Д. Г. Лоуренс, «Прусский офицер» и другие рассказы

Рецензия – не место для личных воспоминаний, но, быть может, стоит все же описать, как я впервые познакомился с творчеством Д. Г. Лоуренса, потому что вышло так, что я прочитал его еще до того, как услышал имя, и впечатление, которое произвело на меня тогда прочитанное, в основе своей не переменилось.

Дело происходило в 1919 году. Я зашел зачем-то в кабинет своего преподавателя и, не найдя его на месте, взял со стола журнал в голубой обложке. Было мне тогда 16 лет, я зачитывался георгианской поэзией. Образцом хорошего стихотворения был для меня «Грантчестер» Руперта Брука. Стоило открыть журнал, как меня совершенно захватило чтение какого-то стихотворения, в котором повествовалось о женщине, глядящей в окно и видящей, как ее муж идет к дому через поле. По дороге он вытаскивает из силков попавшего в них кролика и сворачивает ему шею. Затем входит в дом, швыряет тушку на стол и руками, от которых все еще пахнет кроличьим мехом, обнимает жену. Отчасти она испытывает к нему ненависть, но в то же время буквально тает в его объятиях. На меня произвела впечатление не столько эротика сцены, сколько «красота Природы», которую Лоуренс глубоко переживал, но в то же время то усиливал, то ослаблял это чувство, словно струю воды из-под крана. Особенно поразили меня следующие две строки:

Но имя автора я не запомнил, как не запомнил и название журнала (скорее всего, это было «Инглиш ревью»).

Четыре или пять лет спустя, когда имя Лоуренса было мне все еще незнакомо, я открыл том его рассказов, ныне вышедших сборником в издательстве «Пингвин». И «Прусский офицер», и «Заноза» произвели на меня сильнейшее впечатление. Более всего поразили не столько ужас и ненависть автора к военной дисциплине, сколько понимание самой их природы. Что-то подсказывало мне, что сам он солдатом никогда не был, и тем не менее сумел передать атмосферу армейской службы – заметим, немецкой военной службы. Он воссоздал ее, говорил я себе, всего лишь подсмотрев, как несколько немецких солдат прогуливаются по военному городку. Из другого рассказа, «Белый чулок» (также включенного в настоящее собрание, хотя прочел я его, кажется, позже), я уяснил, что женщины ведут себя лучше, если время от времени заставить их заткнуться.

Конечно, это еще далеко не весь Лоуренс, но, думается, опираясь на эти первые для меня образцы, я составил довольно широкое представление о творчестве писателя. Это был по сути своей лирический поэт, а безудержное влечение к Природе, иными словами, к земному началу, стало одной из движущих сил его творчества, хотя внимание на это обращают реже, чем на его интерес к сексу. Но главное, он был одарен способностью понимания – или, по крайней мере, так казалось – людей, совершенно на него не похожих: фермеров, егерей, священников, солдат; ряд этот можно удлинить за счет шахтеров, ибо хотя Лоуренс и сам тринадцатилетним подростком спускался в шахту, ясно, что типичным углекопом его не назовешь. Каждый его рассказ – это своего рода лирическое стихотворение, возникшее в ходе наблюдения за каким-нибудь чуждым автору, загадочным человеческим существом, во внутреннюю жизнь которого он проник в результате внезапного озарения.

Насколько эти озарения соотносятся с действительностью – вопрос спорный. Подобно иным русским писателям XIX столетия, Лоуренс как будто нередко обходит стороной возникающие перед романистом трудности, наделяя своих персонажей равной по глубине отзывчивостью. Все они, даже те, к кому автор испытывает неприязнь, переживают, кажется, одинаково сильные чувства, каждый может найти общий язык с каждым, и классовые барьеры в той форме, в какой они нам известны, почти исчезают. В то же время возникает впечатление, что Лоуренс обладает исключительной силой воображения, помогающей ему понять то, что он физически наблюдать не мог. Где-то в одной из своих книг он замечает, что выстрел в дикого зверя – это не то же самое, что выстрел в мишень. В первом случае ты не вглядываешься в прорезь прицела, ты инстинктивно целишься изгибом всего тела, и пуля летит, словно направляемая волей стрелка. Так оно и есть, только не думаю, будто Лоуренс сам хоть раз стрелял в дикого зверя. Или возьмите сцену расстрела в рассказе «О Англия, моя Англия» (который, к сожалению, не включен в данный сборник). Лоуренсу никогда не случалось оказываться в обстоятельствах, хоть отдаленно напоминающих те, что он описывает. Просто у него было внутреннее ощущение того состояния, в каком пребывает расстреливаемый солдат. Быть может, это ощущение соответствует действительности, быть может, нет, но в любом случае эмоционально оно верно, а потому убедительно.

Что касается романов Лоуренса, то широко распространено мнение, что читаются они трудно. В рассказах недостатки не столь существенны, ибо рассказ может быть сочинением сугубо лирическим, в то время как романисту приходится думать о правдоподобии и разумно строить сюжет. В сборнике «Прусский офицер» есть исключительно сильный рассказ, скорее даже повесть, озаглавленная «Дочери викария». В шахтерском поселке одиноко живет обыкновенный англиканский священник, ведущий вместе с семьей полунищенское существование на крохотное жалованье; делать ему здесь ничего, шахтерский люд в нем не нуждается и его не любит. Типичная семья, принадлежащая среднему классу, где дети растут в ложном осознании своего социального превосходства, которое влачится за ними, как кандалы. Встает обычная проблема: как дочерям выйти замуж? У старшей возникает возможность брака с более или менее зажиточным священником. Правда, он оказывается карликом, страдающим от какого-то внутреннего заболевания, – странное существо, больше напоминающее не по годам развитого, капризного ребенка, нежели мужчину. По понятиям большинства членов семьи девушка делает верный шаг: выходит замуж за джентльмена. А вот младшая дочь, чья жизненная энергия сопротивляется снобистским представлениям, плюет на престиж семьи и выходит за молодого здоровяка-шахтера.

Со временем станет ясно, что этот рассказ тесно связан с «Любовником леди Чаттерлей». Но с моей точки зрения, художественно он значительно сильнее и убедительнее, чем роман, ибо, чтобы удержать его на плаву, оказывается достаточно одного мощного импульса, питающего работу воображения. Быть может, Лоуренсу выпало как-то где-то увидеть, как играет на органе избывающая свою юность, недоедающая, бедно одетая органистка – дочь священника, и ему мгновенно представилась картина, как она попадает в более теплый мир рабочих с его обилием женихов. Для рассказа такого сюжета вполне достаточно, но если растянуть его на целый роман, возникают трудности, с которыми Лоуренсу справиться не удается. Еще в одном рассказе, также включенном в сборник, «Весенние тени», возникает егерь, воплощающий естественное, земное начало, – противоположность рационалисту-интеллектуалу. Такого рода персонажи возникают на страницах книг Лоуренса вновь и вновь, и, думаю, не будет ошибкой сказать, что в рассказах, где нам нет нужды знать про них слишком много, они выглядят убедительнее, нежели в романах (например, в том же «Любовнике леди Чаттерлей» или в «Женщине, которая уехала»), где автор, дабы включить героя в ход действия, должен заставлять его предаваться сложным размышлениям, что само по себе разрушает образ неиспорченного дикаря. В очередном рассказе, «Запах хризантем», речь идет о гибели шахтера от несчастного случая в шахте. Это пьяница, и до самого момента гибели жена его ничего не хотела так сильно, как как-то избавиться от него, любым способом. И лишь обмывая мертвое тело, она словно бы впервые осознает, до чего же он прекрасен. В такие моменты Лоуренс на высоте, и первый же абзац рассказа являет собой прекрасный образец изобразительной пластики. Но из такого эпизода полномасштабного романа не сделаешь, как не сделаешь его, опуская иные, более прозаические детали жизни, даже из серии подобных эпизодов…