Джозеф Конрад, «Негр с “Нарцисса”»; «Тайфун»; «Теневая черта»; «Зеркало морей»

Говорят, писатель остается в своей лучшей творческой форме на протяжении пятнадцати лет, и библиография, включенная в репринтное издание сочинений Конрада, осуществленное издательством «Эвримен», кажется, подтверждает это правило. Взлет Конрада пришелся на 1902–1915 годы. В этом промежутке он написал не только «Тайного агента», «Случай» и «Победу», но и целый ряд первоклассных рассказов и повестей, таких как «Юность», «Конец черты», «Фальк» и «Сердце тьмы». К тому же именно в это время он создавал произведения, в которых тема моря не является господствующей.

Из сочинений, включенных в настоящее издание (их всего четыре в томе «Пингвина»), только в одном, «Тайфуне», Конрад остается на высоте. Его имя ассоциируется с морем и с «романтикой» затерянных на востоке островов, так что неудивительно, что во времена бумажного голода для издания выбраны наиболее красочные из его сочинений. Неудивительно, и все равно печально. Например, «Плантатора из Малаты», занимающего чуть не половину объема «Зеркала морей», перепечатывать явно не стоило. Эта повесть – всего лишь пример дурной театральщины, каковая является оборотной стороной конрадовского чувства noblesse oblige.

С другой стороны, «Партнер», включенный в этот же том, – рассказ, по существу, превосходный, хотя его и несколько портит странная скованность или, скажем, неловкость, из-за чего Конраду оказывается сложно вести повествование в третьем лице. В «Негре с «Нарцисса» есть великолепные картины, но странным образом более всего врезаются в память иные, не относящиеся к сюжету фрагменты, где Конрад отклоняется в сторону и высказывает реакционные политические и общественные взгляды. В своем глубоком эссе, опубликованном несколько лет назад, писатель-маринист Джордж Гаррет указал, что сюжет повести, возможно, связан с неким реальным эпизодом из биографии Конрада, когда он, офицер, столкнулся с взбунтовавшимся матросом. «Теневая черта» – неплохая повесть, не лучше, не хуже, чем с десяток других, написанных Конрадом. «Тайфун», бесспорно, заслуживает переиздания, и остается лишь пожалеть, что вместе с ним не опубликованы либо «Тайный агент», либо «Случай», а также несколько небольших новелл на ту же тему.

Едва ли не все обаяние прозы Конрада питается его происхождением – он европеец, но не англичанин. Это явно ощущается в его письме, которое, даже в лучших своих образцах, и быть может, прежде всего именно в них, кажется похожим на перевод. Говорят, в течение долгих лет ему приходилось переводить свои мысли с польского на французский и, далее с французского на английский, и когда из-под пера писателя выходят фразы типа «его лицо походило на морду козла», или он ставит прилагательное после существительного («это была судьба уникальная и только им принадлежащая»), появляется возможность проследить процесс в обратном порядке, во всяком случае, довести его до стадии французского. Да и в романтизме Конрада, в его пристрастии к величественному жесту и преклонении перед одиноким Прометеем, бросающим вызов судьбе, чувствуется что-то неанглийское. Его взгляд на мир и людей – это взгляд европейского аристократа, все еще верящего в существование «английского джентльмена» во времена, когда этот тип уже два поколения как сошел на нет. В результате Конрад постоянно создавал характеры людей, у которых страсть к приключениям и страсть к разговорам о них сочетались так, как в реальной действительности этого не бывает. «Лорд Джим», допустим, – это в целом совершенный абсурд, несмотря на великолепные эпизоды, в которых описывается тонущее судно. «Конец черты» – образец повествования, в котором конрадовское ощущение личного благородства производит поистине сильнейший эмоциональный эффект, но англичанин, скорее всего, так не написал бы. Чтобы восхищаться английским так, как восхищался им Конрад, надо быть иностранцем, глядящим на английский свежим взглядом и немного его не понимающим.

Еще одним преимуществом, которое дает Конраду его европейское происхождение, является хорошее понимание тайной политики. Он часто выражал свой ужас перед анархистами и нигилистами, но в то же время испытывал к ним нечто похожее на симпатию, ибо он был поляком – возможно, реакционером во внутренней политике, но бунтарем, восстающим против России и Германии. Пусть самые красочные его пассажи связаны с изображением моря, но настоящую зрелость он обретает, ступая на твердую землю.