Повесть о коте

Странен человек, странен!

Даже диву даешься, какими портретами иной раз его застаешь…

Ф. М. Букин

Проходя как-то раз из той комнаты в эту, задержался Фёдор Михайлович у зеркала, стал, разглядывая себя, так и сяк повертываясь, поглядывал, делал О и У, наводя щеками разные кругаля. За спиной его, в углу поддверного плинтуса, сидел кот. Он был также Фёдор Михайлович, Феодор, в честь своего хозяина, голоден, мрачно, почти печально смотрел.

“Что?” – заметив кота, дураком под взглядом его себя сразу почувствовал (не на всё, что делаем мы, нужны нам свидетели). Хотел было уж Фёдор Михайлович тыкнуть тапком его, чтоб шел, как вдруг идея одна пронзила, и, подбрав животное с полу, поднес к зеркалу, указав его: ты.

“Ты! Видишь? Морда твоя?..” – пояснил здесь Фёдор Михайлович и, подумав, добавил еще более убедительно: “Так что вот он, брат, каков ты…”, но кот завертлявился, отбиваясь, зарычал утробно и угрожающе. “Посмотри! – убеждал его Фёдор Михайлович, постукивая в стекло коленкой свободного пальца, поднося кота то ближе, то несколько наотлет: – Ты… ну? Ты! Видишь ты себя? Вот морда твоя. Понимаешь?” – и обида, что кот не хочет никак смотреть, воротится от объяснения, задевала Фёдор Михайловича, что-то знание его, котом отвергаемым, будоража…

Шел восьмой час холодного осеннего вечера. Пора, наверное, было ужинать. Но Фёдор Михайлович всё торчал у зеркала, поглощенный уроком своим, увещевая: “Посмотри же, дурак, хоть раз… Взгляни! Догадайся, а?! Э! Где тебе?.. Где те-бе! Ме да ме… вот и все что ты есть. Эх ты! Будешь ты смотреть или нет, скотина?!” – и так, не выпуская кота, прошел с ним в кухню, откромсав кусок “краковской”, вернулся в прихожую, поманил кота запахом к отражению. Колбасу держа пальцами меж носом кота и плоскостью, нос его отражающей, смотрел нетерпеливо и вопросительно, но кот смотрел в колбасу одну и по-прежнему утробно рычал.

Фёдор Михайлович укреплял кота так и сяк на столешнице, уцеплясь под мышки держал его, настойчиво и пытливо вглядываясь. Кот же смотрел в отражение Фёдор Михайловича угрюмо, облизывался, крутил нижней частью туловища с хвостом, словно был выше он разумом человеческого, и немыслимой глупостью казалось ему производимое с ним…

“Не снисходит, черт с ним…” – сам с собой заключил, теряя терпение, Фёдор Михайлович, отпуская кота на лапы, но тот отряхнулся до того презрительно, до того самоуверенно сделал дымом хвост, что от вида одного этого возмутилось всё человечество в Фёдор Михайловиче с новой силой и еще одна идея отличила его.

Он опять ухватил кота и понес его в ванную, где, достав из аптечного ящичка флакончик зеленки, щедро выплеснув себе в руки, замарал ошеломленно умолкнувшее животное и, вновь поднеся его к зеркалу, трижды постучав по стеклу, повторил… “Ты! Это ты… да пойми ты, ты! ТЫ! ПОНИМАЕШЬ?!” Кот скользнул было взглядом мимо указанного, но внезапно зрачки его сконцентрировались, отражая Фёдор Михайловича, расширились дочерна, лунно блеснули, и, резко дернувшись, выгнулся он дугою, завертелся вертелом, развернулся в воздухе чертом и, закрыв собою на миг отражение изумрудной воющей массой, толкнулся от Фёдор Михайловича когтями, изрыгая проклятия, и исчез.

“Увидал? Увидал!.. Увидал, скотина… Ну вот то-то, то-то же!..” – торжествующе произнес вслед исчезшему Фёдор Михайлович и еще долго стоял в раме зеркала, глядя с горделивой задумчивостью на располосованное, покрытое изумрудными пятнами свое отражение, разом всех высот достигнутых разумом человеческим, своим опытом приобщась.

Алексей Сальников

Дома у дороги

Всё было примерно тогда как “Момент”, то есть много нужно было усилий, чтобы клей скрепил что-нибудь (почистить, обезжирить бензином, обработать наждачной бумагой, прижать поверхности и удерживать так в течение пары часов), но почти никогда ничего не держалось долго, просто разваливалось почти сразу, да и всё. Так и с различными ловушками для мышей, крыс и насекомых обстояло. Каждая квартира на полустанке была изрисована мелком “Машенька” строго по инструкции: вокруг раковин, кухонных шкафчиков и в других местах скопления насекомых, но тараканы всё равно водились, только у кого-то их было поменьше, причем количество их не зависело от чистоты. Скорее от того, насколько влажно и тепло было в подвале, насколько близко квартира находилась к самому теплому и мокрому месту подвала. У Ольги дома тараканов почти не было, однако это всё равно не мешало папе то и дело слегка прихлопнуть одного-другого и скормить пауку в туалете.

Ольга чувствовала стыд, что об этом придется кому-нибудь когда-нибудь рассказывать. И про тараканов, и про то, что она жила когда-то в поселке из восьми двухэтажных домов – шлакоблочных снаружи и деревянных внутри типовых желтых построек на два подъезда. Что всего и достопримечательностей было в поселке: пыльный вокзальчик да небольшой магазин с надписью “ПРОДУКТЫ”, на одном окне которого висела побледневшая на солнце реклама подгузников, приделанная, наверно, для красоты, поскольку подгузников в магазине не было, а торговали там только хлебом, сахаром, солью, спичками, пивом, газировкой и сигаретами. За едой и одеждой местные ходили в другой, более крупный поселок из шести тысяч жителей или, тратя сорок минут на туда-обратно, катались на электричке в ближайший город.

– Мы еще хорошо устроились, – говорил папа. – Тут вот узкоколейку закрыли, так несколько деревень вообще без транспорта остались. Вот мы бы повеселились, если бы у нас такое случилось!

Стыдиться, в принципе, было нечего. У Ольги была хорошая семья, соседи веселые, добрые и почти непьющие, потому что все три уголовника, осевшие было в поселке после перестройки, или замерзли по дороге за догоном, или просто исчезли. Иногда доходило до того, что чей-нибудь день рождения отмечали всем полустанком. Ольга стеснялась того места, где жила, потому что по телевизору такие домики обычно мелькали в криминальных новостях, именно вот такие двухэтажные, с отверстиями для зимних холодильников в фасаде, с нестриженными кустами во дворе, а всё хорошее всегда происходило в больших городах, на площадях и в концертных залах: какие-то большие праздники, концерты с тысячами зрителей, съемки “Ералаша”. Ольга с ужасом иногда представляла, что может случайно встретить ералашевскую актрису или девочку – победительницу конкурса виолончелисток, которую увидела однажды по телеканалу “Культура”, и вот возможность предстоящего разговора, когда Ольге нечем будет хвалиться, кроме как красотами родной природы, оглушала ее.

Что-то похожее угнетало не только Ольгу, но и ее маму тоже, потому что, когда папа купил Ольге на лето не кроссовки, а такие пластиковые шлепанцы и объяснил, что какая разница, кто ее здесь видит, кроме пассажиров поездов и соседей, мама криком объяснила, что она видит свою дочь каждый день и не хочет, чтобы она походила на тех детей, что мелькают в местных новостях о деревне, все эти вот девочки в замызганных спереди сарафанах и таких вот тапках, все эти мальчики в одних только трусах и резиновых сапогах, зачем-то лезущие в кадр.

Да и папа, возможно, делал некие выводы из происходящего вокруг, потому что, обнаружив сначала, что ручного паука нечем покормить, а затем не обнаружив паука в закутке за трубой сливного бачка, заметил: “Дожили, уже тараканам жрать нечего, и пауки из дома уходят”. “Детский сад”, – сказала на это мама.

Из отдельных разговоров в поселке стало ясно, что пропали не только тараканы и пауки. Уховертки перестали баловать жителей первых этажей своими приходами в гости по ночам, у кого-то вымерла колония клопов в диване сорокалетней выдержки.

Недалеко от поселка находилась ракетная часть, откуда несколько раз прибегали к железной дороге замученные старослужащими солдатики, понятно, что там творился бардак, и папа невольно подумал на военных, на какую-нибудь утечку, о которой могли и не оповестить всех окружающих. На всякий случай он раздобыл у знакомого на работе счетчик Гейгера и стал на вечер звездой полустанка, обходя каждую квартиру с прибором. Если таблица из “Аргументов и фактов” не врала, то фон в поселке находился в норме, за исключением букв на магазине и угольной кучи возле котельной. Поскольку все и так знали, где магазин, а котельная давно уже перешла с угля на мазут, кучу и буквы постепенно перетащили в лес на другую сторону путей. (Через год Ольга, планируя стать мутантом, как в Людях-Икс, поела земляники возле радиоактивной кучи, но ничего не произошло.)

“Ну, тогда я не знаю, в чем дело”, – сказал папа.

“О! Я знаю, в чем дело”, – сказал он через несколько дней после счетчика и показал на кухонную стену.

По стене, по дорожкам мелка “Машенька”, мимо клеевых ловушек бежала непрерывная цепочка очень маленьких рыженьких муравьев и скрывалась под плинтусом, начало этой дорожки терялось в небольшой трещине под потолком. “Не, ну это гораздо приличнее выглядит, чем то, что было”, заметил папа с некоторым даже одобрением. “Да”, – согласилась мама, “А то знаешь, в кладовку страшновато было заходить и свет включать, ждать, что кто-нибудь побежит в разные стороны, или как они убегают за раковину ночью, если свет включить”.

Ольге муравьи тоже понравились. В них не было этой вот тараканьей наглости и бандитского риска, этого стремительного бега и отчаянных прыжков со стены (так что казалось иногда, что ко всем этим трюкам не хватает только музыки из “Миссия невыполнима”), муравьишки были подслеповатенькие, очень аккуратные, организованные, чем-то даже игрушечные, если сравнивать их с лесными муравьищами. Ольга прониклась жалостью к новым жильцам и то и дело подкидывала на их пути то крошку хлеба, то несколько крупинок сахара.

“Но вообще всё начинает напоминать какой-то политический памфлет, какую-то сатиру”, заметил однажды сосед по дому, когда разговорился с родителями Ольги во дворе тем летним вечером, когда все были более-менее свободны и не было по телевизору ни “КВНа”, ни “Последнего героя”, ни “Фабрики звезд”, ни еще чего-нибудь. Соседа не поняли, и он пояснил: “Ну вот появились такие освободители от паразитов и за полтора месяца весь поселок заселили, так что от них никуда не деться. Они у меня клейстер под обоями едят. Они туда залезают, куда ни один таракан с его толстой тушей бы не пролез. У меня холодильник не очень хорошо морозит, так они овощи с нижних полок подъедают, капец. Осы завелись было над окошком. Так что вы думаете? Смотрю как-то – что-то нет ос, не вылетают из своего гнезда, пригляделся, а там уже эти копошатся, что-то там тащат из гнезда к себе. Я прямо суеверный ужас ощутил от этих малявок”.

Люди хватились и попытались извести муравьев, поднимая вырезки “Хозяйке на заметку” из разной прессы за много лет, выискивая рецепты среди рецептов выпечки и салатов, выведения пятнен и способов не плакать при резке лука. Ничего не помогало. Муравьи становились только многочисленнее и как бы злее в своей вездесущести. Они могли пролезть в завязанный узлом пакет с сахаром – трюк, ни одному таракану не снившийся, хотя каждый в отдельности муравей был в среднем тупее каждого в отдельности таракана, вынужденного добывать еду без поддержки коллектива и потому как бы хитрого. Да, нетрудно было передавить тех, кто неосмотрительно задержался по пути от логова до остатков чая в кружке на столе, но на численность муравьев это никак не влияло, они не пытались убегать, в этом фатальном равнодушии к собственной жизни был даже некий вызов. Ольга узнала, что муравьи появились гораздо раньше людей, и в том, что они пережили динозавров и успешно переживали ее – Ольгу и ее родителей, и всех, кого она знала, причем будто и не пытаясь пережить, а делая это как-то походя, но уверенно, было некое оскорбительное, но правдивое утверждение.

Всего несколько часов отключившегося света в поселке хватило для того, чтобы муравьи пробрались в холодильник, в коробку с тортом на Ольгин день рождения, на горлышко бутылки с газированной водой, на пиццу. Они нашли в итоге подаренный ей набор детской косметики в столе и что-то там даже отъели.

Ближе к осени, когда для прогулок платья уже не хватало, а понадобилась курточка, Ольга обнаружила забытую в кармане конфету “Рачки”. По этикетке полз муравей. Полная дурных предчувствий, Ольга прошла на кухню с этой конфетой, развернула ее и, взяв нож, разрезала ее вдоль. Это была сцена, сравнимая с эпизодом из фильма “Чужие”, когда пришельцы, проламывая телами потолок из гипсокартона, посыпались на голову космическому спецназу. Или вот Пан Клякса дарил веснушки в своей академии, а тут Ольга будто открыла целый ад с этими веснушками, и они сыпанули по белому столу кто куда. На какой-то миг Ольгу посетила досада, нехарактерная для девятилетней девочки, а именно досада на то, что именно в этот момент в руках у нее нет огнемета.

Муравьев победили случайно. В январе сломалась котельная, несколько дней в двадцатиградусный мороз люди жили как могли, причем никто не замерз из людей. Родители Ольги дрогнули было и чуть не подались в Нижний Тагил к бабушке и дедушке в трехкомнатную квартиру, но вспомнили, что тогда придется выслушивать упреки старичков, что все только и ждут их смерти, чтобы занять жилплощадь в центре. (Это была не совсем неправда, но и не совсем уж правда.) Как-то их удержало это на месте. Ольгу отправили ночевать к подруге-однокласснице в поселке, а сами грелись у электроплитки, пока на последний перед включением тепла день не отключилась еще и подстанция.

Когда Ольга выросла, оказалось, что стыдилась она зря. У всех почти было так, просто с некоторыми вариантами, у одной подруги не только тараканы были, но и маньяк орудовал, и даже не один, в той части города, где подруга жила, у другой подруги в классе был постоянно вшивый мальчик, вызывавший эпидемии вшивости, кто-то жил у некоего пафосного кабака и в окно мог наблюдать разборки братвы, да чего только не было такого, что превращало детство Ольги в этакий стеклянный шар со снегом, не самый красивый из шаров, но достаточно уютный.