку:

– Привет, Кэти. Как поживаешь, любимая?.. Хорошо… Папа в порядке… Как малыш?… Ах, ягненочек! И Джимми… Хорошо. Послушай, любимая, мы только что сели пить чай. Я перезвоню через полчаса, и мы нормально поговорим… Хорошо, любимая… До свиданья.

Реакция Дорин была быстрее, чем у усталого Боба. Положив трубку, она схватила «Ивнинг ньюс» и бросилась к стене. Боб не замечал угрозы, пока скрученная газета не просвистела в воздухе. Он дернулся было взлететь, но газета ударила его и отшвырнула обратно к стене на огромной скорости. Мучительная боль пронизала его существо, когда с хрустом разлетелись части экзоскелета.

– Попалась, свинья, – прошипела Дорин.

Боб попытался удержаться в воздухе, но все было бесполезно. Он свалился на ковер, упав в щель между стеной и сервантом. Его мать присела на корточки, но не смогла разглядеть Боба в тени.

– К черту ее, потом достану пылесосом. Эта муха была надоедливей, чем Боб-младший, – улыбнулась она, застегнула пояс и всадила дилдо глубже в задницу Боба-старшего.

Той ночью Койлы были разбужены громкими стонами. Они в недоумении спустились по лестнице и под сервантом в передней комнате обнаружили Боба, страдающего от ужасных травм.

Была вызвана «скорая помощь», но Боб-младший скончался. Причиной смерти стали обширные внутренние травмы, сходные с теми, какие мог получить человек, попавший в чудовищную автокатастрофу. Все его ребра были сломаны, как и обе ноги и правая рука. В его черепе была трещина. И никакого кровавого следа; непостижимо, как Боб смог доползти в таком состоянии до дома после аварии или жестокого избиения. Никто ничего не понимал.

Никто, кроме Кева, начавшего сильно пить. Тогда его бросила Джули, его подружка. Он просрочил выплаты по ссуде за квартиру. Начались дальнейшие сокращения на заводе по производству электроники в северном Эдинбурге, где он работал. Но хуже всего для Кева была начавшаяся голевая засуха, словно кто-то наложил на него заклятье. Он пытался утешать себя, вспоминая, что у всех нападающих были такие нерезультативные периоды, но одновременно понимал, что потерял форму и перестал быть лидером. Его положение как капитана и даже его место в составе «Стар» не могли больше считаться незыблемыми. «Стар» не выйдет в следующий дивизион в этом году из-за резкого ухудшения результатов, и «Мьюрхаус Альбион» почти издевательски выбил их в четвертьфинальном матче на Кубок памяти Тома Логана.