Сергей Носов

Птицы СПб

Чайки

Левитан, запутавшись в женщинах, с досады застрелил чайку. Всё остальное – Чехов. Чайка – живая, летящая над волной – эмблематичная – не только прославила МХАТ и систему Станиславского, но стала еще, в известных пределах, символом всей культурной жизни Москвы. Чайка, надо признать, – символ, скорее, московский, не петербургский, не кронштадтский даже. Черная “чайка” – представительский автомобиль, машина министров. “Чайка” – позывной Терешковой, и хотя он придуман безотносительно Чехова (по легенде, Гагариным), Терешкова, когда выходила на связь, дословно повторяла слова Нины Заречной: “Я – Чайка” (кстати, расстояние между родиной Терешковой и местом, где Левитан застрелил несчастную чайку, 270 километров – по лесам, полям и болотам). А потом – по Москве – Чайка с Хрущевым (и космонавтом Быковским) едут в автомобиле “чайка”. Так что птица чайка – это не просто Москва, а советская Москва, кремлевская, “Красная Москва” как бы. В Ленинграде был “Чайка” разве что ресторан. Только город чаек – все-таки Ленинград. И Петербург, но не прежний, девятнадцатого века, а сегодняшний, новый. Это может показаться странным – раньше чаек в городе почти не было. Достоевский, переполненный замыслами нового романа, мог видеть их с палубы корабля, на котором возвращался из Копенгагена, но не в самом Петербурге. В Столярном переулке чайки не будили его на заре своими резкими выкриками. Нет у самого петербургского писателя в самом петербургском романе чаек. Да у него их вообще, кажется, в прозе нет – чайку попить на каждом шагу предлагают, а чтобы чайку увидеть, этого никому не дано – ну вот только в самом начале своих литературных трудов, в самом начале романа “Бедные люди” позволил молодой Варваре Алексеевне детство вспомнить – деревню и озеро с чайкой (не то ли озеро, где потом Левитан застрелит свою?). Только память о чайке героини “Бедных людей” не имеет к Петербургу никакого отношения. Не было в те времена в Петербурге чаек, а если было, то мало – как теперь снегирей. Сейчас как раз озерные чайки, так их вид называется, преобладают в городе. А прилетать они стали в город массово только во второй половине двадцатого века. Когда мусор, включая органические отходы, стали организованно вывозить на специально отведенные места – городские свалки, позже названные полигонами.

Я помню “Южную”, старейшую и самую крупную свалку, – иначе ее называли в народе “Волхонкой” – потому что на Волхонском шоссе, напротив Южного кладбища. Статус последних ее лет – полигон твердых коммунальных отходов. Ныне закрыта. Кто видел эту сорокаметровую гору в ее лучшие времена, уже не забудет ни запаха, ни бульдозеров, ползающих по хребту, ни множества птиц. Понятно, оксюморон, но точнее не скажешь: тьмы, тьмы белых чаек.

Чайки на моей памяти облюбовали дворовые помойки и вытеснили с них голубей. Возможно, идет обратный процесс – если судить по нашему двору: вот уже второе лето чайки не кричат у нас по утрам. А кричат они, вообще говоря, диковато для города – словно истерично смеются, – у ворон получается элегантнее.

Чайки и вороны – враги. Воздушные сражения обычно завершаются в пользу чаек – они подвижнее, атакуют сверху. Труп вороны долго висел на телевизионной антенне дома № 22 по Коломенской улице – был я в гостях, и, сверкая глазами, хозяин показывал мне в окне и рассказывал о воздушном бое над крышей – бились насмерть, и победили чайки.

Но будем справедливы, не все чайки преданы помойкам и свалкам. Чем бы ни были они привлечены в город, многие облюбовали каналы, реки, пруды. В садах и парках озерная чайка может свободно вышагивать по земле, выклевывая червячков и всяких козявок. В белые ночи чайки летают над тополями; орнитологи объясняют зачем: ловят на лету молодых бабочек – ивовых волнянок (чьи гусеницы жрут помимо ивовых тополиные листья). Так что есть польза от чаек.

Наблюдал я однажды почти сюрреалистическую картину. На канале Грибоедова (рядом с Домом книги), прямо на воде, две чайки не могли поделить большой кусок мяса. Понятия не имею, как мясо к ним попало, откуда-то умыкнули, не знаю как, но это была вырезка, насколько могу я судить. Каждая, широко разинув клюв и частично уже заглотив со своей стороны часть добычи, тянула остальное к себе, пытаясь вырвать из клюва соперницы (я застал состязание не с начала). Так они и плавали, и довольно долго, несколько минут, – казалось, это никогда не кончится. Мне, двуногому и без перьев, с высоты набережной было не ясно, кто побеждает. Но вдруг одна сдалась – отпустила свою часть и отплыла в сторону. Тогда другая, не выпуская из клюва тяжелую вырезку, грузно полетела над водой, а потом, с трудом поднимаясь, исчезла за поворотом на Итальянскую улицу.

(Только сейчас сообразил, что это все происходило напротив упомянутого ресторана “Чайка” – не оттуда ли вынесли вырезку тотемным животным? (Вот, уточнил: “Чайку” закрыли в 2012-м, а наблюдал я это годами тремя раньше.))

Мы же в массе своей думаем, что чайки одной только рыбой питаются.

Ха-ха.

Но кто спорит, чайка, сидящая на парапете, это красиво; это, кажется, по-петербуржски.

Сизые чайки улетают на ночь из города, озерные здесь остаются.

А еще бывает, прилетают огромные – серебристые чайки. У них размах крыльев достигает едва ли не полутора метров. Некоторые поселяются прямо здесь. Пишут про них, что способны гнездиться на плоских крышах. На Петроградской я часто встречаю таких.

На высокой трубе бывшей мебельной фабрики постоянно сидит. “Альбатрос”, – говорят горожане. Да нет, альбатрос еще крупнее. У нас нет альбатросов. Серебристая чайка.